Содержание



Глава 1. Другая Россия 5
Верста свободы 5
Подозрительная личность 14
Между Москвой и столицей 26
Глава 2. Марина Литвинович: молодая
женщина, склонившаяся над картой 30
Информационные угрозы 30
Перечень поражений 44
Помоги нам 52
Глава 3. Виссарион Асеев: мужчина
за столиком справа 61
Признаки удачи 73
Где ваши враги 78
Глава 4. Анатолий Ермолин: мужчина
с детской улыбкой 85
Уроки республики 100
Депутат парламента 110
Глава 5. Мария Гайдар: молодая женщина
в красивом платье 117
Восторг 117
Страх 123
Тоска 131
Глава 6. Илья Яшин: молодой человек
в твидовом пиджаке 136
Русская песня 143
Песья кровь 151
Глава 7. Сергей Удальцов: молодой человек
в кожаном пиджаке 155
Марш на Москву 163
Приходи на пленум 171
Глава 8. Максим Громов: человек, который
курит, но не выбрасывает окурки, а кладет
в карман 175
Портрет президента 181
Особо опасный преступник 188
Глава 9. Наталья Морарь: красивая шатенка
с карими глазами 198
Мысли изгнанника 204
Возвращение 217
Глава 10. Виктор Шендерович: человек,
который смеется и размахивает руками
от того, что ему грустно 223
Крошка Цахес 229
Заложница 238
Глава 11. Андрей Илларионов: человек,
который смотрит на всех как бы немного
со стороны 245
Советник президента 250
Предел гибкости 260
Глава 12. Гарри Каспаров: человек, которого
недостает 263
Интервью для потомков 268
Игровые возможности 275
Эпилог. На Марш 280

Глава 1
ДРУГАЯ РОССИЯ


Верста свободы

Ночь накануне 24 ноября 2007 года я провел безмятежно. Без сомнений, без тревожных видений полудремы, без снотворных таблеток и успокоительных капель. По звонку, вернее даже, по предваряющему звонок щелчку будильника,
я легко поднялся, выскоблил щеки новеньким «жилетом» и вместо душа, благо дело было на даче, вывалялся в снегу. За окном еще не рассветало. Дети спали.
Пока я наливал себе в чашку бурый, как дизельное топливо, кофе и сгружал в тарелку фолкнеровскую яичницу с ветчиной, позвонила девушка, заменяющая у нас в газете начальника отдела политики:
— Валерий, вы сегодня пойдете на Марш Несогласных?
— Коне-е-ечно! Какой же Марш Несогласных да без меня!
— И завтра в Петербург на Марш Несогласных тоже поедете?
— Обязательно, Аня!
— И в милицию опять попадете?
— Этого я обещать не могу. А надо? — Легкое
и приятное предмаршевое волнение заставляло меня в разговоре с начальницей бравировать фрондерством, и начальница злилась.
— Зачем, зачем вы вечно все усложняете?
Выглядеть разумным и скромным было уже поздно, и я ответил:
— Вы мне за это платите.
Я оделся в два свитера, двое теплых носков, пуховую куртку, шерстяную афганскую шапку пакуль, привезенную из города Мазари-Шарифа в год, когда американцы входили в Афганистан, и ботинки на толстой подошве, которые когда-то были Todd’s, а теперь превратились в бесформенные кожаные пузыри и избежали мусорного бака только ввиду их удивительной прочности. Еще я рассовал по карманам две пары перчаток. Когда часто ходишь на митинги, привыкаешь одеваться тепло.
На дороге все машины ехали мне навстречу, за город. Моя полоса была пуста. Я курил за рулем, слушал на полную громкость музыку, и это сочетание музыки, табачного дыма и скорости — веселило. Центр Москвы, как обычно в субботу утром, был пуст, если не считать армейских грузовиков
и тюремных автозаков, расставленных на Садовом кольце, и на Бульварном, и в соединяющих их переулках. «Когда закончится нефть и наш президент умрет», — пела что есть духу в моей магнитоле группа ДДТ. Не только машин, но и людей не было никого, если не считать людьми бойцов ОМОН, прятавшихся пока в своих автобусах
с затемненными стеклами, и солдат, оцеплявших квартал за кварталом, мерзнувших в оцеплении, но не имевших приказа ни погреться, ни попрыгать на месте, ни даже вытереть из-под синих носов сопли.
— Эка вас опять понагнали, — присвистнул я, проезжая мимо в теплой машине, с чувством отчетливого по отношению к солдатам превосходства, каковое, впрочем, на Марше нивелируется одним ударом дубинки.
До Марша оставалось часа два. Но прежде чем Марш начнется, мне предстояло еще встретиться в кафе «Шоколадница» на Сретенке с членами политсовета «Объединенного гражданского фронта» Мариной Литвинович и Денисом Билуновым: обменяться секретными номерами телефонов, которые куплены накануне, никогда не использовались и, стало быть, не прослушиваются, договориться, как вечером поедем в Питер, но главное, мне кажется, — продлить хоть на час это трепетное предвкушение Марша, который, едва начавшись, скорее всего, разочарует малочисленностью, вялостью и всеобщим «кто в лес, кто по дрова».
Кроме нас, в кафе было еще четверо: двое молодых людей работали корреспондентами не то голландского, не то датского телевидения, крепкий улыбающийся мужчина за нашим столом работал Марининым охранником, крепкий мрачный мужчина в дальнем углу работал Марининым хвостом. Охранник рассказывал анекдоты, хвост смотрел в книгу и делал вид, будто умеет читать, корреспонденты говорили Денису Билунову на ломанном русском:
— Ми хотэйт снять один день из вашей жизнь. Ви наш герой. Whatever happens, ми будем просийт вас останавливайтс и комментировайт.
Денис улыбался. Забавно было представлять себе, как пятеро омоновцев потащат Дениса в автозак, заломав руки, а датские корреспонденты в этот момент попросят его остановиться и прокомментировать происходящее.
Когда кончились сэндвичи с ветчиной, мы вышли на улицу. Приставленный к нам шпион, вместо того чтобы расплатиться, показал официантке служебное удостоверение. Марине пришла эсэмэска, что все подземные переходы через Садовое кольцо закрыты под предлогом внезапно начавшегося ремонта. Мы шагали по солнечным и пустым переулкам. В Костянском переулке или в Даевом датские журналисты посреди «мерседесов» и «лексусов» разыскали проржавевший,
с разбитым лобовым стеклом советских еще времен автомобиль «победа» и просили Дениса записать первый комментарий на фоне этой машины. Им, видимо, казалось, что в фильме Москва должна выглядеть как Гавана, на которую в довершенье всех тоталитарных бед сошел ледник.
Широкий проспект Сахарова был перегорожен с обеих сторон тройным милицейским кордоном. Несколько тысяч человек, пришедших на Марш, долженствовали просочиться сквозь оцепление через пять или шесть рамок металлоискателей. Образовалась очередь, стоять в которой было довольно неприятно: по давно сложившейся традиции на все оппозиционные митинги власти пригоняют сотни по две бездомных, дабы показать, из какого пьяного сброда состоят противники Путина. Бездомные же за участие в политической жизни страны требуют водки и не требуют, чтобы им разрешили помыться.
Стоя в этой толпе, складывавшейся из интеллигенции, студентов и клошаров, я рассказывал друзьям байку про то, как давеча один оппозиционный политик, собираясь баллотироваться
в президенты, ходил к одному известному банкиру просить денег на предвыборную кампанию. Встреча происходила в ресторане. Банкир ел устрицы. Едва политик вошел, банкир, выковыривая финдеклер из раковины, сказал ему: «Так, значит, ты хочешь в президенты? А ты хорошо подумал? А ты подумал, что жену твою Таню и сына твоего Вадика завтра украдут, и ты их никогда не найдешь?» Политик стушевался. Покрылся красными пятнами, пробормотал что-то, раскланялся и ушел. И едва он ушел, банкир сказал оставшимся за столом посредникам в этих переговорах между политикой и бизнесом: «А что? Он просит двадцать миллионов моих, между прочим, денег. Могу я узнать, зассыт ли он при первом же наезде?»
Друзья смеялись байке. Очередь подвигалась медленно. В толпе, стараясь не пропустить ни одного лица, планомерно, как пахарь распахивает поле, ходили оперативные сотрудники ФСБ с видеокамерами. Не сговариваясь, мы с Мариной обратились к одному из них:
— Можно привет передать?
— Можно. — Оперативник навел на нас камеру.
— Приве-ет! — закричали мы, размахивая руками и улыбаясь, как провинциальные школьники, приехавшие на экскурсию в Кремль и нечаянно попавшие под объективы центрального телевидения.
Митинг был, разумеется, скучным. Лидеры различных лилипутских оппозиционных партий больше заботились не о том, чтобы увлечь толпу пламенными речами, а о том, чтобы времени на выступления лидерам каждой партии отводилось поровну, чтобы партийные флаги в толпе не перемешивались и чтобы никто не дай бог не подумал, будто где-то там на мостовой одетый в пиджак и галстук активист либеральной партии СПС обнимается с одетой в кожаную косуху активисткой национал-большевиков Лимонова, а сине-белый либеральный флаг над их головами ластится к черно-белому лимоновскому молоту и серпу.
— Не могу видеть серпы и молоты, — сетовал лидер либералов Борис Немцов, взбираясь в кузов грузовичка, служивший импровизированной трибуной. — Они моих родственников убивали в Гражданскую.
Толпа стояла безучастно. Выступления ораторов то и дело заглушались специальной машиной, про которую Немцов говорил, что она называется резонатором Гельмгольца. Резонатор был установлен в соседнем переулке и завывал так, будто город вот-вот подвергнется бомбардировке. Внутри резонатора сидели сотрудники ФСБ, и непонятно было, как у них-то самих не лопаются уши от воя, который производила вверенная им техника.
Интересно было только таджикским гастарбайтерам, которые строили на проспекте Сахарова новый многоэтажный дом. Они побросали инструменты и наблюдали митинг со строительных лесов. Интересным было только выступление молодой активистки СПС Маши Гайдар. Она возмущалась царящим в стране беззаконием и обещала президенту Путину, что его-то, дай срок, будут судить по закону и с полным соблюдением гражданских прав.
— Уже сейчас, — кричала Маша, — я могу зачитать вам, господин президент, ваши права. Вы имеете право хранить молчание. Вы имеете право на один телефонный звонок. Вы имеете право на адвоката…
В конце митинга с кузова грузовичка огласили резолюцию. Дело было накануне парламентских выборов и за три месяца до выборов президентских. В резолюции говорилось, что если выборы пройдут несвободно, если все партии не получат равного доступа к телеэфиру, если не все кандидаты в президенты будут зарегистрированы, если произойдут все эти нарушения конституции, которые к тому времени и так уже очевидно произошли, то несогласные станут протестовать. Предполагалось, что лидеры митинга теперь отнесут эту резолюцию в Центральную избирательную комиссию, а толпа разойдется по домам. Митинг на проспекте Сахарова был разрешен властями. Шествие после митинга разрешено не было. Но надо ли врать, будто стоявшие в кузове грузовичка лидеры коалиции «Другая Россия» Гарри Каспаров и Эдуард Лимонов действительно собирались сейчас пойти в ЦИК вдвоем и не надеялись, что толпа увяжется за ними? Врать не надо. Надеялись.
Каспаров и Лимонов спустились на мостовую. В окружении охранников и соратников пошли
в сторону метро. Толпа подалась следом. Какое-то время мы двигались по оцепленному милицией коридору, но, шагая в начале колонны, чувствовали вес и силу толпы у себя за спинами.
— Идем! Идем! Мы идем! — говорил лидер московского «Объединенного гражданского фронта» Александр Рыклин.
— Идут! Идут! Они идут! — испуганно пищали милицейские рации.
Мы вышли на Садовое кольцо. Шагали пока еще по тротуару, но все быстрее. Чтобы получше нас контролировать, какой-то милицейский начальник велел перекрыть на Садовом кольце движение, и это была ошибка. Машины помешали бы нам прорваться, а теперь за выстроившимся вдоль тротуара милицейским оцеплением не было ничего, кроме пустой улицы. Быстрее! Почти бегом! Взявшись за руки! «Нам нужна другая Россия!» — крикнул кто-то в толпе. Толпа подхватила, и по гулу голосов мы, не оборачиваясь, поняли, сколько нас. Сколько нас! Над нашими головами взмыли свернутые было транспаранты и флаги. «Нам нужна другая Россия!» Быстрее! Почти бегом! Взявшись за руки! «Рвем кордон! — крикнул за моей спиной кто-то понимающий, что толпой можно управлять, если твои приказания не противоречат ее смутной рокочущей воле. — Рвем кордон!»
Мы обернулись лицом к теснившим нас милиционерам, и это их оцепление, эта их отработанная на тренировках техника сдерживания толпы, эта их сплошная стена из щитов, эти их руки
в замок — все это лопнуло, как гнилая нитка. Толпа выплеснулась на проезжую часть Садового кольца. Шедшие за нами люди перенесли нас через дорогу, как река несет щепку. Мы вошли на Мясницкую. Она была пуста. Только в дальнем ее конце маячил омоновский кордон, усиленный тяжелой техникой. Но до кордона у нас было метров восемьсот или даже целая верста свободы. И если не пройти эту версту под развернутыми флагами и с гордо поднятой головой, то грош нам цена.
Мы шли и улыбались. Люди, перепугавшиеся в 99-м году взрывов в московских домах, выбравшие порядок в ущерб свободе, сами просившие над собой твердой власти и считавшие Путина необходимым для страны российским Пиночетом. Попустившие вторую чеченскую войну, потому что не хватало мозгов вообразить себе мир. Разрешившие власти отнять у нас свободное телевидение, потому что владелец его был несимпатичным человеком. Согласившиеся, после того как захвачен был террористами театральный центр на Дубровке, что нельзя давать врагам слово и показывать контртеррористические операции в прямом эфире. Привыкшие всюду видеть врагов и сами причисленные к врагам. Мы шли и улыбались. Не хотелось даже курить на ходу, как не хочется курить в горах или на море. Хотелось дышать.
Время от времени из глубины Мясницкой направлялось нам навстречу подразделение ОМОНа. Офицер выстраивал бойцов поперек улицы, но бойцы не останавливали нас. Пропускали, расступались. И только если бабушки били бойцов по каскам легкими пластмассовыми древками от знамен, бойцы отнимали у бабушек древки. Я не сразу понял, что пропускавшие голову нашей колонны омоновские цепи не то чтобы ослушивались приказа, а смыкались за нашими спинами, отрубая от нашего шествия по кусочку хвост и постепенно лишая нас подпиравшей сзади силы.
К тому времени, как мы прошли Мясницкую, инерция нашего движения иссякла. Кордон, перегораживавший улицу в конце, выглядел настолько плотным и решительным, что ясно было: сейчас нас начнут бить. Шагавший рядом со мной лидер молодежного крыла партии «Яблоко» Илья Яшин пытался свернуть толпу в переулок и увести от омоновских дубинок, но куда там.
Илья даже забрался на крышу припаркованного у тротуара автомобиля и стал кричать людям, чтобы заворачивали, заворачивали, но никто его не слушал. Эта попытка избежать столкновения обернулась только тем, что в вечерних новостях на государственном телевидении из всего Марша Несогласных показали, кроме пьяных бездомных, одного Илью Яшина, топтавшего чужой автомобиль и наглядно демонстрировавшего, какие вандалы все эти противники действующей власти.
Деваться нам было некуда. Мы подошли вплотную к цепи ОМОНа. Дюжие бойцы в касках рассекли нашу толпу, как и положено по их военной науке, на сектора, принялись бить дубинками
и заталкивать в тюремные автозаки. Я видел, как задерживали Каспарова. С него слетела шапка. Толпа дважды отбивала его, но не смогла отбить. Лимонов куда-то пропал. Илья Яшин, которому
я позвонил спросить, где он, отвечал: «Где я могу быть? Сижу в омоновском автобусе». Журналистов в общем не трогали, если только те не подворачивались под горячую руку. Но чтобы боец ОМОН считал тебя журналистом, надо было носить особый флуоресцентный жилет. А я на заседании Общественной палаты, когда обсуждался закон о введении в обиход этих жилетов, долженствовавших выделить журналистов из толпы во время массовых волнений, от жилета отказался. Я сказал, что евреям в Третьем Рейхе желтые звезды на одежду нашивали тоже для их же безопасности, а кончилось газовыми камерами. Теперь носить журналистский защитительный жилет мне было западло, и я, честно говоря, жалел об этом.
Когда толпу теснили и рассекали, я оказался в одном секторе с Машей Гайдар. Она была в хорошенькой шубке, в модных сапожках, хрупкая и красивая. В ожидании ареста мне нечем было заняться, кроме проявлений рыцарственности. Я взял Машу под локоть, стараясь зашить от толчков и ударов. Омоновский полковник, голубоглазая бестия, из тех, что идут в милицию ради удовольствия доставлять другим людям боль, когда кровавая жатва его отряда дошла до нас, крикнул вдруг: «Этих не трогать!», видимо, посчитав нас случайно оказавшейся на улице влюбленной парочкой. Так я узнал, что влюбленных при разгоне Маршей не трогают.
Мы остались на улице. Из отъезжавших от тротуара автозаков слышались глухие удары и крики. Маша стучала кулаками в железные борта грузовиков:
— Перестаньте бить! Перестаньте бить людей, сволочи!

Подозрительная личность

Остаток дня мы провели с Машей, разъезжая по городу. Как только Марш был разогнан, мы вместе с тридцатью активистами, избежавшими ареста, добрались на метро до Центральной из¬бирательной комиссии с целью все же передать резолюцию митинга. Там Маша предъявила удостоверение кандидата в депутаты, ее пропустили через оцепление, но, пропустив, немедленно затащили в автозак, увезли от ЦИКа подальше
и выпустили на улице Полянка. Маша звонила, говорила, что сидит в кафе, просила за нею приехать. Полчаса спустя в кафе посредством коньяка я пытался как-то унять Машино возмущение полицейским произволом.
— Они не имеют права задерживать кандидата в депутаты иначе как с санкции генерального прокурора! — говорила Маша.
— Не имеют, — кивал я, потягивая из чашки чай «Молочный улун», немного подстывший и действительно отдающий молоком. — Но задерживают.
В кафе было людно. Четверо молодых женщин за соседним столиком галдели о шмотках, о деньгах, о работе, о любовниках, о детях, о театре, даже иногда о книгах. Но им не было дела ни до нас, ни до демократии, ни до Марша. Официант непонятного пола склонялся над нами и говорил: «Попробуйте чизкейк».
Потом мы ездили по отделениям милиции, где тем временем следователи допрашивали Каспарова и других наших товарищей. Потом ездили в суды, где задержанных судили. Теоретически процессы считались открытыми, но попасть в суд было нельзя: на входе стоял милицейский кордон, никого внутрь не пускавший и огораживавший перед входом в суд небольшую площадку на тротуаре. Из здания Басманного суда четверо приставов вынесли и на эту площадку положили человека без сознания. Мы кричали, чтобы приставы вызвали скорую. Скорая долго не приезжала.
Ближе к полуночи мы расстались. Я высадил Машу на залитой огнями и спешившей по веселым субботним делам Тверской улице, бросил машину в переулке у ресторанчика, где гудела азербайджанская свадьба, и пошел в метро. В подземном переходе, который ведет к Ленинградскому вокзалу, прямо на полу сидела нищенка и держала на руках кулек из одеяла, в котором предполагался младенец. Никто не подавал ей.
Москвичи уверены, что нищие — это мафия, которую контролируют кавказцы и облагает данью милиция. Точно так же, как про участников Маршей Несогласных думают, будто мы экстремисты, которых финансирует и направляет американское ЦРУ. А про Владимира Путина — будто он отец нации и навел в стране порядок. И переубедить никого нельзя. Женщина кормила кулек грудью, а я прошел мимо, ни рубля не подав кульку.
На перроне было тесно и грустно. Тут и там иностранные туристы, особенно японцы, сложив свои чемоданы в огромные кучи, дисциплинированно ждали какой-то команды. Громкоговоритель в промежутках между объявлениями об отправлении поездов увещевал: «Граждане пассажиры, при обнаружении подозрительных личностей немедленно сообщайте сотруднику милиции…» Как выглядят подозрительные личности, громкоговоритель не уточнял, полагая достаточным знать, как выглядит сотрудник милиции.
При входе на платформу дежурил вооруженный патруль. Сержант повертел в руках мой билет и нехотя пропустил меня к поезду. Громкоговоритель над головой, напомнив гражданам пассажирам, чтобы «во избежание террористических актов» были бдительны, тут же заиграл бравурный марш, почти гимн Москвы, в тексте которого рифмовались «купола» с «колоколами», «золото икон» с «летописью времен», каковая тавтологическая летопись, в свою очередь, рифмовалась
с «прейскурантом цен», красовавшимся на двери маленького кафе в начале платформы.
Я подошел к своему вагону и протянул билет проводнице. Молодая женщина взяла его, как берут в руки телеграмму о смерти близкого родственника. Глаза ее забегали, руки задрожали, и губы прошептали милиционеру, стоявшему поодаль:
—    Это он.
—    Это я, — подтвердил я. — А что?
—    Здравствуйте, мне нужно задать вам несколько вопросов, — подоспел милиционер, козырнул и представился.
—    На каком основании вопросы?
—    Вот, факс, — милиционер протянул мне плохо пропечатавшийся листок. — Из ФСБ.
На скрученном в рулончик куске факсовой бумаги значилось: «Проверить гражданина Панюшкина В В купившего билет на поезд номер такой-то вагон такой-то место такое-то в связи
с исполнением закона такого-то о противодействии экстремистской деятельности». Знаков препинания не было. Я ли купил билет в связи с исполнением закона, или в связи с исполнением закона меня следовало проверить, — понять было нельзя. Внизу листка, там, где должна была стоять подпись должностного лица, направившего это предписание в вокзальное отделение милиции, был только наискось оборванный край.
—    И как же вы будете проверять? — поинтересовался я у милиционера.
—    Давайте отойдем в сторонку. Несколько вопросов. Недолго.
Мы отошли. Милиционер спросил, где я живу, где работаю, куда и с какой целью еду, не состою ли в какой-нибудь экстремистской организации. Я ответил, что живу по адресу такому-то, работаю
в газете «Ведомости», еду в Санкт-Петербург писать про Марш Несогласных и ни в какой экстремистской организации не состою. Пока я исправлял в милицейском протоколе орфографические ошибки, подтверждал, что «с моих слов записано верно» и расписывался, милиционер сказал доверительно:
— Это вас, наверное, из-за газеты проверяют. Наверное, в какой-то не такой газете работаете.
Я кивнул. На самом деле, я прекрасно знал, почему меня проверяют. Эти проверки начались с 14 апреля 2007 года, когда я имел неосторожность во время очередного Марша Несогласных в Москве попасть в милицию. Марш тогда начинался на Пушкинской площади. У участников Марша не было в руках никаких плакатов или флагов, были только розы. По закону нас нельзя было считать демонстрантами, а можно было считать просто гражданами, прогуливавшимися по центральной улице города с цветами в руках. Мы ничего не выкрикивали. Но бойцы воронежского ОМОН (нарочно привезенные из провинции, чтобы во время разгона кипела в них провинциальная ненависть к столичным хорошо одетым людям) преградили нам путь.
Как только Каспаров попытался объяснить бойцам, что нельзя запрещать людям просто идти по улице, бойцы скрутили его, и всех, кто шел
с ним рядом, и меня в том числе. Нас долго держали в автобусе, но, правда, в тот раз не били. Даже когда один из наших товарищей, выдавил стекло, выпрыгнул на улицу и бежал. Офицер ОМОН тогда зашел в автобус, пожурил нас за выдавленное стекло, сказал: «Нам же на этом автобусе обратно в Воронеж ехать. Мы же замерзнем». А потом пожаловался нам, что омоновцам мало платят,
и разрешил выйти покурить. В отделении милиции начальник, пожилой майор, встретил нас радушно, по камерам рассаживать не стал, а предо¬ставил нам актовый зал. Каспарова же позвал к себе в кабинет и там в кабинете попросил разрешения с Каспаровым на память сфотографироваться.
Мы просидели в отделении пять часов, о нашем задержании составили протоколы, и с тех пор мое имя попало в негласный список подозрительных. Теперь всякий раз, когда я покупаю билет на самолет или поезд, информация о том, что я собрался куда-то ехать, попадает в спецслужбы, и ко мне в вагон подсылают милиционера. Настоящих лидеров «Другой России» задерживают в случае таких проверок надолго, стараются, чтобы они не успели на Марш или вообще отстали от поезда. А мне — просто напоминают, что Большой Брат, дескать, за мною следит. Я прекрасно знал это.
Но Солженицын в «Архипелаге ГУЛаг» велит кричать, когда тебя арестовывают. И я стал кричать: позвонил всем знакомым, рассказал, что меня задержали на вокзале. Через полчаса о моем пятиминутном задержании трубила радиостанция «Эхо Москвы», и я, совершенно этим обстоятельством удовлетворенный, собрался в вагон-ресторан ужинать. В купе, кроме меня, никого не было. На время своего отсутствия я попросил проводницу запереть дверь. Женщина смотрела на меня испуганно: в ее сознании я был опасным преступником, которого она сдала властям и которого власти отпустили, и вот я теперь еду у нее в вагоне, и бог знает какую учиню над нею месть. О презумпции невиновности она, вероятно, и не слыхи¬вала, зато о подозрительных личностях слышит постоянно.
Я шел по вагонам. Из титанов пахло угольным дымом. В коридорах стояли люди в домашней одежде и внимательно вглядывались в темные окна. За окнами вдоль железнодорожного полотна тянулась в основном помойка, которой, по меткому замечанию драматурга Гришковца, принято любоваться и про которую принято говорить с патриотическим чувством: «Какая красота!»
— Красота все-таки! — сказал мне, кивая в окно, мужчина в трусах и в майке, когда я проходил мимо.
Времени было полночь. За окнами царила пустота. Поезд проезжал по темному участку леса. Опушка утопала в мусоре, который пассажиры выбрасывают на ходу из окон. Виднелись только черные тени сосен, белая заснеженная земля да отравлявшие белизну снега кляксы пластиковых пакетов. И пахло жареным луком.
Вагоны-рестораны в отечественных поездах — известного свойства, и ужины в них тоже свойства известного. На закуску подают увенчанный красивой и накрепко замороженной розочкой из сливочного масла бутерброд с красной икрой либо язык с хреном, напоминающий войлочную стельку. На первое подают солянку или борщ
в горшочке, причем горшочки, подобающие этим яствам, друг от друга отличаются, тогда как сами яства — нисколько. На второе подают свиной эскалоп в кляре либо в кляре же осетровое филе со сложным гарниром. Смысл гарнира — в том, чтобы пассажир мог отличить мясо от рыбы, ибо на вкус их отличить никак нельзя. Но это и неважно: считается, что всякое блюдо радует, если закусывать им водку. Водка в поезде всегда подается «Синопская», но если заказать, например, водки «Русский стандарт», то заботливый бармен нальет «Синопской» из бутылки от «Русского стандарта». Чай в меню значится непременно индийский, даже после того, как правительство Индии отказалось купить у России подводную лодку, не сумевшую на испытаниях попасть никуда ни одной ракетой, и санэпидслужба России заявила в ответ, будто индийский чай сплошь заражен капровым жуком. Ничего, пьем и с жуком.
До самого закрытия, то есть, почитай, до Бологого, из прикрепленного под потолком телевизора поступает видеозапись патриотического концерта «Россия, вперед!». Деятели культуры на экране поют мужественную песню «Как упоительны в России вечера», известную в творческих кругах под уменьшительным названием «Какупа», либо же девичью — «Вдоль ночных дорог». Выглядят деятели культуры подобающе — они на высоких каблуках, в нижнем белье и практически без верхней одежды. Вклинивающаяся в концерт духоподъемная речь новоиспеченного отца нации любовно из записи вырезана видеопиратами. Одним словом,
в вагоне весело, свободных мест нет и принято подсаживаться за столики к совершенно незнакомым людям, знакомиться, врать о себе с три короба, говорить, будто ты инженер лифтового хозяйства, будто едешь в Петербург проектировать сверхзвуковой лифт в строящейся башне Газпрома
и будто последний отпуск провел, путешествуя то ли по монастырям Шаолиня, то ли по самым грязным барам Каракаса.
Я уже справился с языком, с солянкой, с сотнею граммов водки и готовился приступить ко второй сотне под бог знает что в кляре, когда к моему столику подошел седой и грузный мужчина лет пятидесяти.
— Разрешите? — мужчина кивнул на место напротив меня.
— Пожалуйста, — промычал я с полным ртом, сопровождая мычание пригласительным жестом.
— Сережа, — протянул руку мой новый знакомец.
— Валера, — пожал я руку.
Мы заказали водки. Тяжело облокотившись на стол и подпирая тяжелую голову тяжелыми кулаками, Сережа смотрел на меня тяжелым взглядом и задавал вопросы. Сколько мне лет, где работаю, женат ли, есть ли дети, и ходит ли в школу младшая девочка. Я отвечал не задумываясь, и после первого раунда вопросов Сережа поднял рюмку:
— Ну, давай выпьем за знакомство.
Я опрокинул рюмку, обратив только внимание, что попутчик мой из своей рюмки отхлебнул не больше половины. А он уже продолжал вопросы: зачем еду в Петербург, как связался с «несогласными», не американцам ли принадлежит моя газета, не американский ли шпион Гарри Каспаров.
— Ну, — сказал попутчик, наливая мне полную рюмку, а в свою рюмку подливая несколько капель, — давай, Валера, выпьем за Россию.
—  Давай, — я протянул через стол рюмку, чтобы чокнуться.
— И ты выпьешь? — попутчик посмотрел на меня, что называется, свинцовым взглядом, как смотрит иногда президент Путин на западных журналистов, ибо именно так учили его в КГБ смотреть на врагов.
Я выпил. Попутчик мой поставил непочатую рюмку на стол, тяжело вздохнул и проговорил:
—    А ведь мы тебя сейчас брать будем, Валера. Я полковник ФСБ Щеглов.
Я улыбнулся. Как в случайных знакомствах
с девушками всякая пьяная сволочь представляется кинорежиссерами или нефтяными магнатами, так в случайных знакомствах с мужчинами всякая пьяна сволочь представляется офицерами ФСБ. Это придает значительности. И я улыбнулся. Но Щеглов продолжал.
—    И ты думаешь, мы будем брать тебя за Марши Несогласных? Нет, Валера! Ошибаешься! Ты битцевский маньяк. Ты убил четверых девочек. Детей, Валера! Они дети были, а ты убил их!
У меня по спине побежал холодок. Историями про битцевского маньяка действительно на протяжении последних нескольких месяцев пестрели страницы желтых газет. Легко было предположить, что в пьяном сознании Щеглова (или как его там) перемешались все последнего времени мифологемы, властвующие умами россиян: патриотизм, ФСБ на страже Родины, американские шпионы, битцевский маньяк… Двинуть просто пьяной сволочи промеж ушей, допить водку, сунуть сто рублей официантке, чтобы не вызывала охрану, и пойти спать. Но предательский холодок бежал по спине, и кровь бросилась в голову,
и в висках стучало — от осознания беспроигрышной подлости, породившей в пьяном мозгу моего попутчика эту псевдоэфэсбэшную псевдоспецоперацию по моему задержанию.
И я, и все, кто участвует в Маршах Несогласных — мы готовились к репрессиям, мы часто
о них разговаривали, но представляли себе, что арестованы будем за несанкционированные митинги, за антиправительственные статьи, за публичную оппозиционность. И как же я не подумал? Битцевский маньяк! Молодые лимоновцы сидят же не за то, что расклеивали антиправительственные листовки или готовили Марши Несогласных. Сидят же, как миленькие, за распространение наркотиков, несмотря на то что наркотики подкинуты им оперативниками во время задержания. И даже их родители верят в причастность собственных детей к наркоторговле. Михаил Ходорковский сидит же не за то, что пошел в политику, а за отмывание денег. Манана Асламазян попала под следствие не за то, что руководила свободной школой журналистики, а за контрабанду.
Идиот! Ты надеялся подвергнуться репрессиям за свободолюбивые статейки? Хрен тебе! Что ты будешь делать, если подвергнешься репрессиям за хорошо срежиссированное в видеомонтажных ФСБ изнасилование малолетних? Каково тебе будет, когда ни друзья, ни родные дети, ни даже родная мать не поверит, что доказательства твоей виновности, приведенные в желтых газетах и телевизионной программе «Чистосердечное признание», — фуфло с первого до последнего слова?
Идея записать меня в битцевские маньяки была такой подлой, что я даже на секунду поверил, будто вокруг меня действительно происходит спецоперация, а человек, сидящий напротив меня, — действительно полковник ФСБ. Я сграбастал его за шиворот и притянул через стол к себе. Меня обдало смрадное дыхание. Изо рта Щеглова воняло гнилью, окурками и чесноком.
—    В глаза мне смотри! — крикнул я. — В глаза! Кто ты?
—    А-а-а! Испугался? — расплылся Щеглов
в пьяной улыбке.
—    В глаза! Кто ты? — я вспомнил фразу, которую кричала не желавшему представляться сотруднику ФСБ одна из матерей Беслана. — Кто твои отец и

Интервью с автором книги «12 несогласных» В. Панюшкиным

18.04.2009

Автор: Дмитрий Волчек
Источник: Ради Свобода

Текст цитируется по источнику: http://www.svobodanews.ru/content/transcript/1611492.html    Программу «Итоги недели» ведет Дмитрий Волчек. Принимает участие корреспондент Радио Свобода Елена Фанайлова. Дмитрий Волчек: В московском издательстве «Захаров» вышла книга известного журналиста Валерия Панюшкина «12 несогласных». Ее герои – председатель Объединенного гражданского фронта Гарри Каспаров, писатель Виктор Шендерович, молодые политики Мария Гайдар и Илья Яшин, активисты уличных протестов коммунист Сергей Удальцов и нацбол Максим Громов, бывший советник президента Владимира Путина Андрей Илларионов и политолог, главный редактор сайта «Правда Беслана» Марина Литвинович, офицер Анатолий Ермолин, журналист Наталья Морарь и правозащитник Виссарион Асеев. С автором книги «12 несогласных» Валерием Панюшкиным беседовала моя коллега Елена Фанайлова. Елена Фанайлова: Книга называется «12 несогласных». Это библейская аллюзия, например, или это аллюзия на «12 разгневанных мужчин» Сидни Люмета? Чему это ответ? Валерий Панюшкин: Это аллюзия на все, что угодно. Меня интересовала некоторая вариантивность аллюзий. Это евангелиевские аллюзии, это отсыл к поэме блока «Двенадцать», в конце концов, к фильму Никиты Михалкова. Елена Фанайлова: Понятно, что ваши герои от Гарри Каспарова и Андрея Илларионова до нацбола Макса Громова – это люди, которые протестуют против существующего политического строя, против существующего ныне в России режима или хода вещей, как угодно можно эти вещи называть. Вы ходили с ними на все «Марши несогласных». Конечно, в этом есть огромный адреналин, вызов человеческий. Мне хочется спросить вас: журналист Валерий Панюшкин, вам что, больше всех надо? Валерий Панюшкин: Мне не то, что больше всех надо, сама книжка устроена так, что в ней прослеживаются какие-то события, которые произошли с конкретными людьми и которые заставили этих людей выйти на площадь и получить дубинкой по голове. В большинстве событий, описываемых мною, я участвовал сам. Книжка называется «12 несогласных», а героев в книжке 11. Совершенно очевидно, что 12-м героем является автор и что многие из этих событий, участником которых автор является, становятся вполне серьезным для основанием для того, чтобы автор во всю эту историю. Как говорил Тиль Уленшпигель, «пепел Клааса стучит в мое сердце». Не знаю, стучит ли он в мое сердце больше, чем в сердца всех остальных, но в некоторой, значительной для меня степени стучит. Елена Фанайлова: 11 историй, чья история вам наиболее интересна? Валерий Панюшкин: Это мне очень сложно сказать. У меня все время меняется отношение к этому. Хотелось бы создать этакую энциклопедию русской жизни про молодого человека в городе, про рабочего на заводе, про банкира в банке, про пожилого человека, живущего в деревне. Довольно сложно сказать, какой именно из эпизодов бессмертной поэмы Гоголя «Мертвые души» является наиболее важным. Что для вас важнее – Плюшкин или Собакевич? Я, конечно, ни в коем случае не сравниваю себя с Николаем Васильевичем Гоголем, но это приблизительно такая же история. Просто временами со мной происходят истории, похожие на ту, которая про Илларионова, иногда похожая на ту, которая про Виссариона Асеева, иногда похожая на ту, которая про подполковника спецназа Анатолия Ермолина. И меня как раз интересовало то, что эти совершенно разные люди имеют достаточно оснований для того, чтобы оказаться на площади, для того, чтобы протестовать. И как раз меня то интересовало, что эти совершенно разные люди складывают некоторую панораму теперешней российской жизни, на мой взгляд. Елена Фанайлова: У меня вопрос, можно сказать, по технологии производства вашей книги. Там есть несколько совершенно замечательных эпизодов, например, когда Маша Гайдар и Илья Яшин висят под мостом с растяжкой «Верните народу выборы». Вы описываете их чувства, ощущения, там очень много воздуха, температуры и эмоций. Или, например, рассказ жены лидера Авангарда красной молодежи Сергея Удальцова Насти Удальцовой, когда она перед тем, как выходить за Сережу замуж, она идет к батюшке и думает, как она будет ему рассказывать всю свою жизнь. Ваши герои давали вам подробные интервью или это такая авторская реконструкция? Валерий Панюшкин: Эти люди, конечно, мне давали подборные интервью, я их, конечно, об этом спрашивал. Но я благодарен вам за этот вопрос, потому что это собственно самое интересное для меня в книге. Это, собственно говоря, попытка написать с одной стороны документальную книгу, с другой стороны позволяю себе залезать в душу своим персонажам, в мозг, в память, как это может позволить себе только романист. Елена Фанайлова: Вот аналогичный эпизод по яркости – это встреча Виссариона Асеева и Марины Литвинович, это поездка в Беслан и встреча с людьми, потерявшими своих детей во время трагических сентябрьских событий 2004 года. Как эта реконструкция происходила? Валерий Панюшкин: Это как раз очень простая история, я просто не рассказал, что тогда вместе с Мариной Литвинович в Беслан поехал и я тоже, и я видел все, что видела Марина Литвинович. Я видел все, кроме собственно последнего эпизода, когда отец погибшей девочки обнимет ее и говорит: «Помоги нам». Елена Фанайлова: Почему в книге нет Лимонова? Лимонов один из главных несогласных. То есть в книге есть Гарри Каспаров, но нет Эдуарда Лимонова. Валерий Панюшкин: Невозможно написать ничего про писателя Лимонова, чего не написал бы о себе сам писатель Лимонов. Елена Фанайлова: Последний вопрос к журналисту и писателю Панюшкину, автору книги «12 несогласных»: пойдете в следующий раз на «Марш несогласных»? Валерий Панюшкин: Я не знаю. Если будет ощущение энергии в этом – тогда да, если ощущения энергии не будет – то нет. Там же довольно неплохо это объясняет Виктор Шендерович, что на самом деле тебе очень не хочется идти на «Марш несогласных». Ты не молодой задорный лимоневец, а ты сорокалетний взрослый дядька, отец двоих детей, склонный к некоторому сибаритскому образу жизни. Тебе не хочется идти, ты идешь в том случае, если у тебя возникает ощущение, что ты не можешь не пойти, что тебе стыдно будет, если ты не пойдешь. Что все приличные люди пошли, а ты нет. Так вот если перед следующим маршем возникнет ощущение, что стыдно не пойти, то, я конечно, пойду. Если такого ощущения не возникнет, то тогда не пойду. Мне не хочется идти на «Марш несогласных». 

Валерий Панюшкин. "12 несогласных"

06.05.2009

Автор: Сева Чернозуб
Источник: "Контуры"

Бывает, что после прочтения книжка вдруг начинает казаться остро актуальной. Вот, к примеру – новое творение Валерия Панюшкина. Книга вышла в интересное время: режим без напряжения решил проблему преемственности власти, а единственная оппозиционная сила по имени Марш несогласных осталась закаленной, но малочисленной группой активистов с разрекламированным брендом. Пока несогласные пробуют новые тактики, а режим спешно тренирует антикризисный омон – нужно успеть отстраниться, оценить происходящее. Сборник несогласных рассказов Панюшкина попал в растущий список произведений об активизме. Сначала серьезная книга Захара Прилепина «Санькя», с художественно-психологическим взглядом на жизнь провинциального нацбола. Следом пошлая попытка Сергея Шаргунова расквитаться с активистским прошлым, которое он считает опасной болезнью и называет «Птичьим гриппом». Уделать политиков и писателей Прилепина и Шаргунова в написании интересной книжки про активизм?! Нет ничего проще, если за дело берется наипопулярнейший колумнист всех солидных изданий Валерий Панюшкин! Если сейчас вы захотели прочитать оду – ищите другие рецензии. Художественность книги убивают стандартные обороты и сравнения. Так скорее лепят спешную колонку, чем творят литературу. Надо быть хорошо замотивированным читателем, чтобы, увидев «фолкнеровскую яичницу» на первой странице, набраться мужества, как перед Маршем, и продолжить чтение. Забавна и кипящая фантазия, благодаря которой из факта распития чая каким-нибудь героем выдавливается несколько страниц драматического и поучительного гонева. Такой киношный прием, когда в игровую постановку для красоты и правдоподобности вставляют несколько кадров хроники, только наоборот. По сути, это конвейерная публицистическая белиберда. Написать о разрекламированных людях, пафосно выдать «секретную» и «закрытую» информацию с чужого застолья под видом особого знания. Большинство рассказов выдержано в жанре журналистских душещипательных «стори», с интонациями репортажа о детском приюте в далекой беспамперсной глуши. Да, еще хорошие женщины непременно делают что-то женственное, а хорошие мужчины, соответственно — мужественное. Если говорить серьезно и корректно, то в книге половина личностей, с реальной политикой не связанных и представляющих собой знатных индивидуалистов с выстроенным медийным образом. К примеру, о такой известной деятельнице как Маша Гайдар автор сказать ничего толкового не смог. Она знаменита лишь папиной фамилией, висением под мостом и хорошим выступлением на предвыборном Марше несогласных. Последнее, чем прославилась Мария Егоровна — опосредованный через Никиту Белых переход к дьяволу на должность менеджера по развитию сети общественных бань Кировской области. Господина Панюшкина пустота персонажа (и 19 страниц) так разозлила, что под конец он нарисовал Марию с большим букетом, стоящую перед камерами в ожидании освобожденного Каспарова и никак не поддающуюся на уговоры Литвинович зайти в подъезд. Панюшкин, как любой поверхностный автор, не смотрит в человека. Личность подменяет минибиография пионерского типа. Глубину заменяет пошлость грязненького носочка или другой бельевой мелочи. Вы знаете, почему Наташа Морарь стала гражданской активисткой и всемирно известной журналисткой? Потому что в лицее попросила закрыть форточку, а в университете завела лесбийский роман. А Наташина подруга и соратница Мария Гайдар с чего вдруг под мостом повисла знаете? Согласно учению Фрейда, опять же заглянем в детство: Маша в годы перестройки собирала спички, а однажды побегала в обычной больнице в поисках врача для бабушки. У Сергея Шаргунова описание ключевой детской травмы наследницы Гайдара было куда веселее. Кому адресована эта книга? Активисту ее читать незачем — ничего нового. Думающему человеку тоже — ничего интересного. Может быть интересно читать героям, может быть самому Панюшкину, может быть его поклонницам. Сторонний же человек, посмотрев на всю эту комсомольски восторженную журналистскую ерунду, вряд ли поймет, какого черта эти несогласные бегают своими маршами. А ведь для оппозиции главная задача политического «межсезонья» – понять, кто выходил на улицу и чего хотел, почему ушел и как его упросить выйти снова. Задача провести ревизию стратегии, тактик, дать возможности новым лидерам. Для перепуганных сводками новостей сторонников важно разглядеть в активистах что-то свое, что похожее, что может развеять сомнения и страх. Для сочувствующих важно найти в лидерах личностное содержание и надежду. Увы, книга Валерия Панюшкина, несмотря на кажущуюся актуальность, не дает ни одного ответа на важные вопросы. Она не дает даже предпосылок, не дает зацепок для обдумывания нынешней ситуации. «12 НЕсогласных» – большая субъективная запись в журнале, попытка продлить незабываемые эмоции лучших Маршей несогласных. Эти ощущения разбросаны маленькими кусками по всей книге, как звезды по космической пустоте. Так что если вам захочется вечерней пустоты — смело берите эту книгу. Легкое послевкусие гражданского пафоса наверняка полезно томящимся в кухонной ссылке. 

Книги на выходные

29.05.2009

Автор: Константин Мильчин
Источник: Ведомости. Пятница

12 коротких новелл о нынешних российских оппозиционерах. Среди героев — и Наталья Морарь, и Марина Литвинович, и Гарри Каспаров, и Виктор Шендерович. Валерий Панюшкин играет со стилями — так, например, если текст о бывшем «яблочнике» Илье Яшине написан по канонам «житий» пламенных революционеров, то рассказ про жизнь Сергея Удальцова из «Авангарда Красной Молодежи» больше похож на любовный роман. Новелла про нацбола Максима Громова снова напоминает житие, только уже, скорее, сказания о первых христианских мучениках. Истории мало похожи друг на друга, как мало похожи биографии героев: у каждого был свой путь в оппозицию. Панюшкин то пугает, то шутит, но назвать эту книгу поднимающей настроение сложно. Окружающая героев Панюшкина действительность чудовищна.

12 несогласных

19.06.2009

Автор: С.Г.
Источник: Заполярная Правда

Валерий Панюшкин — известный журналист, печатается в «Коммерсанте», «Ведомостях», журнале «The New Times». А ещё Панюшкин — автор нескольких книг, например, такой как «Михаил Ходорковский. Узник тишины». «12 несогласных» — его новая книга. Я прочла её за одну ночь, но дело тут не в том, что она интересная, захватывающая или у автора отличный слог. Обычные критерии оценки литературы к ней не подходят. Это не тот случай, когда говорят, что «о вкусах не спорят» или «не мой жанр». «12 несогласных» — тест для читателя, так же как, например, булгаковское «Собачье сердце».Герои книги — 12 участников «Марша несогласных». Они все разные, и разные причины выводят их на улицу с протестом, но именно протест их объединяет. Герои этой книги имеют свой взгляд на события в Беслане, их точка зрения о происходящем в стране не совпадает с тем, что говорят на Первом канале. К ним можно по–разному относиться: ненавидеть либералов и уважать коммунистов, восхищаться Шендеровичем и морщиться при фамилии Лимонов (и наоборот!). Но вот вопрос: лично ты согласен, что у всех этих людей, а также у твоего соседа, тёщи, волосатого подростка с твоего двора, могут быть свои мысли и право их произносить вслух? Ты можешь ударить человека за то, что он не разделяет твоих вкусов, не любит твоего кумира, говорит то, что ты считаешь глупостью. Тебе нужна хотя бы гипотетическая возможность быть несогласным со своим президентом и не сидеть за это в КПЗ? Почитай, иногда задать вопросы гораздо важнее, чем получить ответы.Цитата: «Идиот! Ты надеялся подвергнуться репрессиям за свободолюбивые статейки? Хрен тебе! Что ты будешь делать, если подвергнешься репрессиям за хорошо срежиссированное в видеомонтажных ФСБ изнасилование малолетних?». http://www.gazetazp.ru/2009/87/10/