СОДЕРЖАНИЕ



Хозяйка пансиона 5
Уильям и Мэри 16
Дорога в небеса 47
Радость священнослужителя 62
Миссис Биксби и полковничья шуба 91
Маточное молочко 111
Бедолага Джордж 142
Рождение катастрофы 170
Эдвард-завоеватель 178
Свинья 199
Чемпион мира 224

ХОЗЯЙКА ПАНСИОНА


Билли Уивер выехал из Лондона на дневном поезде, сделал в дороге пересадку в Суиндоне, и когда добрался до Бата, было часов девять вечера. Над домами, против входа на вокзал, на чистом звездном небе всходила луна. Было страшно холодно, и ледяной ветер обжигал щеки.
— Скажите, — спросил он носильщика, — нет ли тут неподалеку дешевой гостиницы?
— Загляните в «Дракон и колокол», — ответил тот, указывая в конец дороги. — Может, и найдете приют. Это с той стороны, метров триста отсюда.
Билли поблагодарил его, подхватил чемодан и зашагал к этому «Дракону». Он никогда раньше не был в Бате, никого здесь не знал. Правда, мистер Гринслейд из главного управления в Лондоне говорил, что это отличный город. «Когда устроитесь с жильем, — сказал он, — сообщите о себе заведующему филиалом».
Билли было семнадцать лет. В новом темно-синем пальто, новой коричневой фетровой шляпе и в новом коричневом костюме он шел по улице и чувствовал себя отлично. Он теперь все старался делать быстро. Быстрота, считал он, — это именно то, что отличает всех удачливых деловых людей. Начальники из главного управления все такие фантастически быстрые. Поразительные люди!
На широкой улице, вдоль которой он шел, не было никаких магазинов, и по обеим сторонам тянулись высокие дома, все одинаковые. Перед каждым крыльцо с колоннами и четыре-пять ступенек, которые вели к парадной двери; ясно, что когда-то это были шикарные жилища. Но теперь даже в темноте он видел, что краска на дверях и окнах облупилась, а красивые белые фасады не ухожены, все в трещинах и пятнах.
Неожиданно в окне нижнего этажа, ярко освещенного уличным фонарем в двух метрах от подъезда, Билли заметил листок с печатными буквами, приклеенный к верхней части стекла: ПАНСИОН. НОЧЛЕГ И ЗАВТРАК, а под ним, на подоконнике, стояла ваза с длинными красивыми ивовыми ветками.
Он остановился. Подошел поближе. Окно обрамляли зеленые портьеры (похоже на бархат). Ветки ивы замечательно смотрелись рядом с ними. Он еще приблизился и заглянул в комнату. Первое, что он увидел, это яркий огонь, пылавший в камине. На ковре перед камином, свернувшись калачиком и уткнувшись носом в живот, спала такса. Сама комната, насколько он мог разглядеть в полутьме, была со вкусом обставлена красивой мебелью: кабинетный рояль, большой диван и несколько мягких кресел, а в углу клетка с большим попугаем. Животные в таких домах — как правило, добрая примета, подумал Билли, да и вообще тут все такое уютное на вид. Жить тут наверняка приятнее, чем в каком-то «Драконе».
С другой стороны, трактир ему больше по душе, чем пансион. Там по вечерам есть пиво, можно поиграть в дартс и есть с кем поговорить, да к тому же, наверное, и много дешевле. Он уже как-то останавливался на пару ночей в трактирной гостинице, и ему там понравилось. А вот в пансионах он не жил и, если уж честно, немножко их побаивался. Само это название — семейный пансион — связывалось у него с переваренной капустой, скупердяйками хозяйками и сильным противным запахом копченой селедки в гостиной.
Потоптавшись так на холоде минуты две-три, Билли решил сначала дойти до «Дракона и колокола» и заглянуть туда. И повернулся, чтобы идти дальше.
Но тут с ним произошла странная вещь. Он уже отступил от окна и сделал первый шаг, когда заметил что-то необычное в этом объявлении. «Ночлег и завтрак», гласило оно. «Ночлег и завтрак», «Ночлег и завтрак», «Ночлег и завтрак». Каждое слово, точно черный глаз, глядело на него сквозь стекло, удерживая, принуждая уступить, заставляя остаться и не уходить далеко от дома, и вот он и вправду двинулся от окна к парадной двери дома, поднялся по ступенькам и потянулся к звонку.
Нажал на кнопку, услышал, как звонок прозвенел в какой-то дальней комнате, и тотчас же — должно быть, это произошло в ту же самую секунду, он не успел даже палец оторвать от звонка, — дверь распахнулась, а за нею стояла женщина.
Обычно когда звонишь в звонок, приходится ждать не меньше полминуты, пока дверь откроется. А эта тетка появилась как черт из табакерки. Он нажал на звонок, и она — раз! — тут как тут... Он даже отскочил в испуге.
Ей было лет сорок пять или пятьдесят, и, увидев его, она тепло и приветливо улыбнулась.
— Прошу вас, входите, — любезно произнесла она и отступила в сторону, широко раскрыв дверь. Билли поймал себя на том, что автоматически входит в дом. Побуждение — или, точнее сказать, желание — последовать за нею в дом было необычайно сильным.
— Я увидел объявление в окне, — сказал он в нерешительности.
— Да, я знаю.
— Я насчет комнаты.
— Она уже ждет вас, мой мальчик, — сказала она. У нее было круглое розовое лицо и очень добрые голубые глаза.
— Я шел в гостиницу «Дракон и колокол», — сообщил ей Билли. — Но вот попалось на глаза объявление в вашем окне.
— Дорогой мой, — сказала она, — почему же вам не зайти, ведь на улице холодно?
— Сколько вы берете?
— Пять с половиной фунтов за ночь, включая завтрак.
Фантастически дешево! Меньше половины того, что он был готов платить.
— Если это слишком дорого, — прибавила она, — я готова немного уступить. Яйцо желаете на завтрак? Они нынче дорогие. Без яиц будет дешевле.
— Нет, цена меня вполне устраивает, — ответил Билли. — Я с удовольствием здесь остановлюсь.
— Я так и знала. Входите же.
Она казалась ужасно любезной. Точно мама твоего лучшего школьного товарища, приглашающая погостить у них в доме в новогодние каникулы. Билли снял шляпу и переступил через порог.
— Повесьте ее вон там, — сказала она, — и давайте ваше пальто.
Других шляп или пальто в прихожей не было. Ни зонтиков, ни тростей — ничего не было.
Он последовал за ней наверх по лестнице.
— В нашем распоряжении весь дом, — проговорила она, улыбаясь ему через плечо. — По правде сказать, совсем не часто я имею удовольствие принимать гостя в моем гнездышке.
Тетка немного чокнутая, подумал Билли. Но раз она берет за ночь всего пять с половиной фунтов, какая мне разница?
— А я подумал, что у вас отбоя нет от постояльцев, — вежливо сказал он.
— О, да, дорогой, разумеется, это так. Но вся беда в том, что я немножечко разборчива и требовательна — если вы понимаете, что я имею в виду.
— Да-да.
— Но я всегда готова. В этом доме днем и ночью всегда все готово, если вдруг объявится подходящий молодой человек. А это такое удовольствие, дорогой мой, такое громадное удовольствие: открываю дверь и вдруг вижу — стоит тот, кто именно мне и нужен.
Дойдя до середины лестницы, она остановилась и, держась рукой за перила, обернулась, посмотрела на него сверху вниз и улыбнулась бледными губами.
— Вроде вас, — прибавила она, и ее голубые глаза медленно окинули Билли с головы до ног, а потом назад, с ног до головы.
— Этот этаж мой, — сказала она ему на площадке второго этажа.
Они поднялись еще выше.
— А этот весь ваш, — сказала она. — Вот ваша комната. Я очень надеюсь, что она вам понравится.
Она провела его в небольшую, но уютную спальню и, войдя, включила свет.
— Солнце по утрам светит прямо в это окно, мистер Перкинс. Вас ведь Перкинсом зовут?
— Нет, — ответил он. — Моя фамилия Уивер.
— Мистер Уивер. Как мило. Я положила грелку в постель, чтобы было теплее, мистер Уивер. Приятно, когда в чужой постели с чистыми простынями есть горячая грелка, правда ведь? И можно в любой момент включить обогреватель, если только почувствуете, что холодно.
— Спасибо, — сказал Билли. — Большое вам спасибо.
Он обратил внимание, что покрывало снято с кровати, а одеяло с одной стороны откинуто — все готово, хоть сейчас забирайся в постель.
— Я так рада, что вы появились, — сказала она, глядя ему прямо в лицо. — Я уж начала было волноваться.
— Все в порядке, — бодро ответил Билли. — Не стоило из-за меня беспокоиться.
Он положил чемодан на стул и принялся открывать его.
— А как же ужин, мой дорогой? Вам удалось что-нибудь съесть по дороге сюда?
— Я совсем не голоден, спасибо — сказал он. — Пожалуй, я сразу лягу, а то завтра надо вставать довольно рано, и сразу в контору.
— Ну ладно. Не буду мешать вам распаковываться. Только прежде чем лечь, не могли бы вы спуститься в гостиную и расписаться в книге для постояльцев? Это всем надо делать, таков закон, а мы ведь не станем нарушать законы на этой стадии наших отношений, хорошо?
И помахав ему, быстро вышла из комнаты, закрыв за собой дверь.
То, что хозяйка пансиона была с приветом, ничуть Билли не смущало. В конце концов, она не только безобидна — тут у него не было никаких сомнений, — но и добрая и благородная тетка, это сразу видно. Наверное, подумал он, потеряла сына в войну или что-то в этом роде и так и не смогла это пережить.
Итак, распаковав чемодан и вымыв руки, он через несколько минут спустился на первый этаж и вошел в гостиную. Хозяйки там не было, однако в камине горел огонь, а перед ним по-прежнему спала маленькая такса. В комнате было так тепло и уютно. Ну и повезло же мне, подумал он, потирая руки. Здорово все получилось!
Книга для записи постояльцев лежала раскрытая на рояле, он достал ручку и записал в нее свое имя и адрес. На странице были еще две записи, и Билли — так все делают — стал читать, что там написано. Один жилец был какой-то Кристофер Малхолланд из Кардиффа, другой — Грегори Темпл из Бристоля.
Смешно, подумал он вдруг. Кристофер Малхолланд. Знакомое имя... Он уже раньше где-то слышал это имя.
Может, он с ним вместе в школе учился? Нет. Может, это кто-то из многочисленных ухажеров его сестры или приятель отца? Нет, нет, все не то.
Он снова заглянул в книгу.
Кристофер Малхолланд. Кафедральная улица, дом 231, Кардифф.
Грегори Темпл. Кленовая улица, дом 27, Бристоль.
Вообще-то, если подумать, то и второе имя показалось ему почти таким же знакомым, как и первое.
— Грегори Темпл? — громко произнес он, напрягая память. — Кристофер Малхолланд?
— Такие очаровательные мальчики, — прозвучал голос у него за спиной, и, обернувшись, он увидел свою хозяйку, вплывающую в комнату с большим серебряным чайным подносом в руках. Она держала его на вытянутых руках и довольно высоко, будто это не поднос, а поводья, чтобы управлять резвой лошадью.
— Какие-то знакомые имена, — сказал он.
— Правда? Интересно.
— Я почти уверен, что они мне где-то раньше попадались. Странно, правда? Может, в газете видел? Они ничем не знамениты? Ну, в смысле, может это известные игроки в крикет, или футболисты, или еще что-нибудь такое?
— Знамениты? — переспросила хозяйка пансиона, ставя чайный поднос на низкий столик возле дивана. — Нет, не думаю, что они знамениты. Но оба были такие красавчики, уж можете мне поверить. Высокие, молодые и красивые, ну в точности как вы.
Билли снова заглянул в книгу.
— А смотрите-ка, — сказал он, обратив внимание на числа. — Последняя запись сделана больше двух лет назад.
— Да ну?
— Правда. А Кристофер Малхолланд записался сюда почти за год до того, уж больше трех лет назад.
— Вот это да, — она покачала головой и непритворно вздохнула. — Никогда бы не подумала. Как летит время! Правда, мистер Уилкинс?
— Меня зовут Уивер, — сказал Билли. — У-и-в-е-р.
— А, ну да, конечно! — воскликнула она, усаживаясь на диван. — Как это глупо с моей стороны. Вы уж извините. В одно ухо влетает, из другого вылетает, вот я какая, мистер Уивер.
— А знаете что? — сказал Билли. — Знаете, что во всем этом особенно удивительно?
— Нет, дорогой, не знаю.
— Вот эти имена — Малхолланд и Темпл. Я, кажется, не только помню их каждое в отдельности, но каким-то странным образом они, похоже, связаны между собой. Будто они знамениты в чем-то одном. Ну, понимаете, как Оксфорд и Кембридж, например, или как Черчилль и Рузвельт.
— Очень интересно, — сказала она. — Но идите же сюда, дорогой, и садитесь рядышком со мной на диван. Я налью вам чашечку чаю и угощу имбирным пирожным, а потом уж пойдете спать.
— Право, не стоило вам беспокоиться, — сказал Билли. — Я совсем не хотел вас утруждать...
Он стоял возле рояля, глядя, как она возится с чашками и блюдцами, и заметил, что у нее были маленькие белые проворные ручки и красные ногти.
— Я почти уверен, что встречал эти имена в газетах, — сказал Билли. — Сейчас вспомню. Еще секундочка, и уверен, что вспомню.
Нет ничего более мучительного, чем пытаться вспомнить нечто такое, что, вертится тут рядом, а никак не ухватишь. Но сдаваться Билли не собирался.
— Погодите-погодите, — говорил он. — Малхолланд... Кристофер Малхолланд... не так ли звали школьника из Итона, который отправился в пеший турпоход по западным графствам, как вдруг...
— Молоко надо? — спросила она. — А сахар?
— Да, пожалуйста. Как вдруг...
— Школьник из Итона? — повторила она. — Нет, дорогой мой, этого никак не может быть. Мой мистер Малхолланд точно не был школьником из Итона, когда здесь поселился. Он был студентом из Кембриджа. Идите же сюда, присядьте рядышком и погрейтесь возле этого чудесного огня. Идите же. Я налила чай.
Она похлопала по дивану рядом с собой и, улыбаясь, ждала, когда Билли подойдет к ней.
Он медленно пересек комнату и присел на краешек дивана. Она поставила перед ним чашку на столик.
— Ну вот, — сказала она. — Теперь нам хорошо и удобно, правда?
Билли начал потихоньку пить чай. Она тоже. С полминуты оба молчали, она сидела полуобернувшись к нему, и Билли чувствовал, что она смотрит на него, наблюдает за ним. Еще он ощущал какой-то странный запах, исходивший от нее. Запах был довольно приятным и напоминал он ему... даже непонятно, что он ему напоминал. Может, так пахнут грецкие орехи? Или свежевыделанная кожа? Или больничные коридоры?
— Мистер Малхолланд очень любил чай, — прервала молчание хозяйка. — В жизни не видела, чтобы кто-нибудь пил столько чаю, сколько этот славный, милый мистер Малхолланд.
— А он что, недавно уехал, — сказал Билли. Эти два имени все никак не выходили у него из головы. Теперь он был уверен, что встречал их в газете — в заголовках.
— Уехал? — переспросила она, подняв брови. — Нет, мой мальчик, никуда он не уезжал. Он тут. И мистер Темпл здесь. Они оба на четвертом этаже.
Билли аккуратно поставил чашку на столик и уставился на хозяйку пансиона. Та улыбнулась и похлопала его по коленке, как будто утешая.
— Сколько вам лет, мой дорогой? — спросила она.
— Семнадцать.
— Семнадцать! — воскликнула она. — Это же самый лучший возраст! Мистеру Малхолланду тоже было семнадцать. Но он, думаю, был чуточку ниже вас ростом, да, точно, и зубы у него были не такие белые. У вас ведь прекрасные зубы, мистер Уивер, вы это знаете?
— Не такие уж и прекрасные, — сказал Билли. — В задних у меня куча пломб.
— Мистер Темпл, конечно же, был немного старше, — продолжала она, пропустив мимо ушей его замечание. — Вообще-то ему было двадцать восемь. Это он мне сам сказал, я бы ни за что не догадалась. На теле у него не было ни пятнышка.
— Чего не было? — переспросил Билли.
— Кожа у него была как у ребенка.
Наступила пауза. Билли взял чашку и сделал еще глоток, опять осторожно поставил ее на блюдце. Ждал: может она еще чего-нибудь скажет, но она опять замолчала. Билли тоже сидел молча, глядя прямо перед собой в дальний угол комнаты, и покусывал нижнюю губу.
— Вот этот попугай, — заговорил он наконец. — Знаете, я ведь, когда заглянул к вам в окно с улицы, так и не понял. Я готов был поклясться, что он живой.
— Увы, уже нет.
— Здорово сделано, — сказал он. — Он совсем не похож на чучело. Чья это работа?
— Моя.
— Ваша?
— Конечно, — сказала она. — А с моим Базилио вы тоже уже познакомились?
Она кивнула в сторону таксы, уютно свернувшейся в клубок перед камином. Билли посмотрел на собаку и вдруг сообразил, что и она все время оставалась такой же молчаливой и неподвижной, как попугай. Он протянул руку и осторожно коснулся ее спины. Спина у собаки была жесткая и холодная, а когда он раздвинул шерсть, то увидел под ней кожу — серовато-черную, сухую и отлично сохранившуюся.
— Вот это да! — сказал он. — Просто фантастика. — Он отвернулся от собаки и с глубоким восхищением уставился на маленькую женщину, сидевшую рядом с ним на диване. — Ужасно трудно, наверно, делать такие вещи?!
— Совсем нет, — ответила она. — Я из всех своих любимцев делаю чучела после того, как они умирают. Выпьете еще чашечку?
— Нет, спасибо, — сказал Билли. Чай слабо отдавал горьким миндалем и не очень ему нравился.
— Вы ведь расписались в книге?
— Да.
— Вот и хорошо. Потому что потом, если вдруг я забуду, как вас звали, всегда смогу спуститься и посмотреть. Я почти каждый день так делаю, чтобы вспомнить мистера Малхолланда и этого... как его...
— Темпла, — сказал Билли. — Грегори Темпла. Вы простите, но у вас что, разве не было других постояльцев за последние два-три года?
Высоко подняв чашку в одной руке и слегка склонив голову набок, она взглянула на него краешком глаз и снова ласково улыбнулась.
— Нет, мой мальчик, — ответила она. — Вот только вы теперь.



УИЛЬЯМ И МЭРИ


Богатства Уильям Перл после смерти не оставил, и завещание его было простым. Кое-что досталось родственникам, а остальная собственность — жене.
Миссис Перл ознакомилась с завещанием в адвокатской конторе и, когда дело было сделано, поднялась, чтобы уйти. В этот момент адвокат вынул из папки запечатанный конверт и протянул его своей клиентке.
— Мне поручено передать вам это письмо, — сказал он. — Ваш муж прислал нам его незадолго до своей кончины. — Держался он официально, но из уважения к вдове склонил при этих словах голову набок и опустил глаза. — Кажется, оно важное, миссис Перл. По-моему, лучше взять его домой и прочитать в одиночестве.
Миссис Перл взяла конверт и вышла на улицу. Остановилась на тротуаре, ощупала конверт пальцами. Что это? Прощальное письмо? Наверно, да. Сухое письмо. Оно и должно быть таким — сухим и формальным. Иначе это был бы не он. Ничего неформального он в своей жизни не делал.
«Моя дорогая Мэри! Надеюсь, ты не допустишь, чтобы мой уход из жизни слишком огорчил тебя, и впредь будешь следовать правилам, коими ты руководствовалась во время нашего супружества. Будь во всем усердна и веди себя достойно. Живи экономно. Тщательно следи за тем, чтобы не...» и так далее, и тому подобное.
Типичное письмо Уильяма.
А может, в последний момент он не сдержался и написал что-то красивое? Может, это красивое, нежное послание, что-то вроде любовного письма? Милой, теплой записки с благодарностью за то, что она отдала ему тридцать лет жизни, выгладила миллион рубашек, приготовила миллион блюд, миллион раз расстелила постель. Может, это что-нибудь, что она будет перечитывать снова и снова — по крайней мере раз в день — и вечно хранить в шкатулке на туалетном столике вместе с брошками.
Никогда не знаешь, чего ждать от человека при смерти, сказала про себя миссис Перл и, засунув письмо в карман, поспешила домой.
Войдя в дом, она тотчас же направилась в гостиную и уселась на диван, не сняв шляпку и пальто. Распечатала конверт. В нем оказалось пятнадцать или двадцать листов белой линованной бумаги, сложенных вдвое и скрепленных вместе скрепкой в левом верхнем углу. Каждый лист был исписан так хорошо ей знакомым мелким аккуратным почерком с наклоном вперед, но, когда она увидела, какое письмо толстое и деловое — на первой странице даже не было учтивого обращения, каким обычно начинается всякое письмо, — к ней закралось подозрение.
Она отвернулась и закурила. Затянулась, положила сигарету в пепельницу.
Если оно про то, что я подозреваю, подумала она, то я его и читать не хочу.
Но разве можно не прочесть письмо покойного?
Да.
Ну ладно...
Она посмотрела на пустое кресло Уильяма, стоявшее по другую сторону камина. Оно было большое, обитое коричневой кожей, за долгие годы задница Уильяма проделала в нем вмятину. А на спинке, там, где раньше покоилась его голова, темнело овальное пятно. Он обычно читал в этом кресле, а она сидела напротив него на диване, пришивала пуговицы, штопала носки или ставила заплату на локоть какого-нибудь пиджака, а его глаза то и дело отрывались от книги и смотрели на нее взглядом внимательным, но на редкость холодным. Ей никогда не нравились эти глаза — голубовато-ледяные, маленькие, близко посаженные, отделенные друг от друга вертикальными неодобрительными морщинами. Всю ее жизнь эти глаза следили за ней. И даже теперь, через неделю после его смерти, у нее иногда возникало тревожное чувство, будто глаза эти, как и прежде, глядят на нее из дверных проемов и пустых кресел.
Она медленно раскрыла сумочку и достала очки. Держа страницы высоко перед собой, так, чтобы из окна на них падал вечерний свет, начала читать:
«Это послание, моя дорогая Мэри, предназначено только тебе, и ты получишь его вскоре после того, как меня не станет.
Не волнуйся, когда увидишь всю эту писанину. С моей стороны это всего лишь попытка подробно объяснить тебе, что Лэнди намерен проделать со мной и почему я согласился на его эксперимент. Ты моя жена и имеешь право знать все это. Скажу даже, что ты обязана это знать. В последние дни я весьма настойчиво пытался поговорить с тобой о Лэнди, но ты упорно отказывалась меня слушать. Это, как я тебе уже говорил, очень глупая позиция, к тому же она мне кажется несколько эгоистичной. Главным образом она проистекает от незнания, и я абсолютно убежден, что, если бы только тебе были известны все факты, ты бы незамедлительно изменила свою точку зрения. Вот почему я надеюсь, что, когда меня с тобой больше не будет, а твое горе поутихнет, ты согласишься внимательнее выслушать меня с помощью этих страниц. Клянусь тебе, что, когда ты прочитаешь этот рассказ, твое чувство антипатии исчезнет и на его место придет энтузиазм. Я даже надеюсь, что ты будешь немного гордиться тем, что я сделал.
Когда будешь читать, прости меня, если сможешь, за холодность, но это единственный известный мне способ донести до тебя то, что я хочу сказать. Видишь ли, по мере того, как кончается мой срок, естественно, что меня начинают переполнять всякого рода чувства. С каждым днем мне становится все тягостнее, особенно по вечерам, и если бы я не старался сдерживаться, мои чувства выплеснулись бы на эти страницы.
У меня, к примеру, есть желание написать что-нибудь про тебя, про то, какой хорошей женой ты была для меня все эти годы, и я обещаю, что, если у меня будет время и останутся силы, я это обязательно сделаю.
Еще мне сильно хочется поговорить об Оксфорде, в котором я жил и преподавал последние семнадцать лет, рассказать хоть немного, какое это славное место и объяснить, если удастся, что значила для меня возможность работать здесь. В этой сумрачной палате я вижу теперь все те места, которые так любил. Они красивы и прекрасны, как всегда, и сегодня я почему-то вижу их отчетливее, чем прежде. Тропинка вокруг озера в парке Вустер-колледжа, где гулял Ловелас. Ворота в Пемброуке. Вид западной части города с башни Магдалины. Актовый зал в Крайстчерче. Декоративные каменные горки в саду, где я насчитал более дюжины сортов колокольчиков, включая редкую и изящную «Вальдстейниану». Ну вот видишь! Я еще и не начал, а уже запутался и отвлекся. Все, теперь приступаю к делу; и дальше читай медленно, моя дорогая, без всякой скорби и неодобрения, — подобные чувства будут только сбивать тебя с толку. Обещай же, что будешь читать медленно, спокойно и терпеливо.
Тебе известны подробности болезни, которая так неожиданно сразила меня в середине моей жизни. Тратить время на них нет нужды, разве что стоит сразу признаться — глупо было с моей стороны не обратиться к врачу раньше. Рак — все еще одна из тех болезней, которые современные лекарства излечить не могут. Хирург может сделать операцию, если раковая опухоль еще не слишком велика; но у меня рак запущенный, да еще он имел наглость напасть на мою поджелудочную железу, так что и хирургическое вмешательство и надежда выжить одинаково невозможны.
Жить мне оставалось от месяца до полугода. Я мрачнел с каждым часом, когда вдруг явился Лэнди.
Это было полтора месяца назад, во вторник утром, очень рано, задолго до того, когда приходишь ты, и едва он вошел, как я понял: сейчас что-то будет. Он был не как все остальные посетители, которые приближаются ко мне чуть ли не на цыпочках с робким и смущенным видом, не зная, что сказать. Он явился энергичным и улыбающимся, подошел к кровати и, остановившись, поглядел на меня сверху вниз с бесшабашным огоньком в глазах, а потом сказал:
— Уильям, дружище, это прекрасно. Именно ты мне и нужен!
Мне, наверное, следует объяснить тебе, что хотя Джон Лэнди и не был никогда у нас в доме, а ты редко, а может, и никогда с ним не встречалась, я был дружен с ним по меньшей мере девять лет. Я, конечно, прежде всего преподаватель философии, но, как ты знаешь, в последнее время я всерьез увлекся психологией. Поэтому наши с Лэнди интересы частично совпали. Он прекрасный нейрохирург, один из самых лучших, и недавно он любезно позволил мне изучить результаты его работы, в частности — область воздействия фронтальной лоботомии на различные типы психики. Поэтому ты понимаешь, что, когда он неожиданно появился у меня во вторник утром, мы были людьми совсем не посторонними.
— Слушай, — сказал он, придвигая стул к кровати. — Через несколько недель ты умрешь. Так?
В устах Лэнди этот вопрос не показался мне таким уж грубым. Это даже как-то освежает. Довольно занятно, когда к тебе приходит кто-то настолько смелый, что затрагивает запрещенную тему.
— Ты умрешь прямо здесь, в этой палате, а потом тебя вынесут и кремируют.
— Похоронят, — поправил я его.
— Это еще хуже. А что потом? Надеешься попасть в рай?
— Сомневаюсь, — сказал я, — хотя мысль эта утешительная.
— А если в ад?
— Не вижу причин.
— Это еще не известно.
— А к чему ты все это говоришь? — спросил я.
— Видишь ли, — произнес он, и я заметил, что он пристально за мной наблюдает, — лично я не верю в то, что после смерти ты еще когда-нибудь услышишь о себе снова... Если только... — тут он умолк, улыбнулся и придвинулся поближе, — если только у тебя не хватит ума вверить себя в мои руки. Ты готов обдумать одно предложение?
Он внимательно смотрел на меня, изучая и оценивая каким-то голодным взором, точно я был куском отличной говядины, который он купил и теперь ждал, когда покупку завернут.
— Я серьезно говорю, Уильям. Ты готов обдумать одно мое предложение?
— Не понимаю, о чем ты говоришь.
— Тогда слушай, и я скажу. Ты будешь меня слушать?
— Ну говори, если хочешь. По-моему, я не много потеряю, если выслушаю тебя.
— Напротив, ты много приобретешь — особенно после того, как умрешь.
Уверен, он ждал, что я подскочу на кровати при этих словах, но я почему-то был к этому готов. Я лежал совершенно неподвижно и смотрел ему прямо в лицо, которое улыбалось, обнажая золотую коронку в левом углу рта.
— Над этим, Уильям, я потихоньку работаю уже несколько лет. Кое-кто мне тут в больнице помогал, особенно Моррисон, и мы недавно завершили серию весьма успешных экспериментов с лабораторными животными. Теперь я готов проверить все на человеке. Идея грандиозная и на первый взгляд может показаться неправдоподобной, но, с хирургической точки зрения, не вижу причин, почему ее нельзя в той или иной степени реализовать.
Лэнди подался вперед и уперся обеими руками о край кровати. У него хорошее доброе лицо, красивое своей худобой и совсем без того выражения, которое обычно бывает у врачей. Тебе ведь знакомо это выражение, оно у них почти всегда одинаковое. Похоже на тускло светящуюся вывеску, которая гласит: «Только я могу вас спасти». А у Джона Лэнди глаза были широко раскрыты и в них блестели искорки вдохновения.
— Довольно уже давно, — сказал он, — я видел короткий медицинский фильм, привезенный из России. Зрелище малоприятное, но интересное. Там голова собаки была совершенно отделена от туловища, а кровообращение осуществлялось по артериям и венам с помощью искусственного сердца. Так вот: голова этой собаки, лежавшая на чем-то вроде подноса, была живая. Мозг функционировал. Это было доказано с помощью нескольких тестов. Например, когда губы собаки смазывали пищей, у нее высовывался язык, и она слизывала ее; а еще ее глаза следили за человеком, двигавшимся по комнате.
Из этого можно было заключить, что голова и мозг не обязательно должны быть присоединены к остальной части тела, чтобы продолжать жить, — при условии, конечно, что кровообращение правильно организовано.
Так вот, после этого фильма я и подумал: можно вынуть мозг из черепа человека и поддерживать его живым и функционирующим как отдельный организм в течение неограниченного времени после его смерти. Твой мозг, к примеру, после твоей смерти...
— Мне это не нравится, — сказал я.
— Да не перебивай меня, Уильям. Дай закончить. Насколько я мог судить по результатам проделанных опытов, мозг является удивительно автономным и самодостаточным объектом. Он вырабатывает свою собственную спинномозговую жидкость, волшебные процессы мысли и памяти никак не связаны с отсутствием конечностей, туловища или даже костей черепа, при условии, как я сказал, что беспрерывно осуществляется его питание насыщенной кислородом кровью.
Уильям, дорогой, ты только подумай о своем собственном мозге. Он отлично сохранился. Он битком набит знаниями, которые ты приобретал всю свою жизнь. У тебя ушли долгие годы на то, чтобы сделать его таким, какой он есть. Он только начинал выдавать некоторые первоклассные оригинальные идеи. И между тем скоро ему придется умереть вместе с остальным твоим телом лишь потому, что в твоей дурацкой поджелудочной железе сидят раковые клетки.
— Нет, спасибо, — сказал я ему. — Можешь не продолжать. Отвратительная идея, и даже если бы ты смог осуществить ее, в чем я сомневаюсь, в этом нет никакого смысла. Зачем поддерживать мой мозг живым, если я не смогу говорить, видеть, слышать или чувствовать? По моему, гнуснее ничего и придумать нельзя.
— Я уверен, что ты сможешь общаться с нами, — возразил Лэнди. — И мы даже могли бы сделать так, чтобы ты немного видел. Давай не будем торопиться. К этому я еще вернусь. Но бесспорным остается тот факт, что ты очень скоро умрешь, но в мои планы не входит каким бы то ни было образом притрагиваться к тебе, пока ты жив. Ну рассуди сам, Уильям. Ни один настоящий философ не стал бы возражать против того, чтобы отдать свое мертвое тело на благо науки.
— Но это не совсем так, — ответил я. — Мне кажется, к тому времени, когда ты разделаешься со мной, будут некоторые сомнения на тот счет, умер я или еще живой.
— Ну вообще-то, — слегка улыбнувшись, сказал он, — тут ты прав