Глава первая

 

Княжна Екатерина Михайловна Долгорукая родилась в Москве 14 ноября 1847 года. Отец ее, князь Михаил Михайлович Долгорукий, унаследовавший крупное состояние, вел беспечный образ жизни, то появляясь в обеих столицах, то оставаясь подолгу в своем родовом имении Тепловка в окрестностях Полтавы.

Князья Долгорукие вели свой род от Рюрика и Владимира Святого. Дочь одного из предков, Мария Долгорукая, была женой царя Михаила Федоровича, основателя династии Романовых.

В августе 1857 года император Александр II, направляясь в Волынь для присутствия на маневрах, остановился в Тепловке.

Семья Долгоруких переместилась в боковой флигель, предоставив государю парадные покои.

Однажды, когда царь расположился на веранде со своими адъютантами, мимо пробежала девочка.

— Кто вы, дитя мое? — окликнул ее царь.

— Княжна Екатерина Михайловна Долгорукая, — пролепетала она, растерявшись. — Мне хочется видеть императора.

Это рассмешило государя. Он поболтал с ней несколько минут и велел отвести к родителям.

Увидя ее на другой день, царь был вновь очарован ее грацией, прелестными манерами и большими глазами испуганной газели. С самым любезным видом, как бы обращаясь к придворной даме, царь попросил показать ему сад. Они долго гуляли вместе. Девочка была в восторге. Этот день навсегда остался у нее в памяти.

 

* * *

Два года спустя Александру II привелось снова вспомнить о ней.

Князь Долгорукий, тщеславный и безвольный, увлекшийся спекуляциями, потерял все свое состояние. Это сильно отразилось на его здоровье, и он вскоре скончался от нервного потрясения.

Чтобы оградить семью от требований кредиторов, государь принял имение Тепловка под «императорскую опеку» и взял на свой счет воспитание шестерых детей покойного князя.

Екатерина Михайловна и ее младшая сестра Мария поступили воспитанницами в Смольный институт.

Основанный Екатериной II в подражание Сен-Сирскому институту мадам Монтенон, «Институт благородных девиц» красуется своей прелестной архитектурой на берегу Невы, в том месте, которое так живописно изобразил Пушкин.

Во все времена русские императоры и императрицы традиционно осыпали этот институт своими милостями. Они интересовались личностью воспитанниц, их работами и играми и часто принимали участие в их чаепитии.

В этом аристократическом учебном заведении юные княжны Долгорукие вскоре выделились своей красотой. Изящные, с правильными чертами лица, они представляли два различных типа женской красоты.

Лицо старшей, Кати, словно выточенное из слоновой кости, было очаровательно в роскошной рамке из каштановых волос.

Младшая, Маша, с ослепительным цветом лица, обещала стать красавицей блондинкой.

Александр II часто и охотно беседовал с ними. Вскоре, однако, заметили, что к старшей он относится с особенным вниманием.

Семнадцати лет девушка окончила институт и поселилась у старшего брата Михаила, женатого на прелестной неаполитанке маркизе де Черче-Маджиоре. Зимой они занимали квартиру на Бассейной, а летом жили на скромной вилле в Петергофе.

Однажды весной Екатерина в сопровождении горничной шла по Летнему саду, покрытому еще снежным ковром, и увидела императора, совершавшего обычную прогулку с одним из адъютантов. Государь подошел к ней и, не обращая внимания на прохожих, наблюдавших за ними, увлек ее в одну из отдаленных аллей.

Простыми, но ласковыми и нежными словами царь глубоко взволновал эту неопытную и наивную девушку. Она готова была умолять его прекратить этот разговор, но слова застревали в горле и не срывались с уст.

После этого они встречались довольно часто в Летнем саду или в извилистых аллеях Елагина острова, а летом — под сенью векового леса в окрестностях Петергофа.

Напрасно говорил он ей о своей любви, большой, властной и мучительной — она оставалась холодна и неприязненно замкнута.

В течение нескольких месяцев Екатерине Михайловне удавалось избегать встреч с царем. Но вскоре он добился их снова.

Однажды, потрясенный ранней трагической смертью цесаревича Николая, царь при встрече с Екатериной Михайловной показался ей таким беспомощным, что сострадание невольно сжало ей сердце. Впервые она нашла в своей душе слова искреннего сочувствия к царю, согревшие         и ободрившие его.

Это создало невидимую нить близости между ними, и в первый раз со времени их знакомства она с нетерпением ждала новой встречи.

При следующем свидании, едва взгляды их встретились, она вздрогнула от внезапного сердечного потрясения, как бы ослепленная молнией, в радостном порыве отдавая ему всю свою душу.

Позднее она с недоумением вспоминала об этом периоде своей жизни и говорила своему верному другу госпоже Варваре Игнатьевне Шебеко:

— Как я могла противиться ему в течение целого года? Как не полюбила его раньше?

 

* * *

Это было в июле 1865 года. Двор по обыкновению находился в Петергофе, выстроенном Петром Великим на берегу Финского залива с тайным желанием затмить Версаль.

В конце парка, близ дороги, ведущей в Красное Село, возвышается павильон с колоннадой, нечто вроде бельведера, носящий название «Бабигон». Николай I построил его в 1853 году для своей жены императрицы Александры. Уединенный, окруженный зеленью и цветами, он живописно расположен над сверкающим зеркалом финских вод.

Сюда вечером 13 июля была приведена Екатерина Михайловна; вся дрожа, она предстала пред Александром II, взволнованным еще больше нее.

Это свидание превзошло все, что молодая девушка могла вообразить. Расставаясь с ней и покрывая ее поцелуями, царь при прощании сказал:

— Я не свободен сейчас... Но при первой возможности я женюсь на тебе. Отныне и навеки я считаю тебя своей женой пред Богом. До завтра... Будь благословенна.

Эти слова в устах императора прозвучали торжественной клятвой, и с тех пор «Бабигон» часто видел Екатерину Долгорукую.

Сентябрьское пасмурное небо и холодные дожди принудили двор вернуться в столицу. Здесь встречи юной княжны с ее августейшим другом стали еще регулярней. Три-четыре раза в неделю она тайно являлась в Зимний дворец. Собственным ключом открывала она низенькую дверь и проникала в уединенную комнату с окнами на площадь. Потайной лестницей эта комната соединялась с царскими апартаментами на втором этаже.

В течение тридцати лет Николай I управлял империей из этого уединенного уголка. Мебель, портреты, картины, все предметы, среди которых неумолимый самодержец осуществлял свои деспотические мечты, являлись теперь декорацией к сценам любви и сладострастия.

Связь вскоре стала известной, но в петербургских салонах о ней перешептывались лишь полусловами, так как в то время особа царя была священна. К тому же ужасное III Отделение тайной канцелярии, управляемое графом Шуваловым, повсюду имело уши, и было далеко не безопасно болтать об интимной жизни монарха.

Однако жена старшего брата Екатерины Михайловны вскоре узнала, что в придворных сплетнях называют и ее имя, обвиняя ее в содействии сближению императора
с молодой княжной и в покровительстве этой связи. Возмущенная клеветой, боясь за будущее Екатерины, она решила увезти ее в Неаполь, где жила семья Черче-Маджиоре. Несколькими месяцами раньше это средство могло оказаться спасительным, но теперь оно еще сильней разожгло страсть любовников, которые ежедневно обменивались письмами.

 

 

Глава вторая

 

С первого взгляда может показаться непонятной такая сильная любовь между людьми, столь различными по возрасту и положению.

Когда Екатерину впервые привезли в «Бабигон», ей было только семнадцать лет, а Александру — больше сорока семи. Он мог быть ей отцом и, во всяком случае, должен был казаться ей слишком зрелым.

Правда, в ее глазах Александр был окружен ореолом славы и могущества. Ведь он император, самодержавный царь всей России, помазанник Божий, абсолютный владыка одного из величайших в мире народов.

Как могла она не поддаться очарованию, видя его таким величественным, окруженным блестящей свитой и всей пышностью придворных церемоний?

Никогда еще российский двор не блистал так ослепительно. Празднества и балы справлялись с неслыханной роскошью.

Бывший английский посланник лорд Лефтус, свидетель этого блестящего периода, писал в своих мемуарах: «Двор роскошен и поражает своей пышностью, в которой есть нечто восточное. Балы, с их живописным разнообразием военных форм, красотой туалетов, сказочным сверканием драгоценностей, своей роскошью и блеском, превосходят все, что я видел в других странах».

Теофиль Готье, посетивший Россию в 1865 году и присутствовавший на одном из таких придворных балов, исчерпал все ресурсы своего языка, чтобы описать это празднество. Чтоб лучше видеть общую картину, он взошел на хоры Георгиевского зала.

«Вначале от сверкания, блеска и переливов свечей, зеркал, золота, бриллиантов и дивных тканей ничего не различаешь, — писал Готье. — Когда глаз несколько привыкает к ослепительному блеску, он охватывает с одного конца до другого этот гигантских размеров зал из мрамора и гипса. Беспрерывно мелькают в глазах военные мундиры, расшитые золотом, эполеты с бриллиантовыми звездами и ордена из эмали и драгоценных камней. Одежды мужчин так блестящи, богаты и разнообразны, что дамам, с их изяществом и легкой грацией современных мод, трудно затмить этот тяжеловатый блеск. Не в силах быть нарядней — они прекрасней. Их обнаженные шеи и плечи стоят всех блестящих мужских украшений».

В этой сказочной рамке Готье рисует портрет императора: «Александр II одет в элегантный военный костюм, выгодно выделявший его высокую, стройную фигуру. Это нечто вроде белой куртки с золотыми позументами, спускающейся до бедер и отороченной на воротнике, рукавах и внизу голубым сибирским песцом. На груди у него сверкают ордена высшего достоинства. Голубые панталоны в обтяжку обрисовывают стройные ноги и спускаются к узким ботинкам.

Волосы государя коротко острижены и открывают большой и хорошо сформированный лоб. Черты лица безупречно правильны и кажутся созданными для медали. Голубизна его глаз особенно выигрывает от коричневатого тона лица, более темного, чем лоб, — свидетельство долгих путешествий и занятий на открытом воздухе. Очертание его рта так определенно, что кажется выточенным из кости — в нем есть что-то от греческой скульптуры.

Выражение его лица полно величественной твердости и часто освещается нежной улыбкой».

Как могла Екатерина Михайловна не быть покоренной этой прелестью и царственным величием, склонившимися перед ней?

Однако, когда она согласилась явиться в «Бабигон», ею руководила не пылкость воображения и не опьянение гордости — она слушалась лишь голоса своего сердца. Не царю отдалась она, а мужчине. И женский инстинкт не обманул ее — Александр Николаевич в частной и интимной жизни был человеком редких качеств.

Благородство характера, великодушие и спокойное мужество, уменье владеть собой, изящество манер и культурность ума, изысканность вкусов, чувство такта и учтивость — самые характерные его черты. Это был джентльмен в лучшем смысле слова. Его речь была живой, свободной, полной юмора и веселья.

С того дня, как Екатерина Михайловна позволила ему любить себя, она его обожала.

Но почему в нем пробудилось к этой семнадцатилетней девочке такое внезапное, страстное и глубокое чувство? И какая безумная влюбленность побудила его в первый же день их близости клятвенно обещать ей сделать ее своей женой?

 

* * *

Александр II всегда чувствовал неотразимое влечение к женщинам. Уже в 20 лет он испытал всю силу женского обаянья и узнал муки первой серьезной страсти.

В 1837 году, предприняв по желанию отца путешествие по Европе с познавательной целью для расширения кругозора, он объехал Швецию, Австрию и Италию, посетив дворы Берлина, Веймара, Мюнхена и Вены, Тюрена, Флоренции, Рима и Неаполя.

Возвращался он через Швейцарию и Прирейнскую область, желая нанести визит своим родным в Штутгарте и Карлсруэ.

Чтоб поскорей попасть в Лондон, бывший последним этапом его путешествия, он вычеркнул из своего маршрута маленькие столицы Германской конфедерации, как, например, Дармштадт, Мекленбург и т.д.

Но старый властитель курфюршества Гессенского герцог Людвиг II настаивал на том, чтобы Александр остановился при его дворе хотя бы на несколько часов. Молодой цесаревич принужден был, нехотя, согласиться на герцог- ское приглашение и 12 марта 1838 года прибыл в Дарм- штадт. Здесь его ожидал большой сюрприз.

У Людвига II было четверо детей — три сына и дочь, которой к тому времени едва исполнилось пятнадцать лет.

Александр Николаевич страстно влюбился в юную принцессу Марию.

— Я всю жизнь мечтал только о ней, — взволнованно говорил он своим адъютантам Орлову и Кавелину в первый же вечер по приезде в Дармштадт. — Я не женюсь ни на ком, кроме нее.

И он немедленно написал в Петербург, умоляя отца и мать разрешить ему просить руки принцессы.

В это время ожидали его приезда в Лондон, и, с болью оторвавшись от дармштадтского очарованья, цесаревич направился в Англию. Однако через очень короткий промежуток времени он поспешил вернуться в Дарм­штадт.

В ответном письме родители Александра проявили полное равнодушие к его свадебной горячке. Ему предписывали поторопиться с возвращением, а что до женитьбы, то этот вопрос можно обсудить позднее.

Тогда цесаревич решительно заявил Орлову и Кавелину, что скорей откажется от трона, чем от брака с принцессой Гессенской.

Вернувшись вскоре после того в Петербург, он повторил перед родителями свое непреклонное решение. Гордый самодержец Николай I и его тщеславная супруга были, однако, неумолимы.

Видя, что любовь цесаревича только сильней разгорается от препятствий, они решились, наконец, открыть ему настоящую причину своего упорства.

Герцог Людвиг II женился в 1804 году на шестнадцатилетней принцессе Вильгельмине Баденской. От их брака родилось двое сыновей: принц Людвиг — в 1806 году, принц Карл — в 1809 году.

Вскоре после этого нелады в герцогской семье повлекли за собой полный разрыв брачных отношений между супругами, что было сделано вполне гласно. Герцогиня Вильгельмина вела свободный образ жизни, ей приписывали множество увлечений. Весной 1823 года маленький дармштадтский двор с удивлением узнал, что герцогиня беременна. Пятнадцатого июня она разрешилась третьим сыном, принцем Александром, который стал впоследствии родоначальником Баттенбергов.

Дорожа честью короны и семьи, Людвиг II признал ребенка своим сыном. Но ни для кого не было тайной имя подлинного отца, которого не дерзали даже называть, шокированные его низким происхождением.

В следующем 1824 году 8 августа герцогиня разрешилась вторым ребенком от той же связи, принцессой Марией.

Открытие этой тайны, о которой сплетничали при всех немецких дворах, нисколько не изменило чувств цесаревича и не поколебало его решения.

— Что с того? — говорил он. — Я люблю принцессу Марию и скорей откажусь от трона, чем от нее.

Императору Николаю пришлось, наконец, сдаться, и 16 апреля 1841 года в Зимнем дворце состоялось бракосочетание цесаревича Александра и принцессы Марии Гессенской.

Несмотря на мрачную тайну ее рождения, молодая цесаревна была приветливо принята своей новой семьей и будущими подданными. Ее признали красивой и безупречно воспитанной. Еще очень юная, Мария сумела обнаружить самые серьезные наклонности, активно занявшись благотворительностью и восхищая Святейший синод своим благочестием.

Ее можно было упрекнуть лишь в некоторой крутости нрава и в излишней скрытности и церемонности.

Молодой супруг осыпал цесаревну признаками самого трогательного внимания и нежности. Но частые беременности (при вступлении на престол в 1855 году у них было уже пять человек детей) расстроили и без того хрупкое здоровье императрицы, а суровый петербургский климат гибельно отзывался на ее слабых легких.

Вынужденная по настоянию врачей вести замкнутый образ жизни, императрица вскоре заметила, что Александр охладел к ней. Гордая и замкнутая, она страдала молча, сохраняя в душе признательность к тому, кто посвятил ей свою первую любовь и сделал ее, маленькую незначительную принцессу, российской императрицей.

Александр Николаевич тем временем беспечно предавался увлечениям и капризам. Был даже период, когда казалось, что он захвачен серьезным чувством.

Предметом его нового увлечения была княжна Александра Сергеевна Долгорукая, двадцатилетняя девушка, редкого ума и красоты. Она приходилась очень отдаленной родственницей княжне Екатерине Михайловне.

Говорят, с нее писал Тургенев героиню «Дыма».

В 1860 году, в эпоху великих реформ, Александра Сергеевна сыграла важную роль. Твердой решимостью и превосходством ума она часто заставляла Александра II настойчиво действовать на том смелом пути преобразований, который он избрал. За ней установилось прозвище «La Grande Mademoiselle».

Но внезапно по неизвестным причинам эта связь была прервана. Александра Сергеевна вышла замуж за старого генерала Альбединского, которого царь поспешил назначить варшавским губернатором.

За этим увлечением следовали новые, быстро сменяясь, одно незначительней другого.

.Юрьевской — 32, 72, 97, 125, 126