Содержание

М.П.Чехов 5
В.А.Гиляровский 173
К.А.Коровин 196
В.Г.Короленко 204
И.Л.Леонтьев-Щеглов 217
А.С.Лазарев-Грузинский 256
Л.А.Авилова 288
В.Н.Ладыженский 383
М.Е.Плотов 392
Т.Л.Щепкина-Куперник 398
В.А.Фаусек 426
С.Т.Семенов 435
Вл.И.Немирович-Данченко 441
И.Н.Потапенко 456
М.М.Читау 511
А.И.Яковлев 516
М.М.Ковалевский 521
А.А.Хотяинцева 527
К.С.Станиславский 533
С.Н.Щукин 564
Л.Н.Шаповалов 578
М.Горький 582
Н.Д.Телешов 597
И.А.Бунин 608
А.И.Куприн 624
И.Н.Альтшуллер 645
М.К.Первухин 662
А.Н.Серебров-Тихонов 674
В.Л.Книппер-Нардов 689
О.Л.Книппер-Чехова 690

Именной указатель 713

В.А.ГИЛЯРОВСКИЙ


Владимир Алексеевич Гиляровский (1853—1935) — поэт, беллетрист, журналист.


О встречах в моей юности я начал писать через де¬сятки лет. Они ярко встали передо мной только издали. Фигуры в этих встречах бывали крупные, вблизи их раз¬глядеть было нелегко; да и водоворот жизни, в котором я тогда крутился, не давал, собственно, возможности рассмотреть ни крупного, ни мелкого.
В те времена героями моими были морской волк Китаев и разбойничий атаман Репка. Да и в своей среде они выделялись, были тоже героями. Вот почему и пи¬сать о них было легко. Не то — Чехов. О нем мне писать нелегко. Он вырос передо мной только в тот день, когда я получил пора¬зившую меня телеграмму о его смерти и тотчас же весь отдался воспоминаниям о нем.
Познакомился я с ним, когда он был сотрудником мелкой прессы, строчившим ради заработка маленькие этюдики и разбрасывавшим их по мелким изданиям. Мы вместе с ним начинали в этих изданиях, — он писал сцен¬ки, я — стишки и тоже сценки да еще репортерствовал, что давало мне в те времена больше, чем его рассказики, мало заметные первое время.
Сперва у нас были мимолетные встречи, а потом на¬чалась дружба. Я полюбил Антошу, и он меня любил до конца жизни, хотя последнее время мы и отдалились друг от друга.
В те годы, когда он еще ограничивался мелкими сценками, еще до издания его книжки «Сказки Мельпомены», я уже занял в «Русских ведомостях» солидное по¬ложение и, кроме репортажа, печатал статьи и фельетоны.
«Русские ведомости» считались «большой прессой», и Чехов появился в этой газете только в 1893 году, по¬сле того как печатался в 1892 году в «Русской мысли» и в 1888 году в «Северном вестнике», где была помещена его «Степь», которая произвела на меня огромное впе¬чатление. И впоследствии этот рассказ был у нас с ним одной из любимых тем для разговоров. А до «Степи» он был для меня только милым Антошей Чехонте, расска¬зов которого, разбросанных по газетам и журналам, я почти и не читал, — в кипучей репортерской жизни не до чтения было, да и не все газеты и журналы попадали мне в руки.
«Сказки Мельпомены» и подаренные им мне «Пестрые рассказы» меня не заинтересовали, все это было так знакомо и казалось мелочью.
Первое, что осталось у меня в памяти, — это «Каштанка», да и то тут была особая причина.
Как-то раз я вернулся из поездки домой, и мне по¬дали «Новое время»:
— Прочитай-ка насчет Каштанки.
Заглавие было другое, но я увидал подпись Чехова и прочел эту прекрасную вещицу, напомнившую мне один из проведенных с Антошей Чехонте вечеров... А че¬рез год была напечатана «Степь», и я уверовал в та¬лант друга...
Шли годы, Чехова «признали». Его приглашали к себе, добивались знакомства с ним. Около него увива¬лись те, кто так недавно еще относился к нему не то снисходительно, не то презрительно: так, сотрудничек мелкой прессы...
А затем у него началась связь с Художественным театром. Жить стали Чеховы богаче, кончились наши ужины с «чеховским салатом» — картошка, лук, мас¬лины — и чаем с горячими баранками, когда мы слу¬шали виолончель Семашки, молодых певиц и молодого еще певца Тютюника, который, маленький, стоя, бывало, у рояля, своим огром¬ным басом выводил: «...Вот филин за¬махал крылом» — и в такт плавно махал правой рукой.
Шумно и людно стало теперь у Чеховых...
Иногда все-таки урывались часы для дружеской бе¬седы, и когда мы оставались вдвоем, без посторонних, Чехов опять становился моим старым, милым Антошей, на которого смотреть было радостно, а среди окружав¬шего его теперь общества мне всегда бывало как-то жаль его. Чувствовалось мне, что и ему не по себе... Недаром он называл сотрудников «Русских ведомостей» — моро¬женые сиги...

— Ты — курьерский поезд. Остановка — пять минут. Буфет.
Так Чехов сказал мне однажды, еще в те времена, когда он жил в «комоде», в этом маленьком двухэтаж¬ном коттедже на Кудринской-Садовой, куда я забегал на часок, возвращаясь из газетных командировок или носясь по Москве в вихре репортерской работы.
Приходят на память эти слова Чехова, когда начи¬наю писать воспоминания, так непохожие на обычные мемуары. Ведь мемуары — это что-то последовательное, обстоятельное — изо дня в день, из года в год... Их хо¬рошо писать отставным генералам, старым чиновникам, ученым на покое — вообще людям, прожившим до старо¬сти на одном месте, на одной службе.
У бродяги мемуаров нет — есть клочки жизни. Кло¬чок там, клочок тут — связи не ищи... Бродяжническую жизнь моей юности я сменил на обязанности летучего корреспондента и вездесущего столичного репортера. Днем завтракаешь в «Эрмитаже», ночью, добывая ма¬териал, бродишь по притонам Хитрова рынка. Сегодня, по поручению редакции, на генерал-губернаторском рауте пьешь шампанское, а завтра — едешь осматривать задонские зимовники, занесенные снегом табуны, и вот — дымится джулун. Над костром в котелке кипит баранье сало... Ковш кипящего сала — единственное средство, чтобы не за¬мерзнуть в снежном буране...
Николай Рубинштейн дирижирует в Большом театре на сотом представлении «Демона», присутствует вся Москва в бриллиантах и фраках — я описываю об¬становку этого торжественного спектакля; а через не¬делю уже Кавказ, знакомые места, Чертова лестница, заоблачный аул Безенги, а еще выше, под снежной шап¬кой Коштан-тау, на стремнинах ледяного поля бродят туры. А через месяц Питер, встречи в редакциях и на Невском... То столкнешься с Далматовым, то забредешь на Николаевскую, 65, к Николаю Семеновичу Лескову, то в литературном погребке на Караванной смотришь, как поэт Иванов-Классик мрачно чокается с златокудрым, жизнерадостным Аполлоном Коринф¬ским, и слушаешь, как восторженный и бледный Костя Фофанов, закрыв глаза, декламирует свои чудесные стихи, то у Глеба Успенского, на пятом этаже в его квартирке на Васильевском острове, в кругу старых на¬родников рассказываешь эпизоды из своей бродяжной жизни бурлацкой... А там опять курьерский поезд, опять мечешься по Москве, чтобы наверстать прошедшую про¬гульную неделю...
И так проходила в этих непрерывных метаниях вся жизнь — без остановки на одном месте. Все свои, все друзья, хотя я не принадлежал ни к одной компании, ни к одной партии... У репортера тех дней не было прочных привязанностей, не могло быть... Прочных знакомств ле¬тучему корреспонденту тоже не было времени заво¬дить — единственное знакомство у меня в то время, зна¬комство домами, было с семьей Чехова, да и то до тех пор, пока Чехов не вошел в славу.

Разные были мы с ним люди.
Я долго не мог вспомнить, как и когда началось наше знакомство и где произошла у меня первая встреча с Чеховым. Об этом он мне как-то раз напомнил сам; оказалось, что в эту первую встречу я Чехова и не за¬метил. Помнил только вторую, в редакции «Будильни¬ка», где редактор Н.П.Кичеев представил мне симпа¬тичнейшего юношу с заброшенными назад волосами.
— Антоша Чехонте — Дядя Гиляй. Знакомьтесь.
— Мы уже знакомы. Нас познакомил Селецкий, по¬мните?.. Вы мне еще чуть руку не сломали.
Я сделал вид, что помню.
С этого дня мы стали встречаться особенно часто в «Будильнике» и «Зрителе» у Всеволода Давыдова. Со¬всем друзьями сделались. Как-то за столом у меня дома, в случайном разговоре о Русском гимнастическом об¬ществе, он сказал, улыбаясь:
— Я тоже член-учредитель Гимнастического обще¬ства. Селецкий меня и брата Николая записал в учредители... Так, для счета... Вот там-то мы с тобой и познакомились. Помнишь?
Так как стесняться было нечего, я сказал откровенно:
— Нет, не помню.
И рассказал Антон Павлович, как его случайно за¬вел Селецкий, тогдашний председатель общества, в гим¬на¬стический зал в доме Редлиха на Страстном бульваре:
— Посреди огромного зала две здоровенные фигуры в железных масках, нагрудниках и огромных перчатках изо всех сил лупят друг друга по голове и по бокам же¬лезными полосами, так что искры летят — смотреть страшно. Любуюсь на них и думаю, что живу триста лет назад. Кругом на скамьях несколько человек зрите¬лей. Сели и мы. Селецкий сказал, что один из бойцов — Тарасов, первый боец на эспадронах во всей России, преподаватель общества, а другой, в высоких сапогах, его постоянный партнер — поэт Гиляровский. Селецкий меня представил вам обоим, а ты и не поглядел на меня, но зато так руку мне сжал, что я чуть не заплакал.
Чехов с тех пор так и не бывал больше в Гимнасти¬ческом обществе, но разговаривали мы о нем впослед¬ствии не раз, а в 90-х годах он даже внес членский взнос и снова стал числиться членом, желая сделать мне, председателю общества, приятное. Привез я ему как-то в Мелихово список членов общества, где и его фамилия была напечатана.
— Ну, какой же я гимнаст! — сказал он, улыбаясь. — Я человек слабый, современный, а вы с Тарасовым точно из глубины веков выплыли. Тамплиеры! Витязи! Как тогда хлестались вы мечами! Никогда не забуду. А ты и меня в гладиаторы!.. Нет уж, куда мне!.. Да и публика у вас не по мне, — пробежал он глазами по списку членов общества.
— Нет, публика у нас простая — конторщики, при¬казчики, студенты. Это — люди активные, ну, а те вот — Морозовы, Крестовниковы, Смирновы-виноторговцы и еще некоторые — только платят членские взносы.
— Значит, мы мертвые души? Люди настоящего века. А придет время, — может быть, лет через сто, — будут все сильными, будет много таких, как ты и Тара¬сов... Придет время!..
И несколько лет Антон Павлович числился членом общества, но никогда там не бывал, хотя ценил и любил силу и ловкость в других. Когда я приезжал в Мели¬хово, то обязательно он и его отец, Павел Егорович, вели меня к лошадям, пасшимся в леваде, сзади двора, и бывали очень довольны, когда я им показывал какие-нибудь штуки по вольтижировке или джигитовке.
— Знаешь, Гиляй, пробовал я тебя описывать, да ничего не выходит, — говорил мне не раз Антоша. — Не укладываешься ты, все рамки ломаешь. Тебе бы ро¬диться триста лет назад или, может быть, лет сто впе¬ред. Не нашего ты века.
Разные мы с ним были люди, а любили друг друга. Я его, слабого и хрупкого, любил какой-то особой, неж¬ной любовью. И как радостны бывали наши встречи! В юные годы мы очень часто виделись. Раз, в 1882 году, целую неделю работали в Окружном суде на деле Скопинского банка...
В 1884 году я женился, наши семьи познакомились. Помню, как-то в субботу, получив в «Русских ведомо¬стях» гонорар за неделю, что-то около ста рублей, я при¬шел в «Будильник» и там встретил Чехова. На его долю гонорара в «Будильнике» пришлось что-то мало, а я похвастался деньгами.
— Ну так вот — завтра пеки пирог у себя и скажи Марии Ивановне, что мы все придем. И Левитана при¬ведем...
Под влиянием разговоров о Крыме Левитан, найдя на моем столе альбом, сделал в нем во время общей бе¬седы два прекрасных рисунка карандашом: «Море при лунном свете» и «Ветлы». Тотчас после него Николай Павлович Чехов нарисовал в альбоме красным, черным и синим карандашами великолепную женскую головку. Антон Павлович, долго смотревший на художников, сказал:
— Разве так рисуют? Ну, головка! Чья головка? Ну, море! Какое море? Нет, надо рисовать так, чтобы вся¬кому было понятно, что хотел изобразить художник.
Он взял альбом. Рисунок, готовый через несколько минут, был встречен общим хохотом. Антон Павлович, отдавая мне альбом, сказал:
— Береги, Гиляй, это единственное мое художест¬венное произведение: никогда не рисовал и больше ни¬когда рисовать не буду, чтобы не отбивать хлеб у Ле¬витана.
На рисунке изображена была гора, по которой спу¬скается турист, в шляпе и с палкой, башня, дом с над¬писью «Трактир», море, по которому плывет пароход, в небе — летящие птицы; внизу — надпись: «Вид имения «Гурзуф» Петра Ионыча Губонина», а кроме того, везде были пояснения: «море», «гора», «турист», «чижи»...

Первые годы в Москве Чеховы жили бедно. Отец служил приказчиком у галантерейщика Гаврилова, Михаил Павлович и Мария Павловна учились еще в гимназии. Мы с женой часто бывали тогда у Чеховых — они жили в маленькой квартире в Головиной переулке на Сретенке. Веселые это были вечера! Все, начиная с ужина, на который подавался почти всегда знаменитый таганрогский картофельный салат с зеленым луком и маслинами, выглядело очень скромно, ни карт, ни тан¬цев никогда не бывало, но все было проникнуто какой-то особой теплотой, сердечностью и радушием. Чуть что похвалишь — на дорогу обязательно завернут в пакет, и отказываться нельзя. Как-то раз в пасхальные дни подали у Чеховых огромную пасху, и жена моя удиви¬лась красоте формы и рисунка. И вот, когда мы собра¬лись уходить, вручили нам большой, тяжелый сверток, который велели развернуть только дома. Оказалось, в свертке — великолепная старинная дубовая пасочница.
Мы с Антоном работали в те времена почти во всех иллюстрированных изданиях: «Свет и тени», «Мирском толке», «Развлечении», «Будильнике», «Москве», «Зрителе», «Стрекозе», «Осколках», «Сверчке». По вечерам часто собиралась у Чеховых небольшая кучка жизнера¬достных людей: его семейные, юноша-виолончелист Се¬машко, художники, мой товарищ по сцене Вася Гри¬горьев, когда Великим постом приезжал в Москву на обычный актерский съезд. Мы все любили его пение и интересные рассказы, и Антоша нередко записывал его меткие словечки, а раз даже записал целый рассказ о случае в Тамбове, о собаке, попавшей в цирк. Это и по¬служило темой для «Каштанки».

В 1885 и 1886 годах я жил с семьей в селе Краскове по Казанской дороге, близ Малаховки. Теперь это густо¬населенная дачная местность, а тогда несколько кресть¬янских домов занимали только служащие железной до¬роги. В те времена Красково пользовалось еще разбой¬ничьей славой, деля ее с соседней деревней Кирилловкой, принадлежавшей когда-то знаменитой Салтычихе. И из Кирилловки и из Краскова много было выслано крестьян за разбои в Сибирь. Под самым Красковом, на реке Пехорке, над глубоким омутом стояла громад¬ная разрушенная мельница, служившая притоном «уда¬лым добрым молодцам». В этом омуте водилась круп¬ная рыба, и, между прочим, огромные налимы, ловить которых ухитрялся только Никита Пантюхин, здешний хромой крестьянин, великий мастер этого дела. На ноге у него много лет была какая-то хроническая гниющая рана, которую он лечил, или прикладывая ил из омута и пруда, или засыпая нюхательным табаком. Никита сам делал рыболовные снаряды и, за неимением средств на покупку свинца, употреблял для грузил гайки, которые самым спокойным образом отвинчивал на железно¬дорожном полотне у рельсов на местах стыка. Что это могло повлечь за собой крушение поезда, ему и на ум не приходило.
Чехов очень интересовался моими рассказами о Кра¬снове и дважды приезжал туда ко мне. Мы подолгу гуляли, осматривали окрестности, заглохшие пруды в старом парке. Об одном пруде, между прочим, ходило пре¬дание, что он образовался на месте церкви, провалив¬шейся во время венчания вместе с духовенством и брачующимися. Антон Павлович записал это предание. И вот на берегу этого самого пруда в зарослях парка мы встретили Никиту. Он ловил карасей и мазал илом свою ужасную ногу. Антон Павлович осмотрел ногу и про¬писал какую-то мазь; я ее привез, но Никита отказался употреблять лекарство и заявил:
— Зря деньги не плати, а что мазь эта стоит — лучше мне отдавай деньгами либо табаку нюхательного купи: табак червяка в ноге ест.
Рассказал я Чехову, как Никита гайки отвинчивает, и Антон Павлович долго разговаривал с ним, записывал некоторые выражения. Между прочим, Никита расска¬зывал, как его за эти гайки водили к уряднику, но все обошлось благополучно.
Антон Павлович старался объяснить Никите, что от¬винчивать гайки нельзя, что от этого может произойти крушение, но Никите это было совершенно непонятно. Он только пожимал в ответ плечами и спокойно воз¬ражал:
— Нешто я все гайки-то отвинчиваю? В одном месте одну, в другом — другую... Нешто мы не понимаем, что льзя, что нельзя?
Никита произвел на Чехова сильное впечатление. Из этой встречи впоследствии и родился рассказ «Зло¬умышленник». В него вошли и подлинные выражения Никиты, занесенные Чеховым в свою знаменитую запис¬ную книжку.

Мы жили в доме де Ладвез на Второй Мещанской, в маленькой квартирке в нижнем этаже. В это время был большой спрос на описание жизни трущоб, и я пе¬чатал очерк за очерком, для чего приходилось слоняться по Аржановке и Хитровке. Там я заразился: у меня на¬чалась рожа на голове и лице, температура поднялась выше 40 градусов. Мой полуторагодовалый сын лежал в скарлатине, — должно быть, и ее я тоже принес из трущоб. На счастье, мой друг, доктор А.И.Владими¬ров, только что окончивший университет, безвыходно по¬селился у меня и помогал жене и няне ухаживать за ребенком. У меня рожа скоро прошла, но тут свалилась в сыпном тифу няня Екатерина Яковлевна, — вошь я за¬нес, конечно, тоже с Хитрова рынка... И вот в это самое время случайно забежал ко мне Антон Павлович. Он пришел в ужас и стал укорять нас, что не послали за ним. Осмотрел няню, сына, проглядел рецепты и остался доволен лечением. Тут вернулся Владимиров, и мы все вместе уговорили Антона Павловича не при¬ходить больше в наш очаг заразы. Суровый Владимиров для убедительности перевел все на профессиональную почву: дескать, лечу я и прошу не мешать. Как будто — уговорили. Не прошло, однако, и двух дней, как Антон Павлович явился опять и затем стал заходить и опра¬вляться чуть ли не ежедневно. Тогда мы решили не от¬пирать ему дверей, несмотря на все просьбы, разговари¬вали с ним сквозь щель, не снимая с двери цепочки.

Антон Павлович подарил мне первый литографированный экземпляр своей пьесы «Иванов», которая была по¬ставлена в бенефис Н.В.Светлова в театре Корша. Вот что об «Иванове» рассказывал мне брат Антоши, Иван Павлович:
— Я носил пьесу в театр Корша. Понравилась. По¬том как-то зашел я на репетицию и застал в буфете бе¬нефицианта Светлова и Градова-Соколова. Светлов ру¬гательски ругал пьесу: «Какая это пьеса для бенефиса? Одно название чего стоит — «Иванов». Кому интересен какой-то Иванов? Никто и не придет». — «Нет, брат, ошибаешься, — возразил Градов-Соколов. — Во-первых, автор — талантливый писатель, а во-вторых, название самое бенефисное: «Ивнов» или «Иванв». Каждому «Ивнову» и «Иванву» будет интересно узнать, что та¬кое про него Чехов написал. И если только одни Ива¬новы придут — у тебя уж полный сбор обеспечен...»
И действительно, Градов-Соколов предсказал верно.
Когда начался разъезд после спектакля, только и слышалось у подъезда:
— Карету Иванова!
— Одиночку Иванова!
— Лихач от Большой Московской с Ивановым!
— Кучер полковника Иванова!..
В 1886 году от Антона Павловича я получил его книжку «Пестрые рассказы», изданные «Осколками». Самую первую свою книжечку, «Сказки Мельпомены», он дал мне еще в 1884 году. Вслед за «Пестрыми расска¬зами» он напечатал в том же году в типографии братьев Вернер, на Арбате, вторую книгу — «Невинные речи». У Вернеров мы оба работали в издаваемом ими жур¬нале «Сверчок».
Чехов посоветовал и мне собрать и издать свои очерки и рассказы, которых за последние два года, бла¬годаря моему увлечению беллетристикой, накопилось порядочно.
— Кто же мне издаст?
— А Собачий Воротник.
Так Чехов называл младшего Вернера, щеголя, но¬сившего пальто с воротником из какого-то серого меха.
Но Собачий Воротник отказался издать мою книгу, а предложил напечатать ее в кредит. И я напечатал «Трущобные люди».
Ее сожгли. Уцелел от цензуры лишь один экземпляр, перепле¬тенный из листов, тайком данных мне фактором (техническим директором типографии). Един¬ственный экземпляр моей книги я подарил жене. Близкие знакомые, желавшие прочитать книгу, прихо¬дили к нам. Пришел и Чехов.
— Ну, конечно, нецензурно. Хоть ты мне бы пока¬зал, что печатать хочешь... Можно было бы что-нибудь сделать. А то уж одно название — «Трущобные люди» — напугало цензуру. Это допустимо было в шестидесятых годах, когда цензоры либеральничали в угоду времени. Ну и дальше за¬главия: «Человек и собака», «Обречен¬ные», «Каторга», «По¬следний удар»... Да разве это те¬перь возможно?
— Вы подумайте, Антон Павлович, — у жены это лю¬бимое слово было, — вы подумайте, как же не напечатать книгу, когда все помещенные в ней очерки были раньше напечатаны?
— В отдельности могли проскочить и заглавия и очерки, а когда все вместе собрано, действительно по¬лучается впечатление беспросветное... Все гибнет, и как гибнет! Мрачно все...
И тут же Чехов утешил нас:
— Ну, да скоро доживем мы до того времени, когда эту книгу Гиляя напечатают, и увидим ее большой ус¬пех... А это будет... будет... Идет к тому...

Сожгли мою книгу, и как будто руки отшибло пи¬сать беллетристику. Я весь отдался репортерству, из¬редка, впрочем, писал стихи и рассказы, но далеко уже не с тем жаром, как прежде.
Я увлекся конским спортом — вспомнил юность, степи, табуны. Я отдыхал на скачках, главным образом не на самых скачках, а на утренних работах скаковых лошадей.
Потом начал писать в казенном журнале «Конноза¬водство» и московском «Русском спорте», а впослед¬ствии редактировал «Журнал спорта». Я интересовался только верховыми лошадьми, купеческого рысака я не любил, — и метался по степям, по табунам, увлекаясь давно знакомым мне делом.
С Чеховым я встречался все реже и реже... Уже давно кончились наши субботы у меня и воскресенья у Чеховых. Антон Павлович стал идти в гору. «Русские ведомости», которые я почти оставил, стали за ним уха¬живать, «Русская мысль» — тоже... А потом — Художе¬ственный театр. Но хотя наши встречи и стали реже, они всегда были самые теплые, дружеские и по-преж¬нему веселые. Вспоминается, например, такой случай.
Как-то в часу седьмом вечера, Великим постом, мы ехали с Антоном Павловичем с Миусской площади из городского училища, где брат его Иван был учителем, ко мне чай пить. Извозчик попался отчаянный: кто ка¬зался старше, он ли, или его кляча, — определить было трудно, но обоим вместе сто лет насчитывалось навер¬ное; сани убогие, без полости. На Тверской снег напо¬ловину стаял, и полозья саней то и дело скрежетали по камням мостовой, а иногда, если каменный оазис оказывался довольно большим, кляча останавливалась и долго собиралась с силами, потом опять тащила еле-еле, до новой передышки. Наших убеждений извозчик, по-видимому, не слышал и в ответ только улыбался без¬зубым ртом и шамкал что-то невнятное. На углу Твер¬ской и Страстной площади каменный оазис оказался очень длинным, и мы остановились как раз против осве¬щенной овощной лавки Авдеева, славившейся на всю Москву огурцами в тыквах и солеными арбузами. Пока лошадь отдыхала, мы купили арбуз, завязанный в тол¬стую серую бумагу, которая сейчас же стала промокать, как только Чехов взял арбуз в руки. Мы поползли по Страстной площади, визжа полозьями по рельсам конки и скрежеща по камням. Чехов ругался — мокрые руки замерзли. Я взял у него арбуз.
Действительно, держать его в руках было невоз¬можно, а положить некуда.
Наконец я не выдержал и сказал, что брошу арбуз.
— Зачем бросать? Вот городовой стоит, отдай ему, он съест.
— Пусть ест. Городовой! — поманил я его к себе. Он, увидав мою форменную фуражку, вытянулся во фронт.
— На, держи, только остор...
Я не успел договорить: «осторожнее, он течет», как Чехов перебил меня на полуслове и трагически зашеп¬тал городовому, продолжая мою речь:
— Осторожнее, это бомба... неси ее в участок...
Я сообразил и приказываю:
— Мы там тебя подождем. Да не урони, гляди.
— Понимаю, вашевскродие.
А у самого зубы стучат.
Оставив на углу Тверской и площади городового с «бомбой», мы поехали ко мне в Столешников чай пить.
На другой день я узнал подробности всего, вслед за тем происшедшего. Городовой с «бомбой» в руках бояз¬ливо до¬брался до ближайшего дома, вызвал дворника и, рассказав о случае, оставил его вместо себя на посту, а сам осторожно, чуть ступая, двинулся по Тверской к участку, сопровождаемый кучкой любопытных, узнав¬ших от дворника о «бомбе».
Вскоре около участка стояла на почтительном рас¬стоянии толпа, боясь подходить близко и создавая целые легенды на тему о бомбах, весьма животрепещущую в то время благодаря частым покушениям и арестам. Городовой вошел в дежурку, доложил околоточному, что два агента охранного отделения, из которых один был в форме, приказали ему отнести «бомбу» и поло¬жить ее на стол. Околоточный притворил дверь и бро¬сился в канцелярию, где так перепугал чиновников, что они разбежались, а пристав сообщил о случае в охран¬ное отделение. Явились агенты, но в дежурку не вошли, ждали офицера, заведовавшего взрывчатыми снаря¬дами, без него в дежурку войти не осмеливались.
В это время во двор въехали пожарные, возвращав¬шиеся с пожара, увидали толпу, узнали, в чем дело, и старик-брандмейстер, донской казак Беспалов, соскочив с линейки, прямо как был, весь мокрый, в медной каске, бросился в участок и, несмотря на предупрежде¬ния об опасности, направился в дежурку.
Через минуту он обрывал остатки мокрой бумаги с соленого арбуза, а затем, не обращая внимания на про¬тесты пристава и заявления его о неприкосновенности вещественных доказательств, понес арбуз к себе на квартиру.
— Наш, донской, полосатый. Давно такого не едал.

Немало квартир переменили Чеховы, во всех прихо¬дилось мне у них бывать. Припоминаю один курьез из тех времен, когда они жили на Большой Якиманке. Пришел я к Чеховым как-то под вечер и нашел Антона ходящим из угла в угол по кабинету: лицо — бледное, осунувшееся.
— Что с тобой?
— Живот болит. Завязал шарфом — не помогает, надо радикально лечиться, — и позвал служившего у него мальчика: — Бабакин, сходи в аптеку и купи ка¬сторки в капсюлях.
Аптека была рядом, и мальчик живо принес ка¬сторку. Чехов развернул коробку и со смехом показал мне две огромные капсюли.
— Каковы? За кого они меня приняли? — Он взял перо и крупными буквами написал на коробке: «Я не лошадь».
Бабакин снова отправился в аптеку и на этот раз принес шесть капсюлей в коробочке. Аптека получила желанный автограф.

В 80-х годах Антон Павлович купил себе небольшое имение Мелихово в Серпуховском уезде, в двенадцати верстах от станции Лопасня, Курской железной дороги.
Антон Павлович очень любил свой тихий мелихов¬ский уголок, свой «вишневый сад».
Особенно хорошо там бывало ранней весной. Иногда я ездил туда на Пасху, когда съезжались в Мелихово гости и вся патриархальная семья Чеховых была в сборе.
Налево от передней помещался кабинет Антона Пав¬ловича, с полками книг и письменным столом, на кото¬ром всегда лежала папка с начатым рассказом или по¬вестью. Он обыкновенно при гостях работал урывками, но все-таки писал каждый день; напишет немного, по¬том оторвется от работы, выйдет к гостям поговорить, затем опять садится писать. Иногда во время обеда он внезапно вставал из-за стола, уходил в кабинет, набра¬сывал несколько строк и, вернувшись в столовую, про¬должал застольную беседу.
Удивительно легко у него гостилось. Всякий делал, что хотел, никто никому не мешал. И в то время, когда он писал, к нему можно было входить в кабинет, не боясь помешать. Так по крайней мере на моей памяти это всегда бывало в Мелихове.
Столовая была рядом с кабинетом. У Антона Павло¬вича имелось свое излюбленное место у конца стола, вблизи от двери в кабинет.
В те времена он не отказывался от рюмки водки и стакана вина и всегда сажал меня рядом с собой и лю¬бил сам наливать мне. По правую руку от меня всегда занимал место его отец, Павел Егорович, тоже разде¬лявший нашу компанию. А дальше мать, Евгения Яков¬левна, сестра, Мария Павловна, и братья.
Уроженцы Таганрога, они любили южные кушанья, и Ев¬гения Яковлевна мастерски их готовила и любила угощать — по-донскому. И настоечка, и наливочка, и пи¬роги — всего бывало всегда вволю. А уезжающим в Мо¬скву обязательно завертывали чего-нибудь вкусного на дорогу.

С восторгом я вспоминаю о Мелихове. Это, кажется, лучшее время из жизни Чехова. Здоровье его тогда на¬ходилось в сравнительно хорошем состоянии, был он жизнерадостен, любил природу. Да и задумываться было некогда: литературная работа, хозяйство, сад, в котором Ан¬тон Павлович всегда копался, занимаясь посадками, а потом вечная толпа баб и мужиков, при¬ходивших к своему «дохтуру» с разными болезнями. И всегда — гости и гости.
Когда последних съезжалось слишком много, а осо¬бенно «дамского сословия», мы, своя компания, с Анто¬ном Павловичем во главе, переселялись в баню. Впро¬чем, ее только называли баней. В действительности там при бане было несколько комнат, прекрасно обставлен¬ных, с кроватями и диванами. Славно время проводили мы там — и наливочка, и чаек, и разговоры да чтения с вечера до утра.
Кто-то из братьев Чеховых имел фотографический аппарат, снимал виды и группы. И вот однажды ранней весной, только что снег сошел, мы гуляли в саду, Антон Павлович обратился ко мне:
— Гиляй, я устал, покатай меня на тачке! — и сел в тачку. Туда же поместился его брат Миша, бывший тогда еще гимназистом, а когда я привез их к дому, то пожелали снять фотографию. Кроме нас трех, на группе — Иван Павлович Чехов и двоюродный брат Ан¬тона Павловича — Алеша Чехов.

Я частенько наезжал в Мелихово. Иногда Антоша вызывал меня письмами. Вот одно из них, случайно уце¬левшая открытка:
«Москва. Столешников, дом Корзинкина. Вл.Ал.Ги¬ляровскому. Хочешь, чтобы тебя забыли друзья? Купи имение и поселись в нем. Потяни, Гиляй, за хвостик свою память и вспомни о поздравляющем тебя литера¬торе Чехове. Христос воскресе! Твой А.Чехов. Мелихово.
P.S. Лошади теперь хорошие. Приезжай».
Помню, раз, должно быть в 900-м году, напечатал я фельетон о выступлении декадентов в Художественном кружке и их жестоко вышутил. Заглавие фельетона было: «Люди четвертого измерения». В ответ я полу¬чил от Чехова такую открытку:
«Милый дядя Гиляй, твои «Люди четвертого измере¬ния» великолепны, я читал и все время смеялся. Моло¬дец, дядя! После 20 апреля буду в Москве. Крепко жму твою ручищу. Твой А.Чехов».

Как-то мы завтракали вдвоем с Антоном Павлови¬чем в «Славянском базаре&ra

Именной указатель

Абрамова — 112, 114
Авилов — 289—296, 300—303, 325, 327, 336—338, 367—369
Авилова — 288—382
Азанчевский — 94
Аксаков — 46
Аладжалов — 78
Александр II — 6, 7, 33, 92
Александров-Крылов — 107
Алексин — 706
Альбов — 496
Андреев — 439, 682
Андреев-Бурлак — 109
Антокольский — 166
Анфиса Николаевна — 674, 675
Аполлонский — 237, 511
Аренский — 701
Архангельский — 72
Ашинов — 73, 74

Байдалаков — 11
Бальмонт — 596, 619
Баранов — 126, 155
Баранцевич — 98, 99, 275, 383, 496
Бегичев — 79—82, 91, 92
Белоусов — 439
Бернар — 46
Бестужев — см. Марлинский
Билибин — 259, 266
Бирюков — 436
Боборыкин — 47, 442, 491
Бобровский — см. Суворин
Богатов — 58
Боголепов — 91
Борн — 29
Браз — 152
Бренко — 109
Брет-Гарт — 264, 265
Бунин — 439, 538, 546, 547, 581, 603
Буренин — 101, 283, 284, 597, 603
Буссенар — 66
Быков — 366
Былим-Колосовский — 136

Вагнер — 136, 137
Вальтер — 532
Варламов — 234, 509, 511
Васильева — 277
Васнецов — 701, 706
Вейнберг — 383
Венедиктов — 432, 433
Вересаев — 439
Вернеры — 66, 67, 182
Витте — 152, 153
Вишневский — 538, 551, 555, 606, 698
Владимиров — 181
Владиславлев — 80
Волков — 395
Воронцов — 111
Вяземский — 438
Вяльцева — 120

Гавриил Парфентьевич — 16, 24, 27
Гаврилов — 32, 33, 35
Галкин-Враский — 129
Гамбурцева — 74, 76
Гартман — 64
Гаршин — 214, 215, 229, 241
Гауптман — 536
Гвоздичев — 655
Герцен — 681
Герье — 36
Гете — 479
Гиляров-Платонов — 46
Гиляровский — 50—58, 69, 599
Гирс — 265
Глама-Мещерская — 110
Глинка — 132
Гнедич — 449
Гоголь — 216, 242, 387, 439, 573, 607
Голике — 263, 264
Голоушев — 439
Голохвастовы — 68
Гольцев — 123, 124, 294, 348, 400, 443, 444, 439, 461, 462, 467, 490
Гончаров — 422
Гончаровы — 691
Горбунов — 435—437
Горький — 265, 414, 439, 524, 546—548, 581, 603, 679, 680, 681, 701, 705, 706
Градов-Соколов — 110, 182
Грибановский — 575, 577
Григорович — 83, 84, 204, 205, 227, 229, 283, 284, 441, 442, 465, 466, 599, 643
Григорьев — 179
Гундобин — 42, 43
Гюго — 29

Давыдов — 43—46, 110, 176, 234, 265, 383, 445, 511, 512
Давыдова — 613
Данилевский — 6
Даргомыжские — 80
Делянов — 91, 93
Дмитриев — 47
Доде — 64, 111, 265
Долгов — 94
Доре — 64
Дрейфус — 655
Дрианский — 265
Дубичинский — 665
Дюковский — 41, 42
Дюжикова — 238, 511
Дюма — 104, 415
Дьедонне — 231

Евреинова — 205
Евстигнеев — 49
Евтушевские — 6, 7
Егоров — 69, 155
Ежов — 259, 260, 282—284, 410
Елпатьевский — 546, 603, 615, 645
Епифанов — 188
Ермолова — 48, 118, 407, 421, 701
Ефименко — 111
Ефремова — 80, 81

Жулева — 234

Забелин — 159, 160
Закорюкин — 42
Звягин — 426, 427, 429
Зеленин — 407
Зембулатов — 28, 29, 37, 39
Златовратский — 269, 618
Золя — 64, 265

Ибсен — 706
Иван Парфентьевич — 24
Иваненко — 94, 95, 152, 269—271
Иванов-Козельский — 209
Иванюков — 399
Игнатьев — 68
Измайлов — 280, 281
Икскуль — 132
Иловайская — 565, 566, 648
Иловайские — 25
Ипатьева — 70
Истомина — 66

Кальметт — 120
Капнист — 91
Карелин — 36
Карпов — 511
Киселев — 136
Киселевы — 79—82
Кичеев Н. — 47, 48, 176, 443, 444
Кичеев П. — 106, 446
Кланг — 58, 59
Ключевский — 36
Книппер О. — см. Чехова О.
Книппер Э. — 689
Кобылин — 11
Ковалевский — 91, 165, 447, 476
Кольридж — 64
Комарова — 568
Комиссаржевская — 237, 238, 336, 501, 502, 509, 512—514
Кондаков — 618
Кондратьев — 189, 190
Кони — 14, 102, 103
Константин Иванович — 674, 675, 677, 684, 685
Коонен — 423
Коринфский — 176
Корнеев — 112, 117, 256
Корнев — 511, 512
Корнфельд — 44
Коробов — 38, 39
Короленко — 128, 229, 581, 618
Коротнев — 511, 522
Корш В. — 101, 105, 106
Корш Ф. — 109—111, 225, 445
Костенко — 26, 27
Кошева — 110
Кравцов — 27
Красовская — 110
Крашевский — 45
Кремер — 34
Кривенко — 316
Кувшинников — 88—90
Кувшинникова — 78, 88—90, 276—279, 398, 416, 417
Куманин — 121, 400, 491
Кумская — 17, 18, 25
Куприн — 526
Курепин — 47, 6
Куркин — 152
Кшесинская — 120

Лавров — 461—467, 490, 670
Ланин — 47
Левенсон — 71, 189
Левитан А. — 272, 276—279
Левитан И. — 58, 78, 85—90, 117, 135, 136, 178, 196—199, 265, 272, 398, 399, 403, 416, 538, 581, 699, 700
Левкеева — 236, 499, 504, 510, 513, 514
Легра — 158, 159
Лейкин — 51, 119, 120, 262—264, 282, 285, 308
Лейкина — 119
Ленские — 112, 117, 118
Леонтьев — см. Щеглов
Лермонтов — 444
Лесков — 120, 121, 175, 397
Лешковская — 108
Линтарева — 138
Линтаревы — 95—98, 489
Липскеров А. — 60—62
Литвинов — 497
Лобода — 13
Лондон — 593
Лоти — 64
Лядов — 42

Маевские — 68, 69
Макаров — 41
Маковский — 690
Малинин — 189, 190
Малкиель — 109
Мало — 64
Малоксиано, семья — 16, 17
Малышев — 39, 40
Мамин-Сибиряк — 496, 546, 548, 581, 613
Мамонтов — 399
Мария Александровна — 6, 7
Маркевич — 80, 85, 86
Марко-Вовчок — 669, 670
Маркс — 36, 50, 167, 365, 366, 436, 649, 695
Марлинский — 6
Мартынова — 110
Матефа — 264
Мачтет — 491
Меньшиков — 150, 151, 436
Мережковский — 383
Мериме — 264
Мизинова — 84, 398
Миролюбов — 171, 427, 546
Михайловский — 205, 207, 213, 269, 383, 441, 444, 598
Михеев — 399
Мичинер — 47
Мопассан — 264, 523, 524, 610, 643, 681
Морозов С. — 674—679, 683—685
Морозов И. — 11—14
Морозов Я. — 11, 12
Морозова А. — 11—13
Морозова Е. — см. Чехова Е.
Морозова Ф. — 18, 37
Москвин — 556, 557, 606, 607, 697
Муравьев — 93
Мусина-Пушкина — 84
Мюллер — 689

Надсон — 217, 673
Напталь-Арно — 231
Невежин — 108, 109
Некрасов — 387
Немирович-Данченко Вар. — 452
Немирович-Данченко Вл. — 165, 328, 425, 491, 538, 546, 692—699
Николай I — 97
Никон — 67
Новиков — 80

Оболенский — 434
Озерецкий — 44
Орлов — 645, 646
Орлова-Давыдова — 157, 393, 394
Островские — 126—128
Островский — 452, 643, 692
Остроумов — 65, 657

Павлов — 91, 93
Павловский — 16
Паисий, иеромонах — 73, 74
Пальерон — 111
Пальмин — 50, 51, 281
Панова — 112
Пантюхин — 180
Папков — 13
Пастухов — 188, 189
Пасхалова — 383
Персидский — 78, 79
Петров — 282
Писарев — 109
Писемский — 81, 643
Платов — 11, 22
Плевако — 60—62
Плещеев — 96—98, 126, 205,207, 218, 219, 229, 230, 241, 383
Покровский — 8, 9
Поленов — 88
Полонский — 386
Полынов — 122
Поляков — 512
Попудогло — 47—49
Порумб — 23
Потапенко — 50, 117, 123, 145—148, 165, 265, 453, 454, 522, 612
Прохоров-Риваль — 281
Пушкарев — 63—66
Пушкин — 102, 444, 479

Радецкий — 432
Разумовский — 439
Раков — 34
Рахманинов — 581
Ремезов — 490
Ржевская — 398
Ришпен — 264
Розанов — 75, 645
Розен — 25
Рубинштейн — 175
Рыбаков — 108
Рыбчинская — 110, 231
Рыков — 115, 116

Саблин — 123, 124, 400, 460, 461
Савельев — 37
Савина — 500, 501, 511. 512
Савицкая — 693
Савич — 18
Сазонов — 237, 238, 509, 511
Сакулин — 282
Салтыков-Щедрин — 72, 216, 444, 521
Сальвини — 80
Сальяс — 100
Сарду — 111, 280, 414
Светлов — 110, 181, 182
Свободин — 99, 103—105, 230, 234, 241, 242, 265, 383
Седой — см. Чехов Ал.
Селецкий — 44, 176
Селиванова — 509
Семашко — 94, 179
Сенкевич — 670
Серао — 264
Серафимович — 439
Сергеенко П. — 50, 145, 224, 457, 623
Синани — 578, 579, 646, 647, 702
Сиротинин — 78
Скабичевский — 84, 250, 269, 654
Скиталец — 581
Скрябин — 76
Слепцов — 439
Случевский — 421
Собинина — 78
Соболевский — 165, 521
Соловцов — 114, 115, 231, 452
Соломон — 189
Солонин — 110
Спенглер, семья — 76
Средин — 701
Станиславский — 241, 402, 694, 698, 699
Степанов — 78, 89
Стивенсон — 66
Стороженко — 36
Страхов — 326—328, 331, 342—345, 370
Стрепетова — 234, 383
Суворин — 29, 36, 83, 84, 99—102, 104, 120, 148, 204, 229, 230, 262, 264, 267, 283, 284, 339, 343—345, 365, 511, 523, 524, 654, 655, 664—666, 682, 708
Сулержицкий — 538, 595
Сумбатов — 491, 522
Сытин — 44, 67
Сю — 104

Тарасенков — 242
Татаринова — 705
Таубе — 194
Таубер — 78
Телешов — 57, 439, 581
Терье — 64
Тимофеев — 105
Тихомиров — 124, 400
Тихонов — 496
Толоконниковы — 157
Толстой — 10, 50, 159, 164, 244, 249, 250, 436—439, 441, 454, 518, 519, 595, 604, 607, 610, 613, 614, 616, 631, 681, 686
Тургенев — 16, 81, 85, 249, 422, 524
Тышко — 69
Тютюнник — 94

Урусов — 410
Усатов — 167
Успенский Г. — 176, 205, 213—216, 387
Успенский С. — 74, 75, 77, 78
Ушинский — 527

Фаусек — 383
Федоров-Юрковский — 234
Федотов — 692
Федотова — 108
Филиппов — 273, 274
Флеров-Васильев — 446, 543
Флеровский — 36
Флобер — 410
Фофанов — 176
Францоз — 64

Худековы — 262, 288—292, 377, 378

Цветаев — 73, 74
Цуриков — 68

Чайковский — 80—83, 229, 241, 402, 699
Чемоданов — 265
Чернышевский — 34, 681
Чертков — 10, 436, 437
Чехов Ал. — 6, 8, 13—15, 19—22, 24, 31, 36, 39, 43—45, 469
Чехов Ан.— 11
Чехов Е. — 10, 18, 22
Чехов И. — 15, 16, 27, 28, 37, 39, 40, 67, 68, 79, 181, 187, 396, 440, 445, 447, 469
Чехов М. Е. — 5—13, 17, 33
Чехов М. Ал. — 15
Чехов М. Ег. — 11, 35
Чехов М. Ем. — 10
Чехов М. М. — 35
Чехов М. П. — 179, 210, 257, 276, 407, 436, 468, 469, 600
Чехов Н.П. — 15, 16, 19, 20—24, 30, 31, 36, 41—43, 46—48, 58, 59, 63, 64, 67, 70, 94, 111, 227, 259, 272, 285, 403, 447
Чехов Пав. — 8—11, 18—21, 25, 30, 36, 38, 39, 117, 146, 147, 179, 187, 403, 405, 411, 412, 447, 467, 468, 647
Чехов Петр — 10
Чехова А. — 10, 11
Чехова Е. — 8, 13, 14, 17, 19—22, 38, 54, 146, 187, 27, 251, 403—406, 445, 447, 448, 467, 469, 658, 701
Чехова М. — 15, 16, 19, 31, 35, 36, 84, 117, 146, 161, 167, 179, 227, 389, 398, 399, 403, 406, 407, 445, 448, 517, 538, 580, 658, 659, 704
Чехова О. — 48, 170, 377—380, 424, 425, 551, 553, 554, 606, 659, 660, 690
Чичагов — 50
Чупров — 125, 126

Шаврова — 267, 320
Шавровы — 112—114
Шаляпин — 399, 581
Шаповалов — 167
Шарков — 13
Шекспир — 269, 613
Шехтель — 36, 37, 161—163, 265, 272
Шиловские — 82
Шопэ — 20
Шостаковский — 70, 71
Шпажинский — 452
Шпильгаген — 29
Штремпфом — 25
Шувалов — 509
Шулькевич — 189

Щеглов — 107, 108, 493—495
Щепкина — 398
Щепкина-Куперник — 90, 121—123
Щербина — 30

Эберле — 84
Эвальд — 661
Эфрос — 418, 419

Южаков — 205
Южин-Сумбатов — 108, 118, 165, 452, 461, 540, 612
Юношева — 36
Юрасов — 522

Яблоновский — 33
Яворская — 122—124, 279, 280, 400, 414, 415
Якоби А. — 522
Якоби В. — 165
Яковлев И. — см. Павловский
Яковлев К. — 280
Яковлев М. — 78
Яновы — 43, 77, 110
Ясинский — 333, 334