Год издания: 2011
Кол-во страниц: 480
ISBN: 978-5-8159-1084-3
Серия : Книги для детей и их родителей
Жанр: Рассказы
Авонлея... Цветущий уголок, ставший родным для тысяч девочек со всего света!
Прогуляйтесь по ней: размеренность и суета живописно уживаются тут за каждым забором, выглядывают из-за каждой кружевной занавески. Не стесняйтесь, сверните в любую симпатичную калитку. Вас радушно встретят и за чашкой чая с домашним печеньем расскажут о чем судачит, чем дышит старая добрая Авонлея…
Любопытные истории из жизни соседей, друзей и знакомых Ани Ширли.
Lucy Maud Montgomery
CHRONICLES OF AVONLEA
FURTHER CHRONICLES OF AVONLEA
Перевод с английского М.Батищевой
Содержание
Книга первая
Как поторопили Людовика Спида 7
Старая Леди Ллойд 19
Каждый на своем языке 66
Маленькая Джосселин 95
Покорение Люсинды 109
Дочь Старика Шоу 125
Жених тети Оливии 140
Карантин в доме Александера Эйбрахама 159
Покупка Папочки Слоана 181
Ухаживание за Присси Стронг 192
Чудо в Кармоди 206
Конец ссоры 223
Книга вторая
Персидская кошка тети Синтии 241
Материализация Сесила Фенуика 256
Дочь своего отца 271
Малютка кузины Джейн 295
Ребенок-призрак 309
Брат-неудачник 323
Возвращение Эстер 336
Коричневая тетрадка мисс Эмили 346
Своеволие Сары 356
Сын своей матери 366
Воспитание Бетти 388
Самоотверженная 409
Дело совести Дэвида Белла 435
Всего лишь заурядный малый 449
Таннис из Равнин 459
Как поторопили Людовика Спида
Однажды субботним вечером, уютно устроившись на диванчике у окна в гостиной Теодоры Дикс, Аня Ширли мечтательно смотрела вдаль на сказочную звездную страну за холмами, окрашенными закатом. Последние две недели университетских каникул она гостила в Приюте Эха, где мистер и миссис Ирвинг проводили это лето, и часто заходила на старую ферму Диксов немного поболтать с Теодорой. В этот вечер они уже наговорились вволю, и теперь Аня с удовольствием предавалась построению одного из своих воздушных замков, прислонившись головой к оконной раме; ее серые глаза были словно тенистые озера в отблесках лунного света.
И тут она увидела Людовика Спида, шагающего к дому Диксов. Он был еще далеко, — дорожка, ведущая к крыльцу, была очень длинной, — но Людовика всегда можно было узнать, едва завидев его издали. В Центральном Графтоне не было второй такой высокой, чуть сутуловатой, мерно движущейся фигуры. В каждом ее изгибе так и ощущалась неповторимая индивидуальность Людовика.
Аня очнулась от своих фантазий, подумав, что было бы тактичнее удалиться. Людовик ухаживал за Теодорой. Все в Графтоне знали это, а если кто-то еще и оставался в неведении, то вовсе не потому, что не успел об этом узнать. Людовик ходил по этой самой дорожке в гости к Теодоре — всегда так же задумчиво и неторопливо — вот уже пятнадцать лет!
Когда Аня, юная и романтичная, поднялась, чтобы уйти, Теодора, немолодая и практичная, сказала с насмешливым огоньком в глазах:
— Ни к чему спешить, детка. Сядь и не убегай раньше времени. Ты увидела, что Людовик идет сюда по дорожке, и, наверное, решила, что будешь лишней. Вовсе не будешь. Людовику, пожалуй, даже нравится, когда присутствует кто-то третий, да и мне тоже. Это хоть как-то помогает разговориться. Когда человек заходит
к вам в гости регулярно, дважды в неделю, пятнадцать лет, порой бывает трудновато найти тему для беседы.
Теодора никогда не изображала притворного смущения в том, что касалось Людовика, и не избегала разговоров о нем и его продолжительном ухаживании. Казалось, оно даже забавляет ее.
Аня снова села, и вместе они смотрели, как Людовик приближается по дорожке, спокойно глядя вокруг — на сочную зелень клеверных лугов и голубые извивы реки в туманной долине.
Аня взглянула на безмятежное, с красивыми, словно выточенными чертами лицо Теодоры и попыталась вообразить, что чувствовала бы она сама, если бы сидела здесь, ожидая немолодого уже возлюбленного, которому требуется так много времени, чтобы на что-то решиться. Но даже ее воображение не справилось с этой задачей.
«Во всяком случае, — подумала она с некоторым раздражением, — если бы я хотела выйти за него замуж, то нашла бы способ поторопить его. Людовик Спид*! Чтобы такой человек носил подобную фамилию — да это просто обман, это ловушка!»
Вскоре Людовик подошел к дому, но так долго стоял на пороге в раздумье, неподвижно глядя на густые сплетения зеленых ветвей вишневого сада, что в конце концов Теодора пошла и открыла дверь, прежде чем он решил постучать. Войдя в гостиную, она состроила Ане смешную гримасу из-за его плеча.
Людовик приветливо улыбнулся Ане. Она нравилась ему и была единственной молоденькой девушкой среди его знакомых, поскольку он, как правило, избегал юных девушек, — в их обществе он чувствовал себя не в своей тарелке. Но присутствие Ани не вызывало у него ощущения неловкости. Ее обаяние помогало ей поладить
с самыми разными людьми, и, хотя Людовик и Теодора знали ее не слишком давно, оба смотрели на нее как на старого друга.
Людовик был высокий и немного неуклюжий, но неизменная безмятежность придавала его внешнему облику величественность, которую вряд ли могло бы придать что-либо другое. У него были длинные шелковистые темные усы и узенький клинышек вьющейся бородки — по моде, которая могла считаться странной в Графтоне, где мужчины ходили либо с гладко выбритыми подбородками, либо с полноценными бородами. В глубине его мечтательных и приветливых голубых глаз был намек на меланхолию.
Он сел в большое пухлое старинное кресло, принадлежавшее раньше отцу Теодоры. Людовик всегда сидел в этом кресле, и Аня утверждала, что кресло стало походить на него.
Разговор вскоре сделался довольно оживленным. Людовик был хорошим собеседником, если находился кто-то, кто мог его разговорить. Он много читал и часто удивлял Аню своими меткими замечаниями о людях
и событиях. Он также любил вести дискуссии на темы религии с Теодорой, которую не особенно волновали политика или процессы исторического развития, но которая живо интересовалась церковной доктриной и читала все, что только относилось к этому вопросу. Когда спокойное течение разговора превратилось в водоворот ожесточенного спора о христианском учении, Аня поняла, что теперь уже не нужна и что не хватать ее им уже не будет.
— Время для звезд и пожеланий доброй ночи, — сказала она и тихо ушла.
Но когда она отошла подальше, так что ее уже не было видно из окон дома, ей, чтобы отсмеяться, пришлось остановиться на зеленом лугу, усыпанном звездочками белых и золотых маргариток, где гулял напоенный ароматами ветер. Аня прислонилась к белой березе на краю луга и от души расхохоталась, что ей хотелось сделать каждый раз, когда она думала о Людовике
и Теодоре. Ей, исполненной горячего нетерпения юности, это ухаживание казалось весьма забавным. Людовик нравился ей, но в то же время не мог не раздражать.
— Милый большой простофиля! Ну как на него не досадовать! — сказала она вслух. — Не было еще на свете такого очаровательного глупца. Он совсем как тот аллигатор в старом стишке, который не хотел плыть вперед и не хотел лежать на воде, а все время то всплывал, то погружался.
Два дня спустя, когда Аня под вечер снова пришла
в дом Диксов побеседовать с Теодорой, речь зашла
о Людовике. Нежные пальцы Теодоры, трудолюбивейшей из женщин, страстно увлекающейся рукоделием, были заняты вывязыванием замысловатой кружевной салфетки. Аня сидела, откинувшись в маленьком кресле-качалке, сложив на коленях тонкие, изящные руки, и смотрела на Теодору. Без сомнения, Теодора с правильными чертами и большими спокойными глазами была очень красива. Когда она не улыбалась, вид у нее был чрезвычайно внушительный. Аня подумала, что
у Людовика эта красота, должно быть, вызывает благоговение.
— Неужели вы с Людовиком проговорили о христианском учении весь субботний вечер? — спросила она.
Теодора расплылась в улыбке.
— Да, и даже поссорились на этой почве. Я, во всяком случае, поссорилась с ним. Людовик ни с кем не может поссориться. Когда споришь с ним, кажется, что бьешь кулаками воздух. Терпеть не могу сражаться с человеком, который не отвечает ударом на удар.
— Теодора, — сказала Аня вкрадчиво, — я позволю себе проявить любопытство и дерзость. Можете осадить меня, если хотите. Почему вы с Людовиком не поженитесь?
Теодора добродушно рассмеялась.
— Я думаю, Аня, этот вопрос давно задают все, кто живет в Графтоне. Что ж, я ничуть не против выйти замуж за Людовика. Довольно откровенный ответ, не правда ли? Но не так-то просто выйти замуж за мужчину, если он тебя об этом не просит. А Людовик никогда не делал мне предложения.
— Он слишком робок? — продолжила расспросы Аня. Она была намерена разобраться в этом загадочном деле до конца, раз уж Теодора оказалась в подходящем расположении духа.
Теодора уронила рукоделие на колени и задумчиво взглянула в окно на зеленые склоны, залитые летним солнцем.
— Нет, не думаю, что дело в этом. Людовик не робок. Просто такой уж медлительный он уродился. Спиды все ужасно неторопливые. Они годами думают
о каком-нибудь деле, прежде чем решатся его осуществить. Иногда они до того привыкают думать о нем, что так и не могут пойти дальше мыслей — как старый Олдер Спид, который все твердил, что надо бы ему съездить в Англию, чтобы повидать брата, но так и не поехал, хотя не было ни малейшей причины не ехать. Они не ленивы, понимаешь, но не любят спешить.
— А Людовик — особо тяжелый случай спидизма, — предположила Аня.
— Вот именно. Он никогда в жизни не спешил.
К примеру, он вот уже шесть лет собирается покрасить свой дом — обсуждает со мной время от времени подробности, выбирает цвет, но дальше этого дело не идет. Он меня любит и намерен в будущем сделать мне предложение. Единственный вопрос: придет ли когда-нибудь это время?
— Почему вы его не поторопите? — нетерпеливо спросила Аня.
Теодора, снова рассмеявшись, вернулась к своему вязанью.
— Если Людовика можно поторопить, то это задача не для меня. Я слишком робкая. Звучит странно в устах женщины моего возраста, но это правда. Конечно, я знаю, что только так все Спиды и женились. Например, одна из моих кузин вышла замуж за брата Людовика. Не скажу, будто она напрямик предложила ему жениться на ней, но, должна признать, Аня, особой разницы между таким предложением и тем, что произошло на самом деле, не было. Я не смогла бы сделать ничего подобного. Однажды я, правда, попыталась. Когда осознала, что становлюсь зрелой и перезрелой и что все девушки моего возраста одна за другой выходят замуж, я попробовала намекнуть на это Людовику. Но слова застряли у меня в горле. А теперь меня это и не тревожит. Если я не сменю фамилию на Спид, пока не проявлю инициативу, то оставаться мне мисс Дикс до конца моих дней. Людовик не отдает себе отчета в том, что мы стареем. Он думает, что мы все еще легкомысленная молодежь и впереди у нас полно времени. Это ошибка всех Спидов. Они никак не могут понять, что они живы до тех пор, пока не умрут.
— Вы любите Людовика, да? — спросила Аня, заметив нотку настоящей горечи.
— Разумеется, — ответила Теодора чистосердечно. Она не считала нужным изображать смущение, говоря о таком очевидном факте. — Я очень высокого мнения
о Людовике. И ему, несомненно, нужен кто-то, кто позаботился бы о нем. Он совсем заброшен — даже выглядит обтрепанным. Ты сама могла это заметить. Эта его старая тетка за домом еще как-то следит, но о Людовике совсем не заботится. А он приближается теперь к тому возрасту, когда за мужчиной нужно ухаживать, нянчить его. Мне одиноко тут, а Людовику одиноко там, и все это кажется смешным, не правда ли? Я не удивляюсь, что мы — дежурная шутка в Графтоне. Видит Бог, я сама над этим не раз смеялась. Мне иногда кажется, что, если бы можно было заставить Людовика ревновать, это, возможно, подтолкнуло бы его
к действиям. Но я никогда не умела флиртовать, да если б и умела, то здесь все равно нет никого, с кем можно было бы флиртовать. Все в округе смотрят на меня как на законное достояние Людовика, так что никому бы и в голову не пришло за мной ухаживать.
— Теодора, — воскликнула Аня, — у меня есть план!
— Что же такое ты придумала? — удивилась Теодора.
И Аня рассказала ей. Сначала Теодора лишь смеялась и возражала, но в конце концов, хотя и не без сомнений, уступила под напором Аниного энтузиазма.
— Что ж, попытайся, — сказала она покорно. — Если Людовик рассердится и бросит меня, мне будет еще хуже, чем сейчас. Но волков бояться — в лес не ходить. А тут, как я полагаю, есть надежда на успех, если постараться. К тому же, должна признаться, я устала от его нерешительности.
Аня вернулась в Приют Эха, трепеща от восторга
и нетерпения. Она срочно отыскала Арнольда Шермана и рассказала ему, что от него требуется. Арнольд Шерман выслушал и рассмеялся. Он был пожилым вдовцом, близким другом Стивена Ирвинга, и приехал по его приглашению, чтобы провести часть лета с ним и его женой на острове Принца Эдуарда. Он был красив, как может быть красив зрелый мужчина, и все еще сохранил склонность к озорству и проделкам, так что довольно охотно согласился принять участие в заговоре. Его забавляла мысль о том, чтобы поторопить Людовика Спида, и он знал, что на Теодору Дикс можно положиться, — она справится со своей ролью. Комедия, которую предстояло разыграть, обещала быть далеко не скучной, независимо от того, каким окажется результат.
Первый акт начался после молитвенного собрания вечером следующего четверга. В ярком лунном свете выходившие из церкви люди могли ясно видеть все происходящее. Арнольд Шерман стоял на ступенях возле двери, а Людовик Спид, как он делал после каждого собрания, расположился чуть поодаль, прислонившись
к углу кладбищенской ограды. Мальчишки говорили, что за годы ухаживания за Теодорой он стер спиной всю краску с ограды в этом месте. Людовик не видел причины толкаться возле церковного крыльца. Теодора выйдет, как всегда, и он присоединится к ней, когда она будет проходить мимо него.
И вот что произошло. Теодора спустилась по ступеням, темный силуэт ее величественной фигуры был отчетливо виден в ярком свете горевшего на крыльце фонаря. Арнольд Шерман попросил позволения проводить ее домой. Она спокойно взяла его под руку,
и вдвоем они прошествовали мимо остолбеневшего Людовика, который стоял, растерянно глядя им вслед, словно не веря собственным глазам.
Несколько мгновений он, поникший, продолжал стоять у ограды, а затем решительно пустился в погоню за своей непостоянной дамой сердца и ее новым поклонником. Мальчишки толпой последовали за ним, ожидая волнующих событий, но были разочарованы. Людовик шагал крупным шагом по дороге, пока не нагнал Теодору и Арнольда Шермана, а затем с кротким видом пристроился к ним сзади.
Теодора едва ли получила большое удовольствие от этой прогулки домой, хотя Арнольд Шерман приложил все усилия, чтобы сделать разговор особенно увлекательным и оживленным. С тоской думала она о Людовике, чьи шаркающие шаги слышала за спиной. Ее пугала мысль, что она обошлась с ним слишком жестоко, но отступать было уже поздно, и, укрепив свою решимость тем соображением, что все это делается для блага самого Людовика, она беседовала с Арнольдом Шерманом так, словно никого другого на свете для нее в этот момент не существовало. Бедный покинутый Людовик, смиренно следуя за ней, слышал ее слова, и если бы Теодора знала, как горька была чаша, испитая им в те минуты, у нее никогда не хватило бы духу поднести эту чашу
к его устам, — сколь благой ни была конечная цель.
Когда она и Арнольд вошли в ворота ее фермы, Людовику пришлось остановиться. Незаметно бросив взгляд через плечо, Теодора увидела его, неподвижно стоящего на дороге, и видение этой одинокой фигуры не переставало затем мучить ее всю ночь. Если бы Аня не забежала к ней на следующий день и не поддержала ее решимость, Теодора, возможно, испортила бы все, смягчившись раньше времени.
Тем временем Людовик, даже не слыша улюлюканья и комментариев необыкновенно довольных мальчишек, неподвижно стоял на дороге, пока его соперник и Теодора не скрылись из вида под елями в том месте, где ведущая к ее дому дорожка спускалась в лощину. Затем Людовик круто повернулся и пошел домой, но не своей обычной неторопливой походкой, а стремительными, большими шагами, свидетельствовавшими о внутреннем смятении.
Он был озадачен. Если бы вдруг наступил конец света или спокойная, извилистая речка Графтон повернула вспять и потекла не с холма, а на холм, это удивило бы Людовика не больше, чем то, что произошло. Пятнадцать лет он провожал Теодору домой с молитвенных собраний, а теперь этот немолодой приезжий, в блестящем ореоле «жителя Штатов», преспокойно увел ее у него из-под носа. Нет, хуже! Самый жестокий удар, что Теодора пошла с ним по собственной воле; мало того, она явно получала удовольствие от его общества. Людовик почувствовал, как в его беспечной душе поднимается праведный гнев.
Добравшись до своих ворот, он остановился и погрузился в созерцание собственного дома, расположенного поодаль от дороги перед стоящими полукругом березами. Даже в лунном свете было ясно видно, как выцвела и облезла краска на стенах. Он стоял, думал о «роскошной резиденции в Бостоне», которая, по слухам, принадлежала Арнольду Шерману, и нервно потирал подбородок загорелыми пальцами. Потом он сжал кулак и с силой стукнул по воротному столбу.
«Пусть Теодора не думает, что может дать мне отставку таким вот образом, после пятнадцати лет знакомства, — пробормотал он. — Мне есть что сказать по этому поводу, какие бы тут ни появлялись Арнольды Шерманы. Нахальный щенок!»
На следующее утро Людовик отправился в Кармоди
и нанял Джошуа Пая, чтобы тот покрасил его дом, и в тот же вечер отправился в гости к Теодоре, хотя до субботы — обычного дня его визитов — было еще далеко.
Но Арнольд Шерман опередил его и уже сидел в его, Людовика, законном кресле. Людовику пришлось расположиться в плетеном кресле-качалке, где он и выглядел, и чувствовал себя абсолютно не на месте.
Если Теодора и ощущала неловкость такого положения, то не подавала вида и держалась великолепно. Никогда не выглядела она красивее, чем в этот вечер,
и Людовик заметил, что на ней одно из ее лучших шелковых платьев. Он с грустью спрашивал себя, был ли ожидаемый визит его соперника причиной, по которой она так нарядилась. Она никогда не надевала шелковых платьев к приходу самого Людовика. И хотя он всегда был самым кротким и незлобивым из людей, в этот вечер в его душе зарождались кровожадные чувства, пока он безмолвно сидел и слушал, как блистает в разговоре Арнольд Шерман.
— Видела бы ты, какие сердитые взгляды он бросал, — рассказывала на следующий день Теодора восхищенной Ане. — Может быть, это нехорошо с моей стороны, но я была по-настоящему рада. Я боялась, что он просто надуется и будет сидеть дома. Пока он приходит и дуется здесь, я спокойна. Но чувствует он себя, бедняга, прескверно, и меня мучают угрызения совести. Он попытался вчера пересидеть мистера Шермана, но это ему не удалось. Думаю, ты в жизни не видела более подавленного существа, чем он, когда спешил прочь от моего дома по тропинке. Да, он по-настоящему спешил.
В следующий, воскресный, вечер Арнольд Шерман отправился вместе с Теодорой в церковь и сидел там рядом с ней. Когда они вошли, Людовик Спид внезапно встал со своей скамьи под галереей. И хотя он тут же снова сел, каждый, кто находился в церкви, видел, как он вскочил, и в тот вечер по всему Графтону
с жаром и удовольствием обсуждали это драматическое происшествие.
— Да-да, он вскочил во весь рост, словно что-то подняло его на ноги, как раз когда священник читал текст из Библии, — рассказывала его кузина Лорелла Спид, которая присутствовала в церкви, его сестре, которая не присутствовала. — Лицо у него было белее мела, а глаза горели гневом. Меня прямо дрожь пробрала, честное слово! Я думала, он тут же на них набросится. Но он только охнул и снова сел. Не знаю, видела его Теодора или нет. Но вид у нее был — спокойней и равнодушней некуда.
Теодора не видела Людовика, но если она выглядела спокойной и равнодушной, то ее наружность создавала неправильное впечатление, так как в действительности она была в ужасном смятении. Она не могла помешать Арнольду Шерману пойти в церковь вместе с ней, но ей казалось, что он, пожалуй, заходит слишком далеко. В Графтоне люди не ходили в церковь и не сидели там вместе на одной скамье, если не собирались вскоре объ- явить о своей помолвке. Что, если это зрелище вызовет у Людовика лишь апатию, вместо того чтобы побудить его к действиям? Всю церковную службу она просидела как на иголках и не слышала ни слова из проповеди священника.
Но Людовик еще был способен проявить себя в новых драматических поступках. Быть может, Спидов трудно сподвигнуть на действия, но, если уж они начали, их не остановить. Когда Теодора и мистер Шерман вышли из церкви, Людовик ждал на ступенях крыльца. Он стоял, прямой и суровый, вскинув голову и расправив плечи. И был открытый вызов во взгляде, брошенном им на соперника, и уверенность в жесте, когда он коснулся локтя Теодоры.
— Могу я проводить вас домой, мисс Дикс? — произнес он вслух, но в его тоне явно звучало: «Я намерен проводить вас домой, хотите вы этого или нет».
Теодора, бросив умоляющий взгляд на Арнольда Шермана, позволила Людовику взять ее под руку, и тот повел ее через луга в молчании, которое, казалось, опасались нарушить даже пасшиеся у дороги лошади. Для Людовика это был час кипучей и славной жизни.
На следующий день Аня проделала пешком весь путь от Авонлеи до домика Теодоры, чтобы узнать новости. Теодора понимающе улыбнулась.
— Да, все наконец решено, Аня. Как только мы дошли до дома вчера вечером, Людовик прямо спросил меня, согласна ли я выйти за него замуж, — спросил, невзирая на то, что день воскресный и все такое.
И свадьба должна быть как можно скорее, так как Людовик не желает откладывать ее ни на неделю дольше, чем совершенно необходимо для приготовлений.
— Значит, Людовика Спида все-таки наконец поторопили, — сказал мистер Шерман, когда Аня забежала в Приют Эха, горя желанием поделиться чудесными новостями. — И вы, конечно, в восторге, а наказаны
я и моя бедная гордость. Меня всегда будут вспоминать в Графтоне как человека из Бостона, который хотел получить руку Теодоры Дикс и не смог.
— Но вы же знаете, что это не так, — возразила Аня.
Арнольд Шерман подумал о красоте Теодоры и о том, какой приятной собеседницей нашел ее за время недолгого общения.
— Я не совсем в этом уверен, — сказал он с легким вздохом.
Старая Леди Ллойд
Майская глава
Спенсервальская молва неизменно утверждала, что мисс Ллойд — или Старая Леди Ллойд, как ее обычно называли, — богата, скупа и горда. Эти утверждения, как всегда бывает со сплетнями, были на одну треть справедливыми и на две трети ложными. Старая Леди Ллойд не была ни богата, ни скупа; в действительности она была отчаянно бедна — так бедна, что даже Джек Спенсер, по прозвищу Сгорбленный Джек, который вскапывал для нее огород и колол дрова, мог по сравнению с ней считаться весьма обеспеченным человеком, так как по меньшей мере всегда имел завтрак, обед
и ужин, в то время как Старая Леди порой не могла позволить себе даже завтрак. Но гордой она действительно была — такой гордой, что скорее умерла бы, чем допустила, чтобы жители Спенсерваля, среди которых она в юности держалась как королева, догадались, насколько она теперь бедна и в каком отчаянном положении иногда оказывается. Она предпочитала, чтобы они считали ее чудаковатой старой отшельницей, которая никогда никуда не ходит, даже в церковь, и платит по подписке на жалованье священнику меньше всех в приходе.
— А ведь сама купается в деньгах! — негодующе говорили они. — Такая скупердяйка! Не в родителей пошла. Вот они были по-настоящему щедрыми и отзывчивыми людьми. Не было на свете более благородного человека, чем старый доктор Ллойд. Он всегда всем делал добро, да к тому же умел облагодетельствовать так, что у вас возникало чувство, будто это вы оказываете ему любезность, а не он вам. Ну что ж, пусть Старая Леди Ллойд, если хочет, сторонится соседей и держит при себе свои денежки. Если ей не нравится наше общество, никто ей его не навязывает и говорить тут больше не о чем. Скорее всего, не очень-то она счастлива, несмотря на свои деньги и безмерную гордость.
Нет, Старая Леди отнюдь не чувствовала себя счастливой; это была горькая правда. Нелегко быть счастливой, когда вашу душу разъедают одиночество и пустота, а ваше тело спасают от голода только те мизерные доходы, которые приносит вам продажа яиц от немногочисленных кур.
Старая ферма Ллойдов стояла «на отшибе», как обычно выражались в Спенсервале. Старинный дом с низкими крышами, большими дымовыми трубами и квадратными окнами был окружен густо растущими елями. Старая Леди жила там совсем одна и порой целыми неделями не видела ни одного человеческого существа, кроме Сгорбленного Джека. Чем занималась в одиночестве Старая Леди, оставалось неразрешимой загадкой для жителей Спенсерваля. Дети были уверены, что ее основное развлечение — пересчитывать золото в большой черной коробке, которую она хранит под кроватью. Спенсервальские дети до смерти боялись Старую Леди; некоторые — «ребятня со Спенсеровой дороги» — даже считали ее колдуньей. Все они бросались наутек, если, бродя по лесам в поисках ягод или живичной смолы, замечали в отдалении худую, прямую фигуру Старой Леди, собирающей хворост для своего очага. Лишь Мэри Мур была совершенно уверена, что Старая Леди не колдунья.
— Колдуньи всегда уродливые, — говорила она убежденно, — а Старая Леди Ллойд вовсе не безобразная. Она очень даже симпатичная: у нее такие мягкие белые волосы, большие черные глаза и маленькое белое личико. Эти ребята со Спенсеровой дороги мелют чушь. Моя мама говорит, что они ужасно невежественные.
— Да, но Старая Леди никогда не ходит в церковь... и к тому же она вечно бормочет что-нибудь себе под нос, пока собирает хворост, — упорствовал Джимми Кимбел.
Старая Леди говорила сама с собой, так как была очень разговорчива и любила приятную компанию. Разумеется, если вам на протяжении почти двадцати лет не с кем поговорить, кроме себя самой, такие беседы начинают становиться несколько однообразными, так что порой Старая Леди была готова принести в жертву все — кроме своей гордости — ради возможности немного пообщаться с людьми. В такие моменты она испытывала глубокую горечь и обиду на жестокий рок, отнявший у нее все, что было ей дорого. У нее не осталось ничего, что она могла бы любить, а это, вероятно, самое нездоровое из всех возможных обстоятельств жизни человека.
Тяжелее всего ей приходилось весной. Когда-то Старая Леди — тогда она была не Старой Леди, а хорошенькой, своевольной и веселой Маргарет Ллойд, — любила вёсны; теперь она ненавидела их: они причиняли ей душевную боль, а весна этого года казалась мучительнее всех предыдущих. Старая Леди чувствовала, что просто не в силах дольше выносить эти страдания. Все ранило ее душу: и новые зеленые кисточки на концах еловых лап, и волшебные туманы в маленькой буковой лощине за ее домом, и свежий запах красноватой земли, вскопанной в ее огороде Сгорбленным Джеком. Одну из лунных весенних ночей Старая Леди провела в постели без сна, заливаясь горькими слезами. Духовный голод даже заставил ее забыть о голоде телесном, а Старая Леди была голодна — более или менее — всю ту неделю, которую прожила на купленном в магазине сухом печенье и воде, чтобы иметь возможность заплатить Сгорбленному Джеку, вскапывавшему ее огород. Когда прелестный бледно-розовый рассвет забрезжил на небе за елями, Старая Леди уткнулась лицом в подушку, не желая даже смотреть на него.
— Я ненавижу этот новый день, — сказала она. — Он будет точно таким, как все остальные скучные дни. У меня нет никакого желания вставать, чтобы прожить его. И подумать только, что когда-то я радостно протягивала руки навстречу каждому новому дню, словно другу, приносящему мне добрые вести! Тогда я любила утра... солнечные или серые, они были очаровательны, как еще не прочитанная книга... а теперь я ненавижу их... ненавижу... ненавижу!
Но все же Старая Леди встала, так как знала, что Сгорбленный Джек придет рано, чтобы закончить работу в огороде. Она заботливо уложила в высокую прическу свои красивые густые белые волосы и надела лиловое шелковое платье с золотыми блестками. Старая Леди всегда носила шелковые платья из соображений экономии. Было гораздо дешевле носить какое-нибудь шелковое платье, принадлежавшее прежде ее матери, чем покупать в магазине новое ситцевое. У Старой Леди было множество платьев, доставшихся ей после смерти матери. Она носила их и утром, и днем, и вечером, и все в Спенсервале считали это еще одним свидетельством ее непомерной гордости. Что же до фасонов этих платьев, то, разумеется, Старая Леди была слишком скупа, чтобы отдавать их портнихе в переделку. Они и не подозревали, что каждый раз, надевая эти роскошные шелковые наряды, Старая Леди отчаянно страдала из-за их старомодности и что даже взгляды Сгорбленного Джека, которые он бросал порой на ее допотопные оборки и воланы, были почти невыносимы для ее женского самолюбия.
Несмотря на то, что Старая Леди приветствовала новый день отнюдь не радостно, его красота пленила ее, когда она вышла прогуляться после обеда, или, точнее, после съеденного в полдень сухого печенья. Воздух был таким свежим, таким благоуханным, таким девственно чистым, а ели вокруг старой фермы Ллойдов, казалось, трепетали, пробужденные к жизни весенним теплом и испещренные мелкими брызгами солнечного света и теней. Пока Старая Леди бродила по весенним лесам, их очарование проникло даже в ее ожесточившееся сердце, так что, выйдя к маленькому дощатому мостику, перекинутому через ручей под буками, она уже чувствовала себя почти спокойной и благодушной. Один большой бук, росший у ручья, был особенно дорог Старой Леди по причине, известной лишь ей одной, — громадный, высокий бук, ствол которого напоминал колонну из серого мрамора. Этот бук был молоденьким тоненьким деревцем в далекие дни, окруженные ореолом прежнего счастья в памяти Старой Леди.
Неожиданно издали, с тропинки, что вела вдоль опушки леса к ферме Уильяма Спенсера, донеслись дет- ские голоса и смех. К парадной двери дома Уильяма можно было подойти по широкой дорожке, примыкавшей к проселочной дороге, но эта узкая лесная тропинка за домом позволяла добраться до деревни кратчайшим путем, и дети Уильяма всегда ходили в школу именно по ней.
Старая Леди торопливо спряталась за молоденькими елочками. Она не любила детей Спенсера, так как они всегда ужасно пугались, увидев ее. В просветы между еловыми лапами ей было видно, как они веселой толпой приближаются по тропинке к мостику: двое старших впереди, а за ними близнецы, уцепившиеся за руки высокой, стройной, молоденькой девушки, — вероятно, это была новая учительница музыки. Старая Леди слышала от разносчика, которому продавала яйца, что в деревню приезжает новая учительница музыки, которая собирается снять комнату в доме Уильяма Спенсера, но имени ее разносчик не упомянул.
Старая Леди смотрела на приближающуюся девушку с некоторым любопытством... и вдруг неожиданно сердце Старой Леди отчаянно прыгнуло в груди и забилось так, как не билось уже много лет; дыхание ее стало частым, она вся задрожала. Кто... кто эта девушка?
Из-под шляпки новой учительницы музыки виднелись густые блестящие каштановые волосы, — волосы именно этого оттенка Старая Леди видела у другого человека в давно минувшие годы. Из-под очень черных бровей смотрели большие лилово-голубые глаза с очень черными ресницами — глаза, которые Старая Леди знала так же хорошо, как свои собственные. И красивое лицо новой учительницы музыки, с его изящным овалом, легким румянцем и жизнерадостным выражением юности, также было лицом из далекого прошлого Старой Леди; сходство казалось почти полным, если не считать одного: лицо, которое помнила Старая Леди, было, при всем его очаровании, лицом безвольного, нерешительного человека, в то время как лицо этой девушки говорило о внутренней силе, которую дают доброта и женственность. Проходя мимо того места, где пряталась Старая Леди, девушка рассмеялась в ответ на слова одного из детей, — и это был смех, который хорошо знала Старая Леди. Она слышала его прежде под этим самым буком.
Старая Леди следила за детьми до тех пор, пока, пройдя мимо мостика, они не скрылись за лесистым холмом. Затем она направилась домой, но шла словно во сне. Сгорбленный Джек уже энергично орудовал лопатой на ее огороде. Как правило, Старая Леди мало говорила с Джеком: ей не нравилось, что он такой любитель посплетничать. Но теперь она прошла прямо на огород — величественная старая дама в лиловом шелковом платье, усыпанном золотыми блестками, со сверкающими на ярком солнце гладкими белыми волосами.
Сгорбленный Джек видел в то утро, как она выходила из дома, и отметил про себя, что Старая Леди начинает «сдавать»: она казалась бледной и осунувшейся. Теперь он нашел, что ошибался. Щеки Старой Леди были залиты румянцем, а глаза сияли. За время своей прогулки она сбросила по меньшей мер
Замечательная серия для чтения не только девочкам, но и мамам. Познакомилась с творчеством Л. Монтгомери ещё в детстве по канадскому сериалу \\\"Дорога в Эйвонли\\\". Книга оказалась ещё интересней, больше раскрыто психологических моментов. Отличный сюжет, перевод грамотный, читается на одном дыхании. Очень хотелось бы переиздания всей серии, т.к. сейчасв наличии нет ни в одном интернет магазине.
