Содержание

Как я познакомился со своей сестрой 5
Все из-за нее 11
Не кланяемся королю и в грош не ставим Бога! 17
Чем хуже, тем лучше 25
Сказки про принцев и принцесс 32
Неровности и чрезмерности 47
В поисках мягкого климата 63
В поход Мальбрук собрался 75
Журавль в небе и синица в руках 92
Любовь втроем 105
Где взять миллион 119
Держи вора! 131
Конченый человек 143
Консилиум 154
Прекрасный свинарь и другие 171
Брак или блуд 187
Райский сад 203
Ташкентский султан 212
Железная Маска 228
Простой гражданин 244
Священная корова революции 255
Послесловие 266

КАК Я ПОЗНАКОМИЛСЯ
СО СВОЕЙ СЕСТРОЙ


Июльским утром 1998 года отпрыски императорского дома Романовых сидели в холле петербургской гостиницы «Астория». Вот-вот они должны были отправиться в Петропавловку на перезахоронение останков Николая Второго, его семейства и лиц, бывших с ни¬-ми — всех, кроме царевичевой собачки, тоже, впрочем, расстрелянной.
Накануне Романовы съехались в Петербург отовсюду — из Европы, из Штатов, в основном, из Штатов. Сидело тут три поколения, всего человек пятьдесят: благородные старцы в черном, их дети, вполне западные люди, и внуки, почти не говорящие по-русски. Глаза всех прикованы были к экрану гостиничного телевизора. Начиналась трансляция похорон.
Только что приземлился самолет из Екатеринбурга. Почетный караул стоял с шашками наголо, военный оркестр заиграл похоронный марш, солдаты понесли по ковровой дорожке к фургонам гробы с останками.
Никто из нынешних «иностранных» Романовых в глаза не видел августейшего своего родича. Разве что старцы смутно помнили рассказы своих пап и мам или дедушек и бабушек. Вскоре после октябрьского перево¬рота двадцать человек из царской семьи большевики расстреляли. Остальным, кто бежал и спасся, въезд в СССР был запрещен. Многие остались без гроша и начинали жить с нуля, искали новые занятия и новый круг общения. Родина забыла их, а они, верней, их дети и внуки — ее.
И вот теперь — «возвращение блудного сына». На гробах на телеэкране — двуглавые орлы и бронзовые буквы имен. Романовы-иностранцы с трудом пытаются прочесть непривычные для них русские начертания: Николай, Александра, Ольга, Татьяна, Мария...
Невольно сжимается горло и текут слезы... О кровавой трагедии в ипатьевском доме всем, конечно, давно известно...

Вдруг входная дверь сильно хлопнула.
В холл вошла старуха на костылях. Дородная и, несмотря на костыли, выглядит как старая барыня. Обноски на ней тоже смотрятся благородно. Старуха даже изящна. Седые волосы гладко зачесаны назад, а лицо морщинисто, но свежо. Глаза голубые, яркие. Оглядела всех.
Что она за птица? Я ее совсем не знаю. Звать ее, говорят, Наталья Романовская-Искандер.
Князь Николай сделал шаг вперед. Он старший Романов, глава дома. Он высок и властен. Когда говорит — все умолкают. Князь подошел к старухе, поклонился. Значит, старуха тоже член семьи, и ей подобают почести.
Но чествовать ее никто не спешит.
Романовы нутром чувствуют, что она им не своя. Навидались они уже лжецарей, лжецаревичей, лже-Анастасий. Они уже и не спорят. Пусть очередной проходимец ищет на здоровье чужое наследство и славу. А полезет к ним — не пустят. Чужакам тут ходу нет. Вот и эту барыню, хоть и не гонят, но и привечать не собираются.

Наконец, сели в автобус, приехали к месту назначения.
Давненько Петропавловский собор не видел столь пышной церемонии! Мерцают свечи, блестит золото
окладов на иконах, кадят попы в парчовых епитрахилях.
Справа императорские родственники, в других местах — дипломаты, местные власти, военные. У гробниц Николая и его близких — сам Ельцин. Бывший коммунист склонил голову перед останками императора.
Хромая старуха Романовская-Искандер стоит позади всех. Никто ей не поможет. На нее — ноль вниманья, фунт презренья. Но она и бровью не ведет. Не для них она здесь.

Пригласили меня на церемонию перезахоронения, потому что бабка моя, великая княгиня Ольга, тоже была Романовой. Пятнадцати лет она вышла замуж в Грецию за короля Георгия I Греческого. Греки ее обожали, а она их. Делала она кучу добрых дел — строила больницы, богадельни, детские дома, к тому же сама в них работала. В политику никогда не лезла. Из царских привилегий Ольга оставила себе одну: была всей Греции матерью и помощницей.
На самом-то деле душа в ней всегда была русской, хоть Ольга о том помалкивала. Последнего ребенка, принца Христофора, она родила после двадцати пяти лет брака, когда уж и не надеялась еще рожать. И решила, что этот будет настоящим русаком. Каждый год брала Христо с собой в Россию, учила русскому, так что он говорил как русский, посылала его навещать родню и играть с царскими детьми, особенно с одногодкой Анастасией. Ольга была рада-радехонька, когда обнаружила в нем чисто русскую музыкальность. Этот русак и есть мой отец, Христофор Греческий. А я унаследовал от него интерес ко всему русскому. И до сих пор я диву даюсь, что история государства Российского, все эти знаменитые страсти, кровопролития, удушения, убийства — дела именно нашего семейства!

Старуха Наталья, Таля, как звали ее близкие, волновала мое воображение. Несколько лет назад я уже был в Москве, и один мой русский приятель, Юрий, предложил познакомить меня с какой-то моей кузиной, давно уже москвичкой. Я подумал — кузина, наверно, липовая, и не захотел. А теперь эта петропавловская церемония все изменила.
Живописная старуха Таля и оказалось той самой кузиной.
Мне стало интересно.
И тут как раз, вскоре после церемонии перезахоронения, в моей петербургской гостинице раздался телефонный звонок. Опять звонил Юра, мой московский приятель. Ну, так что, говорит, едем к кузине? Ладно, едем.

И вот я в Москве.
Встречаемся с Юрой, берем у гостиницы «Интурист» такси, едем через весь Кутузовский, попадаем в район массовой застройки.
Убогие, обшарпанные блочные многоэтажки.
Останавливаемся у самой убогой и обшарпанной. У подъезда на лавке сидят старушки в платочках. С подозреньем смотрят они на нас.
Лифт в подъезде, как ни странно, работает. Мы поднялись на седьмой этаж.
Таля жила в крошечной квартире. Две комнатки забиты книгами, сундуками, этажерками с дешевыми безделушками, горшками с фикусами и геранью. Над койкой — пожелтевшие фото и вырезки икон из глянцевых журналов.
Меня сразу поразили Талины глаза. Они у нее горели как уголья — такие голубые угли. И голос у нее был громкий и властный. Она не говорила, а давала команды всем, кто находился в комнате — и своей подруге, журналистке-интервьюерше, и мне, и родственнику — кажется, внучатому племяннику, тому самому Юрию, который меня сюда привел, и даже своему псу, сенбернару Малышу. Малыш, впрочем, один-единственный не слушался ее, а делал, что ему вздумается.
Тале было восемьдесят два года, но выглядела она в бежевой блузке и темно-синих брючках очень элегантно. Одеться она явно умела.
Наготовила она к нашему приходу всякой всячины — явила русское гостеприимство. Готовила трое суток.
Стол был уставлен пирогами и бутылками. Вишневую настойку она сделала сама. В жизни я не пил ничего подобного. Эта ее вишневка могла поднять мертвеца
и свалить с ног живого. До вечера было далеко. Пришлось, однако, садиться ужинать. Наелись мы до заворота кишок.
Дверь в квартиру не закрывалась, и к нам все время лезли соседские дети. Их мать, Талина соседка — алкоголичка. Таля взяла на себя роль их бабушки. Они гуляли с Малышом, а Таля совала им за это мелочь на мороженое.
Итак, передо мной, в этой убогой конуре, предстала самая настоящая царица. Я и сам робел в ее присутствии и заговорить не решался. Наконец отважился на вопрос.
— Как же, — спрашиваю, — вас, урожденную княжну Романову, не уничтожили коммунисты?
— Случайно. Мать вышла замуж второй раз. Отчим удочерил меня, и я стала по нему Андросовой. Хотя, конечно, тут не все так просто. Люди знали, кто я такая. И потом, мое происхождение было написано у меня на лбу. И кагэбэшники тоже прекрасно все знали.
— И что? Преследовали?
— Явно — нет, а тайно — да. Причем не отставали ни на минуту.
— И вам, верно, пришлось затаиться?
— Как же, сейчас, затаилась! Наоборот, я прославилась! Я стала знаменитостью!
— О, господи! Где?
— В цирке. Я была акробаткой. Кувыркалась на мотоцикле.
Я сидел, раскрыв рот.
Таля, глядя на мое изумление, даже засмеялась.
— Школу-то я кончила, а в институт поступать не могла: все потому же — потому что из бывших. Тогдашний закон запрещал дворянам поступать в вуз. Пришлось мне идти работать. Научилась тачать сапоги и делать шляпы. Разумеется, я не собиралась сидеть за верстаком всю жизнь. Я обожала спорт, ездила на лошади, водила машину. Я даже участвовала в автогонках и скачках и получала призы! А в парке Горького в то время работали в шапито немцы-акробаты, муж с женой — они показывали номера на мотоцикле. Перед войной они сгинули, а мотоциклы и прочий реквизит остался. Дирекция объявила конкурс на их место. Я подала заявление. Многие подали, но повезло — мне. Меня приняли.
Таля доковыляла до комода, вытащила коробку с фотографиями. Снимков — куча. Таля на лошади, Таля на мотоцикле, Таля в смокинге а-ля Марлен Дитрих. Потрясающая красавица!
— А скажите, Таля, вы были влюблены?
— Еще как! В мотоцикл.
— А в вас — были?
Она загадочно на меня посмотрела и промолчала, но я и так понял, что — да, и очень многие. Могу себе представить, сколько сердец она разбила.
Таля, и впрямь, была потрясающа. Ни дать ни взять русская самодержавная властительница! Своенравная, властная, способная на все.
Да кто же, черт возьми, она, в конце концов, такая?
— Кто вы, Таля?
— Твоя сестра. Внучка великого князя Николая
Константиновича, родного брата твоей бабки Ольги.
— Не может быть. У бабушки было три брата: Константин, Дмитрий и Вячеслав.
— И еще один был, четвертый, самый старший, мой дед.
Я, как мог, деликатно объяснил ей, что никакого четвертого брата нет.
— Действительно, — согласилась Таля, — нет. На семейных портретах, братец мой Мишенька, нет, а в жизни он был. Царское семейство отреклось от него.
— Дорогая Таля, вы заблуждаетесь! Царское семейство и травило, и душило, и гнало, и сажало в тюрьму своих родичей, и что угодно, но только не отрекалось!
— А от моего деда отреклось. Так-то, Миша.

История эта оказалась удивительна! Вот она.



ВСЕ ИЗ-ЗА НЕЕ


В Петербурге снег с раннего утра. Все белым-бело вокруг Петропавловки. А в самой Петропавловке панихида. Отпевают императрицу Александру Федоровну, вдову Николая I. На дворе ноябрь 1860 года.
В соборе яблоку негде упасть. Особы императорского дома, высшие сановники. Золото, бронза, тысячи свечей, траур. Все торжественно и великолепно.
Напротив Царских Врат — гроб в свечах и цветах. Кто стоит близко, видит костлявое желтое лицо и орлиный заострившийся нос.
Покойница, мать нынешнего императора Александра II — дочь прусского короля Фридриха Вильгельма II и королевы Луизы. Вильгельм — ничтожество, Луиза — умница. При рождении будущую императрицу нарекли Шарлоттой, а в России перекрестили в Александру Федоровну.
Ее царственный супруг, император Николай Павлович, изменял ей, зато уважал необычайно. Замучил он всех, от собственной семьи до целой России, а жену не тронул.
Государыня императрица Александра Федоровна была удивительной женщиной. С мужем она не спорила, но поступала по-своему. Детей своих, обожавших ее, она воспитывала, как хотела. На содержание двора тратила огромные деньги, но при этом держала его в ежовых рукавицах. Не терпела ни малейшего непослушания. На милостыню она не скупилась, благотворила всем и каждому.
Немудрено, что народ оплакивает ее смерть.
Главное лицо на панихиде, понятно, государь император. Его сразу можно узнать по усам и бакенбардам. Рядом с ним — императрица Мария Александровна. Взгляд у нее тоскливый.
Поодаль — человечек с лорнеткой на черном шнурке. На коротышку, государева брата, великого князя Константина, не смотрят, потому что смотрят на его спутницу, великую княгиню Александру Иосифовну, первую придворную красавицу.
Дальше — императорские и великокняжеские отпрыски. Среди них — тоненький бледненький мальчик десяти лет. Взгляд его насмешлив, что не вяжется с общей атмосферой скорби.
Наступает самый ответственный момент — прощание. Государь подходит ко гробу, преклоняет колена, встает, склоняется, целует покойницу в лоб, отходит. За ним — остальные. Очередность согласно субординации.
Затем гроб накрывают крышкой и в крышку вбивают гвозди. В тишине резкий стук молотков. Затем гроб накрывают покрывалом.
Хор поет «Вечную память». Священники удаляются в алтарь.
Вдруг блеснуло пламя там, где стоит император с семьей! Загорелась какая-то драпировка. Миг — и
вспыхнул горностаевый мех! Все оцепенели. Не смеют пошевелиться. Не положено. Из почтения к священной особе императора никто не смеет сбить огонь. Однако сам государь невозмутим. Он отдает приказания — точно, кратко, ясно. Офицеры поднимают гроб и переносят его в безопасное место.
Императорскую семью удалось отвести от огня. Офицеры начинают бороться с пламенем. Попы носа не кажут из алтаря — наблюдают в щели.
Наконец, огонь погашен. Выходят из собора как ни в чем не бывало. Лишь запах гари напоминает о случившемся.
Императорские кареты отъезжают. В окне одной из карет — его императорское высочество великий князь Николай Константинович, кавалер всяческих орденов, командующий Волынским и Измайловским полками и прочая, и прочая. Его высочеству десять лет. Это тот самый тоненький бледненький мальчик с панихиды. Смотрит он удивленно. Удивляется самому себе, потому что не поймет, зачем он сделал это, зачем поджег в соборе драпировку! Ведь он чуть было не сорвал похороны родной своей бабиньки, гранд-маман!
А ведь он, Ники, бабиньку обожал! И сам он был ее любимым внуком! Гранд-маман души в нем не чаяла! Она ласкала его, миловала, осыпала поцелуями и подарками. Она брала его с собой в поездки и на всякие важные церемонии.
Тому пять лет бабинька именно с Ники отправилась в Москву на коронацию сына своего Александра. Из всего мельтешения, блеска, толп, лиц, мундиров он только и помнит, что бабинькино парчовое платье в брильянтах.
А в прошлую зиму гранд-маман повезла Ники на Ривьеру. Она уже тогда очень хворала. Была она слаба грудью. Доктора прописали ей морской воздух. Бабинька наняла большую виллу. Помнится, лежит бабинька, болеет. Вокруг, на вилле, тихо. Все ходят на цыпочках, говорят шепотом. Потом бабинька встанет, слабенькая, а все ж идет, ведет Ники погулять. А потом велит при¬йти музыкантам, комедиантам, циркачам — все, чтобы Ники веселился. И Ники веселился и бабиньку очень любил.
И что ему вздумалось поджечь на ее похоронах драпировку? Он уверял себя, что сделал это нечаянно, а сам знал, что нарочно. Может, просто устал и хотел размяться? Или решил оживить этих ходячих чопорных мертвецов в мундирах? Или в пику кому-нибудь? Или просто потому, что так ему вздумалось? Ведь он всегда поступает так, как ему вздумается. Нет, все не то.
Ники знал, зачем он это сделал. Он сделал это, чтобы привлечь внимание маман.
Вот она, здесь, рядом с ним, в карете. Зовут ее — великая княгиня Александра Иосифовна. Ники наверное знает: маман — самая прекрасная на свете женщина. Нет никого лучше ее. Он смотрит на нее и смотрит, и смотрел бы на нее всегда-всегда. У маман огромные голубые глаза, прямой нос и хорошенький ротик. А кожа у нее нежная-нежная. А волосы густые-густые, целое облако, рыже-золотое.
Больше всего Ники любит маман на балах во дворце. У нее тогда плечи совсем голые, а грудь — не совсем, только наполовину. А талия узенькая. Маман с ног до головы в драгоценных камнях. Она вся сияет. А снять эти камни — она без них еще краше. Она сама сияет лучше всех брильянтов.
Все знают, что Ники — ее любимчик. Великая княгиня Александра Иосифовна так крепко и нежно обнимает его, когда его к ней приведут! Великая княгиня гордится, что он, ее дитя, такой красивый и умный. Его и гувернеры, и учителя хвалят.
И все считают, что маман потакает Никиным капризам и выделяет его меж прочих своих детей.
Но Ники все равно несчастлив: он слишком редко видит маман! А часто нельзя: не положено. А положено видеть ее совсем немного. Детей приведут к ней, потом уведут. Потому что маман очень занята. Ей надо делать свой туалет. Ей надо снять отпечаток своей ножки, чтобы потом заказать его из серебра или слоновой кости и дарить друзьям. И вообще ей трудно приходится. Маман даже спит в корсете, чтобы талия была узкой.
И еще эта противная Анненкова. Она толстая, и у нее красные щеки и нос.
Она прикинулась тихоней, а сама всюду сует свой красный нос.
Маман без нее не может. Она запрется с ней и сидит весь день. И тогда никто не смеет к ним войти. А когда Анненковой нет, маман за ней посылает. Ники ревнует ужасно. А весь двор шепчется. Говорят, эта Анненкова выскочка, парвенюшка. И никакая, дескать, она не дочь герцога Ангулемского, она просто сошла с ума. А другие говорят, она не сошла с ума, она себе на уме.
Однажды Ники сам слышал, как маман сказала:
— Госпожу Анненкову послала ко мне Мария-Антуанетта. Королева просила Анненкову передать мне, чтобы я не ехала теперь в Германию.
Как же так?
Ведь королева Мария-Антуанетта была подругой Никиной прабабки, императрицы Марии Федоровны.
Но во Франции королеве давным-давно отрубили голову бунтовщики.
А теперь на всех семейных обедах только и разговору, что о ней. Даже Никин отец не выдержал.
— Что за вздор! — вскричал он.
— Как вы смеете? — сказала Александра Иосифовна, покраснев от гнева.
Ники понял, что у маман с пап нелады. Виновата в этом, конечно, толстуха Анненкова. Теперь все с ума посходили, крутят столы. И Анненкова тут главная, за¬правила. Эка! Герцогова дочь! Да вам любая дворцовая собака скажет, что сын Карла Х не способен жениться! А Анненкова: ах, Мария-Антуанетта сказала, ах, велела! Гадкая толстуха отняла у Ники мам! Ради нее мама бросила Ники! А вот бабинька, маменькина свекровь, приласкала его! Бабинька считала Ники бедным сироткой и очень любила.
А когда бабинька и маменька были в отъезде, детьми занимались воспитатели и учителя. Теперь, в маменькино отсутствие — тоже. Учителя все — немцы. И мы немцы, даром что Романовы. У нас в семье все женятся на немках.
Ники и Ольга у мама и папа — старшие дети. Константин, Дмитрий, Вера и Вячеслав — моложе. Эти еще играют. А Ники с Ольгой учатся, да так, что ни минуты отдыха. А ежели поведут их гулять, и тут заставляют делать экзерсисы. Ольга плохо учится, зато всегда веселая. А Ники — блестящий ученик. Но вот он — не всегда веселый.
Главным учителем у Ники — Мирбах. Он очень строгий. Ники старается, но Мирбах все равно недоволен.
Однажды Ники безумно заскучал по мама и пошел в кабинет папа. Папа тоже не было. Он, как всегда, задержался в Петербурге. Ники хотел взять портрет мама. У папа много портретов мама. Они все висят у него в кабинете.
Ники взял маленький портрет. Это миниатюра Винтерхальтера. Ники от нее без ума. Он принес ее к себе и поставил на стол. Мирбах увидел.
— Как вы посмели, — сказал он, — украсть вещь папа?
— Я не украл, — сказал Ники. — Я унес на время, пока папа нет.
Но Мирбах не поверил. Он взял розги, заставил Ники раздеться при всей прислуге и отхлестал его. Мирбах хлестал его не только по ягодицам, а ниже, под ними, где особенно больно. Ники искусал себе губы до крови, но все равно стонал.
Маменькина фрейлина фон Келлер проходила по коридору и услышала стоны. Она заглянула в комнату и возмутилась.
— Как только ее высочество вернется, я скажу ей о вашей жестокости, — заявила она Мирбаху гневно.
— К вашему сведению, графиня, — отвечал Мирбах, — я всего лишь исполняю распоряжение ее высочества. Ее высочество дала мне программу воспитания, где предписано, каким образом, в каких случаях и за какую провинность следует наказывать.
— Никогда не поверю, что ее высочество предписала розги! — вскричала фон Келлер.
— В таком случае спросите ее сами.
— Но ведь Ники — совсем еще дитя! Неужели вы всегда бьете его высочество?
— Не всегда, но когда его высочество того заслуживает.
А Ники натянул штаны — и бежать. Ему есть куда. Бежит он в комнатку под лестницей. Там старик Савелов, бывший папенькин камердинер. Он даст Ники Никины любимые чай с черным хлебом. Ники напьется и наестся и в обед не притронется ни к чему. Но никто ничего ему не скажет. Никому до него дела нет.



НЕ КЛАНЯЕМСЯ КОРОЛЮ
И В ГРОШ НЕ СТАВИМ БОГА!


Наружность у Никиного папа, великого князя Константина, самая обыкновенная. Другие его братья — высокие, а он — нет. А еще он близорук, всегда ходит в пенсне. Зато борода у него большая, разделенная на¬двое. Папа она очень к лицу. И пусть папа мал ростом. Борода и голос, низкий и звучный, делают папа очень важным.
Папа и мама женились по любви. Папа поехал в Германию и встретил там принцессу Александру Ольденбург-Сакскую. Ей было шестнадцать, ему — восемнадцать. «Или она, или никто», — объявил папа своему папа. Его папа сделал вид, что, так и быть, согласен, а сам был рад-радехонек.
А потом Никин папа занялся политикой. Ему было уже двадцать пять лет. Его папа, Николай I, вел тогда Крымскую войну. Никин папа писал ему из Крыма письма. Это были самые лучшие письма о той войне. Папа все в них рассказывал своему папа очень понятно и правильно и давал разные нужные советы. А потом его папа умер, и Никин папа стал советовать своему брату Александру, новому императору.
И Александр сделал так много хорошего, потому что слушался Никиного папа. Это Никин папа посоветовал ему кончить ужасную Крымскую войну и еще — освободить крестьян. И сам же папа освободил своих крестьян первый.
А вообще, папа своим детям — самый настоящий друг и товарищ. Жаль, что его тоже почти никогда нет! Всякую зиму он и мама уезжают от петербургских морозов очень далеко. Несколько раз папа возил с собой и Ники. Не посчитался с Никиной учебой — взял и увез! И Ники жил в прекрасных дворцах и городах — и на Сицилии, и в Греции, и в Святой Земле, и в Египте. И тогда Ники было очень хорошо. Никакого протокола. Полная свобода. Он виделся с папа и мама сколько хотел. И мама обнимала его и прижимала к себе, а папа говорил о политике. Он говорил, что в Италии всем заправляют мошенники, что в Египте чиновники берут взятки, а в Порте власть слаба и ленива.
А еще великий князь Константин, когда он далеко от дома, немножко ругает самодержавие. Он говорит, что все братнины чиновники и министры темные и никуда не годятся, а у тайной полиции руки в крови. А знать — безответственная. А Сандро, говорит папа про императора, мягкотелый и, главное, нерешительный. Боится проводить реформы. Папа говорит, что России нужен парламент, как в Европе. Мама молчит, но смотрит с ужасом. И Ники понимает, что она и тут с папа не согласна.
Государь сказал однажды, что брат Константин — вольнодумец, и потому сослал его правителем в Польшу, где неспокойно. И они уехали с папа всей семьей и жи¬ли во дворце в Варшаве. Дворец старый, там неуютно и неудобно, и везде висят отвратительные портреты польских королей.
Сперва все было хорошо. Папа прекрасно встретили. Но Ники заметил, что на встрече больше русских солдат, чем польских подданных.
Русские солдаты везде. Польская знать к папа приходит, но лица, по мнению Ники, у них неискренние.
Но папа делает добрые дела. Он выпустил из тюрем всех мятежников. Он хочет, чтобы поляки полюбили Россию. И сам он не боится поляков. Он ходит без охраны.
Однажды он захотел взять на прогулку старших детей, Ники и Ольгу. Маман сказала, что это опасно.
— Ведь нас же предупреждали, Костя, — сказала она, — что могут быть покушения.
Папа не слушает.
— Оставьте в покое, — взмолилась она, — по крайней мере, детей!
— Или, ваше высочество, — добавил воспитатель, — возьмите охрану.
А папа вместо ответа взял и увел Ники и Ольгу к себе в карету, и они поехали. И он показывал им город, и многие поляки кланялись, а многие — нет. А папа делал вид, что этих не замечает.
В один миг Ники почувствовал какое-то движение. Было что-то неладное.
Но ничего не случилось. Благополучно вернулись
домой.
А дома маман вне себя от волнения.
— На вас, Костя, — сказала она, — готовилось покушение.
— Готовилось, Санни, — сказал папа, — но не случилось. Все это слухи.
Ники посмотрел на папа и заметил, что тот нахмурился. А покушение, как потом узнали, готовилось в самом деле. Поляки хотели бросить в папа бомбу, но увидели, что он едет с детьми, и не бросили. «Мы с детьми не воюем», — сказали они.
Но все равно бунт поляки устроили.
Ники видел, как во дворце все перепугались. В окнах и на крыше стояли солдаты и целились в толпу.
И вся Никина семья быстро поехала на вокзал, теперь уже с охраной, да еще с какой!
На смену папа прибыл генерал Паскевич, он и подавил восстание. Трупов было тысячи и тысячи.
А государь Александр не сердился на папа за Польшу. Государь по-прежнему слушался его советов. Он направил папа во флот. Флот был старый, в нем требовалось все поменять. И папа принялся за дело. И несколько лет спустя флот стараниями папа стал одним из лучших в мире. И тогда Александр II поставил папа управлять Государственным советом. Это была самая главная должность.
Итак, два кумира были у Ники — маман и папа.
Идет время, Ники взрослеет.
В 1865 году у Ники появилась приятельница.
Ее зовут Мария фон Келлер. Она — дочь папенькиного близкого друга и маменькиной камер-фрейлины. Она уже барышня. Согласно обычаю, ее представили ко двору. И, само собой, после этого папа и маман пригласили ее на лето к ним во дворец в Павловск.
Барышня фон Келлер, конечно, обрадовалась. Гостить в императорском семействе — честь и счастье! Она уже была и в Царском, и в Петергофе, и в Гатчине. Там дворцы огромные. У великого князя Константина — намного меньше. Но Павловский дворец — из самых прекрасных.
В Павловском дворце барышне фон Келлер отвели комнаты с окнами в парк. У нее спальня, будуар, гостиная.
В общей семейной гостиной девицу Марию встретила великая княгиня Александра Иосифовна с детьми. Мари всем нравится, и ей все нравятся. Больше всех ей нравится старший, великий князь Николай Константинович. Это высокий и тонкий юноша с благородным лицом. Усики — темный пушок — оттеняют алый чувственный рот. Рыже-золотистые волосы вьются. Золотисто-карие глаза устремлены на девицу фон Келлер. А на губах у великого князя — легкая усмешка. Она делает его совершенно неотразимым.
Ники понял, что нравится Мари, и вызвался показать ей Павловский дворец.
Павловский дворец подарила когда-то Никина пра¬прабабка Екатерина своему сыну Павлу и его жене Марии Федоровне, Никиным прадеду и прабабке. Во дворце — ценнейшая коллекция живописи, скульптур и других сокровищ. Ники ведет Машу по залам и все показывает. Картины, мебель, гобелены, бронза.
— А это, — кивает ей Ники на севрский фарфоровый сервиз, — королева Мария-Антуанетта подарила своей подруге, моей прабабке Марии Федоровне.
Осмотр дворца длился до вечера. Ники то и дело упоминал прадеда Павла. Павел мечтал о том, чтобы всем было хорошо, но его не понимал никто, а родная мать — ненавидела. И все считали Павла своенравным и вздорным чудаком. И в конце концов задушили.
— По-моему, я немного похож на него, — сказал Ники и так посмотрел на Мари, что та вздрогнула.
— Хочу, — заключил Ники, — поставить ему здесь памятник. Надо хоть немного загладить несправедливость.
Ники, как и вся его семья, любит Павловск больше всех прочих мест. Маша тоже полюбила — и дворец, и парк. Она и Ники гуляют теперь целыми днями. Плавают на лодке, скачут верхом, ходят пешком, устраивают пикник. Маман даже позволила им бывать в розарии. Этому розарию уже сто лет. Он — гордость маман.
Мари тайно влюблена в Ники.
Один раз они сбежали. Не хотели, чтобы их увидели караульные, и перелезли через ограду. Мари порвала юбку.
Ники привел ее в павловский вокзал, к ресторану. Публика в ресторане — самая шикарная. Оркестр — первоклассный. Иногда и сам маэстро Штраус удостаивает дирижировать.
Мари увидала уличного торговца сластями и попросила Ники купить ей леденчик. Леденчики — ее страсть. Но у Ники нет денег.
— Совсем? — удивилась Мари. — Неужели тебе не дают?
— Дают, но мало, и я их тут же трачу.
— Значит вы, ваше высочество, нищий? И все
это, — Мари показала на дворец и парк, — не ваше?
— Теперь — нет, а после будет мое. А теперь у меня деньги только на карманные расходы. Рублей двадцать в месяц, и все. Ну, ничего, достану я тебе леденчика!
Мари и глазом не моргнула, как Ники подлетел к лотку, отвлек торговца, схватил незаметным ловким движением горсть леденцов — и был таков.
— Прошу, — сказал он, подходя к Мари.
— Но ведь вы украли!
— Не украл, а взял. У людей все общее.
А карманные деньги, как узнала Маша, Ники тратил на книги. Он обожал читать про путешествия, особенно про экспедиции в азиатские пустыни.
Ники и Ольга учились даже летом, и великая княгиня Александра Иосифовна предложила Мари заниматься вместе с ними. Мари занималась, из любви не к наукам, а к Ники.
Изучали они французскую литературу. Мсье Рикар задал сочинить стихотворение и предложил тему: «Старые воины на военном параде».
Ольга с Мари мучились — ничего не смогли, а Ники тут же сочинил:

Уж не свершиться боле чуду.
Не буду шпорить я коня,
Я бить противника не буду,
А тот не будет бить меня.
Моя одежда не богата,
На мне мундира боле нет.
И ныне бравые солдаты
Кричат мне: «Колченогий дед!»

Мари вскочила и захлопала в ладоши. Мсье Рикар тоже встал, но в ярости.
— Как вы смеете, ваше высочество!
— Смею что?
— Оскорблять армию и старых бойцов!
За ужином великая княгиня объявила супругу, что мсье Рикар пожелал уволиться.
— Почему?
— Потому что возмущен Никиными стихами.
— Что за стихи? — осведомился великий князь.
— И ныне бравые солдаты кричат мне: «Колченогий дед!» — прочла вслух Мари.
Великий князь засмеялся.
— А у Ники, значит, военная жилка! — сказал он.
Великая княгиня уговорила мсье Рикара остаться. Занятия продолжились. Теперь Ники увлекся стихами Гюго и целыми днями твердил его строки:

Мы распеваем «у-лю-лю»,
Навеселе немного,
Не кланяемся королю
И в грош не ставим Бога!

Ему мало декламировать Гюго на уроках. И на прогулке, и за обедом и ужином, и на всех семейных собраниях только и слышен Никин голос:

Не кланяемся королю
И в грош не ставим Бога!

Семья привыкла, не обращает внимания. Но приехала тетушка, одна из великих княгинь. У той глаза на лоб полезли.
— Кто его выучил этим стихам? — испугалась она.
— Мсье Рикар.
— Ах, Санни, — воскликнула она, — да ведь он же бунтовщик! Гоните его в шею!
Мсье Рикара прогнали в шею в тот же день.
Мари вне себя от возмущения. Она улучила момент, когда они с Ники зашли в красивый парковый домик. Это «Павильон Роз», построенный императрицей Марией Федоровной в честь победы августейшего сына своего Александра над Наполеоном. На домик Мари и глазом не ведет.
— Как вам не стыдно, Ники! Почему вы не заступились за Рикара?
— Потому что меня никто бы не послушал.
— А зачем вы читали эти стихи?
— Потому что мне нравится не кланяться королю и вообще всем королям.
— А

ПОСЛЕСЛОВИЕ
О потомках и близких великого князя
Николая Константиновича


В 1925 году глава императорского Романовского дома в изгнании великий князь Кирилл Владимирович удостоил потомков великого князя Николая Константиновича титула князей Искандер-Романовых. Отныне княжеский титул принадлежал Талиному отцу Александру, брату Кириллу и ей самой. Таля, таким образом, стала княжной Искандер-Романовой.
Кирилл Искандер умер в 1992 году. Брат и сестра не ладили с детства и в дальнейшем отношений никогда не поддерживали.
Талина мать, Ольга Иосифовна Роговская, была полькой, происходила из мелкого шляхетского рода. Она умерла в Москве в 1962 году. С мужем, Талиным отцом Александром, сгинувшим в эмиграции, она развелась и вышла замуж за Николая Андросова. Андросов умер в 1936 году.
Несколько слов о старшем поколении.
Князь Александр Искандер-Романов, младший сын великого князя Николая Константиновича и Надеж¬-ды Александровны фон Дрейер, родился в Ташкенте в 1889 году. В гражданскую войну он воевал в армии
Врангеля, сражался в Крыму и был удостоен награды за отвагу. С остатками армии князь Александр уплыл в Галлиполи и через некоторое время перебрался во Францию. В 1920 году он приехал в Грецию погостить у тетки своей и крестной, вдовствующей королевы Ольги Греческой.
Денежной помощи князь Александр так никогда ни от кого и не принял. На жизнь он зарабатывал, как мог. Шоферил, был ночным сторожем, поваром, потом работал в газете, ездил по Европе в качестве репортера. В 1930 году он вторично женился. Жену его звали Натальей Константиновной Ханыковой. Умерла она в городе Грасс в 1957 году, а сам князь — в Ницце, в 1982-м.
Старший брат Александра Артемий увлекся антропософией и мистико-религиозными идеями Елены Блаватской. Потом, однако, он примкнул к большевикам, принял самое непосредственное участие в терроре, арестовывал, сажал, расстреливал. Умер он в Ташкенте в 1919 году от тифа.
Александра Демидова умерла от чахотки в 1894 году.
Внебрачным детям ее от великого князя Николая — сыну Николаю и дочери Ольге — государь император Александр III пожаловал наследное дворянство. Высочайшим указом именовались они Волынскими, по любимому полку их отца.
Дочь Демидовой Ольга сошла с ума. Умерла она в 1910 году.
Сын Николай, офицер, умер в 1913 году, как и мать, от чахотки.
Второй муж Демидовой, усыновивший детей ее, граф Павел Феликсович Сумароков-Эльстон, приходился двоюродным братом знаменитому князю Феликсу Юсупову. Умер Павел Феликсович в Ницце в 1938 году.
Теперь о прочих лицах нашей истории.
«Казачка Дашка», Дарья Елисеевна Часовитина, вы¬шла замуж и уехала в Москву. Где и когда умерла она, неизвестно. Зато известна судьба троих детей ее от великого князя Николая.
Старший сын Станислав сгинул в ташкентском за¬стенке во время большевистского террора в 1919 году. По-видимому, он был расстрелян.
Младший, Николай, воевал в Красной армии. Умер он в 1922 году, приехав в отпуск к матери. Причина смерти — то ли передозировка наркотика, то ли случайное удушье.
Дочь Даша после смерти отца бросила музыку. По окончании гражданской войны Даша к ней так и не вернулась. Одно время она продавала книги, потом переехала в Москву, работала машинисткой в разных трестах и комитетах, наконец стала секретарем Мариэтты Шагинян.
Даша, как и единокровный брат ее Артемий, увлеклась теориями Блаватской, примкнула к кружку последователя Блаватской, философа-мистика Рудольфа Штейнера. Умерла она в Москве в 1962 году.
Валерия Хмельницкая с тех пор, как в 1901 году
увезли ее из Тифлиса, пропала без вести.
Корнет Николай Савин, бежав из сибирской ссылки, жил в разных странах, имел множество приключений. Американская журналистка Стелла Бенсон оставила нам его жизнеописание. В тридцатых годах Савин скончал свои бурные дни. Умер он в гонконгской богадельне.