Оглавление

От автора 5

Книга первая. ТОГДА
1. Пролог из этого романа (Ноябрь 1928 года. Москва) 9
2. Профессия — легендатор
(Марк Тибериус. 117 год н.э. Рим) 18
3. Злосчастное приобретение
(Ирина. Ноябрь 1928 года. Москва) 33
4. Палио герцогинь
(Изабелла Гонзага. 1503 год. Феррара) 52
5. Пропавший свидетель
(Ирина. Ноябрь 1928 года. Москва) 76
6. Гул нарастает (Изабелла. 1503 год. Феррара) 95
7. Солнечное затмение в декабре
(Ирина. Декабрь 1928 года. Москва) 107
8. Смертельный дар (Изабелла. 1503 год. Феррара) 122
9. Камейный ликбез (Ирина. Декабрь 1928 года. Москва) 133
10. Бабушкины сказки
(Анна Константиновна. 1974 год. Ленинград) 152
11. В отраженном свете
(Ирина. Декабрь 1928 года. Москва) 158
12. Проклятие императрицы
(Александр Дмитриев-Мамонов.
Ноябрь 1796 года. Усадьба Дубровицы под Москвой) 169
13. Тени на потолке (Ирина. 1 января 1929 года. Москва) 186
14. Дубровицкий затворник
(Матвей Дмитриев-Мамонов.
Июль 1825 года. Дубровицы) 195
15. Модильяни из подземелья
(Ирина. 1 января 1929 года. Москва) 206
16. Сошествие с ума
(Матвей Дмитриев-Мамонов.
Июль 1825 года. Дубровицы) 218
17. Тюремная «маркиза»
(Ирина. Январь 1929 года. Москва) 228
18. Извозчик (Матвей Карпов. Декабрь 1844 года. Москва) 242
19. В трех кварталах от дома
(Ирина. Январь 1929 года. Москва) 254
20. Часовщица (Софи Пло. Декабрь 1899 года. Москва) 275
21. Она в отсутствии любви и смерти
(Ирина. Январь 1929 года. Москва) 281
22. Колбасник с восточного факультета
(Владимир Нарбут. Июнь 1929 года. Москва) 292
23. Летний ливень (Ирина. Июнь 1929 года. Москва) 302
24. «Только» и «уже»
(Владимир Нарбут. 1918—1929 годы. Москва) 316
25. «...а жизнь — все глуше, все короче»
(Ирина. Июнь 1929 года. Москва) 330
26. Дневник для ее внучки... 333

Эпилог. Выселение душ (Ирина. Июнь 1929 года. Москва) 337

Книга вторая. СЕЙЧАС
1. Пролог из этого романа (Женька. Сейчас) 345
2. Выйти замуж за... фамилию
(Ленка. 1986—1993 годы) 353
3. Думский пшик! (Женька. Сейчас) 367
4. Суррогат жизни (Ленка. 2000 год) 386
5. Особенности национального пиара
(Женька. Сейчас) 396
6. Киотский ливень (Ленка. Три года назад) 408
7. Особенности национальной погони
(Женька. Сейчас) 418
8. Мальчик с Почтамтской
(Андрей, 1960—2000-е годы) 427
9. Спасение судеб (Женька. Сейчас) 441
10. Дневник 446
11. Долгая дорога к аду (Женька. Сейчас) 449
12. Когда поспевают яблоки (Ленка. Прошлым летом) 456
13. Пожар Манежа (Женька. Cейчас) 459
14. Отбракованных сук не берут в расчет, не так ли?
(Жанна. 1980—1990-е) 471
15. Обретение имен (Женька. Сейчас) 486
16. Из жизни Барби (Жанна. 1980—1990-е) 497

Эпилог. Читая бабушкин дневник (Ленка. Сейчас) 513

От автора

От перемены мест слагаемых меняется ли сумма?
В мире чисел считается, что нет, не меняется. А мире слов? Не в математическом примере, а в романе, в книге, которую вы держите сейчас в руках?
Газетчикам известно слово «верстка», когда соседство тех или иных текстов на одной полосе придает ему новый смысл. Киношникам и телевизионщикам известно понятие «монтаж», когда от сопоставления или противопоставления кадров и эпизодов изменяется весь смысл и ощущение от фильма или сюжета.
Но известно ли понятие «монтаж» тем, кто работает не с кадрами, а со словами? Меняется ли смысл романа и то удовольствие (или неудовольствие), с которым читатель этот роман поглощает, от изменения порядка повествования?
Если вы успели прочитать роман «Колодец в небо» в его первом издании, которое вышло в издательстве «Захаров» на рубеже весны и лета 2005 года, то ни одной новой строчки, кроме этого предисловия, в нынешней версии вы не найдете. И все же это новый роман.
В «Колодце в небо», как и двух первых моих книжках «Ne-bud-duroi.ru» и «Знаке змеи», действие развивается сразу в нескольких временных пластах. Детективные интриги, родственные связи и загадочные приключения необыкновенных жемчужин, великих алмазов и древних камей путают времена и судьбы. Путают порой настолько, что мне и самой непросто разобраться в происходящем.
Когда я писала «Колодец в небо», то все время подозревала, что внутри одного большого романа кроется сразу две, между собой связанных, но все же вполне самодостаточных книги. Но в первой своей версии делиться на отдельные книги роман категорически не пожелал. И мне стало казаться, что читатель может запутаться в хитросплетении интриг от 117 года нашей эры до наших дней.
И только взяв в руки уже изданную книгу и прочитав собой же написанный текст глазами читателя, я поняла, какие две половины скрыты в этом едином целом. И рискнула переверстать текст так, чтобы, не изменив ни строчки, облегчить ваш читательский путь к разгадке всех тайн.
Теперь перед вами «Колодец в небо. Новая версия».
Быть может, кто-то возразит, что первая читалась интереснее. Что ж... Тогда придется издавать старую и новые версии поочередно. Что, впрочем, не изменит ни загадок древних камей, ни обреченной любви героинь, ни тех страстей, которые правят судьбами великих правителей и простых героев моего романа.

Елена АФАНАСЬЕВА
Декабрь 2005 года


КНИГА ПЕРВАЯ
Тогда

1
ПРОЛОГ ИЗ ЭТОГО РОМАНА
(НОЯБРЬ 1928 ГОДА. МОСКВА)


В Крапивенском переулке, который, обходя вековые монастырские стены, остро срезает угол от Петровского бульвара к самой Петровке, ноябрьским вечером прохожие заметили молодую женщину, лежавшую вниз лицом на снегу.
— Не пьяна ли? — осторожно спросил мужчина в котелке и драповом пальто с меховым воротником.
Котелок этот и основательность тяжелого серого пальто придавали всему облику мужчины некую старомодность, старорежимность, если хотите, или даже просто старость. Ощущение это усиливала проседь в густых усах. Но тонкий, как в прежние времена писали в романах, орлиный нос, легкий румянец на щеках и живость глаз могли бы сказать правду об отнюдь не преклонном возрасте мужчины, если б за спешкой и метелью хоть кто-то имел желание пристально вглядываться в черты его лица.
Но желания подобного никто не имел. Ни тетка в коротковатом пальтишке и грубом сером платке, ни молоденькая девушка в тонкой шали и невысоких, тонущих в глубоком снегу ботинках.
Все трое шли с разных сторон. Девушка вдоль монастырской стены двигалась от Петровки к бульварам. Мужчина быстрым шагом шел навстречу ей по противоположной стороне переулка. Тетка вышла из дверей небольшой церкви Сергия в Крапивниках, что почти у самого бульвара, суетливо перекрестилась и тоже направилась в сторону Петровки.
Все трое сошлись ровно посередине короткого переулка.
Все трое спешили.
Мужчина торопился по каким-то своим тайным делам, которые важно было успеть закончить за время отлучки жены и вернуться домой до ее прихода.
Тетка в грубом платке спешила скорей домой, чтобы пропустить стопашечку и, забравшись под пуховое одеяло, забыть вязкое ощущение теста, которое она много часов подряд ворочала в чанах и тазах в небольшой частной пекарне на Трубной, хозяин которой и не думал облегчать труд наемных работниц. «На второй хлебзавод, грят, механизмов навезли, что тесто ворочают, а мы все ручками, ручками!» — часом ранее сокрушалась тетка, жалея свои опухшие руки, начинающие нестерпимо болеть при одном виде теста. На что месившая рядом работница ответила, что в пекарне на Остоженке уже допричитались: «Заарестовали хзяйна, и лавочку всю его нэпманскую прикрыли. А всех нанятых на улицу. На хлебзаводе своих хватает! Нашего хзяйна заарестуют, и куда мы?!»
А юная красавица (впрочем, под ее не по сезону тонкой шалью трудно было разобрать, красавица ли она) шла с Большой Дмитровки, из редакции «Вечерней Москвы», куда ходила с поручением из своего издательства «ЗиФ», и торопилась на Цветной бульвар, где подрабатывала в частном издательстве «Макиз».
Все трое торопились, пока не остановились около монастырской стены, от одного вида которой переулок в центре Москвы казался глухоманью. Остановились и замерли перед лежащей лицом в снег женщиной в серой беличьей шубке и кокетливой фетровой шляпке. В такой шляпке на свидания в частные кафе хаживать, а не на снегу в нынешний мороз валяться.
— Не должно, чтоб пьяна! — Закутанная в серый платок тетка чуть подвинулась, дабы не загораживать тусклый свет от занесенного снегом фонаря в конце переулка. — Шуба, глянь, не пьянческая на ей! Эй, гражданка! Зачем на снегу лежите?! Бок застудите!
Тетка наклонилась над незнакомкой. Потеребила лежащую за рукав. Наклонилась еще ниже, так что задравшееся коротковатое пальтецо, которое на этой тетке казалось в ширину большим, чем в длину, оголило ее толстые ноги в грубых нитяных чулках и выглядывающие из-под юбки ярко-малиновые панталоны. Мужчина в котелке старательно отвернулся, а девушка в коротких ботиках зарделась, словно это не бабьи, укутанные панталонами с начесом, а ее собственные ляжки неподобающим образом предстали сейчас пред взором незнакомого мужчины.
— Не-е, винишком не пахне! — тетка старательно принюхивалась. — Не захворала ли?
— Эт-т здеся что такое! Что за беспорядки?!
Спешивший к ним усатый дворник суетливо обежал девушку и, стрельнув глазами по бабьим рейтузам, заметил лежащую на снегу.
— Кто такова? — надлежащим по строгости голосом вопросил дворник.
— Э-э... Я... Мы...— протянул мужчина в котелке. — Мимо шли. А она лежит...
— Почему не сообщили?! — вошел во вкус командирского тона дворник.
— Не успели, — протянул мужчина. — Двух минут не прошло, как ее заметили.
Мужчина, который до того старательно отворачивался от малиновых панталон, теперь, в первый раз после того, как принюхивающаяся тетка чуть повернула на бок голову лежащей на снегу женщины, посмотрел на пострадавшую. И вздрогнул. Рука, держащая потертый кожаный портфель затряслась, и портфель с глуховатым звуком стал постукивать мужчину по колену. Но перемена состояния случайного свидетеля в этом полумраке осталась никем не замеченной.
— Глядели, не пьяная ли! — Разогнулась тетка, скрыв, наконец, под коротковатым пальтецом собственные ляжки. И деловито рапортовала дворнику: — Не пьяная! Но лежит. А по какому случаю лежит — неведомо.
— Случаем, не убили? — столь же деловито поинтересовался дворник.
— Ран не видать!
Тетка судорожно перекрестилась.
— Мы с гражданином да с гражданочкой... — кивнула в сторону прячущегося в тень мужчины и невольно пританцовывающей, чтобы хоть как-то согреть ноги в легких ботиках девушки, — ...шли себе, шли, никого не трогали, а она лежит. Спрашивали, чего лежит, — не отвечает. Убили — не убили, откель знать. Мож, и не убили, а так, что другое...
Что «другое» тетка объяснить не смогла. Стояла, очерченная неярким светом дальнего фонаря, и картинно разводила руками. И все стояли, отчего-то не решаясь проверить наверняка, жива ли лежащая на снегу женщина.
— Всем ждать тута! Я побёг за участковым! — скомандовал дворник. Вынул из-за пазухи свисток, пронзительно засвистел и побежал к углу переулка. На бегу обернулся: — Ждать! Не расходиться! Тогда как вы свидетели!
Несмотря на пустынность Крапивенского переулка и не располагающее к праздным гуляньям время года и время суток, вокруг вынужденно ожидающей троицы стали собираться прохожие. Разглядывали и лежащую на снегу женщину, и замерших возле нее свидетелей.
— Что там?!
— Что случилось?
— Убили?
— Кто ж ее, сердешную?! — запричитала старушка.
Кто-то из толпы пробовал отвернуть воротник дорогой шубки и найти на шее лежащей на снегу женщины пульс. Кто-то советовал бежать за каретой «скорой помощи».
Когда собравшиеся образовали вполне изрядную толпу, в которой можно было затеряться, тетка в грубом сером платке, запомнившаяся и мужчине, и девушке не внешностью и не платком, а малиновыми панталонами, бочком-бочком протиснулась за спину одного, потом другого подошедшего зеваки, выбралась за пределы образовавшегося круга и дала деру по переулку. Случись в ту минуту в переулке любитель детективов, он вполне мог заподозрить тетку в сопричастности к случившемуся. Но на деле тетка драпала от испуга. Заберут в отделение давать показания, а там отыщут в холщовой сумке изрядный кусок теста, сворованный в опостылевшей пекарне. Что как за тот кусок теста на Соловки или на Беломорканал упекут?! И не такие ужасы нынче сказывают! Лучше бежать от греха подальше!
Заметившие исчезновение третьей свидетельницы мужчина в котелке и девушка в тоненьких ботинках переглянулись. Мужчина, словно извинясь, пожал плечами. И, стараясь больше не встречаться с девушкой глазами, стал повторять маневр, только что проделанный толстой теткой. Что ему вполне и удалось. Смыкающиеся вокруг лежащей на снегу женщины круги любопытствующих один за другим пропускали его. Последний круг, в котором подошедшие позже других уже становились на цыпочки и подпрыгивали, стараясь увидеть, что же происходит, выпустил его ровно в тот момент, когда с другой стороны к этому кругу подбегали дворник и приведенный им милиционер. Мужчина в котелке слишком торопливо юркнул в подворотню дома напротив.
— Гражданка! Я к вам обращаюсь, гражданка! — рябой милиционер, только третью неделю как поступивший на работу в органы и впервые столкнувшийся на своем участке с про-ис-шест-ви-ем, изо всех сил старался не выпасть из вмененного ему образа стража социалистической законности и порядка. — На снегу лежать нельзя! Не положено!
— Не шевелится, — заверил милиционера протискивающийся следом дворник.
Милиционер потянул лежащую на снегу женщину за руку, пробуя приподнять. Голова неизвестной женщины беспомощно покачнулась.
— В обмороке, — рассудил рябой милиционер и скомандовал дворнику: — Зови «Скорую»!
— Так уже побегли! — рапортовал дворник.
Милиционер удовлетворенно кивнул и обратился к толпе.
— Граждане! Не представление! Попрошу разойтись. Всех, кроме свидетелей. Кто свидетели?
Глаза дворника забегали по неохотно расползающейся толпе, пока не остановились на посиневшей от холода девушке, окоченевшие ножки которой уже и двигаться не могли.
— Тетка с мужиком куды подевались?! — грозно поинтересовался дворник.
Девушка пожала плечами и, достав из маленькой сумочки какое-то удостоверение, обратилась к милиционеру.
— Долго еще? Я не больше, чем он, — кивнула на дворника, — видела. Сообщить ничего не смогу. А у меня работа срочная, в номер печатать надо.
Девушка голосом выделила слова «в номер», подсовывая милиционеру корочки, на которых виднелся знакомый многим логотип журнала «30 дней», выпускаемого издательством «ЗиФ», где девушка служила.
— Корреспондентка! — то ли спросил, то ли констатировал страж порядка.
Девушка благоразумно не стала объяснять, что она не корреспондентка, а лишь машинистка. Из суеверной боязни попасть в неприглядном виде в журнал, милиционер, может, быстрее опустит.
Сил стоять на морозе больше не было. Да и волновалась девушка, что в частном «Макизе» могут ее и не дождаться. Позвонят другой машинистке, и если застанут Таисию дома, та из своего Печатникова переулка добежит до Цветного быстрее, чем она отделается от этого рябого милиционера. Отдадут заказ Таисии, и чем она тогда за купленную нынче камею расплачиваться будет? Сама же себе пообещала, что двадцать рублей из денег Елены Францевны заняла только на три дня под «макизовский» заказ. Кроме того, назначивший ей свидание в семь вечера возле Страстного монастыря корреспондент Федорцов долго ждать не будет, уйдет...
— Сообщите фамилию и домашний адрес! — сжалился милиционер и достал из кармана блокнот. — Будете вызваны!
Диктуя адрес и фамилию, девушка покраснела, стыдясь самого факта, что ее вызовут и будут допрашивать в милиции, будто преступницу.
— Могу идти?
Рябой милиционер спешно записал адрес, засунул бумаги в карман и, махнув рукой — мол, идите — обратился к дворнику. Девушка заспешила в сторону бульвара, на ходу пытаясь подскакивать, чтобы хоть как-то согреть закоченевшие ноги.
Пробежав уже почти весь Петровский бульвар, девушка вдруг замедлила шаг. Все еще на ходу принялась что-то искать в сумочке, затем в карманах. Не находя, остановилась.
— Верно Елена Францевна говорит, schusselkopf!*
Постояла секунду-другую, словно решая, что делать. Развернулась и пошла обратно, бормоча: «Только бы ее еще не забрали! Только бы не забрали!»
Но интересовала девушку не лежащая на снегу незнакомка и не то, как быстро приезжают по вызову кареты «Скорой помощи», а милиционер, у которого осталось ее редакционное удостоверение. Без удостоверения в здание издательства на правительственной улице Ильинке ее завтра не впустят. А если «Скорая» пострадавшую увезет, милиционер может уйти в любую сторону, она даже не спросила, из какого он отделения. Пока найдешь, пропал макизовский заказ, точно Таисии отдадут.
На удачу — девушки, а не лежащей на снегу женщины, для которой каждая минута промедления падала на весы жизни и смерти — четырехглазая карета «Скорой помощи», застревая в московских сугробах, только-только подъехала к месту происшествия. И, возвращаясь в Крапивенский переулок, девушка успела увидеть, как несчастную укладывали на носилки и помещали в карету. Кокетливая, но не подходящая к сегодняшнему морозу шляпка незнакомки теперь съехала набок, выпавшие из ее плена белокурые локоны рассыпались на поблескивающем в тусклом фонарном свете беличьем меху шубки. Заметив этот каскад белых волос, девушка вздрогнула, как несколькими минутами раньше вздрогнул поспешно исчезнувший мужчина в котелке...

Закрывший дверцу кареты рябой милиционер с удивлением обнаружил приближающуюся свидетельницу. Но никаких умозаключений по методике, которую на недавней лекции новому составу московской милиции объяснял сам главный спец сыскного дела Потапов, сделать не успел.
— Удостоверение! — пробормотала запыхавшаяся от бега по глубокому снегу свидетельница.
Снег забился в ее низкие ботинки и теперь, подтаяв, предательски мочил и холодил и без того оледеневшие ноги. Выбившиеся из-под тоненькой шали прядки темных волос, несмотря на мороз, от быстрого бега взмокли, и теперь, стоило девушке остановиться, стали застывать, превращаясь в хрустальные ледяные нити. Будь ситуация менее мрачной, милую девушку можно было бы принять за снегурочку, но рябому милиционеру и самой девушке было теперь не до сказок.
— Что ж это вы так неосторожненько, гражданочка! — не преминул проявить вмененную его должности суровость участковый. — Врагов вокруг видимо-невидимо! А у вас никакой бдительности! Удостоверениями госучреждений разбрасываетесь!
— Так я ж не у кого попало забыла, у милиционера... — оправдывалась свидетельница, с ужасом ощущающая, как истекают последние минуты отведенного на ее долю терпения редактора «Макиза».
По счастью, и сам страж порядка замерз и хотел поскорее вернуться в отделение, чтобы там уж по всем правилам, как его учили, составить протокол. По протоколам у него всегда было «отл.».
— Попрошу, гражданка Тенишева Ирина Николаевна, удостоверений больше не терять! Чревато!
Чем чревато, милиционер объяснить то ли не смог, то ли не хотел. Протянул девушке ее корочки, козырнул и пошел в противоположную сторону. Девушка, которую заглянувший в удостоверение страж порядка назвал Ириной Николаевной, попыталась снова бежать к Петровскому бульвару, да сил бежать уже не было.
Она шла, силясь понять, обозналась ли или и вправду сегодня утром видела женщину, которую теперь увозила «Скорая помощь». Но вдруг заметила, что не одна она провожает взглядом карету. От церковки на другой стороне переулка отделилась женская тень. Саму женщину Ирина не разглядела. Заметила лишь котиковое манто таинственной наблюдательницы и ощутила не успевший раствориться в морозном воздухе аромат ее духов. Ирине показалось, что она сегодня уже пыталась уловить этот терпкий, смешавшийся со стылым ветром, запах.
Чуть усмехнувшись, женщина прошла мимо вместившегося между церковью и домом дровяного сарая и скрылась в ближайшем подъезде.
— Показалось, — пробормотала Ирина. — Здешняя жительница домой шла, да на странную сцену загляделась. Чужое горе всегда манит... А мне уж всюду тайны и убийцы мерещатся.
Но дойдя до того самого места на Петровском бульваре, где несколькими минутами ранее вспомнила про забытое у милиционера удостоверение, девушка снова замерла. И, что-то вспомнив, воскликнула:
— Не может быть! Так не бывает!
Остановилась, обернулась, словно надеясь там, позади, увидеть некую разгадку вдруг обнаруженной ею тайны. Но позади был только темный и глухой Крапивенский переулок, а впереди звенящий трамваями, заполненный спешащими домой с работы пешеходами Петровский бульвар.
Не находя в пространстве этих стылых улиц ни подтверждения, ни опровержения чему-то ею замеченному или понятому, девушка еще раз проговорила:
— Так не бывает!
И будто в полусне побрела в сторону Цветного бульвара.



2
ПРОФЕССИЯ — ЛЕГЕНДАТОР
(МАРК ТИБЕРИУС. 117 ГОД Н.Э. РИМ)


Сморщившийся от жары и тошноты человек средних лет с мешками под глазами и легкой проплешиной на затылке смотрит из окна паланкина на идущих по улице рабов. И прислушивается к собственному желудку — не случится ли беда.
Небогатый, всего на четырех рабов-носильщиков, обтянутый простой тканью наемный паланкин нещадно качает. Это не с консулом в обитом подушками и выстланном коврами паланкине на десятерых носчиков плавно двигаться по римским улицам. В простом растрясет так, что ничего не захочешь.
Пешком, если б не нынешняя жара, дойти до Большого цирка было бы проще, не так уж далеко. А с такой тряской вся только что съеденная цена — полуденная трапеза — на истершемся коврике этого паланкина, того и гляди, окажется. И съел он сегодня не так много. Несколько глотков мусульма — вина с медом, кусок жареного кабана да фаршированные финики, но от такой тряски все проглоченное наружу рвется.
Стареет он, что ли. Бедняцкий пулмент — пшеничная каша — или похлебка из чечевицы куда как животу его приятнее, чем все эти языки фламинго или свиное вымя с морскими ежами, которые подают на бесконечных пирах в триклиниях — обеденных залах, где он вынужден бывать по долгу службы. По долгу службы и трясется он теперь по запруженным людьми и тележками улицам Рима, ибо долг его службы быть ближе к народу.
Снова поморщившись от неприятных ощущений в животе, человек чуть отодвигает давно не стиранную занавеску. За окном паланкина шумит всегда неспокойная торговая Этрусская улица.
Два десятка рабов под сенью небольшого навеса непрестанно бубнят, вслух диктуя себе фразы из списываемых свитков. Зевающий мальчик, почесывая за ухом, накручивает готовые ленты папируса на валики из слоновой кости, но при всей своей отчаянно выказываемой лени успевает поспеть за двадцатью лучшими переписчиками.
Посланный за маслом раб, еще не дойдя до лавки, отчаянно вопит, заметив срезанный с пояса кошелек. И поделом, возомнил себя честным гражданином — кошелек на поясе носить, будет теперь перед хозяином оправдываться!
Несколько прэфиц — наемных плакальщиц с главного кладбища Рима, что тянется вдоль Via Appia — Аппиевой дороги, выбирают на открытом прилавке главные меры своего труда. Плакальщицы ищут стеклянные бутылочки для слез видом побольше, а вместимостью поменьше. От того, насколько полны бутылочки, зависит оплата наемных плакальщиц. Почтенным женщинам нужно, чтобы смотрелась посуда объемной, а вмещала в себя не так много их дорогих слез.
Раб-педагог ведет домой из лудуса — расположенной напротив храма Кибелы начальной школы — троих мальчиков и одну девочку. Девочке на вид лет одиннадцать. Под тонким шелком богатой желтой столы проступают набухшие недетские грудки. Значит, и учиться ей осталось недолго. Года не пройдет, как выдадут красотку замуж, оттого и суетливые разговоры братьев про будущее поступление в грамматику — школу второй ступени — ей неинтересны. Забыв про братьев и про несущего их счеты и восковые таблички для письма педагога, девочка засматривается на золотые ожерелья и предплечный браслет в виде змеи в лавке ювелира. Братья тем временем пристают к педагогу, чтобы купил им пшеничных бисквитов и винограда. Но раб пред юными хозяевами не робеет. Велено вести детей домой к цене, не позволяя жевать на улице, вот он и не позволяет...
Обычная городская жизнь, которая едущему в дешевом паланкине человеку так привычна и так понятна. Обыденная жизнь улицы и толпы, из которой он умеет извлечь высший — политический! — смысл.
Но сегодня этому человеку не до улицы и не до толпы. Резь в животе и тошнота волнами подкатывает к горлу. А тут еще рабы-носильщики вместе с его паланкином застряли на самом солнцепеке, посреди Этрусской улицы, где груженные финиками и дровами тележки никак не могут разойтись с новым отрядом пленников. Пленников ведут по городу воины одной из контуберний Центурии Клавдия. Вновь вспыхнувшая война с парфянами, сражения в Вавилонии, Месопотамии и Ливии, откуда теперь вынужден благоразумно уводить римское войско император Траян, исправно поставляют на рынки империи новые партии рабов. Чем больше рабов, тем сильнее империя. Только на узкой, и без того запруженной тележками, прохожими и водоносами Этрусской улице все возрастающая численность рабов не радует — попробуй разойдись с таким отрядом!
Обычный для большого города шум сегодня выводит человека из себя. Ночью из-за грохота под окнами своего домуса — частного особняка на Широкой дороге — он так и не смог уснуть. Въезд груженным товарами тяжелым повозкам в Рим в светлое время суток запрещен, оттого ночью они с утроенным шумом наверстывают упущенное, заставляя даже его, не последнего человека в империи, ходить из угла в угол комнаты, пить противно теплую воду и снова ходить, вспоминая слова Ювенала, что в Риме умирают от невозможности выспаться.
Умереть он не умер, но теперь голова у него раскалывается. Все, что в другом состоянии могло бы приносить удовольствие, кажется ненавистным. Разве не удовольствие, скрывшись под одеждами небогатого простолюдина, во время гонок колесниц в невообразимой давке на трибунах Большого цирка отыскивать зерна истины — тех народных чаяний, что, усиленные мощью императорской власти, могут принести великие всходы.
Он любит работу в обычной римской толпе. Любит миг погружения в толпу, что бы ни становилось ареной этого погружения — излюбленные им термы Тита или неописуемо огромный Большой цирк. Из императорской ложи или с мраморных сенаторских скамей голоса толпы не уловить. Только на деревянных и стоячих ярусах можно отыскать мнение народное. Оттого он, Марк Тибериус Прим, сменив свою дорогую тогу с дарованной ему императором привилегией — пурпурной сенаторской полосой, на одеяние попроще, идет в толпу. И слушает толпу. И слышит толпу. И голос этой толпы до императора доносит.
Но сегодня он, Марк Тибериус, не слышит ничего, кроме оглушающего грохота улицы. И не с наслаждением, а с содроганием ждет он мига, когда тысячекратно усиленный толпой Большого цирка этот грохот и шум обрушатся на его голову. Голова станет чугунной, а спазмы в животе перейдут в острую до потери сознания резь.
В такие дни не наслаждение собственным делом, а острая ненависть к толпе, из которой он выцеживает мнение народное, овладевают им. В такие дни хочется только чистоты вод в тиши тепидария — крытого бассейна с прохладной водой в термах Тита. И век бы Большого цирка не видеть! И цирка Фламиния не видеть, и амфитеатра Флавиев, и театра Помпея, и овощного рынка, и рынка Траяна, и форума Веспассиана, и всех прочих форумов, и всех прочих кишащих народом мест не видеть. Не видеть! Не видеть! Есть же глупцы, которые рвутся в эту одичалую толпу по собственной воле. И среди этих глупцов день за днем бывает он, Марк Тибериус Прим.
Не ко времени пришедшиеся воспоминания о чистоте воды и ее прохладном блаженстве, которого он ныне лишен, делают неприятные ощущения в голове и желудке совершенно мучительными. Вместо того чтобы теперь лежать, остывая в прохладе тепидария, он вынужден по немыслимой жаре ехать на пытку, ибо иначе как пыткой вмененное им самому себе присутствие на гонках колесниц назвать нельзя.

Марк Тибериус не выдерживает и, крикнув рабам опустить паланкин, ступает на мостовую. До Большого цирка дойти быстрее, чем пережидать, пока проведут по улице этот бесконечный легион рабов. К тому же идти можно по теневой стороне, время от времени омывая лицо и делая глоток воды из фонтанчика.
Но не успевает он, перекинув через левое плечо и заткнув за пояс край тоги, сделать несколько шагов вверх по Этрусской улице, как из окна верхнего этажа соседней многоквартирной инсулы выплескивают помои. Волосы, край тоги и даже сандалии его мгновенно впитывают в себя зловоние протухших остатков рыбного соуса ливкамен и забродившего медового вина. К чудовищной боли в голове и спазмам в животе теперь добавляется еще и этот омерзительный запах.
Сколь законы ни принимай, все без толку! Всегда найдется тот, кто, пожалев один асс за пользование расположенной на другой стороне улицы общественной уборной, плеснет помои или выльет ночные горшки из окна. Куаторес виарум — работники, отвечающие за вывоз мусора, не успевают улицы от хлама и помоев прочищать. А уж какая вонь стоит в городе от пролившихся на мостовые ночных горшков — миазмы-то как уберешь?! От смрада можно избавиться только чистотой, обилием воды.
От смрада можно избавиться только водой...
Чуть пошатнувшись, человек жестом приказывает чуть отставшим от него рабам-носильщикам развернуться. Низкорослый — отчего переднюю часть паланкина перекашивает — крепко сложенный раб, приблизившись к нему, невольно морщится.
Даже раб не переносит прилипшей к нему вони, где уж свободным гражданам на ярусах Большого цирка эту вонь терпеть! Не суждено ему попасть сегодня на гонки колесниц! Не судьба. Судьба не пускает его сегодня в толпу. Судьба ведет его в иное место. Значит, он должен услышать знак судьбы.
— В термы! — вытирая краем тоги голову, приказывает Марк Тибериус Прим. Тогу эту теперь не отстирать, никакой валяльщик с такой грязью не справится, легче выбросить.
— Траяновы термы? — спрашивает низкорослый раб, отдавая команду остальным носильщикам поднять паланкин и водрузить его на плечи.
— Тита. Термы Тита. Ближе и спокойнее, — отвечает Марк Тибериус.
В окошко паланкина он бросает сестриций уличному торговцу и берет из его рук флакончик с благовониями. Поморщившись от резкого аромата — сегодня непереносимыми кажутся все запахи, — капает несколько капель на дурно пахнущую тогу и, снова поморщившись, безнадежно машет рукой. Кто знает, что лучше: задыхаться от вони или от благовоний?

В Титовых термах уже настал тот, любимый Марком Тибериусом час, когда женщины и дети покинули бани и рабы спешат навести порядок перед наступлением часа мужчин. Для всех двери терм в этот час закрыты. И только ему в силу былых заслуг доступ в термы всегда открыт. Его преемник уже спешит навстречу.
— Сальвете, домини! Здравствуйте! Не ждал сегодня! — суетится Луций Вер.
Элий Луций Вер, сменивший несколько лет назад на этом посту его, Марка Тибериуса Прима, стал неплохим смотрителем терм. Порядок у него почти идеальный. Чистота, благонравие — никаких доносов, что мужские и женские часы смешиваются, а благочестивые граждане моются вместе. Перебои с водой почти не случаются, и кражи одежды из раздевалок — аподитериев почти прекратились. Луций держит в аподитериях отдельного раба, при одном виде которого воровать расхочется. Раб этот роста удивительного. Полтора Марка Тибериуса в том рабе будет, а ведь сам Марк роста немалого, вечно мучается, как бы вблизи императора стать так, чтобы Траяну не бросилось в глаза, что Марк его много выше.
Все в его преемнике правильно, а чего-то не хватает. Может, страсти в глазах?
Луций делает свое дело. Спокойно и бесстрастно. Быть может, так и надо. Быть может, без распаляющей и все сжигающей страсти любое дело принесет больше пользы? Он и сам теперь без страсти и биения сердца вычисляет и создает легенды, которые от имени власти после забросит в народ. В сотворении легенды страсть плохая помощница.
Точный расчет и предчувствие — вот и все, на чем держится второе в его жизни дело. Дело, которое он вершит без страсти. Но с огромной пользой для империи и для собственного кошелька. А дело первое, дело, которому отдана вся страсть, осталось здесь, в термах Траяна...
— Инсулы, напротив которых такая грязь и помои из окон льются, нужно целиком от городского водопровода отключать! — Луций Вер все еще обсуждает казус, случившийся с почтенным Марком Тибериусом на Этрусской улице. — Хорошо бы и ближайший к инсуле бак с водой в наказание опустошать. Пусть берут только дождевую воду из имплювия! Дожди пойдут не раньше осени. Имплювии, в которых собирается дождевая вода, надолго пересохнут, тогда эти нечисти поймут, как чистоту блюсти!
Луций Вер не выдерживает источаемого Марком Тибериусом зловонного запаха и указывает на несколько тонких амфор.
— Масла новые подвезли. Розмариновое не пробовали? А гранатовое, из покоренного императором Арташата. Аркос натрет вас...
Луций Вер извиняется, что вынужден оставить предшественника — дела. Вчера что-то случилось с гипокаустом, проходящим под полом отоплением терм. Пол начал остывать, и температура в лаконике, бане с горячим воздухом, и в кальдарии, горячем бассейне, стала падать.
— Справились? — живо вспоминает тонкости прежнего дела Марк Тибериус. — В одиннадцатом году гипокауст, помнится, уже ломался. Мне тогда пришлось самому спускаться туда, где рабы поддерживают нагревающий воду огонь. Едва сознание не потерял...
— Вчера обошлось. А на прошлой неделе нарушился водоток от встроенной в соседний холм цистерны Траяна — это была беда! На два дня термы пришлось закрыть, — быстро докладывает Луций Вер и исчезает.
Раб Аркос, лучший из тех, что служат в термах Тита, уже несет Марку Тибериусу хранящийся здесь же его личный золоченый стригиль — скребок, которым очищают намазанное маслом распаренное тело. Но прежде чем раб натрет его маслом, Марк Тибериус приказывает облить себя водой. И зам

Колодец в небо

26.09.2005

Автор: Михаил Визель
Источник: Time out

Затеяв мегапроект Жанры, Борис Акунин так и не успел толком развернуть начатую им серию авантюрно-исторических романов с участием нашего современника Николаса Фандорина и его предков. Похоже, издатель Игорь Захаров рассчитывал, что эту нишу как раз и займет Елена Афанасьева со своими романами про суматошную фотожурналистку Женьку Жукову (сокращенно ЖЖ). Об этом свидетельствовали и благословение самого Акунина на обложке первой афанасьевской книги Ne-bud-duroi.ru, и явная нацеленность на серию (третья книга за год!). К тому же последовательница Чхартишвили в своих сочинениях точно так же, словно на шампур, нанизывает кусочки разных эпох на некий предмет силы, через века скрепляющий истории совершенно не схожих между собой персонажей. В Колодце в небо стержнем повествования служат камеи - подлинная, хранящаяся в Эрмитаже египетская камея Гонзага и две придуманные писательницей уменьшенные копии этой знаменитой геммы. Одна - античная, другая - эпохи Ренессанса. От стремительности смены эпох и персонажей захватывает дух. Из Рима 117 года, где действует легендарий (то есть политтехнолог) Марк Тибериус, мы переносимся в Феррару 1503 года, где наблюдаем за схваткой красивой и решительной Изабеллы Гонзага с коварными Борджиа. Из Москвы 1928 года, где скромная машинистка из бывших Ирина Тенишева запуталась в своей первой любви, - в столицу современную: политический климат становится несколько мягче, а вот любящие женщины - куда практичнее. А по пути еще заглядываем в подмосковную усадьбу конца XVIII века и Ленинград 6070-х.    Под всей этой пестротой и густотой исторических фактов и персонажей слишком уж явно проступает стилизация под Акунина - который, в свою очередь, сам подражает беллетристике XIX века. Но стилизация - жанр, требующий от автора изрядного вкуса и филигранной тонкости. Чуть-чуть недоглядишь, и ожившие было марионетки снова превратятся в грубо размалеванные деревяшки. Именно это у Афанасьевой и происходит. Отставленный екатерининский фаворит, не моргнув глазом, произносит искусствоведческое словечко ренессансный. Герцогиня XVI века с уверенностью неофрейдиста рассуждает о роли секса. Княжна Тенишева, с презрением и ужасом следящая за нашествием советского новояза, изъясняется таким образом: Юноша этот ту толпу мог и не знать. Нет, правильнее сказать, знать и не мог". Все это вкупе с прямо-таки болливудской насыщенностью книги разными мелодраматическими совпадениями создает комический эффект, романисткой явно не предусмотренный.

[Без названия]

28.07.2005

Автор: Delfi.lv
Источник: Delfi.lv

Елену Афанасьеву трудно с кем-либо сравнить из авторов современной русской беллетристики. В ее пользу свидетельствует покровительство и даже промоушн со стороны мэтра и главного стилиста развлекательных жанров Бориса Акунина. Афанасьевой удаются "истории-игры", которые столь ценимы "честным злодеем" Акуниным-Чхартишвили (о том, что по-японски означает "акунин", читайте в "Алмазной колеснице"…) Для Афанасьевой, как и для Акунина, характерны следующие признаки литературной игры: хронологическая разноплановость повествования, несколько уровней адресации, жонглирование приемами жанров. Всякий детектив — беллетристика, но не всякая беллетристика — детектив. Афанасьева это хорошо понимает. Мастер европейской беллетристики А.Перес-Реверте открыл новый способ закручивания интриги: действие должно вращаться не столько вокруг событий и сильных персонажей, сколько вокруг артефактов, обладающих своей историей, тайной, уводящей в глубь веков. В новой книге Афанасьевой "Колодец в небо" артефактом, провоцирующим действие романа, является древняя камея, странным образом влияющая на жизнь тех, кто соприкасается с ней, на протяжении многих веков. Действие разворачивается и в наши дни, и в 1928 году, и в России 19 века, и в Средние века и даже в Древнем Риме в 117 г.н.э., когда по заказу "легендатора" (о том, что это за профессия, рассказано в одноименной главе) Марка Гибериуса Прима великий мастер резьбы по камню Апелла создает потрясающую камею, изображающую императора с супругой. История камеи начинается во II в.н.э. и продолжается вплоть до нашего времени, когда читатель снова встречается с Женей Жуковой, главной героиней первых двух романов Афанасьевой "Ne-bud-duroi.ru" и "Знак змеи". Среди повествователей "Колодца в небо" главным является все же Ирина Тенишева, которая в 1928 году купила в антикварной лавке старинную камею за 28 руб. Ирина родом из "бывших", то есть из дворян, сейчас служит машинисткой в издательстве, получает гроши, которые по праздникам предпочитает потратить не на краковскую колбасу, отраву для желудка, а на модные ботики отложить (хоть зимой и не по погоде будет) да в синематограф сходить. Молодец все-таки Афанасьева: чтобы расставить необходимые декорации, оказалось достаточно прибегнуть к кино-цитатам из "Собачьего сердца". А вот это уже акунинские приемчики. Взять, к примеру, сравнение Ириной глаз красивой стервы, жены профессора, специалиста по камеям, с "ножиками для колки льда". Кино-цитата всегда подкреплена сюжетно: эта ледяная красотка явно замешана в смерти любовницы мужа. Какова же взаимосвязь между происхождением Ирины, "случайной" встречей персонажей над трупом молодой женщины в переулке, римской камеей, пролетарским искусством и мистическими знамениями? Читателю предстоит разобраться в хитросплетении разных удивительных судеб. У Афанасьевой нет случайных имен и артефактов. Их распознание — еще один уровень игры в литературу. Неслучайно Тенишева — из семьи тех, кому принадлежало знаменитое училище, где учились Набоков и многие впоследствии известные люди. Неслучайно в тексте упоминаются "акмеисты" и звучит акмеистская поэзия ("акме" и "камея"). Неслучайны все эти разбросанные по тексту "ножики для колки льда". 

«Русский Перес-Реверте» выкопал «Колодец в небо»

06.06.2005

Автор: 
Источник: NEWSRU.COM

Издательство "Захаров" выпустило в свет третий роман Елены Афанасьевой "Колодец в небо", сообщает «NEWSru.com». В прошлом году вышли два первых романа этой писательницы — «Ne-bud-duroi.ru» и «Знак змеи». Уже при выходе первого романа Афанасьеву сразу заметил и отметил мэтр исторического детектива Борис Акунин, который назвал писательницу «русским Пересом-Реверте, который в совершенстве освоил русский язык и, наконец, научился писать поэнергичней». Акунин присутствовал и на презентации третьей книги Афанасьевой. «У нас с Леной много общего, — рассказал мэтр детективного жанра на презентации. — Во-первых, издатель Захаров, во-вторых, жанр. Был период, когда я часто давал интервью, и если мне попадался какой-нибудь симпатичный корреспондент, я принимался убеждать его бросить журналистику и начать писать детективные романы. Лена была одним из таких журналистов и, кажется, единственным, кто меня послушался и начал писать детективы. По-моему, у нее это здорово получается». Елена Афанасьева долгое время работала политическим обозревателем, редактором отдела политики «Новой газеты», занималась медиа-аналитикой в журнале «Политбюро», сейчас ведет передачу «Телехранитель» на радио «Эхо Москвы». В романах Афанасьевой присутствует четко выстроенный детективный сюжет с множеством исторических линий, героями которых стали как выдуманные персонажи, так и реальные исторические личности от Фернана Магеллана и персидского шаха Надира до русских писателей Гончарова, Толстого, Тургенева и Островского. Параллельно с историческими пластами действие разворачивается в современности, где фоном для приключений героев становятся то центр Москвы в день страшного футбольного погрома («Ne-bud-duroi.ru»), то аэропорт, в котором арестовывают олигарха («Знак змеи»), то пожар в Манеже в день президентских выборов («Колодец в небо»). Во всех трех романах Афанасьевой повествование ведется от имени фотографа-стрингерши Жени Жуковой, которую все зовут по инициалам ЖЖ. Но если в «Ne-bud-duroi.ru» главной героиней становится только ЖЖ, то во второй книге сплелись уже два повествования от первого лица — вторым «я» Афанасьевой стала модная дизайнерша южных кровей Лика Ахвелиди. Наконец третьим «я» Афанасьевой, появляющимся в романе "Колодец в небо", становится юная Ирина Тенишева, которую как бывшую княжну в 1928 году выгоняют из университета, увольняют с работы в пролетарском издательстве «ЗиФ» и лишают избирательных прав. Кроме того, героиня нового романа становится свидетельницей смерти белокурой красавицы, с которой часом ранее в комиссионном магазине спорила, кому достанется старинная камея с двумя точеными профилями. Камея досталась Ирине, а вслед за этим в большой «уплотненной» квартире, где живет девушка, одно за другим начинают происходить загадочные убийства. Следы древней камеи находятся на других страницах романа "Колодец в небо" — то в Риме 117 года нашей эры, то в Италии времен Борджиа, то в опочивальне Екатерины Великой, то в подмосковной усадьбе ее отставленного фаворита Александра Дмитриева-Мамонова. На презентации нового романа присутствовали гендиректор «Первого канала» Константин Эрнст, гендиректор канала «Россия» Антон Златопольский, актриса Татьяна Друбич, телеведущие Светлана Сорокина, Сергей Брилев, Марианна Максимовская, Андрей Малахов, Лев Николаев, Владислав Флярковский, Ирина Палей и другие.