Содержание

Книжный рынок в начале XIX века 5
Издательская деятельность Пушкина
в период ссылки 25
Литературные доходы Пушкина
в последнее десятилетие 68
Пушкин — книгоиздатель 103

...Вам слава не нужна,
Смешной и суетной вам кажется она;
Зачем же пишете? — Я? для себя. — За что же
Печатаете вы? — Для денег. — Ах, мой боже!
Как стыдно! — Почему ж?
Пушкин
(черновой набросок)

Дай сделаю деньги, не для себя, для тебя.
Я деньги мало люблю: но уважаю в них единственный способ благопристойной независимости.
Пушкин
(из письма жене)


КНИЖНЫЙ РЫНОК
В НАЧАЛЕ XIX ВЕКА


1

Пушкин был не только одним из величайших художников всех времен и народов. Он был еще большим, выдающимся человеком. Если из истории жизни его вычеркнуть творчество, останется богатая внешними фактами и внутренними переживаниями биография человека, исключительная индивидуальность которого отражалась и оставляла веху на каждом шагу его жизненного пути. В.В.Вересаев написал четырехтомную биографию Пушкина-человека, почти вовсе вылущив из нее творческую историю,
и, тем не менее, книга его читается, том за томом, с захватывающим интересом, несмотря на эту мучительную, дорого стоящую и ничем не оправдываемую операцию механического выделения внешней истории художника из общего комплекса его жизни.
Представим себе такого необыкновенного человека, который впервые узнал о существовании Пушкина из четырех томов книги Вересаева. Когда он перевернет последнюю страницу последнего тома, спросим его: кто такой Александр Сергеевич Пушкин? Должно быть, он ответит, что это замечательный во всех отношениях человек и, между прочим, писатель. Такой вывод, совершенно справедливый в приложении к книге Вересаева, конечно, противоречит истине. Пушкин прежде всего — поэт. Но и человеком он был подлинно замечательным.
Естественно, в силу этого, что пушкиноведение должно идти и идет двумя путями: изучает творчество Пушкина, литературную историю его произведений и подвергает их формальному анализу, во-первых, и разрабатывает биографию поэта, во-вторых. Еще в 1923 г. Н.К.Пиксанов наметил третий путь, открывающийся перед пушкиноведением. П.Е.Щеголев в своей последней работе «Пушкин и мужики» развил означенную тему. Это «анализ той социальной обстановки, в которой складывалось художественное восприятие Пушкина».
«Социальная обстановка» эта слагалась из разных ингредиентов. «Пушкин и крепостное право, помещичьи отношения Пушкина» — таковы темы П.Е.Щеголева. Добавим к ним еще одну — издательская деятельность Пушкина. Эта последняя стоит на одном из центральных стыков творческого и жизненного путей художника, в силу чего как будто не может быть обойдена. Однако именно так оно и было до сих пор. Об этой стороне жизни и деятельности Пушкина мы имеем самые смутные представления*.
Между тем мы еще вторично сталкиваемся с этой же темой, приходя к ней иным путем. Социологическое изучение истории литературы, в свою очередь, поставило ряд вопросов, вводящих нас в область «литературного быта». Профессионализация писательского труда, взаимоотношения писателей и издателей, писателей и читателей, самый состав читательской массы, авторские гонорары и тиражи изданий, — таков ряд факторов, бесспорно влиявших на литературную эволюцию и особенно остро сказывавшихся в начале XIX столетия. Это, конечно, все факторы только посредствующие. Основным мотивом, основным стимулом эволюции литературного творчества, литературных форм, являлось собственно творчество. В начале 30-х годов обозначилась профессионализация литературного труда, ставшая возможной благодаря появлению профессиональных же издателей и журналов с коммерческой установкой — вместо прежних альманахов. Еще более важно то, что расширился и углубился читательский слой, перешагнувший за тесные рамки высшего, аристократического круга, что не замедлило сказаться на изменении «социального заказа», как выразились бы мы, употребив современный термин. Совершенно очевидно, что все это не могло не отразиться на литературной эволюции. Справедливо заметил Б.М.Эйхенбаум*, что если «четырехстопный ямб Пушкина невозможно... связать ни с общими социально-экономическими условиями николаевской эпохи, ни даже с особенностями ее литературного быта», то «переход Пушкина к журнальной прозе и, таким образом, самая эволюция его творчества в этот момент обусловлена общей профессионализацией литературного труда в начале 30-х годов и новым значением журналистики как литературного факта».
Перечисленные выше вопросы широко развиты на фактическом материале в книге «Словесность и коммерция»*. Здесь несвоевременно касаться ряда весьма спорных мест, встречающихся в этой интересной книге. Но на одном вопросе мы должны остановиться, ибо он имеет непосредственное отношение к затронутой нами теме. Роль Пушкина
в эволюции литературного быта начала XIX века остается совершенно невразумительной. Из общей схемы развития профессионализации писательского труда имя Пушкина безнадежно выпало. Между тем, скажем a priori, роль его в данном направлении колоссальна. Если до Пушкина это развитие шло эволюционным путем, поскольку оно вообще было неизбежно, — то Пушкин значительно ускорил этот процесс. Он и сам чрезвычайно гордился своим успехом и, как убедимся ниже, имел к тому полные основания.

2

Для того чтобы вернее определить место Пушкина в этой истории, должно вспомнить те внешние условия, в которых приходилось ему развивать свою деятельность. Условия эти были отнюдь не благоприятны для каких-либо реформаторских планов.
Русская книжная торговля сто лет тому назад пребывала в самом плачевном состоянии. В старом Гостином дворе, темном и мрачном, теснились книжные лавки, и книгопродавцам приходилось еще прибегать к «зазыванию», чтобы остановить внимание прохожего, спешившего мимо лавки, торговавшей предметами, значимость которых казалась крайне сомнительной*.
Медленно, черепашьим шагом, развивалась в России книжная торговля**. До Новикова, строго говоря, ее и вовсе не существовало. По свидетельству Карамзина, в Москве имелись всего две книжные лавки, с годовым оборотом в 5000 рублей ассигнациями каждая. Следовательно, обе лавки, в среднем, продавали книг на 25—30 рублей в день. Эта цифра крайне многозначительна. Печатные произведения в те далекие времена ценились дорого, небольшая книжка стоила от 3 до 5 рублей и более. Иначе говоря, в Москве покупали не больше 5—6 книг в день. В Петербурге дело обстояло не лучше. «Многие помнят еще, — рассказывал М.Е.Лобанов, — что в Петербурге в 1786 году была одна только книжная Русская лавка, или, лучше сказать, будка... Хозяин ее был Иван Петрович Глазунов, а приказчик г-н Сопиков»***.
Через несколько лет, трудами Новикова, появились первые книжные лавки в провинциальных городах. Плодились они и в столицах: в Москве их существовало уже целых двадцать и торговали они тысяч на 200 в год*. Но после Новикова книжная торговля снова пошла на убыль.
Русской книжной лавке весьма далеко еще было до процветания. Только в 20-х годах стала она в Пе-тербурге постепенно выбираться из неуютного Гостиного двора в центральные части города. Их чужеземные коллеги, «иностранные гости», находились в несравненно лучшем положении и давно уже обосновались на Невском, на Большой Морской
и т.д.**, благодаря тому, что весьма долго переводный роман безраздельно господствовал над плодами «отечественной литературы». Батюшков со злой иронией называл произведения мадам Жанлис и мадам Севинье «двумя катехизисами молодых девушек»***.
Если верхний аристократический слой общества
услаждал свои досуги переводными французскими романами, то существовавший уже на другом фланге массовый читатель из купечества и мещанства потреблял литературу лубочную. Для произведений русских писателей читатель еще не выкристаллизовался.
Неудивительно, что наблюдательный современник, к тому же производивший свои наблюдения из-за книжного прилавка, должен был составить весьма пессимистическое представление о состоянии книжной торговли. Так, книгопродавец Н.Г.Овсянников замечал по этому поводу: «Одна только мода иметь в аристократических и богатых домах библиотеки исключительно поддерживала торговлю. В начале этого столетия господствовала, кроме того, мистическая литература: требовались и раскупались Сион-ский Вестник, Сочинения г-жи Гион, Эккартсгаузена Победная Повесть, Ключ к Таинствам Натуры, Торжество Евангелия и др. В это же время господствовали переводы книг с иностранных языков, издавались романы: сначала Радклиф, Дюкре-Дюминаля, Коцебу и др., потом Вальтер-Скотта, г-жи Коттен, Шатобриана...»*
Так, спрос на книги регулировался модой, и в то время как «Сионский вестник» легко распродавался, патриотический «Русский вестник», даже в 1812 го-ду, разошелся в количестве не более 100 экземпляров. Н.А.Полевой в «Заметках русского книгопродавца» саркастически заключал, что «весь... товар книжной [лавки] просто — игрушки, которыми тешатся взрослые люди, читатели и утешается авторское самолюбие литераторов»**.
«Ходкие книги и полезные книги — две вещи, часто совершенно различные», — ядовито иронизировал он. И действительно, Булгарин в 1824 г. приводил целый ряд книг, годами залеживавшихся у книгопродавцев. В этом списке находим первое издание сочинений Батюшкова, изданное в 1817 г., И.И.Дмитриева, напечатанное еще в 1805 г., М.Н.Муравьева (1818—1820), Жуковского (1818) и т.д. «Если б... я захотел приводить все сочинения истинно европейского достоинства, которые не обращают на себя никакого внимания публики, — писал Булгарин, — то мне надлежало бы составить довольно пространный каталог, который однако
ж уступил бы в огромности каталогу книг азиатского достоинства (т.е. Сказок и Романов, которые с жадностью читаются публикою), равно как и списку сочинений африканского достоинства (т.е. гадательных книжек, снотолкователей и проч.), из коих некоторые уже напечатаны 15 изданием»*.
Книга распродавалась плохо, сплошь и рядом залеживалась у книгопродавцев, что вынуждало последних спускать цены. Еще в 1829 г. Белинский писал из Москвы в Петербург приятелю своему А.П.Иванову, что в Москве «на сто рублей можно купить такое число книг, которое по настоящей цене стоит 500 руб.»**.
Твердых, фиксированных цен на книги вообще не существовало. На самих книжках они редко указывались. Цена публиковалась обыкновенно в объявлении о выходе книги в свет, но с течением времени могла варьироваться как в ту, так и в другую сторону. В Петербурге, на местах и нам привычных, по Литейной, в Александровском и Апраксином рынках, уже появлялись букинисты, всякими правдами
и неправдами раздобывавшие книги, часто даже новые, и продававшие их по баснословно дешевым, для тех времен, ценам. Вот и иллюстрация к этому, из письма современника, 1831 г.:
«Нелишне будет, если я тебе скажу, что купил на 47 рублей 60 копеек ассигнациями следующие книги: Северные Цветы за 1825—1831 годы, Северный Архив на 1825 год, Невский Альманах на 1828
и 1830 год, Альциону на 1831 год, Наталью Долгорукую Козлова, журнал Аладьина С.-Петербургский Вестник и журнал Соревнователь Просвещения на 1825 год. И все книжки как с иголочки чистенькие, даже не разрезанные. На толкучем рынке книжных лавок несколько десятков. Там находятся книги на всех языках и очень дешево»*.
В этом свидетельстве, конечно, самое интересное то, что даже альманахи, вышедшие в том же году («Северные Цветы», «Альциона»), продавались букинистами по дешевке. Сравнение с номинальными ценами помянутых изданий даст нам представление о степени ее. «Северные Цветы» за разные годы стоили от 10 до 12 рублей, «Северный Архив» за 1825 г. — 45 р., «Невский Альманах» — 10 р., «Соревнователь Просвещения» — 30 р. и т.д. Таким образом, наш библиофил покупал книги в среднем
с 75 % скидки.
Номинальные цены, как мы только что убедились, были действительно крайне высоки. Приведенные выше отнюдь не являлись исключением. Напомним подписные цены на наиболее распространенные газеты и журналы: «Северная Пчела», 156 номеров — 50 р., «Московские Ведомости» — 25 р., «С.-Петербургские Ведомости» — 40 р., «Московский Телеграф», 24 кн. — 35 р., «Вестник Европы»,
24 кн. — 20 р., «Благонамеренный», 52 кн. — 37 р., Сын Отечества», 24 кн. — 45 р., «Дамский Журнал», 24 кн. — 40 р., «Отечественные Записки»,
12 кн. — 30 р., «Московский Вестник», 24 кн. — 40 р.
Еще дороже расценивались альманахи, не уступавшие в ценах «Северным Цветам» и «Альционе». Так, «Русская Старина» А.О.Корниловича на 1825 г. стоила 12 р., «Московский Альманах» Е.Аладьина 10 р. и т.д. Напомним, что все это были миниатюрные книжечки, с незначительным листажом.
Наконец, не дешевле стоили и отдельные издания русских авторов. Брошюрки, заключающие собрание стихов либо поэму, стоили до 10 р., собрания сочинений в 2—3 частях — 25—30 р. Дороги были
и переводные произведения. Так, романы любимца читающей публики, «сира Вальтера Скотта», — «Густав Вальдгейм», «Маннеринг», «Кенильворт»
и «Шотландские пуритане», вышедшие в 1824 г., — стоили первый и второй — 10, третий — 15, а четвертый — 20 р.
Все вышесказанное с совершенной очевидностью свидетельствует о том, что и без того малый читательский круг еще значительно ограничивался вследствие дороговизны книг. Месячное жалование среднего чиновника не превышало 60—80 р., а гоголевский Акакий Акакиевич получал всего 33 р.;
А.В.Никитенко до 1836 г. в университете получал 1300 р. в год. Немудрено, что редкий журнал имел более 300—400 подписчиков, а книги, обыкновенный тираж которых не превышал 1200 экз., залеживались у торговцев.
Одной из основных причин высоких цен на книги являлась общая дороговизна жизни и, в первую очередь, продуктов питания. Дешевы были только предметы первой необходимости*, но все, что сколько-нибудь выходило за эти рамки, что могло быть подведено под понятие «люксуса», оказывалось уже малодоступным. Так, апельсины стоили до 6 руб. десяток, лимбургский сыр, увековеченный Пушкиным, — 6 руб. 50 коп. фунт. Дороги были и зрелища. В московском Большом театре ложи стоили от 7 до 20 руб., кресло — 5 руб., стул — 3 руб. 50 коп., балкон и галерея от 50 коп. до 2 руб. 50 коп.; билет в концерт стоил 10 руб.
Напомним еще, что в 1831 г. Пушкин за квартиру
в Галерной улице платил 2500 руб. в год*, а в 1836 г. за квартиру на Мойке, в доме Волконской, —
4300 руб.**, получая в это время 5000 руб. жалованья в год***.

3

Соответственно со слабым сбытом книг, крайне незначительна была и вообще книжная продукция: производство регулировалось потреблением. В начале XIX столетия в России печаталось, в среднем, около 250 книг в год****. В 1825 году — в разгар литературной деятельности Пушкина — напечатано было 585 книг*****. Во вторую четверть
XIX века уже наблюдается довольно значительный рост издательства. Так, через восемь лет, в 1833 г., вышло 500 книг*, а в 1837 г., в год смерти Пушкина, — уже около 1000**.
Между тем условия для издания книг были чрезвычайно благоприятны в смысле дешевизны. Н.И.Греч хвастал, что в Петербурге печатание книг, даже на восточных языках, обходилось почти в три раза дешевле, нежели, например, в Париже***. Это очень вероятно, ибо известны случаи приезда
в Петербург иностранных исследователей с целью печатания своих трудов****.
В начале XIX столетия в Петербурге набор
и печатание одного печатного листа стоили не более 50 руб., бумага для 1200 экземпляров — около 100 руб. В Финляндии, в центре бумажной промышленности, стопа хорошей бумаги стоила 16 руб., печатный лист, при тираже в 500 экземпляров, обходился
в 27 руб., а при 1000 экз. — 49 руб.***** Здесь любопытно то обстоятельство, что рост тиража издания почти не отражался на понижении себестоимости, что должно приписать, конечно, дешевизне бумаги. Обычный тираж издания равнялся 1200 экземплярам. Комиссионная уступка книгопродавцам выражалась, обыкновенно, в 20 %*.
Институт книгоиздателей еще не существовал
к началу XIX столетия. Книги издавались либо переплетчиками, либо типографщиками, либо, наконец, самими авторами, а чаще их друзьями. Только уже в начале XIX века, на заре деятельности Пушкина, выдвинулись отдельные книгопродавцы: Глазуновы, Сленин, Заикин, Лисенков, Ширяев, развившие широкие издательские операции. А к концу 20-х годов явился на сцену Смирдин.
Количество же типографий неуклонно росло, чему способствовало распечатание (разрешение) Пав-
лом I частных типографий. В 1825 г. в Петербурге было уже 22 типографии, их них девять частных, в Москве — 10 типографий, из которых частных было семь. Всего в России насчитывалась 61 типография.
О размерах же и размахе этих предприятий можно судить по тому, что за целый год многие их них выпускали по 3—4 книги, а некоторые, как частные типографии И.Байкова в Петербурге и Пономарева в Москве, выпустили лишь по одной книге**.
Росло и количество книжных лавок, значительно обгоняя емкость рынка. Поэтому книгопродавцам
и «альманашникам» приходилось всячески хитрить и пускать пыль в глаза, дабы приворожить покупателя. Е.Аладьин, подготовляя в 1825 г. к печати «Нев-ский Альманах», в объявлениях щедро сулил произведения Пушкина, Жуковского, Крылова и других крупнейших писателей. «На маслянице появился, наконец, альманах г-на Аладьина, — сетовал журналист, — и мы не нашли в нем ни произведений И.А.Крылова, ни А.С.Пушкина, ни В.А.Жуковского...»* Это был прием весьма распространенный, жертвой которого не раз бывал Пушкин.
Н.Г.Овсянников вспоминал, что его коллега, известный книгопродавец Лисенков, был замечателен рекламами о своих изданиях. «По его мнению, Гомер и юноше, и мужу, и старцу дает столько, сколько кто может взять, а Александр Македонский всегда засыпал с Илиадой, кладя ее под изголовье... Про какую-нибудь ничтожную книжицу распишет Лисенков такой «хвалой высокопарной», что иногородние (на что и рассчитывает) выписывают очень много, а получают ерунду»**.
Далеко, впрочем, не всегда книгопродавцы ограничивались такими невинными, по существу, приемами для распространения своих изданий. Всевозможные шарлатанские проделки, по-видимому, хорошо были известны этим пионерам русской книжной торговли. Булгарин, сам достаточно известный своими спекулятивными талантами, еще находил возможным жаловаться по этому поводу: «Если книга не идет и лежит в типографии, старый заголовный лист истребляют и заменяют новым, на котором печатают большими буквами: издание второе. Критик с недоумением спрашивает: как эта книга дожила до чести второго издания? Подлог может быть обнаружен только самым тщательным микроскопическим сравнением того издания с так называемым вторым, и при этом надо употребить дельного, смышленого и опытного фактора, который мог бы доказать, что все случайности, все особенности первого издания повторились во втором»*.
Таков был один простейший способ искусственного распространения нерентабельного издания, способ чисто практического характера. Другой способ лежал скорее в плоскости идеологического воздействия и делался возможным вследствие тесной связи журналистов и издателей. Приведем весьма характерный пример, не нуждающийся в комментариях. В 1834 г. А.В.Никитенко записывал в своем дневнике:
«Вышел скучный роман Греча «Черная женщина». Третьего дня я был у Смирдина. Спрашиваю:
— Как идет роман Греча?
— Плохо, — отвечает он, — все жалуются на скуку и не покупают.
Вчера же Сенковский приносил ко мне для процензурования рецензию на этот роман, где объявляет, что это новое произведение необычайного гения Николая Ивановича имеет успех невероятный, все от него в восторге и раскупают с такою жадностью, что скоро от него не останется в продаже ни одного экземпляра. Провинциалы этому поверят и, в самом деле, бросятся покупать книгу. Автор и приятель его Сенковский объявят, что роман весь разошелся,
и будут выставлять это как доказательство достоинств романа: в толпе Греч прослывет великим романистом и соберет деньги»*.
Однако было бы слишком поспешно на основании примеров подобной изворотливости книгопродавцев заключить об умении их вести дела. Друг Пушкина, А.Н.Вульф, еще в 1842 году поражался запутанности и полной безотчетности, безраздельно господствовавшим в их делах. Ширяев не мог отыскать требуемую книгу, изданную им самим за год перед тем. Лажечников жаловался, что он несколько месяцев промучился со Смирдиным, дабы выяснить только, кто кому должен. «После таких примеров, — добавлял Вульф, — можно себе представить порядок в делах этих торговцев, и как шли их обороты»**.
Мало того, что книгоиздатели не имели каталогов и не вели бухгалтерских книг. Самые формы сбыта подчас понимались ими весьма превратно.
«В 30-х годах, — вспоминал Овсянников, — выход какого-либо нового романа, особенно Загоскина, или какой-нибудь другой книги, составлял эпоху. На приобретение этих новостей в достаточном количестве экземпляров все тогдашние книгопродавцы, кроме Смирдина, были скупы, в особенности для московских изданий: которой книги надо было выписать 200 экз., ее выпишут 10—25 экз. и держат под прилавком, для своих покупателей, чтоб не показать на полке соседям. А те поступали так же, чтоб не показать тоже соседям, и друг другу не продавали таких книг, даже без уступки. Этим тормозилось все дело. Бывали случаи, что выйдет какая-либо новая книга, купить ее тотчас не решаются, но слыша постоянный спрос покупателями, купят наконец десяток, и она распродается медленно, а потом сами же сетуют, что мало ее спрашивают»*.
Весьма образно описывал книгопродавческие приемы Булгарин. Позволим себе привести еще небольшой отрывок:
«Книгопродавец берет у издателя или сочинителя несколько экземпляров его книги или журнала на комиссию и продает в своей лавке, получая по двадцати процентов с рубля за комиссию. Мудрено разориться от такого рода торговли. Должно при сем заметить, что некоторые купцы по полугоду
и более удерживают у себя вырученную сумму, употребляя оную на свои коммерческие обороты, тогда как издатель, в ожидании выручки, прежде выхода книги в свет, должен заплатить типографические
и другие издержки»**.
Немудрено, что между писателями и книгопродавцами создавались ненормальные отношения. Литераторы острили, что так как в мире все построено на противоположностях, то и случилось так, что дураки торгуют умом и продают ум на вес*.
Таковы были, в общих чертах, те условия, в которых предстояло развиваться литературной и издательской деятельности Пушкина.



ИЗДАТЕЛЬСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ПУШКИНА В ПЕРИОД ССЫЛКИ


1

В начале 1820 г., еще до ссылки на юг, Пушкин задумал два отдельных издания своих сочинений:
во-первых, собрание стихотворений и, потом, «Руслана и Людмилу». Стихотворения свои Пушкин намеревался печатать, согласно распространенному тогда обыкновению, по подписке. Господство на книжном рынке переводного романа, с одной стороны, и отсутствие профессионализации литературного труда, с другой, — обусловливали склонность писателей
к собственным изданиям, и юноша Пушкин, в данном случае, следовал прочно установившемуся обычаю.
Несколько десятков билетов было уже распродано, когда поэт, по собственному признанию, «полупроиграл, полупродал» рукопись Никите Всеволожскому, одному из ближайших друзей своей юности. Выражение «полупроиграл, полупродал» надо понимать, конечно, в том смысле, что рукопись пошла
в погашение карточного долга Пушкина, но как скоро она, по взаимному соглашению, была оценена выше суммы, проигранной поэтом, последний дополучил еще за нее от своего партнера. Интересно, что в письме к Я.Н.Толстому, ведшему в 1822 г. переговоры
о приобретении рукописи, Пушкин не упоминал
о проигрыше, замечая лишь, что обстоятельства принудили его продать свою рукопись Всеволожскому. Отсюда можно заключить, что поэт сам стыдился своего ветреного поступка, стараясь скрыть его
от постороннего взора. Однако в откровенном письме к Вяземскому, через два года, он снова признавался, что рукопись свою проиграл.
Так или иначе, но Пушкин за рукопись своих стихотворений получил 1000 рублей, видимо, навсегда утратив право располагать ею, ибо еще на пятом году после этого происшествия Всеволожский, хотя и не напечатал рукописи, оставался ее безраздельным владельцем. И это, в свою очередь, было явлением обыкновенным. Даже в тех случаях, когда авторы вступали в сделки с книгопродавцами, никакие сроки, на которые покупщик приобретал свое право, не обусловливались.
Таковы были первая торговая операция и первый авторский гонорар Пушкина. Вслед за тем разразившаяся над ним гроза смешала все его карты,
и он вынужден был покинуть Петербург, оставив рукопись стихотворений в руках Всеволожского,
а поэму «Руслан и Людмила», уже заканчивавшуюся печатанием, поручить попечениям друзей.
Поэма была издана под наблюдением Льва Пушкина и С.А.Соболевского, но фактическим ее издателем оказался Н.И.Гнедич*, на квартире которого был и склад издания. При этом никаких условий между поэтом и издателем заключено не было, что также являлось естественным в те времена. Писатели, частью за недосугом, частью за отсутствием издательских навыков, обыкновенно предпочитали издание своих произведений передоверять более опытным друзьям, и тогда все коммерческие расчеты предоставлялись на милость издателя.
Такой порядок вещей отнюдь не всегда шел на пользу автора. В частности, Гнедич никак не мог похвалиться добросовестностью в отношении к своим доверителям. Так, еще в 1817 г., издавая «Опыты в стихах и прозе» Батюшкова, Гнедич заставил поэта принять на себя всю целиком денежную ответственность, на случай неуспеха издания. А когда книга вышла и принесла доход сверх всяких ожиданий, Гнедич, выручив до пятнадцати тысяч, уплатил Батюшкову всего две тысячи.
Таким же образом поступил Гнедич и с юным Пушкиным, тем более что сам поэт был далеко
и даже при желании не мог бы вступиться за свои интересы. Поэма не принесла ему почти никакой материальной выгоды. Все издание купил книгопродавец Сленин, но деньги выплачивал по частям
и даже книгами. Об отношении к Пушкину его издателя можно судить уже по одному тому, что экземпляр книги, вышедшей в конце июня 1820 г., Гнедич удосужился выслать автору не ранее, как через восемь месяцев, и Пушкин свою поэму в печати увидел только 20 марта 1821 г.
По присущему ему в высшей степени чувству деликатности, Пушкин в переписке с Гнедичем ни звуком не обмолвился о недовольстве своем поведением издателя. Напротив того, в первом же письме, по получении долгожданного экземпляра, он нашел еще возможным благодарить Гнедича «за дружбу, за хвалу, за упреки», за «участие, которое принимает живая душа ваша, во всем, что касается до меня».
Так благородство Пушкина сумело сгладить недобросовестность Гнедича. А тот неожиданную, казалось бы, благодарность обсчитанного им поэта принял,по-видимому, как нечто вполне естественное и закономерное и считал бесспорным свое право на издание новой поэмы Пушкина. Но последний,
в действительности, иначе расценил поведение своего друга и в письме к Вяземскому пессимистически заключал: «Меркантильный успех моей прелестницы Людмилы отбивает у меня охоту к изданиям».
Между тем у Гнедича не было оснований жаловаться. Книжка в 142 страницы, в 8-ю долю листа, продавалась по 10 руб., а на веленевой бумаге — по
15 руб. И несмотря на эту баснословно высокую, даже по тем временам, цену, издание было распродано чрезвычайно быстро. В 1828 г., когда «Руслан» вышел вторым тиснением, «Северная Пчела» писала по этому поводу: «Первое издание Руслана
и Людмилы... раскуплено было очень скоро. Через два года, с трудом и за большую цену можно было достать экземпляры сей Поэмы»*. Еще определеннее выражался тогда же «Московский Телеграф»: «Руслан и Людмила... явилась в 1820 году. Тогда же она была вся распродана, и давно не было экземпляров ее в продаже. Охотники платили по 25 руб. и принуждены были списывать ее»**.
Гнедич, однако, не считал нужным держать своего доверителя в курсе дел. Письма к Пушкину друзей этого времени, в том числе и Гнедича, не дошли до нас, но, по нечаянным намекам самого Пушкина, можно судить о том, что и те гроши, которые издатель нашел возможным уделить автору, он платил крайне неохотно, отговариваясь неаккуратностью книгопродавца. Пушкин вынужден был постоянно напоминать Гнедичу об его неписаных обязательствах. «Нельзя ли потревожить Сленина, если он купил остальные экземпляры Руслана», — робко запрашивал издателя автор в конце июня 1822 года, иначе говоря, в то время, как за экземпляр поэмы платили уже по 25 руб. И, видимо, не получая от Гнедича удовлетворительного ответа, через месяц Пушкин обращался снова, но уже не к Гнедичу, а к брату: «Что мой Руслан? Не продается? Не запретила ли его Цензура? Дай знать. Если же Сленин купил его, то где же деньги? А мне в них нужда». Нужда Пушкина была действительно велика. Тогда же Вяземский писал Ал. Тургеневу: «Кишиневский Пушкин... написал кучу прелестей. Денег у него ни гроша. Кто в Петербурге заботился о печатании его «Людмилы»? Вся ли она распродана и нельзя ли подумать о втором издании?»*
Трудно допустить, чтобы Пушкин мог серьезно сомневаться в успехе книги. Скорее надо предположить, что этим самым он старался не дать почувствовать Гнедичу своего взгляда на его поведение.
О том, что «Руслан» хорошо расходится, Пушкин не мог не знать, ибо еще прежде того, в апреле либо
в начале мая, Гнедич предлагал ему выпустить второе издание, на что Пушкин, впрочем, отвечал довольно уклончиво**.
Он теперь хорошо узнал подлинную цену услужливости Гнедича и потому не имел особенного желания возобновлять с ним деловые отношения. В середине мая, задумав печатать новую поэму, «Кавказский Пленник», Пушкин предложил ее Н.И.Гречу, издателю «Северной Пчелы» и «Сына Отечества». «Хотел было я прислать вам, — писал он Гречу, — отрывок из моего Кавказского Пленника, да лень переписывать; хотите ли вы у меня купить весь кусок поэмы? длиною в 800 стихов; стих шириною
4 стопы — разрезано на две песни; дешево отдам, чтоб товар не залежался»***.
Таким образом, на первых же порах своей литературно-издательской деятельности Пушкин уже стремился изменить каноническим приемам печатания стихотворений, чисто торговые операции с профессионалом-издателем предпочитая собственным изданиям. Приемы эти корнями своими восходили, конечно, к литературному меценатству XVIII века,
а ближайшим предшественником имели деятельность писателей-дилетантов, из которых строилась литературная фаланга начала XIX века и которые, не гонясь за материальным успехом, готовы были довольствоваться одною славой.
Сделка с Гречем не состоялась, но Пушкин еще не складывал оружия и вошел в переговоры с петербургскими книгопродавцами, однако и тут, видимо, потерпел поражение. На пути его должна была стать все та же исключительная ограниченность стихотворного рынка, что побуждало книгопродавцев слабо верить в рентабельность поэтических произведений, несмотря на успех «Руслана».
Гнедич между тем разыграл оскорбленную невинность, узнав от Льва Пушкина, что брат его намерен обойтись без него при издании новой своей поэмы*. «Он прав, — деликатничал Пушкин, отвечая брату на известие о недовольстве Гнед

Издатель Пушкин

14.10.2008

Автор: Без автора
Источник: ...

Сегодня пушкинистом не стал только ленивый. О стихах, прозе, критике, набросках, неоконченных произведениях, мнимом или, по другим версиям, реальном романе Натальи Гончаровой с Дантесом, дуэли Пушкина с последним и, на­конец, обстоятельствах смерти великого русского поэта пи­шет каждый третий исследователь. Совсем иное — темы, смежные с творчеством, узкие, специализированные. Недавно вышел труд Сергея Гессена «Книгоиздатель Александр Пушкин. Литературные доходы Пушкина» (впер­вые книга была опубликована в 1930 году в издательстве «Academia» и с тех пор считается библиографической ред­костью). Текст не академический в современном понима­нии, но это не убавляет значимости работы. У Гессена отлич­ный стиль. Любопытно и само исследование. «Роль Пушкина в эволюции литературного быта начала XIX века остается совершенно невразумительной. Из общей схемы развития профессионализации писательского труда имя Пушкина безнадежно выпало. Между тем, скажем а priori, роль его в данном направлении колоссальна. Если до Пушкина это раз­витие шло эволюционным путем, поскольку оно вообще было неизбежно, — то Пушкин значительно ускорил этот про­цесс». И действительно, Гессен приводит массу интересного в доказательство своей точки зрения. В книге много также занимательных фактов. Например, свою первую поэму «Руслан и Людмила» Александр Сергее­вич «полупроиграл, полупродал». А если точнее, то все же проиграл ее в карты другу юности Всеволжскому, последний же оценил произведение выше суммы проигрыша и выпла­тил поэту 1000 рублей. Гессен рассказывает и о первых изда­тельских сделках поэта. Вот что Пушкин писал Гречу: «Хо­тел было я прислать вам отрывок из моего Кавказского Пленника, да лень переписывать; хотите ли вы у меня ку­пить весь кусок поэмы? длиною в 800 стихов; стих шириною 4 стопы — разрезано на две песни; дешево отдам, чтоб то­вар не залежался». Именно эти операции и сыграли значи­мую роль в становлении издательского дела в России.