Содержание
Предисловие редактора     8
Предисловие автора     11
Пролог. От дворцов Монтесумы     17
Песня     20
1.    Соединенные Штаты в середине XIX столетия     21
2.    «Мексика отравит нас»     68
3.    Рабовладельческая империя    10З
4.    Рабство, пьянство и папизм    147
5.    Преступление против Канзаса    179
6.    «Низы общества и засаленные мастеровые
за Авраама Линкольна»    208
7.    Революция 1860 года    245
8.    Контрреволюция 1861 года    281
9.    На распутье: дилемма Верхнего Юга    328
10.    Война дилетантов    365
11.    Прощание с девяностодневной войной    400
12.    Блокада и десантные операции: война на море
в 1861—1862 годах    432
13.    Речная война в 1862 году    458
14.    Движущие силы войны    499
15.    «Чикахомини-блюз» янки Билли    529
16.    «Или мы освободим рабов, или сами станем рабами»    568
17.    «Верни меня в Виргинию домой»    592
18.    Виргинская кадриль «Джона Булля»    630
19.    Три реки зимой 1862—1863 годов    654
20.    Пожар в тылу    679
21.    Незабываемое лето 1863 года    717
22.    «Чаттануга-блюз» мятежника Джонни    761
23.    «Когда эта ужасная война закончится...»    786
24.    «Если это займет все лето...»    818
25.    После четырех лет неудач    853
26.    «Нас сотрут с лица земли»    877
27.    «Южная Каролина должна быть разрушена»    911
28.    «Мы все американцы»    937
Эпилог. Подводные камни победы    960
Послесловие    970
Список сокращений    975


Карты
Экономика Юга     129
Выборы 1860 г. и сецессиия Юга     283
Сражение при Булл-Ране (Манассасе), 21 июля 1861 г     405
Военные действия в Кентукки и Теннесси, зима — весна 1862 г. ... 466
Битва при Шайло, 6—7 апреля 1862 г    479
Кампания Джексона в долине Шенандоа, май — июнь 1862 г     535
Кампания на Полуострове, апрель — май 1862 г    541
Семидневная битва, 25 июня — 1 июля 1862 г    541
Операции южан на западе, лето — осень 1862 г    603
Второе сражение при Манассасе (Булл-Ране)     613
Битва при Энтитеме, 17 сентября 1862 г    626
Битва при Фредериксберге, 13 декабря 1862 г    659
Попытка северян взять Виксберг, зима 1862—1863 гг    669
Битва при Стоунз-Ривер (Мерфрисборо), 31 декабря 1862 —
2 января 1863 г    669
Виксбергская кампания, апрель — июль 1863 г    722
Битва при Ченселлорсвилле, 2—6 мая 1863 г    736
Битва при Геттисберге, 1—3 июля 1863 г    752
Движение к Чикамоге, июнь — сентябрь 1863 г    768
Действия под Чаттанугой, октябрь — ноябрь 1863 г    776
Сражение в Глуши и при Спотсильвании, 5—12 мая 1864 г     828
От Спотсильвании к Питерсбергу     837
Атлантская кампания, май — сентябрь 1864 г    848
Теннессийская кампания Худа, октябрь — ноябрь 1864 г     919
Сражение под Нашвиллом, 15—16 декабря 1864 г    919

Пролог.

От дворцов Монтесумы (Первая строка гимна морской пехоты США. — Прим. пер.)

Утром 14 сентября 1847 года яркий солнечный свет пронзил дымку, окутавшую Мехико. Поднявшийся ветерок рассеял пороховую гарь, которой был наполнен воздух еще с начала кровавой Чапультепекской битвы. Небритые, в поношенных и покрытых грязью мундирах солдаты армии Соединенных Штатов маршировали по направлению к площади Пласа-де-Армас, то и дело выбиваясь из колонны. Вот они, уставшие до предела, встали навытяжку, завидев пробитый пулями американский флаг, который взвился над древней ацтекской столицей. Местные жители смотрели на солдат с разочарованием. И эти оборванцы одержали победу над блестящей армией Санта-Анны?
Внезапно с улицы, ведущей к площади, раздалась громкая военная музыка. Лихие драгуны с обнаженными саблями галопом влетели на площадь вслед за гнедым жеребцом, на котором восседал высокий генерал при полном параде, включая золоченые эполеты и шляпу с белым плюмажем. Мексиканцы невольно зааплодировали. Уж если им и суждено испытать унижение от завоевания своей страны, то пусть хотя бы завоеватели выглядят соответствующе. После того как оркестр сыграл «Янки Дудл» и «Салют командиру», генерал Уинфилд Скотт спешился и официально принял сдачу города. Морские пехотинцы вскоре отправились патрулировать дворцы Монтесумы, в то время как в находящемся неподалеку Гвадалупе-Идальго американский представитель Николас Трист заключил договор, согласно которому территория Соединенных Штатов увеличилась практически на четверть, а территория Мексики, в свою очередь, уменьшилась вдвое. В течение шестнадцати предшествовавших тому месяцев американские войска под командованием генералов Уинфилда Скотта и Закари Тейлора выиграли десять больших сражений, в основном против превосходящих их численно мексиканских армий, оборонявших укрепленные позиции. Сам герцог Веллингтон назвал кампанию Скотта по захвату Мехико самой блестящей операцией в истории современного военного искусства.
Однако насмешки и скандалы испортили впечатление от триумфа. Война была инициирована президентом-демократом в интересах территориальной экспансии; ему противостояли виги, чья антивоенная позиция помогла им завоевать контроль над Палатой представителей во время выборов в Конгресс в 1846 году. Интересно, что оба генерала, сыгравшие ключевую роль в этой победоносной войне, были как раз вигами. Президент-демократ Джеймс Полк освободил генерала-вига Скотта от должности после того, как Скотт отдал под трибунал двух генералов-демократов, которые спровоцировали ряд статей в прессе, где приписывали себе победы американской армии. Также президент отозвал собственного представителя в Мексике за то, что тот якобы был слишком уступчив; Трист проигнорировал отзыв и заключил-таки договор, по которому Полк получил от Мексики все, о чем мечтал до войны, но чего ему уже было недостаточно сейчас. Тем не менее, Полк направил договор на утверждение в Сенат, где виги, не претендовавшие на мексиканские земли, объединившись с демократами, которые хотели получить еще больше, не пожелали ратифицировали его после четырех туров голосования. Антивоенная партия выдвинула героя войны Закари Тейлора кандидатом в президенты на выборах 1848 года и выиграла их. Та же самая партия выдвинула Уинфилда Скотта кандидатом в президенты четыре года спустя и проиграла. Конгрессмены из северных штатов пытались включить в договор пункт о запрете рабовладения на полученных в результате войны территориях, хотя две трети волонтеров, участвовавших в войне, были выходцами как раз из рабовладельческих штатов. Генерал Тейлор и сам был рабовладельцем, однако, став президентом, выступил против распространения рабства. Разногласия, порожденные американо-мексиканской войной, пятнадцать лет спустя вылились в гораздо более глубокий конфликт, главный герой которого стал президентом страны всего лишь через два десятилетия после того, как он, тогда простой лейтенант Сэм Грант, участвовал в решающей битве под Чапультепеком, в войне, которую сам считал «одной из самых несправедливых из тех, которые более сильное государство вело против более слабого» (Personal Memoirs of  U. S. Grant. 2 vols. NY, 1885. I. P. 53.).
Погрязшие в раздорах американцы выиграли войну с мексиканцами потому, что их противники были расколоты еще сильнее. Также причинами их победы стали меткая стрельба и боевой кураж, но прежде всего — профессионализм и храбрость младших офицеров. Однако по иронии судьбы последним следствием мексиканской кампании стало то, что многие лучшие впоследствии воевалали друг против друга. Так, под началом Скотта вместе служили два блестящих лейтенанта Пьер Борегар и Джордж Макклеллан. Капитан Роберт Ли своими дерзкими разведывательными рейдами по тылам мексиканцев фактически обеспечил своей армии две решающие победы. В одном из рапортов капитан Ли особо отметил лейтенанта Гранта. Последний получил официальную благодарность за штурм Мехико, а передал ему эту благодарность лейтенант Джон Пембертон, который шестнадцать лет спустя сдастся Гранту под Виксбергом. Лейтенанты Джеймс Лонгстрит и Уинфилд Скотт Хэнкок сражались плечом к плечу в битве при Чурубуско, а шестнадцать лет спустя Лонгстрит будет командовать наступлением на корпус Хэнкока у Семитри-Ридж; южан в атаку поведет Джордж Пикетт, несомненно вспомнивший тот день, когда во время штурма Чапультепека он подобрал знамя 8-го пехотного полка, выпавшее из рук раненого лейтенанта Лонгстрита. Альберт Сидней Джонстон и Джозеф Хукер вместе сражались под Монтереем; волонтеры из Миссисипи под командованием полковника Джефферсона Дэвиса остановили наступление мексиканцев под Буэна-Вистой, а артиллерийские офицеры Джордж Томас и Брэкстон Брэгг бились друг за друга с тем же энтузиазмом, с каким они, уже командующие армиями, будут сражаться друг против друга за тысячи миль отсюда, в Теннесси. Ли, Джозеф Джонстон и Джордж Гордон Мид служили у Скотта военными инженерами во время осады Веракруса, в то время как в открытом море лейтенант флота США Рафаэль Семмс делил каюту с лейтенантом Джоном Уинслоу, чей шлюп северян «Кирсардж» семнадцать лет спустя и в пяти тысячах миль отсюда потопит конфедератский крейсер «Алабама» капитана Семмса.
Американо-мексиканская война помогла Соединенным Штатам осознать доктрину «явного предначертания», согласно которой страна должна простереться «от вод до светлых вод» (Строка из песни America the Beautiful. — Прим. пер.). Но к середине XIX века растущие противоречия внутри молодой республики угрожали развалить ее еще до того, как она вступит в пору зрелости.




Боевой клич свободы
Оригинальные слова и музыка этой энергичной песни были написаны летом 1862 года Джорджем Фредериком Рутом, одним из лучших композиторов Севера. Мелодия оказалась настолько захватывающей, что жившие на Юге композитор Шрайнер и поэт Барнс переделали эту песню для армии Конфедерации. Здесь приведены третий куплет и припев из обоих вариантов.

КУПЛЕТ 3 Северяне:
Мы призываем в наши ряды всех верных стране храбрецов, Пропоем же боевой клич свободы!
Никто, каким бы бедным он ни был, не должен быть рабом, Пропоем же боевой клич свободы!
Южане:
Они отдали жизни на кровавом поле брани, Пропоем же боевой клич свободы!
Мы будем сопротивляться до конца и не сдадимся на милость тиранов, Пропоем же боевой клич свободы!

ПРИПЕВ
Северяне:
Союз навсегда! Ура ему, ура!
Покончим с изменниками, да здравствует наш флаг! Мы все как один сплотимся вокруг него, Распевая боевой клич свободы!
Южане:
Диксиленд навсегда! Он не сдастся никогда! Долой орла, да здравствует крест! Мы все как один сплотимся вокруг нашего флага, Распевая боевой клич свободы!




1
Соединенные Штаты в середине XIX столетия

I
Отличительной чертой Соединенных Штатов всегда было развитие. Американцы обычно измеряют этот процесс в количественных характеристиках. Как никогда подходящим это было в первой половине XIX века, когда был зарегистрирован беспрецедентный рост по трем направлениям: приток населения, расширение территории, подъем экономики. В 1850 году Закари Тейлор — последний президент США, родившийся до принятия Конституции — стал свидетелем глобальных перемен, произошедших за время его сознательной жизни. Население Соединенных Штатов увеличилось в четыре раза. Неуклонно продвигаясь в западном и южном направлениях, американцы в те же четыре раза увеличили и размеры своей территории, заселяя, завоевывая, аннексируя и скупая земли, где тысячелетиями жили индейцы и на которые претендовали Франция, Испания, Великобритания и Мексика. В течение первой половины XIX века валовой национальный продукт вырос в семь раз. Никакой другой народ того времени не мог сравниться с американцами хотя бы по одному параметру такого бурного роста, а сочетание трех вышеуказанных направлений превратило Америку в «вундеркинда» XIX столетия.
Хотя большинство американцев считают такой процесс «прогрессом», неконтролируемый рост имеет как позитивные, так и
негативные последствия. Индейцам, например, этот процесс нес ущемление, а не расширение прав, а их жизнелюбивая культура стала зависимой и апатичной. Чернокожие — одна седьмая часть населения — также в основном несли бремя прогресса, вместо того чтобы пользоваться его плодами. Зерновые культуры, выращивавшиеся рабами, вносили весомый вклад в экономическое развитие и территориальную экспансию. Мировой рынок был завален хлопком с американского Юга; именно хлопок придал импульс промышленной революции в Англии и Новой Англии и затянул ручные кандалы на афроамериканцах крепче, чем когда бы то ни было.
Даже для белых американцев рост экономики далеко не всегда означал прогресс. Хотя в первой половине XIX века доходы на душу населения и возросли вдвое, не всем слоям общества достался равный кусок пирога. Как богатые, так и бедные радовались росту доходов, однако имущественное неравенство стало очень заметным. По мере миграции населения из сельской местности в города фермеры переориентировались на производство зерна для нужд рынка, а не для домашнего потребления. Производство тканей, одежды, кожаных изделий, инструментов и других товаров переместилось из дома в мастерскую, а оттуда — на фабрику. В ходе процесса многие женщины из производителей превращались в потребителей, меняя, как следствие, статус. Некоторые ремесленники страдали от того, что теряют квалификацию, ибо разделение ручного и механического труда существенно ослабило позиции традиционного кустарного способа производства и превратило их из индивидуальных предпринимателей в наемных работников. Таким образом, это могло привести к потенциальному конфликту, угрожавшему общественному устройству «дивной новой республики».
Более существенной, однако, была угроза межэтнических конфликтов. За исключением небольшого количества немецких фермеров в Пенсильвании и в предгорьях Аппалачей, подавляющее большинство белых американцев до 1830 года были британцами по крови и протестантами по вероисповеданию. Недорогая, плодородная земля и нехватка рабочих рук в бурно растущей экономике в сочетании с недовольством населения ограниченностью ресурсов Северной Европы вызвали сначала слабый, а затем все более массовый приток немецких и ирландских эмигрантов в Соединенные Штаты после 1830 года. Большинство этих «новых американцев» получили воспитание в лоне католической церкви, поэтому прирост такого населения насторожил некоторых протестантов. Стали появляться многочисленные организации «нативистов» (В данном случае под нативизмом понимается идеология превосходства «прирожденных» граждан над иммигрантами и соответствующая политика. — Прим. пер.), оказавшихся на передовой сопротивления многообразию культур, путь к которому был долгим и тернистым.
Однако наибольшую опасность для жизнеспособности США в середине XIX века таили не классовая борьба или этническая разобщенность, а конфликт интересов Севера и Юга по вопросу о рабстве. Для многих американцев институт рабства казался несовместимым с основополагающими идеалами республики. Если все люди созданы равными и Создатель наделил их неотчуждаемыми правами, такими как свобода и стремление к счастью, то что может послужить оправданием для порабощения нескольких миллионов мужчин и женщин? Поколение, сражавшееся за независимость, отменило рабство в штатах к северу от линии Мэйсона—Диксона (Граница, проведенная двумя британскими астрономами по широте 39° 43' 26,3" Для разрешения спора между владельцами земель Пенсильвании и Мэриленда. — Прим. пер.): новые штаты к северу от реки Огайо вошли в состав Союза как свободные, однако к югу от этих границ рабство превратилось в существенный компонент экономики и культуры региона.
Между тем в первой трети XIX века страну захлестнула волна возрождения протестантизма, известная как Второе Великое пробуждение. В Новой Англии, северной части штата Нью-Йорк и в тех регионах Старого Северо-Запада (выше 41-й параллели), которые были заселены потомками янки из Новой Англии, этот религиозный пыл вызвал множество преобразований в сфере нравственности и культуры. Наиболее заметным и противоречивым из них являлся аболиционизм. Развивая пуританскую доктрину коллективной ответственности, согласно которой каждый человек являлся «сторожем брату своему», эти реформаторы-янки отказались от кальвинистской идеи предопределения, проповедовали достижимость искупления грехов всеми, кто истинно его жаждет, побуждали каяться в грехах и направляли свои усилия, чтобы «отмыть» от них все общество. А самым отвратительным общественным злом было рабство. Согласно мысли реформаторов, пред Господом все люди равны, и души черных людей столь же драгоценны, сколь и души белых; порабощение одного Божьего дитя другим является нарушением высшего закона, даже если оно закреплено в Конституции.
К середине столетия антирабовладельческое движение влилось в политическую жизнь и постепенно разделило страну на два лагеря. Рабовладельцы отнюдь не считали себя отъявленными грешниками, и им удалось убедить большинство белых южан, невольников не имевших (две трети населения Юга), что освобождение рабов повлечет за собой крах экономики, социальный хаос и межрасовые столкновения. Рабство с этой точки зрения вовсе не является злом, каким его изображают фанатики-янки; напротив, это несомненное благо, основа процветания, мира и превосходства белой расы, необходимый инструмент для того, чтобы чернокожие не превращались в варваров, преступников, нищих.
Возможно, проблема рабства при любых обстоятельствах вызвала бы решающую схватку Севера и Юга, но именно бурный рост США сделал проблему столь взрывоопасной. Два миллиона квадратных миль к западу от Миссисипи — было ли их «явным предначертанием» (Manifest Destiny — выражение впервые использовано в 1845 г. демократом Джоном О'Салливаном, отстаивавшим мысль, что США должны простираться от Атлантического до Тихого океанов, и вошло в широкое употребление. — Прим. пер.) стать свободной или рабовладельческой территорией? В 1820 году Конгресс принял поистине соломоново решение по этому вопросу, разделив территорию, отошедшую к Соединенным Штатам в результате Луизианской покупки (На территории купленных французских владений впоследствии полностью или частично расположились пятнадцать штатов. — Прим. пер.), надвое по 36-й параллели (36°30'с.ш.), причем в Миссури, расположенном севернее этой границы, рабство было легализовано в порядке исключения. Однако такая мера лишь отсрочила кризис. Если в 1850 году Конгрессу вновь удалось отсрочить его посредством нового компромисса, то к 1860 году уже ничто не могло помочь. Вполне возможно, что одного лишь «разбухания» могло быть достаточно для создания центробежной силы, которая угрожала бы развалом страны. Однако в середине столетия такую опасность усугубило рабство.

II
Ко времени Луизианской покупки в 1803 году Соединенные Штаты были незначительным государством на периферии европейской жизни, с населением, сопоставимым по численности с населением Ирландии. Томас Джефферсон полагал, что «империи свободы», которую он выкупил у Наполеона, будет достаточно для размещения сотен поколений будущих американцев. Однако уже к 1850 году, всего через два поколения, американцы не только заселили эти территории, но и освоили новые на тихоокеанском побережье. Всего несколько лет спустя Соединенные Штаты превзошли Великобританию по числу жителей, став самым густонаселенным государством Запада после России и Франции. К 1860 году в стране проживало 32 миллиона жителей, из которых четыре миллиона были рабами. В течение первой половины столетия население США росло в четыре раза быстрее, чем население Европы, и в среднем в шесть раз быстрее, чем население всего остального мира (McClelland P. D., Zeckhauser R. J. Demographic Dimensions of the New Republic. Cambridge (Mass.), 1982. P. 87.).
Этот феномен объяснялся тремя факторами: в полтора раза большей, чем в Европе, рождаемостью; несколько более низкой смертностью; иммиграцией. Все три фактора были связаны с относительным благоденствием американской экономики. Соотношение земельных площадей к количеству населения было гораздо выше, чем в Европе, что позволяло делать достаточные запасы пищи, а также заключать более ранние браки и рожать больше детей. Хотя по Северной Америке нередко прокатывались эпидемии, жертв среди ее преимущественно сельского населения было меньше, чем в более густонаселенной Европе. Именно выгодное соотношение «земля / население» приводило к росту заработной платы и открывало новые возможности, что в первой половине XIX века привлекло в страну пять миллионов иммигрантов.
Хотя Соединенные Штаты в это время оставались преимущественно аграрной страной, городское население (горожанами считались люди, жившие в населенных пунктах с числом жителей выше 2500 человек) росло в период с 1810 по 1860 год в три раза быстрее сельского (его доля выросла с 6 до 20%). Это были наивысшие темпы урбанизации во всей американской истории. В течение этих же десятилетий доля рабочей силы, занятой в несельскохозяйственных профессиях, выросла с 21 до 45% (Lebergott S. Labor Force and Employment, 1800—1960 // Output, Employment and Productivity in the U.S. after 1800. Princeton, 1966. P. 119.). Тем временем естественный прирост населения хотя и оставался выше, чем в Европе, но стал замедляться, так как родители, желая обеспечить отпрысков лучшим питанием и образованием, предпочитали заводить меньше детей. С 1800 по 1850-е годы рождаемость в Америке упала на 23%. Смертность также несколько сократилась, но, видимо, не более чем на 5% (Улучшение питания и качества жизни должны были еще больше понизить уровень смертности, но оказались частично уравновешены темпами урбанизации и иммиграции. До XX столетия уровень смертности всегда оставался выше в городской среде и изначально был высоким у многих иммигрантов, так как те прибывали в среду, где бытовали новые для них болезни. У большого количества иммигрантов из Ирландии иммунитет был ослаблен из-за плохого питания, к тому же они компактно селились в беднейших городских районах.). Однако рост населения продолжался теми же темпами в течение всего рассматриваемого периода (около 35% каждое десятилетие), поскольку рост иммиграции компенсировал упадок рождаемости. В течение всей первой половины XIX века рост населения на три четверти обеспечивался за счет перевеса рождаемости над смертностью, а иммиграция давала оставшуюся четверть (McClelland P. D„ Zeckhauser R. J. Op. cit. P. 101, 108—109; Wells R.V. Revolution in Americans' Lives: A Demographic Perspective on the History of Americans, Their Families and Their Society. Westport (Conn.), 1982. P. 92—104).
Экономический рост подхлестывал демографические изменения. Население удваивалось каждые 23 года, а валовой национальный продукт — каждые пятнадцать. Историки, занимающиеся экономикой, не могут прийти к согласию относительно того, когда начался этот «интенсивный» рост, так как количественные данные до 1840 года носят фрагментарный характер. Ясно только то, что до начала XIX века рост экономики был «экстенсивным», практически совпадая с приростом населения. Только после англо-американской войны 1812—1814 годов (возможно, в результате преодоления депрессии 1819—1823 годов) экономика начала расти быстрее, чем население. Ежегодный рост совокупного продукта и национального дохода на душу населения в период с 1820 по 1860 год оценивается в среднем в 1,7% (Обзор недавних исследований по этому вопросу см.: Lee S., Passell P. A New Economic View of American History. NY, 1979. P. 52—62; Gallman R. E. Economic Growth / Encyclopedia of American Economic History. 3 vol. NY, 1980. P. 133—150; Engerman S. L„ Gallman R. E. U.S. Economic Growth, 1783—1860 // Research in Economic History. 1983. 8. P. 1—46.). Наибольшие темпы роста были зафиксированы в 1830-е и 1850-е годы, сменявшиеся глобальной депрессией 1837—1843 годов и менее выраженной в 1857—1858 годах.
Хотя выгоды от роста доходов получало большинство американцев, верхушка приобрела гораздо больше, чем находившиеся внизу социальной лестницы. Если средний доход вырос на 102%, то реальные заработки рабочих — только на 40—65% ( Такие оценки даны в трех исследованиях на данную тему, и все они основаны на отрывочных сведениях: Hansen А. Н. Factors Affecting the Trend of Real Wages // American Economic Review. 1925. 15. P. 27—41; Adams D. R. Prices and Wages // Encyclopedia of American Economic History. P. 229—246; Adams D. R. The Standard of Living During American Industrialisation: Evidence from the Brandywine Region, 1800—1860 // Journal of Economic History. 1982. 42. P. 903—917.). Все увеличивающийся разрыв между богатыми и бедными, как кажется, характеризует большинство капиталистических экономик в первые десятилетия их роста и промышленного подъема. В этом отношении американские рабочие, скорее всего, все же преуспели больше, чем их европейские собратья, ведь до сегодняшнего дня идут споры о том, пострадали или нет британские рабочие от абсолютного падения реальной заработной платы в первые полвека промышленной революции (Обзор этих споров в Великобритании и других странах см.: Komlos J. Stature and Nutrition in the Habsburg Monarchy: The Standard of Living and Economic Development in the Eighteenth Century // AHR. 1985. 90. P. 1149—1151. Также см.: Adams D. R. Some Evidence on English and American Wage Rates, 1790—1830 // Journal of Economic History. 1970. 30. P. 499—520.).
Предпосылкой экономического развития в такой крупной стране, как Соединенные Штаты, стало развитие транспортных путей. До 1815 года единственным рентабельным средством перевозки грузов на большое расстояние были парусники и плоскодонные баржи. Большинство американских дорог представляло собой грязные разбитые тропы, практически непроходимые в сырую погоду. Стоимость транспортировки тонны товара на тридцать миль по суше из любого американского порта была эквивалентна стоимости доставки того же груза через Атлантику. Путешествие из Цинциннати в Нью-Йорк занимало минимум три недели, а единственным возможным способом отправить туда груз был сплав по Огайо и Миссисипи, а затем перевозка через Мексиканский залив и морем вдоль атлантического побережья — на такое путешествие требовалось не менее семи недель. Не вызывает, таким образом, удивления, что трансатлантическая торговля США превалировала над внутренней, что большинство промышленных товаров приобреталось в Англии, что ремесленники продавали на местном рынке товары, сделанные главным образом на заказ, а фермеры, жившие в стороне от судоходных водоемов, сами потребляли продукты своего труда. В результате экономический рост почти не превышал демографический.
Такая ситуация изменилась после 1815 года в результате транспортной революции, как ее без всякого преувеличения называют историки. Частные компании, власти штатов, даже федеральное правительство финансировали строительство мощенных щебнем дорог, по которым можно было ездить в любую погоду. Еще более важным было то, что в штате Нью-Йорк был прорыт первый канал — канал Эри — между Олбани и Буффало, соединивший город Нью- Йорк с северо-западом страны. Эта стройка вызвала настоящий бум: к 1850 году общая протяженность каналов составляла 3700 миль. В те же годы исполнилась мечта Роберта Фултона: пароходы вспенили все судоходные реки. Однако романтика и прибыльность от пароходов в 1850-х годах уступили «железному коню». К 1850 году США с их девятью тысячами миль железных дорог занимали первое место в мире, однако это достижение меркнет по сравнению с 21 тысячей миль рельсов, уложенных в следующее десятилетие, в результате Соединенные Штаты к 1860 году имели большую протяженность железных дорог, чем весь остальной мир. Железные ленты пронзили массивы Аппалачей и соединили мостами берега Миссисипи. Еще одно новое изобретение — телеграф, по медным проводам которого информация доходила до адресата мгновенно, — обогнал железные дороги и к 1861 году полностью опутал континент своей сетью.
Все эти открытия перевернули жизнь американцев. Они вполовину сократили наземные транспортные расходы (до 15 центов за тонно-милю), и вскоре обычные дороги, за исключением рейсов на короткие расстояния и локальных поездок, перестали играть значимую роль. Расценки за пользование каналами упали до одного цента за тонно- милю, за речные перевозки — и того меньше, а тарифы на перевозки по железной дороге к 1860 году составляли менее трех центов за тонно-милю. Несмотря на более высокие тарифы, скорость транспортировки и надежность железных дорог (большинство каналов зимой замерзали, а реки становились несудоходными в периоды низкой воды или наводнений) стимулировали их развитие. Города, через которые не проходили железнодорожные пути, теряли свое значение, а те, что располагались близ магистралей, процветали (особенно если там был развит и водный транспорт). Чикаго, выросший на болотистых берегах озера Мичиган, к 1860 году превратился в конечный пункт пятнадцати железнодорожных веток, а его население за предшествующее десятилетие выросло на 375%. Развивая головокружительную скорость в 30 миль в час, «железный конь» позволил добираться из Нью-Йорка до Чикаго за два дня вместо трех недель. Крушение поездов вскоре стало основной причиной смерти от несчастного случая, обогнав взрывы пароходов, но совместное использование этих видов транс
порта позволило сократить время перевозки грузов из того же Цинциннати в Нью-Йорк с пятидесяти дней до пяти. Цинциннати стал мясной столицей: разница в оптовой цене свинины с Запада между Цинциннати и Нью-Йорком уменьшилась с 9,53 до 1,18 доллара за бочонок (Американский «сухой баррель» — примерно 115 л. — Прим. пер.), а муки — с 2,48 доллара до 28 центов.
С помощью телеграфа эти и другие изменения цен становились известны всей стране. Наряду с железными дорогами и технологическими новшествами в печатном деле и производстве бумаги, телеграф существенно увеличил влиятельность газет — основного средства общения со страной. Цена одного газетного номера упала с шести центов в 1830 году до одного-двух к 1850-му. Тиражи росли вдвое быстрее населения, а «свежие новости» были уже новостями последних часов, а не дней. Скорые поезда распространяли еженедельные столичные издания (вроде New York Tribune Хораса Грили) среди живших в глуши фермеров, способствуя появлению у тех политических пристрастий. В 1848 году несколько влиятельных газет объединились в агентство Associated Press, дабы контролировать информацию, отправляемую по телеграфу (Литература, освещающая и анализирующая перемены на транспорте и в средствах коммуникации, колоссальна; быть может, наиболее яркий обзор: Taylor G. R. The Transportation Revolution, 1815—1860. NY, 1951).
Транспортная революция видоизменила экономику. Еще в 1815 году жители США производили на своих фермах или в своих хозяйствах большинство того, что они потребляли, использовали или носили. Большую часть одежды изготавливали матери и дочери фермеров из тканей, которые сами ткали и пряли при свете самодельных свечей (или естественном освещении) в домах, построенных местными плотниками или каменщиками или просто мужчинами своих семей из материалов, взятых на ближайших лесопилке или кирпичном заводе. Обувь из кожи, заготовленной местными кожевенниками, также делали сами или прибегая к помощи сапожника. Кузнецы ковали инструменты и сельскохозяйственную утварь для нужд хозяйства. Местные ремесленники изготавливали даже оружие. В более крупных городах портные, сапожники, краснодеревщики и колесники заправляли небольшими лавками, работая там вместе с несколькими наемными рабочими и одним-двумя подмастерьями и производя высококачественные товары или изделия на заказ для состоятельных покупателей. В эпоху медленного и дорогостоящего наземного транспорта лишь немногие из этих изделий продавались дальше, чем за 20 миль от места их производства.
Такой мир не мог, разумеется, сохраниться после транспортной революции, сделавшей возможным разделение труда и ориентацию продукции на более крупные и отдаленные рынки. Фермеры все больше и больше осваивали производство тех культур, для которых конкретные почва и климат наиболее подходили. На деньги, вырученные от продажи произведенного зерна, они покупали еду, одежду и промышленные товары, но произведенные уже не по соседству, а где-то далеко и доставленные по воде или железной дороге. Для того чтобы сеять и жать специализированные культуры, фермеры покупали недавно изобретенные рядовые сеялки, культиваторы, косилки и жатки, которые растущая сельскохозяйственная промышленность производила во все большем количестве.
В больших и маленьких городах предприниматели, которых стали называть «торговыми капиталистами» или «промышленниками», реорганизовали и стандартизировали производство множества товаров для продаж крупными партиями на региональных и, впоследствии, национальных рынках. Некоторые из этих новых предпринимателей были выходцами из рядов ремесленников, руководя ныне наемными служащими, которым платили поденную или сдельную заработную плату вместо того, чтобы совместно изготавливать и продавать изделие, делясь процентом от выручки. Иные «торговые капиталисты» и промышленники имели слабое знакомство с «ремеслом» (сапожным, портняжным и т. п.) или вообще никогда ничем подобным не занимались. Они были бизнесменами, которые вкладывали денежные средства и привлекали квалифицированных работников для реструктуризации предприятий. Такая реструктуризация могла принимать различные формы, но имела одну общую деталь: процесс производства изделия (например, обуви или мебели), который раньше осуществлялся одним или несколькими умельцами-ремесленниками, был теперь разбит на множество этапов, на каждом из которых был задействован конкретный узкий специалист. Иногда работник выполнял свою задачу вручную, но все чаще и чаще использовались различные механизмы.
В высокомеханизированных производствах, таких как текстильная промышленность, к фабричной схеме, где все операции совершаются в одном помещении с использованием одного источника энергии (обычно воды, реже — пара), чтобы приводить в движение механизмы, пришли достаточно рано. Такая система позволила текстильной промышленности Новой Англии увеличить годовой объем выпуска
хлопковой ткани с 4 миллионов ярдов в 1817 году до 308 миллионов в 1837-м. В менее технологичных отраслях, таких как пошив одежды работа делалась в небольших мастерских, причем частью отдавалась разнорабочим (зачастую женщинам и детям) на дом. Такое положение вещей сохранялось и после изобретения в 1840-х годах швейной машины, на которой можно было работать как дома, так и на фабрике.
Каким бы ни было соотношение механизированного и ручного труда или централизованного производства и надомной работы, основными характеристиками нового способа производства было разделение и специализация труда, стандартизация продукции, возросшая дисциплина работников, рост эффективности труда, увеличение объемов в

Предисловие редактора

Ни один период американской истории не предъявляет к историку больших требований, чем эпоха Гражданской войны. Для того чтобы справиться с этой невероятной задачей, все классические исследования на эту тему представляют собой многотомные издания. Алану Невинсу, например, потребовалось восемь объемистых томов. Одним из замечательных аспектов настоящего издания стало то, что автору удалось всесторонне осветить эту эпоху в рамках одного тома. Естественно, получился настоящий фолиант, и, возможно, он окажется самым объемистым среди десяти томов Оксфордской «Истории Соединенных Штатов», а тот факт, что он (несмотря на этот объем) охватывает самый короткий период в истории страны, требует некоторых пояснений со стороны редактора.
Прежде всего, возникает вопрос о несоответствии объема книги краткости рассматриваемого временного отрезка. Между важностью, запутанностью, количеством исторических событий и промежутком времени, в котором они произошли, связь весьма слабая. Одни исторические события раскрывают свою огромную значимость век за веком, тогда как другие, не менее важные, происходят с ошеломляющей быстротой. В этой книге мы, несомненно, имеем дело со вторым типом событий. В своем предисловии к данному труду Джеймс Макферсон описал поколение Гражданской войны как жившее «в тот период, когда понятия „время" и „сознание" обретали новые оттенки». Историки, описывающие те времена, должны принимать во внимание эти «новые оттенки». Если уж участникам тех событий казалось, «будто за один год они прожили всю жизнь», то историкам, что вполне резонно, понадобится больше страниц, больше места для того чтобы отдать должное такой эпохе. Это также помогает объяснить, почему про годы Гражданской войны написано больше, чем про какой-либо иной период: чем больше написано, тем больше открывается перед нами и тем больше спорных вопросов могут разрешить современные историки.
В период Гражданской войны сохраняются все давние «тренды» американской истории: освоение и заселение земель Дикого Запада, переселение и сопротивление индейских племен, экономический рост, волны иммиграции из Европы, непоследовательность дипломатии — во время войны эти тенденции никуда не делись, и все они в какой-то мере освещаются в книге. Однако они, естественно, подчинены главной теме или, по крайней мере, переплетаются с ней. Действительно, нелегко представить находящегося в здравом уме историка, который бы вставил целую главу, посвященную, скажем, внутренним усовершенствованиям или экспансии на Запад, между описанием канонады при Геттисберге и падением Виксберга. Подобно своим коллегам-историкам, задействованным в работе над Оксфордской «Историей Соединенных Штатов», Джеймс Макферсон заключил соглашение с авторами предыдущих и последующих томов, касающееся ответственности за всестороннее освещение «пересекающихся» событий.
Из десяти эпох, охваченных этой серией, вы не найдете ни одной, когда бы американцы не оказались вовлечены в ту или иную войну. Две из них — мировые, а еще в трех исследованиях анализируется война за независимость в XVIII веке. Чем же тогда можно объяснить пристальное внимание и большой объем, выделенный под эту конкретную войну? Существует множество параметров для оценки сравнительной значимости войн. Среди них численность войск или количество судов, вовлеченных в боевые действия, длительность конфликта, размер потраченных на него средств, перечень достигнутых или же недостигнутых целей и т. д. Одним из самых простых и красноречивых критериев является количество потерь сторон. В конечном счете, количество американцев, погибших в Гражданскую войну, превышает количество павших во всех остальных войнах вместе взятых, считая и мировые, так что пристальное внимание к этой странице американской истории можно оправдать и таким образом.
К. Вэнн Вудворд