Содержание
Жорес Медведев. Предисловие....................................................................5
От автора...................................................................................................... 10
История с биографией................................................................................ 13
Часть первая. Развилки дорог.................................................................... 43
Часть вторая. Саратов............................................................................... 205
Часть третья. Шагая по глобусу............................................................... 369
Часть четвертая. Годы Великого перелома.............................................. 536
Часть пятая. Вихри враждебные............................................................... 659
Часть шестая. Кощеево царство .............................................................. 848
Часть седьмая. Брат Сергей...................................................................... 929
Краткая библиография.............................................................................1040
Именной указатель...................................................................................1042

ИСТОРИЯ С БИОГРАФИЕЙ

 

 

 

1.

 

 «Гибель одного человека — трагедия; гибель миллионов людей — статистика». Это изречение приписывают разным знаменитостям — от Черчилля до Сталина, от Шекспира до Стендаля.

Жертвами сталинских репрессий стали миллионы людей — это статистика. Судьба каждого из них — трагедия. Но даже на этом фоне выделяются отдельные человеческие судьбы, в которых с особой рельефностью прорисовывается трагедия целых народов и поколений. Такова жизнь и судьба великого ученого Николая Ивановича Вавилова — ботаника и генетика, географа и путешественника, растениевода, селекционера, организатора коллективных научных исследований большого масштаба, обаятельной личности с неиссякаемым запасом энергии.

К работе над биографией Николая Вавилова я приступил летом 1963 года. Мне было двадцать пять лет, за спиной было всего три года, правда, довольно интенсивной журналистской работы в области популяризации науки. Хотя по образованию я инженер­строитель, бóльшая часть моих публикаций касалась биологических наук. Объяснялось это двумя причинами. Во­первых, тем, что в начале шестидесятых годов были совершены крупные открытия на стыке биологии с точными науками: физикой, химией, кибернетикой. А во­вторых, тем, что в СССР биологическая наука находилась в катастрофическом положении: в ней господствовало так называемое мичуринское учение академика Т.Д.Лысенко, занимавшего в советской биологии положение неограниченного диктатора.

Вопреки этой диктатуре, большинство научно­популярных журналов и отделы науки многих газет делали немало для популяризации истинных достижений биологии.

Прямой критики Лысенко и его «теорий» не допускалось. Невозможно было положительно оценивать работы Менделя, Моргана и других основоположников генетики. Но, не называя запретных имен, не употребляя понятий «ген», «генетика», можно было рассказывать о нуклеиновых кислотах как носителях наследственной информации; о хромосомах, в которых сосредоточены нуклеиновые кислоты; о синтезе белка по программе, записанной в нуклеиновых кислотах; и о многом другом, что говорило об успехах классической генетики и посрамлении «мичуринцев». Я старался использовать каждый случай, чтобы рассказать читателям об этих достижениях: в то время они были свежей научной сенсацией.

Под Новый 1963 год я окончательно порвал с инженерной специальностью, так как был принят в штат редакции серии «Жизнь замечательных людей» издательства «Молодая гвардия». Мне  поручили раздел биографий ученых.

Заведующий серией ЖЗЛ Юрий Николаевич Коротков носился тогда с идеей перспективного плана, причем составление его он хотел поставить на научную  основу — так, чтобы за обозримый период времени, скажем, за пять лет, дать круг чтения по всей мировой истории и культуре. Это означало, что из необозримого моря имен великих людей требовалось отобрать 120—150 с таким расчетом, чтобы покрывались все основные исторические эпохи, все крупные страны мира (или хотя бы все регионы), все основные области культуры...

Надо было, конечно, соблюсти определенный минимум конъюнктурных требований, без чего план не утвердили бы высшие инстанции. Древность не должна была преобладать над современностью; не меньше половины героев будущих книг должны были представлять Россию, а из этой половины — около половины советский период; революционеров должно было быть не меньше, чем писателей, и до половины революционеров должны были представлять так называемую ленинскую гвардию.

К счастью для меня, такие соображения меньше всего касались раздела ученых. В нем следовало представить все основные направления науки: физика, математика, химия, биология, науки о Земле. Но такое требование трудно назвать конъюнктурным.

Из затеи с перспективным планом ничего не вышло и, по­видимому, не могло выйти. Написание полноценной научно­художественной биографии — задача слишком сложная, чтобы производство таких книг можно было поставить на поток. Но когда я пришел в редакцию, составление перспективного плана шло полным ходом, и мне пришлось включиться в эту работу. Списки видных ученых по основным разделам науки были составлены моим предшественником, но это было самое простое. Главное состояло в том, чтобы по каждой науке из десятков имен выбрать пять­шесть, как теперь говорят, наиболее знаковых. Произвол должен был быть сведен к минимуму, поэтому мне приходилось консультироваться по каждому разделу с видными специалистами, чьи мнения и должны были служить основанием для предпочтения одних имен перед другими.

Я, естественно, показывал ученым те разделы плана, которые были близки их специальности. И тут я столкнулся с поразительной закономерностью. Почти каждый, кому я показывал «его» раздел плана, спрашивал: почему в списке нет Николая Ивановича Вавилова?

Я объяснял, что имя Вавилова стоит в списке биологов, а сейчас я хочу получить консультацию в области химии (или математики, медицины — в зависимости от специальности консультанта), но на это я слышал в ответ: «В первую очередь вы должны издать книгу о Николае Ивановиче Вавилове!»

Особенно памятна мне короткая встреча в Президиуме Академии наук с Дмитрием Ивановичем Щербаковым, академиком­секретарем Отделения наук о Земле. Я попал к нему в неудобное время: его вызвали на какое­то неожиданное совещание, и он не мог уделить мне больше двух­трех минут.

Бегло просмотрев список географов и геологов, Щербаков строго спросил:

— Почему нет Вавилова?

Я ответил, что Вавилов стоит в разделе биологов.

— Почему только биологов? — еще строже спросил Щербаков. — Это крупнейший географ двадцатого века. Он не просто ездил в экзотические страны за редкостями, а теоретически предсказал, где и что можно найти!

Не менее памятен для меня, хотя и в несколько ином аспекте, разговор с Семеном Романовичем Микулинским, историком биологии, заместителем директора Института истории естествознания и техники. Идею перспективного плана он полностью одобрил и заметно оживился, увидев в списке биологов имя Вавилова.

В кругах биологов это имя было своего рода паролем. На сакраментальный вопрос: «С кем вы, мастера культуры?» — оно давало четкий ответ. Хотя Вавилов был посмертно реабилитирован еще в 1955 году, наука, отстаивая которую он погиб, — генетика, — оставалась фактически запретной.

Микулинский сказал, что книгу о Николае Вавилове надо издать как можно скорее, подчеркнул, что это сейчас очень важно. О том, что вскоре я сам приступлю к книге о Вавилове, я не подозревал, и ответил, что найти автора для этой темы непросто. Большинство писателей, пишущих о биологии и биологах, еще недавно восхваляли Лысенко; привлекать для написания книги о Вавилове тех, кто славословил его главного врага, было бы кощунством. Тут же я заметил, что сболтнул лишнее, ибо Микулинский как­то сник и, после паузы, глядя в сторону, совсем другим тоном сказал:

— Ну, это всё не так просто, у Лысенко есть заслуги…

Я понял, что имею дело с очень осторожным дипломатом.

 

 

2.

 

Ю.Н.Короткову я сказал, что из встреч с учеными вынес твердое убеждение: наша первая задача — книга о Николае Вавилове. Он ответил, что полностью с этим согласен, но нужно найти подходящего автора: у него на примете никого нет.

Несколько дней я провел в библиотеке имени Ленина, где просмотрел массу популярных книг о биологах, селекционерах, растениеводах. Некоторые книги были написаны талантливо и умело, авторы других были откровенно бездарны. Однако и те и другие пели осанну мичуринскому учению и его главе Трофиму Денисовичу Лысенко. Кто только не отличился на этом поприще! Наиболее запомнились писания Вадима Сафонова, Геннадия Фиша, Юрия Долгушина, Александра Поповского, его сына Марка Поповского.

Обо всем этом я рассказал Короткову, прибавив, что знаю только одного автора, которому можно было бы предложить эту тему. Правда, он не писатель. Но он превосходно знает предмет и владеет пером, так что никаких сомнений относительно того, что он сделает хорошую книгу, быть не может.

На вопрос, о ком идет речь, я ответил:

— О Жоресе Медведеве.

Объяснять, кто такой Жорес Александрович Медведев, необходимости не было: его работа «Культ личности и биологическая наука» ходила в самиздате, мне давали ее читать в отделе науки «Комсомольской правды», где я внештатно сотрудничал, я сам давал ее Короткову. В «Комсомолке» я познакомился и с самим Жоресом Александровичем. Отделом науки была подготовлена большая — на газетную полосу — статья о лысенковском лжеучении. Она вот­вот должна была пойти в номер. Ярослав Голованов (тогда сотрудник отдела науки) потирал руки, предвкушая, как прямо ночью поедет в дом, где жил Лысенко, и опустит свежий номер газеты в его почтовый ящик.

Но…

Были приняты контрмеры, статья в газете не появилась, зато в партийной печати появились грозные нападки на Ж.А.Медведева, В.П.Эфроимсона, В.С.Кирпичникова и других генетиков, «клевещущих на советскую науку».

Коротков мне ответил, что предлагаемый автор, безусловно, хорош, но руководство издательством не пойдет на заключение договора с такой одиозной личностью.

— В таком случае я попробую написать сам, — сказал я в значительной мере неожиданно для самого себя. И видя, что завредакцией встретил эти слова без энтузиазма, поспешил добавить. — Без договора!

Коротков сказал, что о договоре не может быть и речи, так как я — штатный работник издательства, а заключать предварительные договора со своими сотрудниками не принято. К тому же я никогда не писал ничего подобного; у него нет уверенности, что у меня что­нибудь выйдет. Единственное, что он может мне обещать, — это застолбить за мной тему и считать ее занятой до тех пор, пока я не представлю рукопись или сам скажу, что книга не получается.

Условия меня устраивали, я приступил к работе.

 

 

3.

 

Первоначальным моим намерением было по возможности обойти главный предмет спора между «менделистами­морганистами» и «мичуринцами». Поскольку Вавилов был не только генетик, но и растениевод, ботаник, географ, путешественник, то мне казалось возможным подчеркнуть эти стороны его деятельности, оставив в тени менделизм­морганизм. Именно в таком духе были написаны опубликованные к тому времени статьи и очерки о Вавилове, а также книга А.И.Ревенковой^[1]. В этом литературно слабом (и научно лживом, чего я тогда еще не знал) произведении основные данные о жизни и деятельности Вавилова излагались без всякого упоминания Менделя, Моргана, Лысенко, ни слова не говорилось о генетических дискуссиях.

Однако знакомство с трудами Вавилова, с чего я, собственно, начал работу над книгой, сразу же показало мне, что он прежде всего и больше всего — генетик. Его достижения в прикладной ботанике и растениеводстве базировались на классической генетике; он генетик по складу мышления, по стратегии научного поиска. Обойти это — значило исказить историческую правду. Ради чего же тогда писать книгу?

Надо было либо вовсе отказаться от задуманного, либо писать всю правду, не думая заранее о том, сможет ли она пройти через «инстанции». Личность Вавилова настолько захватила меня, что ни о каком «либо — либо» речи уже быть не могло.

 

 

4.

 

Около года я писал «в стол», проходя вместе с моим героем по путям познания, по каким сам он шел в пору своего ученичества и построения своих основных научных теорий. Я старался уже в первой части книги прорисовать глубокое различие между умозрительной эволюционной концепцией Ламарка, на которой базировался Лысенко, и эволюционной концепцией Дарвина, углубленной и уточненной на основе законов генетики, — на ней базировался Вавилов и другие «менделисты­морганисты». Ученичество Вавилова, выработка им своих научных позиций были удобной сюжетной канвой, на которую я нанизывал «драму идей» вокруг механизмов эволюции и законов наследственности, как эта драма разыгрывалась в истории биологии.

Вторая часть книги естественно отводилась основным теоретическим работам Вавилова, базировавшимся на предшествовавшем развитии науки, в особенности его закону гомологических рядов в наследственной изменчивости и теории центров происхождения культурных растений.

Мне стало ясно, что эти открытия поставили Вавилова в ряд величайших биологов мира, таких как Линней, Мендель, Морган, и я старался показать, что во включении его в этот ряд нет никакого преувеличения.

Закон гомологических рядов вводил порядок во внутривидовую изменчивость культурных растений. Он позволял предсказывать наличие вполне определенных, хотя еще не известных науке форм. Этот закон не случайно сопоставляли с периодическим законом Менделеева, предсказавшим нахождение новых химических элементов с заранее известными свойствами.

Теория центров происхождения шла еще дальше: она показывала, в каких районах земного шара сосредоточен основной генетический потенциал видов и внутривидового разнообразия культурных растений, то есть где следует искать недостающие формы.

Третья часть книги — ее еще предстояло писать — была посвящена экспедициям Вавилова, в которых он блестяще подтвердил и уточнил свои теоретические концепции, собрал богатейшую в мире коллекцию культурных растений и затем использовал ее для создания теоретических основ селекции.

Четвертая часть должна была повествовать о генетических дискуссиях, аресте и гибели Вавилова.

Так, уже в процессе работы над книгой, складывался ее общий план.

Достойная биография
великого ученого

 

Предисловие Жореса Медведева

 

Об академике Николае Ивановиче Вавилове я впервые и случайно узнал лишь в конце 1945 года, хотя в то время уже был студентом второго курса агрономического факультета Московской сельскохозяйственной академии имени К.А.Тимирязева (ТСХА). Ее питомцем в начале века являлся и Николай Иванович. В то время это был Московский сельскохозяйственный институт.

На первом курсе академии все студенты начинали свое высшее образование 1 октября 1944 года с общеакадемической лекции «Введение в агрономию». В Большой химической аудитории ее читал негромким голосом самый заслуженный и самый почтенный по возрасту ученый, академик Дмитрий Николаевич Прянишников. Второй лекцией в тот же день, но уже в Большой физической аудитории, начинался для нас курс «Ботаника». Лектор, тоже академик, Петр Михайлович Жуковский, говорил ярко, выразительно, хотя и немного заикался. Он был блестящим оратором. Аудитория была переполнена, так как на лекции Жуковского приходили, уже добровольно, не только студенты первого курса. Второй курс в академии, осенью 1945 года, после обычной в то время отправки студентов на уборку картофеля в учхозах, начинал для нас академик Иван Вячеславович Якушкин, заведующий кафедрой растениеводства. Следующую лекцию в этот же день читал академик Николай Александрович Максимов. Он заведовал в ТСХА кафедрой физиологии растений.

Однако ни в одной из лекций всех этих курсов мы ничего не слышали о работах и теориях Н.И.Вавилова. Хотя, как мы узнаем из представляемой читателям книги С.Е.Резника, Прянишников был учителем Вавилова, Жуковский — другом и соратником, Максимов — многолетним сотрудником созданного Вавиловым Всесоюзного института растение­водства (ВИР), а Якушкин — соперником и «экспертом» НКВД по «Делу Вавилова».

В 1945 году я уже начал научную стажировку по цитологии растений на кафедре ботаники. Из побежденной Германии в ТСХА привозили с начала лета «по репарациям» новейшее оборудование, бинокулярные микроскопы, приборы для получения тончайших срезов тканей — микротомы, спектрофотометры, реактивы, лабораторную посуду, гербарий дикой и культурной флоры и много книг со штампами библиотеки Лейпцигского университета. Цитологическая лаборатория кафедры ботаники, которой руководила доцент Анаида Иосифовна Атабекова, полностью преобразилась. После лекций и практических занятий я приходил сюда для освоения микроскопии почти каждый день.

Петр Михайлович часто заходил «в цитологию» пить вместе с нами чай с бутербродами, им же и приносившимися. Академикам и профессорам бутерброды входили тогда в какой­то особый «паек», дополнительный к карточной системе на продукты питания. Жуковский делился этим пайком со своими учениками. Общая беседа была непринужденной.

Однажды, дату я уже не помню, Жуковский, отсутствовавший на кафедре два дня, пришел сильно взволнованный. Он «сбежал» с какого­то юбилейного заседания в Академии наук СССР, широко отмечавшей свое 220­летие. Впервые за много лет АН СССР отмечала юбилей международной конференцией, на которую были приглашены не только советские, но и иностранные почетные члены и члены­корреспонденты академии. Жуковский был академиком ВАСХНИЛ, а не Большой академии. Но его тоже пригласили на юбилейную сессию, так как ботаников и генетиков в составе биологического отделения АН СССР не было.

Приехав на сессию, Жуковский узнал, что одним из приглашенных в Москву иностранных ученых был Джон Холдейн, выдающийся английский биолог и генетик, избранный в 1942 году почетным членом АН СССР. Джон Холдейн был членом коммунистической партии Великобритании. Узнав о возможности встречи с ним, Петр Михайлович взял такси и вернулся на свою кафедру:

— Джон Холдейн сразу начнет спрашивать меня о Николае Ивановиче Вавилове, — объяснил нам сильно смущенный Петр Михайлович, — а что я могу ему рассказать? Вавилов ведь и до сих пор «враг народа»… его книги конфискованы, его работы нельзя цитировать…

Когда Жуковский ушел в свой кабинет, Анаида Иосифовна, очень смелая женщина, рассказала мне и моему студенческому другу Виктору Гуляеву, тоже практиковавшемуся по цитологии растений, о Николае Ивановиче Вавилове, с которым Жуковский много лет работал в Ленинграде. Анаида Иосифовна, как оказалось, знала Вавилова очень хорошо.

На третьем курсе, с января 1947 года, мы начинали слушать лекции по генетике растений, которые читал академик Антон Романович Жебрак.

Весной 1948 года я сдавал все экзамены досрочно. Жуковский, уже ставший моим научным руководителем, отправлял меня на шесть месяцев в Крым в биохимическую лабораторию Никитского ботанического сада для изучения роли каротиноидов, желто­оранжевых пигментов растений, как возможных растительных гормонов. Заведующий этой лабораторией профессор Василий Иванович Нилов был в прошлом одним из ведущих сотрудников ВИРа, другом Н.И.Вавилова и П.М.Жуковского. Он переехал в Крым в 1936 году, заболев туберкулезом.

Когда я возвратился к октябрю в Москву, Тимирязевская академия была уже другой. Академик Д.Н.Прянишников ушел из жизни в конце апреля. В августе, на внеочередной сессии ВАСХНИЛ, классическая генетика и все связанные с нею теории были запрещены. Ректором академии, на место уволенного академика В.С.Немчинова, назначили В.Н.Столетова, в то время кандидата биологических наук. Руководил кафедрой генетики и селекции теперь уже не А.Р.Жебрак, а Т.Д.Лысенко. Его лекции по новому курсу «мичуринской генетики» были обязательными и для тех студентов, которые раньше сдавали экзамен по генетике Жебраку. Их следовало «переучивать». Я быстро оформил перевод с агрономического на агрохимический факультет, чтобы избавиться от «мичуринской повинности».

В последующие годы, уже как научный сотрудник лаборатории биохимии при кафедре агрохимии ТСХА, я стал собирать материалы по истории генетики в СССР, узнавал о работах Н.И.Вавилова, Н.К.Кольцова и многих других выдающихся, но «запрещенных» ученых. Областью моих исследований стал биосинтез белков и нуклеиновых кислот в растениях. Открытие генетической роли нуклеиновых кислот (РНК и ДНК) привело к возникновению новой научной дисциплины — биохимической генетики.

В августе 1961 года в Москве собирался Пятый Международный биохимический конгресс. Мне посчастливилось быть одним из его более чем двух тысяч участников. Президентом конгресса был сторонник Лысенко академик Александр Иванович Опарин.

Главной сенсацией конгресса был доклад американского генетика и биохимика Маршалла Ниренберга об открытии генетического кода ДНК, существование которого несколько ранее предсказал Георгий Гамов. В СССР, однако, это открытие, удостоенное вскоре Нобелевской премии, не обсуждалось за пределами аудиторий конгресса. Т.Д.Лысенко все еще был президентом ВАСХНИЛ, академии, созданной Н.И.Вавиловым, заведующим кафедрой генетики ТСХА и директором Института генетики АН СССР, тоже созданного Вавиловым.

Николая Ивановича юридически реабилитировали в 1955 го­ду, его «Избранные труды» в пяти томах были изданы относительно небольшим тиражом в 2200 экземпляров в 1959 году. Однако легализация в СССР классической генетики произошла лишь после увольнения «на пенсию» Н.С.Хрущева в октябре 1964 года. Вслед за Хрущевым потерял свои главные посты и Лысенко. Вскоре стали публиковаться и биографии Н.И.Вавилова.

Наиболее полной из них являлась книга С.Е.Резника, вышедшая в 1968 году в серии «Жизнь замечательных людей». Однако цензура удалила из текста этой книги заключительную главу и ряд других разделов. Обсуждение преступлений сталинизма было все еще невозможно. Резник опубликовал изъятые цензурой материалы в своей книге «Дорога на эшафот», вышедшей в США в 1983 году.

Материалы и неизвестные ранее документы Н.И.Вавилова продолжали, однако, накапливаться в течение десятилетий после его смерти в саратовской тюрьме в январе 1943 года. Одной из важных форм творчества и руководства институтами были для Вавилова письма, посылавшиеся им из частых и продолжительных экспедиций коллегам, жене и друзьям.

Слава Николая Ивановича как ученого, путешественника и собирателя культурных растений и их сородичей продолжала расти. Его главное достижение — воспроизводимая коллекция мирового генофонда культурных растений — становилась важнейшим фактором развития агрономических наук и селекции новых сортов сельскохозяйственных культур почти во всех странах. Жизнь Н.И.Вавилова стала уникальной эпопеей. Она достойно и полно освещена в новой книге Семена Ефимовича Резника, которая представляется читателям. Я изучал историю биологии и генетики в течение нескольких десятилетий. Однако я открыл в этой книге огромный новый фактический документальный материал, ранее мне неизвестный.

Жизнь Вавилова показана на широком историческом фоне, который дает читателям представление о десятках стран на тех пяти континентах, через которые, чаще всего пешком или небольшими караванами, прошли экспедиции Вавилова. Мы знакомимся здесь не только с биографиями и проблемами многих выдающихся ученых, но и с причинами, чаще всего политическими, которые порождали псевдоученых.

История человечества определяется множеством факторов. Но само существование человечества зависит прежде всего от культурных растений, расширению разнообразия, иммунитету и росту урожайности которых была отдана короткая, но исключительно плодотворная жизнь Николая Ивановича Вавилова.

 

Жорес А. Медведев

Лондон, 2017

 

О книге С. Резника «Эта короткая жизнь»,
Изд-во «Захаров», Москва, 2017

Новая книга писателя Семена Резника о жизни, творчестве и трагической гибели выдающегося русского ученого, академика Николая Ивановича Вавилова – результат многолетнего кропотливого и вдохновенного труда автора.

Эта огромная тысячестраничная монография поражает читателя прежде всего энциклопедичностью, информативностью, глубиной проникновения в описываемые события и проблемы. Это не только история жизни великого ученого и прекрасного во всех отношениях человека. Здесь – история развития научных исследований в области биологии, генетики, растениеводства и других связанных с ними научных и прикладных дисциплин. Здесь – история советской науки в условиях тоталитарного диктаторского режимом. Здесь – история генетики и связанных с ней наук в мировом масштабе. Здесь – поразительно емкие образы выдающихся ученых и бездарных эпигонов науки, благородных служителей науки и научных сексотов, советской номенклатуры, власть имущих преступного режима, вершителей судеб и палачей советских ученых. Здесь, если хотите, вся советская эпоха с ее утопическими домыслами и гнусной трагической реальностью. Читая книгу, я поражался обширности знаний автора во всех этих историях и проблемах, скрупулезности его описаний путешествий и исследований Вавилова, поразительной точности деталей того далекого времени. Неужели один человек может с такой глубиной понять и описать и научные, и исторические, и нравственные проблемы целой эпохи? – невольно задавался я таким вопросом. Семен Резник сделал это...

Отдельного замечания заслуживает литературный уровень книги. Мне нравится, когда исторические хроники и описания научных поисков составляются талантливым писателем – это позволяет изложить сухие факты истории и сугубо специфические проблемы науки в увлекательной художественной форме. Как говорил классик, теория сера, но вечно зелено древо жизни – писательский ракурс позволяет преодолеть разрыв между голой фактологией истории и цветущим образом эпохи. В книге «Эта короткая жизнь» огромное число действующих лиц, и все они предстают живыми людьми со своими достоинствами и недостатками, с метаниями и сомнениями – это художественные образы, а не схемы в обрамлении своих формальных биографий.
Мастерство писателя выразилось еще и в увлекательности сюжетов книги. Уже ее начало содержит драматическую, захватывающую историю борьбы автора с чиновниками тоталитарного режима за публикацию первой книги об академике Н.И. Вавилове в серии «Жизнь замечательных людей». Драматизм повествования нарастает и достигает апогея в заключительных главах книги, где автор описывает трагическую гибель Николая Вавилова в советской тюрьме на фоне карьерного взлета его брата Сергея Вавилова. Родные братья, выдающиеся ученые; один из них, тот, что с мировым именем, как собака, подыхает в тюрьме от издевательств и голода, а второй становится Президентом Академии наук в стране кровавого тирана, убившего его любимого старшего брата – эта реальная, непридуманная драма, пожалуй, похлеще всех шекспировских трагедий вместе взятых. Главный режиссер этого жуткого спектакля – мизантроп и садист – любил поиздеваться над своими жертвами, обожал ставить их в безнадежно унизительное положение. Трагедия братьев Вавиловых описана в книге Семена Резника с потрясающей мощью. Попытки одного из них вырваться из лап хищного зверя и нравственные терзания другого, обласканного тем самым хищным зверем и обеспеченного всеми привилегиями высшей сталинской номенклатуры, представлены на фоне гигантской трагедии народа в самые тяжелые годы его многовековой истории.
В подзаголовке книги «Николай Вавилов и его время» автор подчеркивает, что это история не только об одном выдающемся ученом. На мой читательский взгляд это очень важное обстоятельство, выделяющее новую работу Семена Резника из серии традиционных биографий замечательных людей.

Дело в том, что в последнее время в России значительно усилилась пропаганда так называемых «достижений» советской эпохи, агрессивное обеление сталинского режима, представляемое апологетами этого убийцы и садиста как проявления русского патриотизма. Среди аргументов в защиту «сталинских достижений» часто приводятся ссылки на советскую науку – мол, что ни говори, а в Советском Союзе при Сталине наука успешно развивалась, ученых уважали и даже почитали, платили им высокую зарплату... У меня, как у профессионального научного работника, большую часть своей научной карьеры проведшего в СССР, подобные аргументы вызывают недоумение и отторжение. На заре своей научной деятельности я еще застал отголоски сталинского отношения к науке – травлю биологии, генетики, кибернетики и других современных естественных, технических и гуманитарных наук. Я не специалист в биологии, но хорошо помню, как в университете на занятиях по философии нам талдычили о зловредной идеалистической сущности буржуазного «вейсманизма-менделизма-морганизма», используя в этом проклятии имена великих основоположников генетики Августа Вейсмана, Грегора Менделя и Томаса Моргана. Критика генетики, как реакционной буржуазной лженауки, противостоящей истинно пролетарской мичуринской биологии, приводилась в советских школьных учебниках «Основы дарвинизма» вплоть до 1965 года. Уже на профессиональном уровне я сталкивался с советскими запретами на кибернетику и теорию информации, которые также были объявлены буржуазными лженауками. У нас на кафедре теоретической радиотехники первые кибернетические разработки проводились едва ли не подпольно, а ленинградские ученые, открывшие секцию кибернетики при Доме ученых, считались героями. Это не тема данных коротких заметок, но в советской науке вплоть до второй половины 1980-х годов неизменно соблюдались сталинские концепции: тотальная милитаризация научных исследований и разработок, железно-занавесное отторжение от мировой науки, невозможность общения с зарубежными учеными, невозможность публикации научных результатов за рубежом и участия в международных симпозиумах, отторжение любого инакомыслия и несогласия с власть имущими, тотальная бюрократизация управления наукой и навязывание ей партийного руководства... А еще – сплошная завеса секретности, позволявшая скрывать низкий научный и технический уровень разработок и их вторичность («цельнотянутая разработка» – термин советских времен) по отношению к зарубежным образцам. Трудно было найти научно-исследовательское учреждение в области прикладной математики, физики, химии, механики, газодинамики, оптики, радиоэлектроники, автоматического управления, электротехники, информатики, вычислительной техники, приборостроения, микроэлектроники и пр., в котором все или почти все работы не были бы засекречены. Науку наводнила толпа докторов наук, профессоров и даже секретных академиков без научных трудов или с секретными никому недоступными трудами. Результаты хорошо известны – разрушение научных школ и хроническое отставание от мирового уровня в самых современных областях науки и технологии.

Книга Семена Резника «Эта короткая жизнь» ставит жирный крест на аргументации лжепатриотов и почитателей сталинских методов руководства наукой. Да, говорит автор, были в Советском Союзе выдающиеся и даже великие ученые в области биологии и генетики, но сталинский режим загубил их, уничтожил ростки прорывных результатов в самых многообещающих направлениях современной биологической и сельскохозяйственной науки. И это случилось, добавим мы, не только с биологией и его выдающимся представителем академиком Николаем Вавиловым, но и с другими науками и технологиями. Это случилось с расстрелянными гениальным физиком Матвеем Бронштейном и блестящими разработчиками «Катюши» Георгием Лангемаком и Иваном Клейменовым, с посаженными в концлагеря Андреем Туполевым, Сергеем Королевым и Валентином Глушко, это случилось с тысячами и тысячами талантливейших ученых, конструкторов и инженеров.
Сталинский режим унизил, опозорил и науку, и подлинных ученых. Это унижение и погром науки Семен Резник показал с мощью и блеском – в этом нетленное значение его новой книги для истории науки.
Впрочем, каждый читатель найдет в этой книге интересные лично для него страницы, ибо она талантливо многогранна и увлекательна.

Юрий ОКУНЕВ
Март 2018

 

Известный писатель и публицист Семен Резник представил тимирязевцам свою новую книгу «Эта короткая жизнь. Николай Вавилов и его время»

Встреча с автором состоялась в кинозале «TimFilm» Центральной научной библиотеки имени Н.И. Железнова.

10 Ноябрь / 2017