Пролог

Створки двери наконец распахнулись, и они вошли в помещение, наполненное просто неземным светом. В центре большой комнаты господствовал овальный стол темного дерева, у стола стояли двое мужчин, с ожиданием глядя им навстречу.
— Мистер Фонтанелли, позвольте мне представить вам моих партнеров, — сказал молодой адвокат, закрыв за собой дверь. — Прежде всего мой отец, Грегорио Вакки.
Джон пожал руку мужчине лет пятидесяти пяти, строгого вида, в сером однобортном костюме и в очках с тонкой золотой оправой. Редеющие волосы придавали ему отчасти бухгалтерский вид. Легко было представить его и в качестве юридического консультанта или адвоката по налогам: как он стоит перед административным судом и тонкими губами цитирует параграфы из коммерческого права. Его холодное рукопожатие не выходило за рамки деловой необходимости, при этом он бормотал что-то вроде «рад познакомиться», хотя вряд ли знал, что такое радость.
Второй господин был хоть и старше, но заметно витальнее — с густыми волнистыми волосами и кустистыми бровями, придающими его лицу что-то грозное. На нем был двубортный костюм темно-синего цвета с каноническим клубным галстуком и тщательно вправленным в нагрудный карман платком. Легко было представить, как он празднует в хорошем ресторане победу в громком процессе об убийстве и с бокалом шампанского мимоходом щиплет официантку за попку. Его пожатие было крепким, и, называясь, он смотрел Джону в глаза с почти неприятной прямотой:
— Альберто Вакки. Я дядя этого молодого человека.
Только теперь Джон заметил, что в просторном кресле у окна сидит кто-то еще: старик с прикрытыми глазами, хотя было видно, что он не спит, а просто слишком утомлен, чтобы реагировать на происходящее. Его морщинистая шея торчала из мягкого воротника рубашки, поверх которой был надет серый вязаный джемпер. На коленях у него лежала бархатная подушечка, на которой покоились его старческие руки.
— Патрон, — тихо сказал Эдуардо, заметив взгляд Джона. — Мой дед. Как видите, мы семейное предприятие.
Джон лишь кивнул, не зная, что на это сказать. Его проводили к стулу, одиноко стоящему перед широкой стороной стола, и пригласили сесть. По другую сторону стола стояли четыре стула, аккуратно придвинутые спинками к самому краю столешницы. Перед каждой спинкой лежало по тонкой папке черной кожи с тисненым гербом.
— Хотите чего-нибудь выпить? — спросили его. — Кофе? Минеральной воды?
— Кофе, пожалуйста.
В груди Джона снова шевельнулось чувство, возникшее у него, как только он ступил в холл отеля «Уолдорф — Астория».
Эдуардо расставил чашки, заранее приготовленные на сервировочном столике, выставил сливочник с молоком и серебряную сахарницу, всем налил и поставил кофейник рядом с чашкой Джона. Трое Вакки заняли свои места, Эдуардо сбоку — так, что Джон видел его справа от себя. Четвертое место, слева, оставалось пустым.
Джон разглядывал чудесный текстурный рисунок дерева на столешнице. Помешивая свой кофе тяжелой серебряной ложечкой, он попытался незаметно оглядеться.
Из окон позади адвокатов открывался вид на светлый, трепещущий в мареве Нью-Йорк, на синюю Ист-Ривер с рассыпанными по ней блестками солнца. Окна обрамляли гардины цвета лосося, составляя дополняющий контраст к тяжелому, безупречно бордовому ковровому покрытию и белоснежным стенам. Джон прихлебнул кофе с сильным ароматом и вкусом, похожий на эспрессо, который иногда варила ему мать.
Эдуардо Вакки раскрыл папку, лежащую перед ним, и сдержанный шорох кожи по столу прозвучал как сигнал. Джон отставил свою чашку и набрал воздуха. Началось.
— Мистер Фонтанелли, — начал юный адвокат, слегка поклонившись и упершись локтями в стол. Тон его стряхнул остатки любезности и приобрел деловое звучание. — Я просил вас приготовить для нашего разговора документ, удостоверяющий вашу личность, — водительские права, заграничный паспорт или нечто подобное, — исключительно ради проформы, разумеется.
Джон кивнул:
— Мои права. Момент. — Он полез в задний карман брюк и испугался, ничего там не обнаружив, потом вспомнил, что сунул права во внутренний карман пиджака. Дрожащими пальцами он протянул документ через стол. Адвокат взял права, бегло глянул и, кивнув головой, передал отцу, который, наоборот, изучал их так тщательно, будто был убежден, что они поддельные.
Эдуардо улыбнулся:
— У нас тоже с собой наши удостоверения. — Он достал две бумаги очень официального вида. — Семья Вакки живет во Флоренции уже несколько веков, и почти все мужчины этой фамилии из поколения в поколение занимаются адвокатской практикой и управлением имуществом. Первый документ подтверждает это; второй — это английский перевод первого, заверенный в штате Нью-Йорк. — Он протянул Джону оба документа, и тот непонимающе уставился в них. Один, вложенный в прозрачный файл, был очень старый. Итальянский текст, в котором Джон понимал лишь с пятого на десятое, был отпечатан на пишущей машинке, на серой гербовой бумаге, а под текстом теснилось множество выцветших печатей и подписей. Английский перевод — четкая распечатка на лазерном принтере, снабженная маркой об уплате пошлины и нотариальным штемпелем, — звучал запутанно и очень уж юридически и, насколько мог понять Джон, подтверждал то, что сказал младший Вакки.
Он вернул оба свидетельства и скрестил руки на столе. Одну его ноздрю дергало нервным тиком; он надеялся, что со стороны это незаметно.
Права Джона перекочевали к Альберто, который разглядывал их, благожелательно кивая, а потом неторопливо подвинул их на середину стола.
— Мистер Фонтанелли, вы являетесь наследником значительного состояния, — снова начал Эдуардо официальным тоном. — Мы здесь для того, чтобы сообщить вам сумму и условия передачи наследства, и — в случае, если вы выразите готовность вступить в права наследства, — обсудить с вами шаги, необходимые для передачи собственности.
Джон нетерпеливо кивнул.
— Эм-м, да, а не могли бы вы сказать, кто, вообще, умер?
— Если вы позволите, я хотел бы ненадолго отложить ответ на этот вопрос. Это давняя история. По крайней мере никто из ваших непосредственных родственников.
— Тогда почему наследником являюсь я?
— Это невозможно, как я уже говорил, объяснить в двух словах. Поэтому я попрошу вас еще немного потерпеть. В настоящий момент перед нами стоит такой вопрос: вам предстоит получить изрядную денежную сумму — хотите ли вы этого?
Джон непроизвольно хохотнул.
— О’кей. И сколько?
— Свыше восьмидесяти тысяч долларов.
— Вы сказали, восемьдесят тысяч долларов?
— Да. Восемьдесят тысяч.
Ничего себе! Джон откинулся на спинку стула и присвистнул. Вот это да! Восемьдесят тысяч! Неудивительно, что с таким объявлением прибыли аж четыре человека. Восемьдесят тысяч долларов, это изрядная сумма. Сколько же это, если прикинуть? Единым махом! За один раз, это еще надо переварить. Это значит... Господи, это значит, что он может пойти в колледж, запросто, и при этом больше ни одного часа не работать в этом дурацком пицца-сервисе или где бы то ни было еще. Восемьдесят тысяч... Господи, за раз! Просто так! Невероятно. Если он... О’кей, надо постараться не впасть в манию величия. Он сможет продолжать жить в общей квартире, там вполне прилично, хоть и не люкс, и если жить экономно — боже, могло бы даже хватить на подержанную машину! И на пару приличных тряпок. То-се. Ха! И больше никаких забот.
— Неплохо, — наконец изрек он. — И что бы вы хотели от меня услышать? Принимаю я эти деньги или нет?
— Да.
— Позвольте один тупой вопрос: а нет ли в этом деле какого-нибудь подвоха? Например, вместе с наследством я принимаю на себя какие-нибудь долги?
— Нет. Вы получаете в наследство деньги. Если вы согласны, вы их получите и можете делать с ними что хотите.
Джон непонимающе помотал головой.
— А как вы себе представляете, чтобы я сказал нет? Возможно такое, чтобы кто-нибудь сказал нет?
Молодой адвокат поднял руки:
— Это формальность. Мы обязаны спросить.
— А. О’кей. Вы спросили. И я ответил «да».
— Хорошо. Мои поздравления.
Джон пожал плечами.
— Знаете, я все равно поверю только тогда, когда получу деньги в руки.
— Это ваше право — не верить.
Но он слукавил: на самом деле он поверил. Хоть это и был полный бред — четверо адвокатов прилетели из Италии в Нью-Йорк, чтобы подарить ему, бездарному, нищему развозчику пиццы, восемьдесят тысяч долларов — просто так, ни за что ни про что, — он поверил. Что-то было в этом помещении, что укрепляло его уверенность. Точно, он стоит на повороте своей жизни. Будто всегда ждал минуты, когда явится сюда. С ума сойти. Он чувствовал, как по его внутренностям разливается благодатное тепло.
Эдуардо Вакки снова закрыл свою папку, и, как будто только этого и дожидался, рядом с ним раскрыл свою папку его отец — как бишь его? Грегорио? Это выглядело как-то заученно. Сейчас будет финальный трюк. Не пропустить.
— По причинам, которые еще получат свое объяснение, — начал отец Эдуардо, и голос его звучал так безучастно, что казалось, будто изо рта у него идет пыль, — ваш случай, мистер Фонтанелли, единственный в истории нашей конторы. Хотя Вакки из поколения в поколение занимаются управлением имуществом, нам еще никогда не приходилось проводить разговор, подобный сегодняшнему, и вряд ли еще когда-нибудь придется. Ввиду этого мы сочли за лучшее в сомнительном случае действовать скорее осторожно, нежели безоглядно. — Он снял свои очки и покачивал их в руке. — Один наш коллега несколько лет назад пережил трагический случай: при оглашении завещания один из наследников умер от остановки сердца, вызванной, по-видимому, шоком от радостной неожиданности. И хотя речь шла о большей сумме, чем вам назвал сейчас мой сын, следует добавить, что наследник был ненамного старше вас и до этого момента ничего не знал об угрозе для сердца. — Он снова надел свои очки, аккуратно их поправил и воззрился на Джона. — Вы понимаете, что я хочу этим сказать?
Джон, которому стоило больших усилий следить за его мыслью, отрицательно покачал головой:
— Нет. Я ничего не понимаю. Так получаю я наследство или не получаю?
— Вы получаете наследство, не беспокойтесь. — Грегорио глянул вдоль своего носа вниз, на папку, подвигал в ней бумаги. — Все, что вам сказал Эдуардо, соответствует истине. — Он снова поднял глаза. — За исключением суммы.
— За исключением суммы?
— Вы получаете не восемьдесят тысяч, а свыше четырех миллионов долларов.
Джон уставился на него и продолжал смотреть с таким чувством, будто время остановилось, он смотрел, и единственное, что при этом двигалось, была его челюсть, которая уходила вниз — неудержимо, бесконтрольно.
Четыре!
Миллиона!
Долларов!
— Вау! — вырвалось у него. Он схватился за голову, поднял взгляд к потолку и еще раз произнес: — Вау! — И начал смеяться. Ерошил себе волосы и смеялся, будто сходя с ума. Четыре миллиона долларов! Он не мог успокоиться и смеялся так, что те, наверное, уже начали подумывать, не вызвать ли скорую помощь. Четыре миллиона! Четыре миллиона!
Он еще раз посмотрел на адвоката из далекой Флоренции. Весенний свет пронизывал его редкие волосы, и они сияли над его головой ореолом. Джон мог бы расцеловать его. Он всех бы их расцеловал. Явились сюда и выложили ему четыре миллиона долларов! Он смеялся, смеялся и снова смеялся.
— Вау! — выкрикнул он еще раз, приходя в себя. — Я понимаю. Вы боялись, что меня хватит удар, если вы мне сразу объявите, что я унаследовал четыре миллиона, верно?
— Можно сказать и так, — кивнул Грегорио Вакки с намеком на улыбку.
— И знаете что? Вы были правы. Меня бы хватил удар. О, боже мой... — Он зажал рот ладонями, не зная, куда метнуться взглядом. — Если бы вы знали, что позавчера я пережил ужаснейшую ночь в моей жизни — и только потому, что у меня не было денег на метро! Не было одного вшивого доллара и пятидесяти вшивых центов! И вот появляетесь вы и говорите мне про четыре миллиона...
Уф. Уф, уф, уф. Видит Бог, насчет сердечного приступа была истинная правда. Сердце у него колотилось. Одно лишь представление о деньгах разогнало его кровь, как во время секса.
Четыре миллиона долларов. Это было... Это было больше, чем просто деньги. Это была другая жизнь. С четырьмя миллионами он мог делать что хотел. С четырьмя миллионами он мог больше не работать ни одного дня в своей жизни. Учился бы он или нет, был бы самым хреновым художником в мире или нет, больше не играло роли.
— И это все на самом деле? — неожиданно спросил он. — То есть не выйдет сейчас кто-нибудь и не объявит: «Апс, вас снимали скрытой камерой!» или в этом роде? Речь идет о настоящих деньгах, о настоящем наследстве?
Адвокат поднял брови, как будто это предположение было для него воплощенным абсурдом.
— Мы говорим о настоящих деньгах. Не сомневайтесь.
— Я хочу сказать, если вы тут меня дурите, я кого-нибудь из вас придушу. И я не знаю, понравится ли это зрителям «Скрытой камеры».
— Я могу вас заверить, что мы прибыли сюда исключительно для того, чтобы сделать вас богатым человеком.
— Прекрасно. — Не то чтобы он действительно сомневался. Но раз уж возникла эта мысль, он должен был ее проговорить, будто можно было магически заговорить опасность. Что-то подсказывало ему, что никакого обмана нет.
В помещении было очень жарко. Странно — когда они только вошли, ему показалось, что здесь скорее прохладно, будто кондиционер установлен на слишком низкую температуру. Но сейчас ему казалось, что кровь в его жилах в любой момент могла закипеть. Может, у него жар? Может, это последствия позапрошлой ночи, когда он топал пешком через Бруклинский мост на холодном ветру, превратившем его в сосульку?
Он глянул на себя. Джинсы показались ему слишком истертыми, края рукавов пиджака обтрепались; а раньше он этого не замечал. Ткань протерлась до основы. И рубашка была убогая, из секонд-хенда. Она и новая-то хорошей не была. Хлам. Он поймал на себе взгляд Эдуардо, который тихо улыбался, словно разгадав его мысли.
Очертания небоскребов на фоне неба все еще сверкали, словно хрустальный сон. Итак, он был теперь состоятельный человек. Джон Сальваторе Фонтанелли, сын сапожника из Нью-Джерси, добился этого: без усилия, без стараний, просто по воле судьбы. Может, он всегда это предчувствовал, потому и не рвал жилы, никогда особенно не напрягался? Потому что еще в колыбели фея шепнула ему, что это не понадобится?
— О’кей! — воскликнул он и захлопал в ладоши. — Что же дальше?
— Итак, вы принимаете наследство?
— Да, сэр!
Адвокат удовлетворенно кивнул и захлопнул свою папку. Джон откинулся назад и перевел дух. Что за день! Он чувствовал себя, будто наполненный шампанским, веселыми пляшущими пузырьками, которые поднимаются и поднимаются вверх, выливаясь пеной дурацкого смеха.
Ему было любопытно, как вступление в наследство будет происходить практически. Как он получит эти деньги. Наличными такую сумму представить трудно. Переводом на счет не получится, поскольку счета в банке у него больше нет. Может быть, он получит чек? Точно. И какое это будет наслаждение — отправиться в клиентский зал именно того банка, где его счет закрыли, сунуть чек на четыре миллиона долларов под нос его бывшему оператору и посмотреть, как вытянется у того рожа. Какая бездна удовольствия — повести себя как свинья, как последняя дырка от задницы...
Кто-то кашлянул. Джон поднял голову, вернувшись из своих грез в реальность конференц-зала отеля. Кашлял Альберто Вакки.
И при этом он раскрыл папку, лежавшую перед ним.
Джон растерянно глянул на Эдуардо. Потом на его отца Грегорио. Потом на его дядю Альберто.
— Только не говорите мне, что их еще больше.
Альберто тихо засмеялся. Это прозвучало как воркование голубя.
— Больше, — сказал он.
— Больше четырех миллионов долларов?
— Существенно больше.
Его сердце снова заколотилось. Легкие опять превратились в кузнечные мехи. Джон отторгающе поднял руку.
— Погодите. Не так скоро. Четыре миллиона была хорошая цифра. Зачем терять меру? Четыре миллиона вполне могут сделать человека счастливым. Больше было бы... ну, пожалуй, слишком...
Итальянец посмотрел на него из-под своих кустистых бровей. В глазах у него вспыхнул странный огонь.
— Это единственное условие, которое связано с наследством, Джон. Либо вы берете все — либо ничего...
Джон сглотнул.
— Это больше, чем вдвое? — быстро спросил он, будто проклятие можно было предотвратить, забежав вперед.
— Существенно больше.
— Больше, чем десятикратно? Больше, чем сорок миллионов?
— Джон, вам придется привыкать мыслить в больших масштабах. Это нелегко, и видит Бог, я вам не завидую. — Альберто кивнул ему ободряюще, почти заговорщицки, словно подталкивая его войти в дом, пользующийся дурной славой. — Мыслите по-крупному, Джон!
— Больше, чем... — Джон запнулся. Он как-то читал в одном журнале о состояниях музыкальных звезд. Якобы у Мадонны шестьдесят миллионов долларов, у Майкла Джексона вдвое меньше. А возглавлял список экс-битл Пол Маккартни, его состояние оценивалось в пятьсот миллионов долларов. У него закружилась голова. — Больше, чем в двадцать раз? — Он собирался сказать «в сто раз», но не посмел. Допустить, что он мог бы — просто так, без усилий, без таланта — завладеть состоянием, близким к богатству таких легендарных личностей, было бы кощунством.
Воцарилась тишина. Адвокат посмотрел на него, пожевал губу и ничего не сказал.
— Освойтесь, — выдал он, наконец, — с цифрой два миллиарда. — И добавил: — Долларов.
Джон уставился на него, и что-то тяжелое, свинцовое, казалось, опустилось и на него, и на всех присутствующих. В этом уже не было удовольствия. Солнечный свет, врывавшийся в окна, слепил его, причиняя боль, как лампа на допросе. Действительно, никакого удовольствия.
— Вы это серьезно? — спросил он.
Альберто Вакки кивнул.
Джон огляделся — нервно, будто ища выход. Миллиарды! Цифра нагрузила его многотонной тяжестью, придавила его плечи, отяготила череп. Миллиарды, это был масштаб, куда его представления не заходили еще никогда. Миллиарды, то есть уровень Рокфеллеров и Ротшильдов, саудовских нефтяных шейхов и японских гигантов недвижимости. Миллиарды — это уже больше, чем благосостояние. Это... помешательство.
Сердце его все еще колотилось. На его правой голени начал дрожать мускул. Джону надо было успокоиться. Все-таки здесь разыгрывалась какая-то странная игра. Такого не бывает — во всяком случае в том мире, который он знал! Чтобы откуда ни возьмись явились четверо мужчин, о которых он не слыхал никогда в жизни, и заявили, что он унаследовал два миллиарда долларов? Нет, так не годится. Игра какая-то испорченная. Он понятия не имел, как должна протекать подобная церемония введения в наследство, но уж точно не так.
Он попытался припомнить, как это происходило обычно в кино. Черт возьми, он столько перевидел фильмов — считай, всю свою юность провел у телевизора и в кино — как же это все у них? Оглашение завещания, непременно. Когда кто-то умирает, происходит оглашение завещания, на которое собираются все возможные наследники, чтобы услышать из уст нотариуса, кто сколько получит. И тут же все переругаются.
Точно! Как вообще бывает, когда кто-то умирает и что-то завещает? Ведь первыми наследуют супруги и дети, так? Разве может быть так, что он получает наследство, а его братья нет?
И как он вообще может что-то унаследовать, если его отец еще жив?
Что-то тут было не так.
Его сердце и дыхание включили заднюю скорость. Радоваться рано. Немного скепсиса не помешает.
Джон откашлялся.
— Я хочу задать еще один тупой вопрос, — начал он. — Почему именно я должен что-то унаследовать? Как вы вышли на меня?
Адвокат спокойно кивнул.
— Мы предприняли очень тщательные и основательные розыски. Мы бы не пригласили вас на этот разговор, если бы не были уверены в деле на сто процентов.
— Хорошо, вы уверены. А я нет. Известно ли вам, например, что у меня есть два брата. Разве я не должен делить наследство с ними?
— В данном случае нет.
— Почему нет?
— Вы обозначены единственным наследником.
— Единственным наследником? Кому же, черт возьми, взбрело в голову назначить именно меня наследником двух миллиардов долларов? То есть мой отец — сапожник. И я знаю о нашей родне не так уж много, но уверен, что среди нее нет миллиардеров. Самый богатый из них — мой дядя Джузеппе, у него в Неаполе небольшой таксопарк на десять или двенадцать машин.
— Правильно. — Альберто Вакки улыбнулся. — И он еще жив и, насколько нам известно, пребывает в добром здравии.
— Итак, тогда как же такое наследство вступает в силу?
— Это звучит так, будто вы не особенно в этом заинтересованы.
Джон почувствовал, как он начинает злиться. Злился он редко, еще реже злился по-настоящему, но сейчас, кажется, дело шло именно к этому.
— Почему вы все время уклоняетесь? Почему вы делаете из этого какую-то тайну? Почему вы не скажете просто, кто умер?
Адвокат начал рыться в своих бумагах, и это походило, черт бы его побрал, на отвлекающий маневр. Так человек листает свой пустой ежедневник, делая вид, что ищет еще не расписанное встречами время.
— В данном случае речь идет не о простом деле, — наконец признался он. — Обычно есть завещание, есть исполнитель завещания и оглашение завещания. Деньги, о которых мы говорим, собственность одного фонда — в некотором смысле они принадлежат сами себе. Мы лишь управляем ими с тех пор, как умер учредитель, а случилось это очень давно. Он оставил распоряжение, по которому состояние фонда должно перейти к младшему потомку мужского рода Фонтанелли, который будет жив на 23 апреля 1995 года. И это вы.
— 23 апреля... — Джон недоверчиво сощурил глаза. — Это было позавчера. Почему именно этот день?
Альберто пожал плечами:
— Так назначено.
— И я самый младший Фонтанелли? Вы уверены?
— У вашего дяди Джузеппе есть пятнадцатилетняя дочь. Но — дочь. У кузена вашего отца, Романо Фонтанелли, был шестнадцатилетний сын Лоренцо. Но он, как вы, наверное, знаете, две недели назад скоропостижно скончался.
Джон вглядывался в зеркальную поверхность стола, как в лик оракула. Что ж, вполне могло быть. Его брат Чезаре со своей женой каждое Рождество вели долгие дискуссии о том, насколько бессмысленно, прямо-таки преступно рожать на свет детей. И Лино — ну да, у того в голове были только самолеты. И мать недавно рассказывала по телефону, что Лоренцо умер, от чего-то ужасно банального — от укуса пчелы, что ли. Да, всякий раз, когда речь заходила об итальянской родне, говорили о свадьбах и разводах, о болезнях и смертях, но никогда о детях. Может быть, и правда.
— А в чем, собственно, состоят эти два миллиарда долларов? — спросил он, наконец. — Наверное, в каких-нибудь долях в предприятиях, в акциях, нефтяных скважинах и тому подобном?
— Это деньги, — ответил Альберто. — Просто деньги. Огромное количество счетов в бесчисленных банках по всему миру.
Джон посмотрел на него и почувствовал дурноту в желудке.
— И я должен это унаследовать только потому, что по случайности два дня назад оказался самым младшим Фонтанелли? Какой во всем этом смысл?
Адвокат выдержал его взгляд, долгий и почти задумчивый.
— Не знаю, какой в этом смысл, — признался он. — Как и во многом в жизни.
Джона подташнивало. Нездоровый, нечистый, оборванный, в дешевых лохмотьях, которые не заслуживали даже названия одежды. Внутренний голос продолжал ему нашептывать, что его здесь дурят, непонятно зачем обводят вокруг пальца. Но где-то в глубине души твердой скалой, массивной, словно гранитное основание Манхэттена, покоилось чувство, что этот внутренний голос ошибается, что он не более чем продукт бессчетных часов, проведенных перед телевизором, где никогда не бывало, чтобы деньги приходили к людям просто так. Драматургия фильмов просто не допускала этого. Такое могло случиться только в действительности.
Чувство, возникшее у него сразу, как только он ступил в это помещение, чувство, что он стоит на пороге новой жизни, так и не прошло, а лишь усилилось.
Только теперь подступил страх, что этот поворот его раздавит.
Два миллиарда долларов.
Он мог взять деньги. Если эти люди явились, чтобы подарить ему два миллиарда долларов, то могли бы дать ему для начала пару тысяч, от них бы не убыло. Тогда бы он нанял адвоката, который бы тщательно все перепроверил. Он вспомнил своего старого друга Пола Зигеля. Пол знал многих адвокатов, лучших адвокатов города. Точно. Джон глубоко вздохнул.
— Вопрос все тот же, — мягко сказал Альберто Вакки, флорентийский адвокат и управитель имущества. — Принимаете ли вы наследство?
Хорошо ли это, быть богатым? До сих пор он прилагал все силы к тому, чтобы не быть слишком уж бедным. Презирал тех, кто гоняется за деньгами. С другой стороны — жизнь была намного проще и приятнее, когда деньги есть. Без денег ты всегда вынужден действовать. У тебя нет выбора. Нравится, не нравится — а делай. Наверное, это единственный вечный и всеобщий закон: с деньгами лучше, чем без денег.
Он выдохнул.
— Ответ все тот же, — сказал он в тон вопросу, находя, что это звучит круто. — Да.
Альберто Вакки улыбнулся. Улыбка у него была теплая и доброжелательная.
— Мои сердечные поздравления, — сказал он и захлопнул свою папку.
Чудовищная гора свалилась с плеч Джона, и он позволил себе откинуться на мягкую спинку стула. Неужто он теперь миллиардер? И если да, то это не самое худшее, что может стрястись с человеком. Он посмотрел на трех адвокатов, сидящих напротив него полукругом, словно комиссия по освидетельствованию, и чуть не ухмыльнулся.
В это мгновение из своего кресла у окна поднялся старик.



1

Детство Джона было населено таинственными мужчинами. Они являлись то в одиночку, то группой — вдвоем, втроем, — наблюдали за ним издали с края игровой площадки, улыбались ему по дороге в школу и говорили о нем, думая, что он их не понимает или не слышит.
— Это он, — говорили они по-итальянски. И: — Придется еще ждать. — И жаловались друг другу, как тяжело им дается ожидание.
Его мать смертельно напугалась, когда он рассказал об этом дома. Потом его долго не выпускали на улицу одного, и на игры ровесников ему приходилось смотреть из окна. После этого он стал держать язык за зубами, когда появлялись эти мужчины. Но, начиная с какого-то времени, они исчезли, и их образы утонули на дне его памяти.

Потом Джону исполнилось двенадцать лет, и он обнаружил, что с мистером Анджело, самым благородным клиентом сапожной мастерской его отца, связана какая-то тайна. Мистер Анджело всегда казался ему кем-то вроде небесного посланника — и не только потому, что он так элегантно выглядел. Когда он в своем белом костюме сидел на табурете в мастерской, болтая с отцом по-итальянски, поставив на перекладину ступни в одних носках, — это значило, что наступило лето, начались великолепные недели с купанием в надувном бассейне, с поездками на Кони-Айленд, с мороженым и душными ночами. А когда мистер Анджело появлялся второй раз в году, уже в светло-сером костюме, протягивая отцу свои туфли и расспрашивая, как дела в семье, лето кончалось, и дело шло к осени.
— Хорошие итальянские туфли, — как-то говорил отец Джона матери. — Мягкие, рассчитанные на итальянскую погоду. Хоть и старые, но прекрасно ухоженные, надо сказать. Я готов поспорить, что сегодня такие туфли уже нигде не купишь.
То, что небесные посланники носят особенную обувь, Джону казалось естественным.
Однажды, когда кончалось лето 1979 года, Джону разрешили поехать в аэропорт Джона Фицджералда Кеннеди — с его лучшим другом Полом Зигелем и его матерью. Президент тогда был Джимми Картер, драма с заложниками в Тегеране еще не разразилась, все лето распевали Bright Eyes, и отец Пола должен был вернуться из европейской командировки. Родители Пола владели магазином часов на Тринадцатой улице, и мистер Зигель рассказывал невероятно волнующие истории о пережитых им нападениях и налетах. На задней стене его магазина была даже настоящая дырка от пули, замаскированная детской фотографией Пола в рамочке. И Джон впервые в жизни был в знаменитом аэропорту Дж.Ф.К. и вместе с Полом плющил нос об огромное стекло, через которое можно было видеть прибывших пассажиров.
— Эти все прилетели из Рима, — объяснял Пол. Он был невероятно умный. По дороге в аэропорт он рассказывал им историю Нью-Йорка, которую знал, наверняка начиная от каменного века, все об Уолл-стрит, и кто построил Бруклинский мост, и когда он был торжественно открыт и так далее. — А папа прилетит рейсом из Копенгагена, он опаздывает на полчаса.
— Класс, — сказал Джон. Он не торопился возвращаться домой.
— Давай будем считать бородатых мужчин! — предложил Пол. И это тоже было для него типично: он всегда знал, чем заняться. — Считаются только настоящие бороды, и кто первым насчитает десять, тот победил. О’кей? Я уже одного вижу, вон, впереди, с красной папкой!
Джон сощурил глаза, как индейский следопыт. Победить Пола в таком состязании было делом безнадежным, но попытаться стоило.
И тут он увидел мистера Анджело.
Это был, без сомнения, он. Светло-серый костюм, его походка. Лицо. Джон моргал, ожидая, что видение исчезнет, как призрак, но мистер Анджело не исчез, а шел как нормальный человек в потоке пассажиров из Рима, не поднимая взгляда, держа в руке пластиковый пакет.
— Мужчина в коричневом пальто, — воскликнул Пол. — Два.
Официальный человек в форме задержал мистера Анджело и что-то сказал, указывая на его пакет. Мистер Анджело открыл пакет и достал из него две пары туфель — коричневые и черные.
— Э, — обиженно воскликнул Пол. — Да ты же со мной не играешь!
— Мне это не интересно, — ответил Джон, не сводя глаз с происходящего. Сотрудник службы безопасности был явно удивлен и что-то спросил. Мистер Анджело ответил, держа туфли в руках, и сотрудник отпустил его; мистер Анджело убрал туфли в пакет и скрылся за автоматической дверью.
— Просто ты боишься проиграть, — сказал Пол.
— Я и так всегда проигрываю, чего мне бояться, — сказал Джон.
Вечером он узнал, что мистер Анджело действительно был в этот день в мастерской отца. Он передал для детей подарки — по большой плитке шоколада для каждого, а для Джона еще и десятидолларовую купюру. Взяв в руки шоколад и деньги, Джон испытал странное чувство. Как будто он открыл нечто такое, что надлежит держать в тайне.
— Я видел сегодня мистера Анджело в аэропорту, — все-таки рассказал он. — Он прилетел из Рима, и у него с собой не было ничего, кроме его туфель.
Отец засмеялся.
Мать потянулась к нему, прижала к себе и вздохнула.
— Ах ты, мой маленький фантазер. — Она всегда его так называла. Они с отцом как раз говорили про Рим, про мальчика, который родился у каких-то родственников. Джону казалось странным, что в Италии у него есть родня, которую он никогда в жизни не видел.
— Мистер Анджело живет в Бруклине, — объяснил отец. — Иногда он приезжает

Вопрос на триллион

00.01.2006

Автор: Ольга Костюкова
Источник: «Профиль», № 465

Немецкий автор популярных триллеров задумался о том, как сохранить планету для потомков.    Выходец из небогатой семьи итальянских эмигрантов, 29-летний нью-йоркский разносчик пиццы Джон Фонтанелли неожиданно получает наследство. Его далекий флорентийский предок 500 лет назад положил под проценты 300 флоринов. Накапал один триллион долларов. Джон становится обладателем крупнейшего личного состояния на Земле. Но наследство обременено условием: он должен «вернуть человечеству веру в будущее».    На пути молодого Фонтанелли возникает опытный финансист Маккейн, который сразу вникает в проблему: «Каждый день на Земле вымирает какой-либо вид животных и тысячи людей умирают от голода». Наследство сказочное. Можно захватить ключевые позиции во всех отраслях мировой экономики и диктовать всем свои условия. «Страна получает от МВФ кредиты. Такие кредиты выдаются только под строгие обязательства, и выполнение обязательств контролируется. Нет более прямого влияния на политику государства, чем через МВФ. Через Валютный фонд мы можем воспрепятствовать тому, чтобы развивающиеся страны гробили окружающую среду в своей дикой индустриализации», — объясняет Маккейн.    Фонтанелли берет на вооружение его идеи — скоро могущественная корпорация Fontanelli Enterprises, создание и развитие которой описано автором на редкость увлекательно и со знанием дела, становится лидером мирового бизнеса, поглотив конкурентов.    Но миссия не выполнена: деньги делают деньги — и ничего больше. Фонтанелли увольняет управляющего и сам берется за дело. Изучая разные труды и теории, он приходит к выводу, что нужно менять во всем мире систему налогообложения. Относиться к Природе надо, как к компаньону по бизнесу в фирме «Земля». Отменить налоги на человеческую деятельность, прежде всего подоходный. Но ввести налог на добычу сырья и токсичные выбросы. Сырье вырастет в цене — значит, к ресурсам станут относиться бережнее. Разовьются экологичные технологии, и планета перестанет превращаться в свалку ядовитого мусора.    Чтобы принять новые налоги, нужна всемирная организация во главе со Всемирным спикером, координирующая действия национальных правительств в глобальных вопросах. Фонтанелли учреждает фонд для проведения всемирных голосований, выборов и референдумов, первый из которых должен дать ответ — нужна ли миру такая организация? Ну и так далее.    Пока выглядит, может, и скучновато, но Эшбах все-таки не зря считается мастером триллера. Правда, не зря. 

Европейский триллер

26.01.2006

Автор: Дюк Митягов
Источник: Ваш досуг, № 3

Новую книгу знаменитого немецкого писателя можно смело назвать долгожданной. После головокружительного успеха романа "Видео Иисус" (премия Курта Ласвица, Deutscher Scince Fiction Preis, приз HYPERLINK, фильм "Охотники за реликвией") в прошлом году на прилавках книжных магазинов появился "Особый дар" - пусть и качественный, но подростковый экшн. Книгу прочитали, но недоумение осталось. "Один триллион долларов", вышедший недавно в издательстве "Захаров" развеет все сомнения поклонников качественного триллера в мастерстве Эшбаха. На простого нью-йоркского разносчика пиццы обрушивается неслыханное богатство - больше любого состояния самых богатых людей мира, больше всего, что только можно представить. Такое количество нулей невозможно сосчитать, не ошибившись (см. название). Давний предок парня 500 лет назад увидел пророческий сон, в котором его потомок вернет человечеству утраченную веру в завтрашний день. И сделает это с помощью вышеозначенной суммы, собранной итальянским семейством за все эти годы. Новоиспеченный богач наслаждается роскошной жизнью, пока не появляется человек, который утверждает, что знает, как распорядиться наследством, чтобы сбылось древнее предсказание... Идеальная книга для дальнего путешествия.

Один триллион долларов

06.02.2006

Автор: Соня Соколова
Источник: Time out

На официальном сайте Эшбаха указано, что этот роман вышел в свет 11 сентября 2001 года. С трудом верится, что автор так точно "подгадал" с выходом своей книги, но зачем бы ему нас обманывать? Ведь жизнь, как известно, тем и отличается от беллетристики, что в ней возможны самые нелепые совпадения. В книгах же ничего случайного не бывает. Долгая череда успешных авантюрно-фантастических романов привела Андреаса Эшбаха к созданию, страшно сказать, увлекательного учебника по макроэкономике для начинающих. Для этого немецкому писателю достаточно было просто увеличить размер "призового фонда" (необходимой движущей силы любого авантюрного сюжета) от банального миллиона долларов до необозримого триллиона, то есть тысячи миллиардов - суммы, обладатель которой невольно влияет на жизнь всей планеты. Благодаря шоу-бизнесу, СМИ и ценам на недвижимость в Москве современный читатель с легкостью может вообразить себе миллион (и способы его потратить). Но что делать одному человеку с суммой, равной годовому обороту рынка вооружений всего мира?    Для героя книги, нью-йоркского разносчика пиццы Джона Фонтанелли, этот вопрос из сладкой фантазии превращается в предмет насущных забот. К тому же в завещании, оставленном ему далеким предком, имеется загадочный пассаж: дескать, наследнику "предстоит вернуть людям будущее". Очень быстро Джон выяснит, что исполнение этой воли - задача, которая не под силу и людям, гораздо более сведущим в политике и экономике, чем он. Огромный штат аналитиков, оснащенный самыми мощными компьютерами, способен лишь подтвердить мрачный прогноз: Земля катится к катастрофе, и даже самый сильный игрок мирового рынка, который запросто может купить себе какую-нибудь небольшую благополучную европейскую страну, не способен решить ни одной существенной проблемы. Попутно молодому человеку откроется еще одна неприятная истина: огромные деньги превращают их обладателя в предмет всеобщей охоты, граничащей с травлей. Желающих разделить с Джоном тяжкое бремя богатства (а то и вовсе завладеть последним) слишком много, а методы, которые используют эти алчные люди, весьма изобретательны. Так что наивный и безалаберный художник-самоучка вынужден быстро учиться играть по новым правилам - не для того, чтобы наслаждаться роскошью и праздностью, а чтобы просто выжить.    В начале нового тысячелетия Эшбаху удалось то, что в свое время было под силу разве что Теодору Драйзеру и Сидни Шелдону: создать роман, в котором захватывающий сюжет служит оболочкой для язвительного описания состояния мировой экономики. Самые занудные теории автор изящно подает под видом школьного сочинения, разговора двух нетрезвых адвокатов или средневековой легенды. Книга пестрит упоминаниями реальных годовых отчетов мировых концернов и справками о принципах их управления, прогнозами "работы" Гольфстрима, справками о состоянии филиппинской рыбной промышленности и сведениями о домах мод, в которых заказывают свои костюмы члены британской королевской семьи. И все это - в форме яркого, динамичного триллера. Каждый прогноз, каждую заявленную тенденцию мирового развития романист-футуролог стремится преподнести предельно наглядно, доводя до абсурда. По прочтении "Триллиона" у читателя возникает приятное ощущение собственной компетентности в самых неожиданных вопросах и желание прочесть еще один такой учебник.