...So what did we learn from this? Nothing!
«Burn after Reading», братья Коэны


А и к чертовой бабушке эту вашу работу.
Школьника нашли, вот еще.
И каждый день, и к одиннадцати, и предупредить заранее, потому как рекламный с маркетингом тебя обыскались и никто не знает, где ты и что ты. Так зачем рекламному с маркетингом знать, где и что? Какое их дело, почему
у меня в кармане ключи от чужого пентхауса за тысячу километров от рабочего столостула и зачем я там ошивался в ноябрьский понедельник без уведомления вышестоя-
щих органов? Органы теперь дружески прорабатывают меня в курилке: знают ведь — не курю, ан демократичнее угла для распекания не нашлось.
Не знаю, кто как — я московский телефон обычно
в самолете гашу с нескрываемым наслаждением. Про это, наверно, уже с десяток дармоедских диссертаций написали — как без мобильной зависимости крылья расправляются, какие комплексы ликвидируются и какие фобии тому виной. Фобии признавать не хочется. Но увидеть перечеркнутую батарейку на дисплее ненавистного, ободранного, самого дорогого из известных человечеству в этом сезоне коммуникаторов — лучший аккомпанемент к глотку шампанского на утреннем рейсе. Место 21F (девушка, я знаю, что нельзя, вы меня туда зарегистрируйте, а я с бортпроводниками договорюсь). Растянуться у туалета на три кресла,
в то время как весь самолет жмется друг к другу по шестеро в ряд; московский телефон ритуально умертвить; и зевать после ночной — а без ночной нельзя, в предынфарктное Шереметьево кроме как на рассвете ездить — увольте, психика не готова.
Вылететь из города, соблюдая все правила поведения на сафари. В пробки не попадаем, в глаза не смотрим, не высовываемся, не провоцируем. И можно жить. Жизнь начнется за упитанным боком пограничницы в стеклянной будке. В пятницу, как рассветет. Жизнь с ленивыми велосипедными прогулками, божественно скучными обедами, перебежками целый день в ветровке с балкона на балкон, с солнечной стороны на тенистую — только, чур, кошек на крышу не выпускать. На другом боку пограничницы жизнь в воскресенье и приостановится: Москва для этой жизни патологически не годится. В Моск¬ве работается, зарабатывается, чтобы работалось, и оттого работается еще лучше. Каждый день я рисую по бюджету на следующий год, на год через год, на пятилетку, а органам все мало; эти бюджеты меня, право, переживут. Поэтому назад не в воскресенье, а во вторник. Вот. Что делал? Ничего не делал, кошек кормил и в одиночестве торчал на полутемном балконе: по всему городу на подоконниках свечи горят. Там рано темнеет, и мне это по нраву.
Ты, гневно изрекают органы, не хочешь быть офисной крысой. Этого только не хватало. Я, кажется, единственный в этом остромодном журнале, кто общается за жизнь с уборщицами, доплачивает курьерам за личные передачи и не ржет за спиной у забегающих, втянув голову в плечи, менеджеров по рекламе. Я стоически осваиваю ненавистный power point, клепаю за ваши деньги никуда не годные презентации, считаю опексы и капексы, соединяю искусство с баблом в союз нерушимый. К работникам офиса неуважения не имею.
Нет, я, конечно, в курсе развития событий, банда башибузуков во вьетнамскую фабрику уже на моих глазах превращалась. Было совещание и был сигнал. Розовощекий менеджер по региональному развитию (дорогая мама,
у якудзы — региональное развитие!) погрузил толстые губы в капучино, отхлебнул громко и доверительно сказал: «Нам надо думать о том, как продвигать эту хуйню
в регионы». В ту же секунду национальная идея накрыла и этот успешный журнал c эксцентричными бородачами, сиськами восьмого размера и неврастеничными актрисульками на обложках. Хуйню в регионы — идем в ногу со временем.
Так боже ж упаси, не посягаю я на вашу хуйню. Только график моих рейсов трогать не надо: моему личному Западному Берлину этот Тегель по состоянию психики полагается, наряду с отменой воинской повинности и налоговыми послаблениями.
Бу-бу-бу-бу-бу — ну вот, так всегда, принес домой плохое настроение, никаким «Automatic for the People» теперь не выветрится. Алексею из маркетинга звонить жаловаться — бег по кругу: его самого достало, он на недвижимость, правда, может разговор ловко переключить, но сегодня к этому чтению Торы я не готов. Таньку набирать — у нее фестивали-выставки-концерты, она ими отсутствие собственного запасного аэропорта драпирует, к ней за неделю на сов¬местное распитие надо записываться, не меньше. Да мало ли. Зря они меня раззадорили. Я б еще год-другой-четвертый посидел, поддался бы на родительские уговоры, в ипотеку влез, с худосочной белой зарплаты причитающееся выплачивал, визитные карточки ладного дизайна раздавал да с корпоративного балкона на крышу ресторана «Пушкин» поплевывал. Машину, наверно, все-таки не купил бы: офис в Большом Гнездниковском, я в Малом живу, и когда там у населения пробки и где парковки — мне до лампочки. А в остальном — хороший бы получился менеджер. Со временем.
Китайские фонарики на кухне поменять на свежий бамбук. И к бабушке все это. К бабушке. К бабушке.

***
Наташа звонит вечером. Я бегу по переходу, краем глаза прочесываю ассортимент ларьков (светопреставление: на Тверской начали торговать журналами Wire и Q) и Наташу слышу совсем урывками: «Тебе позвонит... Попробуй... Знаем, что крепко сидишь... Ни к чему не обязывает...» Наташа — суицидальная тростиночка, Ума Турман польско-белорусских кровей. По диплому режиссер культмассовых мероприятий. Язва. Из-за Наташи молодые люди регу-
лярно обещают поубивать то друг друга, то себя, то cаму Наташу. Наташа про это c какой-то пионерской гордо-
стью всегда рассказывала: а наше звено опять первое по макулатуре! — я слушал рассеянно, потому как это ведь для девочек рассказ, а мы с Наташей просто дружили, пока она очередной Лучший Музыкальный Клуб пиарила на всю страну. Наташа недавно приехала из Витебска, и до Лучшего Музыкального на Маяковке eй с улицы Правды было полчаса пешком.
В какой-то момент жизнь изменилась: Наташа приехала ко мне на миниатюрном джипе с коробкой эклеров и горделивым рыжим окрасом. Сообщила, что жизнь удалась, бойфренд — герой, прикупил клубик и теперь они там с девочками тестируют выпекателей эклеров и прожигателей винила. Блюдо из-под эклеров я на память приватизировал — и тогда же про Наташину радость бодро отрапортовал в модном журнале.
Пока у Наташи в «Думе» салон Анны Павловны Шерер, неведомый мне бойфренд, оказывается, еще один клуб прикупил. Арт-дивизион собирает.
А я — и сам об этом постарался забыть — втирал населению про клубную жизнь четыре года. Это я, начина¬ющий клевать носом уже в четыре. Я, никогда не пробовавший кокса. Я, которому по барабану искания диджеев с района, если это не умница Антон Кубиков или друг Миша Ковалев. Время вышло: мне двадцать восемь, еще чуть-чуть —
и будешь себя чувствовать в клубе воспитательницей на детском утреннике. Тоже мне радость. Какой там крем от морщин наш дьюти-фри рекомендует? Нет-нет, очевидно: если человек в тридцать по клубам шарашится — или он там работает, или ду-ду; поэтому, пока песок не посыпался, пора самому менять поле деятельности — и поменял,
и тему закрыл, и в три часа баиньки, и в клуб восточнее Стокгольма — ни ногой.
Так, говорит Наташа, он тебе позвонит с предложением. У журнального киоска в переходе связь прерывается.

***
Дело государственной важности — впервые переговариваемся не на нарядном балконе над «Пушкиным», а в закупоренной переговорной в подвале. Открывается клуб, клуб открывается; нужна команда, команда нужна. Нормального хедхантинга — с бабой в строгом костюме, пролистыванием резюме и вопросами о социальном пакете — в этой жизни у меня не будет. Cидим на столе, болтаем ногами. Игорь стрижен под ноль, и это мне непривычно, потому что в послед¬ний раз я его наблюдал лет пять назад с очень приличным хайром; но знакомы мы тогда толком не были. Я у него интервью брал. Допытывался, зачем он нетленку Depeche Mode доверил перепевать на трибьют-альбоме «Тараканам!» и школьнице по имени Пелагея.
Игоря позвали строить клуб. Игорь перечитал подшивку модного журнала — и вызвонил меня. Cпасибо, добрые люди заранее предупредили.
Я-то про себя согласился еще до того, как мы заперлись в подвале (cпасибо органам — клуб, баня, зоомагазин: меня сейчас вcе обрадует). Для вида воздымаю очи горе и медленно кручусь в кресле. Десять c чем-то лет назад Игорь, выпуская музыку по западным лицензиям, не подозревая о том, внес в систему моих координат Ника Кейва, Dead Can Dance, Prodigy, Depeche Mode, которых он отчаянно издавал и продавал здесь в штормовые девяностые. Они появились в моем списке и раньше — но те пиратские кассеты с ксерокопированной обложкой, что покупались в ларьке на Новом Арбате, были слизаны с его релизов. Мне кажется, он на девяностых так и не заработал.
Десять лет назад я бы сошел с ума от счастья, если бы он мне предложил отвечать на телефонные звонки.
Наташе я вынес мозг — по деньгам не кинут? Не рискованно? Серьезно? Наташа хмыкнула и с неподдельным задором продолжила: «Клубный бизнес — помойка. Всегда и при любой погоде. Но тебе будет интересно. Смотри, как знаешь».
—    Про белую зарплату я поговорю, — чешет подбородок Игорь. — Ну и трудовую можно положить.
Это аттракцион неслыханной щедрости — или обычный блеф: количество туго стянутых резинкой денежных котлет, только на моих — посторонних — глазах передававшихся в грязных арт-директорских закутках по всей Москве, от «Дягилева» до «Китайского летчика», доходчиво свидетельствует: белого в этом виде искусства нет ничего. В трудовой решаем записать «арт-директор». Клуб будет Лучшим Музыкальным. Иначе зачем он нужен. И пятьсот долларов еще прибавить. Для моральной компенсации за отсутствие на новом месте балкона над «Пушкиным».
—    А это ничего, что так? — показывает Игорь на приоткрытую дверь, ведущую к секретарям.
—    На этом этаже, думаю, ничего, — серьезно отвечаю я.
Cекретари стукнут наверх через пять минут. Мне наплевать. Я распечатываю пачку новых визиток, снимаю защитный оттиск и ковыряю визиткой в зубах.

***
Бред, безумие, маразм.
Армия курьеров, ассистентов, IT, автоответчик на двух языках, высокоскоростной интернет, письма из Пенсионного фонда раз в год со свидетельством о сэкономленном в пользу пенсии и куда-то там еще — вот это вот менять на пентиум из детства, факс (не работает) и шатающийся стул в сарае у Курского вокзала? Понятно бы — на хижину в Гоа или на нелегальный труд в пятой зоне Лондона, но как же, как же так? Там у входа в сарай — пардон,
в офис, — прямо и налево, тетка с пучком сидит, крутит диск телефона и вопит в трубку: «Корейку, корейку мне привези!» Там секретарши по блютусу друг другу шутки из Comedy Club cкидывают. Это ужас просто: в деревню, к тетке, в глушь, в Саратов — что там с кандидатской
и пятью (ОК, четырьмя) языками делать? Спасибо говорить, когда бухгалтерша в люрексе похвалит шарфик полосатенький (Paul Smith, мама, премного благодарен),
а путь к столу через бухгалтершу лежит, иначе никак — тесно?
Не заставляет никто, слава богу, — бочком-бочком можно дальше бюджеты клепать и восстанавливаться по пятницам в кресле 21F, а там, глядишь, и хуйня в регионы сама потечет, ассистент персональный, и на стоимость такси не надо внимания обращать. Ужас что такое этот study visit — мне от этого рабочего места дурно заранее, в голове больше ничего не укладывается. Главное — не выдавать друзьям подробностей и родителям — ни-ни: cъедят.

***
Если и есть на свете граждане, которых бог целует
в макушку, то создателей Курского вокзала — страшно подумать, куда поцеловали. Грязь, бомжей, спертый, с неизменной нотой перегара воздух сюда будто каждую ночь подвозят спецэшелоном, в интервале между поездами из Луганска и Донецка, строго по расписанию. Эскалаторы, прогнившие еще во времена моего детства, лабиринт переходов и проходов к поездам через палатки с дошираком, кассетными магнитофонами и плюшевыми зайцами, печать проказы на разваливающемся, давно не мытом теле — никто не помнит другого Курского; и, пожалуй, единственная вставная челюсть, которая ему к лицу, — пластмассовый «Атриум» c кафе, зеленью, манящими стеклянными дверями. «Атриум», заслонивший вокзал от чувствительного местного населения своей cплошной, непробиваемой задницей. Вид на задницу с парадного входа Курского — крайне убедителен. Даже самый толстокожий житель Луганска смекнет: не ждала и не скучала столица. Родина-мать зовет: вон отсюда, быстрее, в прекрасную столичную даль, по засоренному кишечнику подземных переходов, минуя пузатых таксистов, примагничивающихся к каждому обшарпанному чемодану, мимо сколоченных по принципу зимбабвийской хибары камер хранения, сточных канав, где, cвесив головы в ручейки мочи, спят местные, мимо усатых продавщиц чулок в туго намотанных на лоб черных платках. Мимо худосочных скинов, крутобедрых африканок из соседней общаги с электрошоком в сумочке, блохастых псов, привязанных к табличкам «Помогите на приют», прирабатывающих студентов из Серпухова в свалявшихся свитерах, ноющиих на двух аккордах и четырех струнах по мотивам группы «ЧайФ» (их хочется выключить первыми и не из жалости). Мимо. Мимо.
Переход выложен плиткой. Cтранное дело — плитка, во всем мире олицетворяющая безупречный, скучный орднунг, в здешних переходах лежит неизменно криво, по углам оббивается еще до рождения и с удивительной скоростью приобретает цвет заветренных экскрементов на собачьей площадке.
Из перехода прямо и налево — там и будет Лучший Клуб.

***
Сижу по-турецки на диване в спальне. Две свечки. Йенс Лекман под скрипки курлычет про холодную шведскую зиму. Тверская бухтит, приглушенная балконной дверью. Обзваниваю телефонную книжку — советуюсь, нащупываю, пытаюсь думать.
—    В такой географии, — отрезает Антон Кубиков, — сделать ничего нельзя, дальше и говорить нечего.
—    Ну а лофт Симачева как же, а «Газгольдер» вот только открылся — это ведь там же? — неуверенно парирую я. Про бюджетный центр приема бездомных, ряд торговых палаток с крысами, ликеро-водочный завод по соседству в этот момент стараюсь не вспоминать.
—    Люди, которые ездят в «Газгольдер» и к Симачеву, — спокойно объясняет Кубиков, — не из этой реальности. Они вообще не знают, где метро находится. Мир видят из окна машины — затонированного. Не получится в этих краях ничего путного, дальше и говорить нечего.

***
В Театр Гоголя заходили поезда. До театра здесь было депо. Угрюмая поваленная колба последовательно рассечена на сцену, партер, амфитеатр — что, по всеобщему мнению, пустуют не первое десятилетие. По всеобщему — потому как никто из моих знакомых театралов в Театре Гоголя не бывал и двойку за посещаемость ему ставят заочно. А я не театрал — я просто не знаю. Макабрическая дива Диаманда Галас как-то отменила здесь концерт за три часа до начала — якобы рояль не понравился. Обстановка провоцирует на деструктивные решения. По похоронному настроению, по пролетарской безнадеге — Театру Гоголя в Глазго бы находиться. Над главным входом — вентиляционная труба, на ней рекламный плакат-растяжка (самоза¬хват — никто больше не позарится на рекламу в такой дыре): «Последние». Дают Горького.
Игорь одной рукой придерживает дверь, другой — здоровается с охранником. Наша дверь — дешевый ДСП со стеклянными перегородками, как в провинциальном мебельном, — справа от главной. Театр сдает в аренду
репетиционные залы. Здесь погорел не один клуб, я был тому летописцем, как и каждому клубу в городе, и маршрут внутри владения помню. От входа наверх — унылое кафе, выкрашенное в цвет болотной тины, прямо и вглубь ведет коридор-змея, увешанный фото Бон Джови, Ван Халена
и Jackson 5 в пыльных рамочках. Где-то там, через три десятка метров, коридор кончится и мрачнейшая лестница поползет наверх, к бильярду, караоке, шатающимся столам и мусорным мешкам, которые для ускорения процесса добросовестные уборщицы ставят у входа в зал.
Залов два: человек на двести и еще один — на семьсот. Того, что на семьсот, объясняет Игорь, по технической документации в природе не существует. Точных размеров его никто не знает, кем и когда построен — бог весть.
В центре его стягивают со всех сторон, как песочные часы, нависающая притолока и будки звукосветодеятелей — ломать это хозяйство ни в коем случае нельзя, так как где-то там несущая конструкция, ну а где — да-да, бог весть.
—    А что здесь раньше было? — спрашиваю у охранника.
—    Клуб, — охранник недоуменно морщит лоб.
—    Нет, а до клуба?
—    Другой клуб.
—    Ну, в смысле, до клубов, до театра?
—    Я-то почем знаю, — бурчит охранник. И, подумав, добавляет: — Старший говорил, пыточные НКВД были. Там до сих пор на камерах слежения белые тени по пустому залу бегают.

***
Официантка Лена, высокая, статная брюнетка, элегант¬на, чуть раскоса — это добавляет ей шарма. Что она делает
в пустом зале двенадцать часов кряду каждый день — теряюсь в догадках. Лена, как и почти все нанятые предыдущим руководством, ездит на работу на электричке: откуда-нибудь из Щербинки, с Силикатной или Колхозной — что там еще есть на этой ветке. Чай в пивной кружке приносит с завидным энтузиазмом. Я единственный, хотя и бесплатный клиент. Чай в пивных кружках я подсмотрел в «FAQ-кафе, дезорганизованном веб-дизайнерском заведении в двух шагах от Тверской. Лед в кипяток попросил Лену добавлять сам. Лена пробралась в бар, кинула в кружку палочку корицы, отрезала ломтик лимона, ломтик яблока, добавила мяты — теперь я от нее с этим чаем так быстро не уйду.
В сумеречном ноябрьском полумраке стоит в пробке весь город. Даром что мы рукой подать от Садового — под нашими окнами никого. Не страшно. Готов поспорить: через два месяца разборчивый ночной житель выучит сюда дорогу. Зря я, что ли, год от года на чужих ошибках учился и чужие клубы хоронил.
Чаем заправляемся и голову включаем.
Чего в городе нет?
Светской жизни предостаточно, с цыганско-югослав¬ским гламуром, округлыми животами папиков и аппетитными ногами моделей — вчера с поезда «Чебоксары — Москва». С заботливо упакованными пачками кэша. C базами данных, как в клубе «Осень»: «Богатый пидор на бентли. Скидка — 50%». Ну, до этого кэша профессиональных охотников хватает. Мы в культурных чаяниях зажиточных колхозников не ориентируемся, да и куда бы нам с Курского вокзала — в калашный ряд.
Междусобойчика для профессиональных клубных жителей, кельнского техно и манчестерского хауса — этого
в «Миксе» и «Пропаганде» достаточно. Там места насиженные и самоиграющие: в «Пробке» женщина шеф-повар как сочинила свои легкие блины девять лет назад, так до сих пор с ними примадонна — что уж здесь об арт-части говорить: непоколебима.
Уютных квартирных посиделок захотелось — есть Митя Борисов и Дима Ямпольский, вечные Коровьев и Бегемот питейной сцены, из их «Гоголя» в Столешниковом в их же «Жан-Жак» на Никитском и обратно перемещаться можно бесконечно, до цирроза печени — не надоест. А надоест, так к семейству Паперных всегда можно в мамосынов «Китайский летчик» вернуться.
Концерты большие — да есть концерты, в избытке; мест¬ные — одни и те же, привет «Нашему радио»: «Сплин» да «Би-2», Сукачев да Агузарова; западные — разные, как правило, парадно-убыточные: смотрите, дескать, люди добрые, как клуб в просвещение инвестирует. В пятиэтажный «Би-2» или в питейные «Шестнадцать тонн» на такие концерты забегаешь зажмурившись — чтобы, замешкавшись, не столк¬нуться вдруг с компанией поющих караоке бухгалтеров или футбольных болельщиков; это не вы, это они тут завсегдатаи. И нигде, и никогда не пересекутся эти миры.
С чаем что-то не то. Горечь пробивается сквозь лимон и корицу — прошу Лену плеснуть мне просто горячей воды на пробу. Так и есть, на Тверской — другая. Лучший Клуб обслуживает другой водозабор.

***
Еще нет концепции — а владелец уже просит название. Кажется, я не выходил из этого зала цвета болотной тины неделю. Сегодня присоединяется Игорь, у него тендер среди таджикских рабочих бригад, строить надо, сроки жмут. У нас нет самого малого — четкой концепции, дизайна и плана действий. Теперь выясняется — нет еще и названия.
Игорь, инженер-технолог по образованию, задумчиво чертит на А4 какие-то молекулы. Начинаю рисовать и я.
Как вы яхту назовете — так она и поплывет. Международное название, встречающееся от города к городу, Propaganda — лучший задел. Народный дух — желателен. Понятность для иностранных деятелей культуры — плюс.
Перебираем важнейших деятелей культуры. Dostoevsky. Griboedov. Tolstoi. Первые два уже есть в Питере — не годится.
—    Kalashnikov, — предлагает Игорь.
—    Вот уж точно посол русской культуры, — отшучиваюсь я. Хорошее название вообще-то.
—    Ну, был купец такой еще, — мнется Игорь.
Cтраны. Города. Авиарейсы. Международные связи — мы же путешественники как-никак. CCCР. Берлин. Рейкь¬явик. Таллин — Ереван. Рига — Магадан.
—    Намек на депортацию прибалтов, — хохочет Игорь.
А по-моему, по ритмике неплохо, и ностальгия по советским транспортным связям, которых никогда больше не случится, — как любая ностальгия, — должна работать.
Корпоративные названия — мы же уверены, что располземся по стране сетью, завоюем провинцию, долго ли умеючи. Club ?1. Нет, тут даже у меня скулы сводит — cело Кукуево на «Евровидении».
The Club.
—    Английские названия не работают, — упорствует Игорь. Как это потом будут писать: «Зе клаб»?
Бог с вами, продукты и напитки: жалко, Vodka-bar в городе уже открылся. Сахар, соль, крупа, бакалея, сливки (в Хельсинки хороший клуб был, но здесь герлз-бенд под таким именем есть), молоко (опять в Питер заехали), винегрет (эти в Москве только что скончались), оливье (иностранцы не поймут), русский салат (cоотечественники не поймут), конфетки-бараночки (Гриша, ты там что пьешь?), огурец, селедка, вобла (для лучшего клуба — решительно не годится), трюфель (клуб для свиней, извольте?), фуа-гра (перегиб, это в «Дягилев»).
Ну, икра.
Отечественного производителя — поддерживаем. Загадку загадываем. Интригу интригуем. Привлекательный, доступный, достойный москвича и гостя столицы продукт. Демократичный, по здешним меркам. Четыре буквы —
и звучит.
Краем глаза замечаю, что cреди молекул, заполонивших лист перед Игорем, его рука начинает выводить мелкие кружки. Заработало.

***
Вечно невидимый владелец (проживает в телефонной трубке Игоря, реже — в моей) название «Икра» утвердил за 14 секунд. Для верности договариваемся писать «IKRA».
—    Московский Комсомолец — 95, — cопротивляюсь я. — Французское с нижегородским.
—    С русским мы рискуем остаться непереводимыми для иностранцев. C латинским ты будешь жить в начале всех клубных расписаний, — резонно замечает Игорь. — Два параллельных названия дадут разночтения. А ты же не хочешь называть клуб «Caviar».
«Кавьяр» — не хочу. С такой фонетикой да с требованиями городских властей писать название по-русски нас примут за филиал соседней грузинской закусочной (она, кстати, очень даже ничего — дружественных Billy’s Band и «Ундервуд» оттуда клещами не вытащишь). Смиряюсь с «IKRA» — куда там, каждому нероссиянину понятно. По крайней мере, ничего плохого, согласно «гуглу», слово на других языках не значит. И японцам понравится — у них есть своя «икура», общий корень вроде.
В разговорнике, выпущенном к московской Олимпиаде, свидетельствуют летописцы, подобные лингвистические барьеры снимались просто:
—    Gde u vas na stancii kipjatok?
И все понятно.

***
—    Прямо звезда сериала! «Не родись красивой»! — язвит менеджер Катя.
Катя это о Юле. У двадцатилетней Кати курносый носик, обманчивая улыбка пай-девочки, опыт работы в бандитском ресторане, железная хватка, хороший девичий удар — и Катя решительно неправа.
Мы с Юлей облазили весь клуб, включая полутемный балкон из фанеры в бархатных рюшечках, свидетельство былой роскоши, — ему недолго осталось. Юля Юденич — миниатюрная барышня с уверенным контральто. Яркая брюнетка. Точеный профиль — как со старинной камеи. Живет с мамой и мужем-диджеем на Профсоюзной. Промоутер на перепутье. Пережила не одну клубную эпоху, ни в Берлине, ни в Лондоне никогда не была — зато
в тусовке знает каждую собаку. Cвоего клуба и своей резиденции нет.
Я о Юле узнал от коллеги: пока жил по заграницам, Юля подняла в Москве новый клуб «Мио». Было это
в начале 2000-х, любимый Юлей суховатый тек-хаус был на острие, а на тесном танцполе, как говорят наши официанты, было мясо. Юля тогда посмотрела регалии на моей визитке, вежливо отпустила пару дежурных фраз, удостоила ледяной улыбкой и не предприняла попытки cрочно сдружиться с ходячей бесплатной рекламой в моем лице — что делал на ее месте каждый второй коллега по цеху. Уважаю сильных женщин.
Я не ищу именно тек-хауса и гигантского будущего, что греха таить, за ним не вижу. Но хочу, чтобы в клубе ночью была жизнь. Самодостаточная, настоящая — без дискотеки по 150 руб. (девушки — бесплатно) для тех, кто поднабрался и не смог найти выход после концерта. Концертов мы и сами напридумываем. Но клубом — не для меломанов, а для тех, кто раньше полуночи из дома не выходит, — заниматься должен кто-то другой. Работать на свои собственные лавры и чуть-чуть на наши.
Юлин план действий — пятничная резиденция с живыми электронными музыкантами, диджеями (с радостью замечаю в списке энциклопедистку Хельгу и шоумена Би-Войса), свежими лицами, которые станут курсировать из «Пропаганды» к нам и далее в Mix — мне нравится. Нутром чувствую — люди к Юле придут. И ничего, что в плане написано «Целью данного мероприятия является...» и «автопати» — через проверочное «автосервис». Пока я в Европе по случайным клубам скитался, Юля здесь правильные знакомства завязывала.
Менеджер Катя усомнилась, есть ли у Юли в баре право на скидку, — Юля на нее так посмотрела, что Катя ретировалась в другой конец зала. Право у Юли есть; Юля c этого момента — промоутер собственной резиденции
в клубе «Икра». Мы договорились.

***
Олега Магди я почти не знаю — я писал о нем, когда
у него была резиденция в «Гауди», краснел, когда корректура арабское «Магди» в шотландское «МакДи» превращала, и ругался с редактором, когда текст про героически отловленного Олегом Рикардо Виллалобоса (вот где культуртрегерство!) cокращали до плевочка.
С Катей Антишанти мы знакомы с тех пор, как она (прогрессивный телекорреспондент нового телеканала СТС) приезжала ко мне (пресс-атташе молодого лейбла «Снегири») снимать Найка Борзова и «Нож для Frau Ml¬ler» — жутко актуальных артистов. До того, то бишь, как стала непререкаемым авторитетом в виджеинге.
Антишанти должна была приехать утром, Олег — после обеда, но в городе пробки, и планы летят вверх тормашками. На метро из моих знакомых ездят только профессора и командированные дипломаты, ну и я сам с недавних пор: предложить пересесть на метро — опасное предприятие, могут и не понять.
Количество денег, времени, бизнеса, не случившегося за время cтояния в пробках, — не могу взять в толк, почему никому до этого нет дела. То есть понятно, конечно. С незатонированными стеклами в Москве можно таких картинок с выставки насмотреться, что ночью за железными дверями не уснешь, пахучее метро — вообще не для шаткой психики, а с ребенком, кроме как на машине, по городу передвигаться — просто опасно для здоровья. Весь этот беспробудно стоящий бангкок сбивает с толку — какими деньгами и каким терпением надо обладать, чтобы стоять, прижавшись друг к другу, часами изо дня в день. Москвичи — выдающейся гордости люди.
Первым в итоге добирается Магди. Шутя, мягко извиняется за раннее появление. У него негромкий голос и спокойная, не наигранная, широкая улыбка — без пяти минут артефакт в западном мире: за время обитания в Англии Олег восточного шарма не утратил. Он все делает мягко — для промоутера это роскошь, знак аристократизма. У него разладились дела с «Гауди» — гигантской площадкой-ангаром на задворках Савеловского вокзала. Мы со своими двумя танцполами и многочисленными квадратными метрами ему весьма кстати. Он хочет две резиденции: одну — чтобы делать хип-хоп-истории с вольными отклонениями в Big Dada или балтимор-саунд, а другую — чтобы собирать техно-общественность. Он уверен, что население к Big Dada и балтимору готово.
Олег перетаскал в предутренний Мix такое количество актуальной западной музыки, что я этому спаррингу искренне радуюсь. Не переговоры — телепередача «Угадай мелодию»: понимаем друг друга с полуслова.
—    Надеюсь, — говорю на прощание, — мы окажемся адекватнее «Гауди».
Ну какие могут быть сомнения.
Антишанти звонит раз, два, на третий у нее вырубается телефон, в четвертый ей пытаюсь позвонить я — безрезультатно. Ee способности появляться и пропадать с одинаковой внезапностью давно никто не удивляется — художник. Скажешь «художница» — и поежишься под колючим ответным взглядом: маленькая девочка с нежным детским голоском специализируется на индустриальных пейзажах, замогильной абстрактной геометрии и не брезгует расчлененкой. Cильнее нее за видеопультом я здесь никого не знаю. Поэтому сразу ей и позвонил, и договорились о видеорезиденции — так, чтобы виджей не бесплатным десертом
к ди¬джею прилагался, не декорировал или дополнял, а имел
в собственном распоряжении целый вечер. Так, чтобы, кроме Антишанти и трех-четырех неменяющихся имен, мы могли вытащить Катиных коллег из Риги, Берлина, Лондона — показать то, что обычно показывают в музеях современного искусства, таких, каких в Москве нет и не предвидится. Ну и диджеев звать нужно, конечно, — только не в кабину пилота. Там Антишанти будет сидеть — промоутерство на ней.
Предложение мое. Антишанти загорелась. Сидим друг перед другом, раскрыв лэптопы. Финская вечеринка, право слово. Антишанти мне отправляет ссылки на работы своих друзей и вслух прикидывает, сколько уйдет на визы и перелеты.
—    Вот здесь, — говорит, — если из Риги поездом, а не самолетом, сто долларов точно сэкономим.
Бюджет Антишанти обеспечива

Григорий Гольденцвайг. Клуб, которого не было

07.10.2009

Автор: Николай Александров
Источник: Эхо Москвы

 Я ничего не понимаю в современной музыке, как отечественной, так и зарубежной. Я с трудом понимаю сленг поколения Х и с некоторым чувством зависти смотрю на темпераментную, раскованную, судя по всему, интересную, но абсолютно недоступную для меня жизнь его представителей. Если я все-таки и прихожу в клуб, то не для того, чтобы потонуть в оглушительных звуках выступления какой-нибудь очередной знаменитости в области актуального музыкального искусства. Мне стыдно за мое невежество и консерватизм. Что делать. Я человек поколения ретро, эпохи московских коммуналок, рожденный до мобильных телефонов и компьютеров. В моей голове романсы, а не хип-хоп. И тем не менее. И тем не менее, с неподдельным любопытством я прочел книгу Григория Гольденцвайга «Клуб, которого не было», вышедшую в издательстве «Захаров». Читать мне ее было нелегко. Все время хотелось взять в руки словарь. Или путеводитель. Или помолодеть лет на двадцать. Я не в восторге от стиля. Мне кажется, можно быть и менее эксцентричным, то есть более доходчивым, то есть не столь современным, в повествовании. Ведь, в конце концов, посетители клубов — одно, а читатели книг — совсем другое. Но кухня клубного строительства, будни устроителя кассовых концертов меня по-настоящему захватили. А некоторые страницы — описание Курского вокзала, не эпохи Венечки Ерофеева, а наших дней — просто замечательны. Григорий Гольденцвайг. Клуб, которого не было. -- М.: Захаров, 2009. -- 240 с.

Клуб, которого не было. Хроники арт-директора

09.10.2009

Автор: Лиза Биргер
Источник: Журнал «Weekend» № 39 (135)

В клубе Ikra Григорий Гольденцвайг больше не работает, завязал и уехал в какую-то скандинавскую страну заниматься, говорят, лингвистикой. С самого начала, с 2006 года, когда Ikra только открылась, он пришел в клуб арт-директором. "Я зашел сюда на минутку — и задержался на два года". До этого работал промоутером, организатором концертов, музыкальным критиком "в остромодном журнале". Его книга, которая начинается с протеста против необходимости ходить в офис к одиннадцати и слушаться дядю ("а к чертовой бабушке эту вашу работу"), мало чем отличается от модных сегодня книг про дауншифтинг. Только в одном случае герой бросает все и уезжает на Гоа, а в другом — бросает все и открывает клуб. А чем не выход. И в чем разница? Точно такой же побег от серых будней. Хорошим слогом воспитанника "остромодного журнала" Гольденцвайг описывает яркие дни работника музыкальной индустрии. В клубе и правда происходило немало интересного. Кого-то привозили, какие-то вечеринки устраивали впервые. Солистка группы Moloko рассекла лоб на сцене, ударившись о стул. Моби устроил телемост российским фанатам, показывая содержимое собственного холодильника. Концерт Михаила Боярского, как вслед за ним концерт звезды Youtube Петра Налича, неожиданно собрал такой аншлаг, что люди на люстрах висели. Потом надо было расширяться, а не вышло. Виноваты, как всегда в России, инвесторы, то есть хозяева. На Западе книгу Гольденцвайга вряд ли бы покупали. Потому что его позиция — "своих не сдаем": ни одного разоблачения закулисья или истории, которую можно было бы потом пересказывать. Рассказчик ко всем одинаково доброжелателен, отстранен и нейтрален, как настоящий хроникер. И все-таки это не история музыки или там Москвы нулевых. Это его собственная история, и тем и интересна, если вам вообще интересно читать про то, как какой-то человек работал в клубе и как ему там было весело. 

Бестселлер Григория Гольденцвайга о клубной жизни столицы

23.09.2009

Автор: Елена Сыроватченко
Источник: Ваш Досуг №38

Издательство «Захаров» выпускает книгу «Клуб, которого не было. Хроники арт-директора» — Григорий Гольденцвайг, бывший арт-директор «Икры», одной из самых сильных и интересных площадок ночной Москвы, рассказывает, как все начиналось. Я помню зиму 2006-го: все эти разговоры о новом клубе на Курской, рабочих в строительной пыли. Тебя, извиняющегося за то, что идти придется через вокзал, по которому тогда еще бегали крысы. Я все это помню, поэтому читать эту книгу мне, честно, было одно удовольствие. Как думаешь, людям не из «тусовки» она будет также интересна? Ох, не буду притворяться, что мне совершенно по барабану, как книжку воспримут. Не те, кому я сто рублей должен или у кого мы клубные карты заказывали. Не коллеги и завсегдатаи клуба. А люди немножко со стороны, те, кто в «Икре» никогда не был и никогда о такой не слышал. Если найдется хоть несколько таких - значит, вещь небезнадежна. Профсоюзное творчество - альманах к юбилею нашего медпункта или нашей войсковой части - не самый интересный жанр на свете. Кстати, хорошо, что ты о метро впомнила. У нас ведь и на обложке книги вагон метро - по-моему, сумели выразить то, что хотелось: легкий жанр там, где мрак, уныние, безнадежность, где «фи-как-немодно». В «Икру» ты пришел из музыкально-клубной журналистики. Было уже имя, кресло в известном издании, наверняка, маячили перспективы пойти выше. Не страшно было так резко все менять? Открывалось огромное и страшно привлекательное поле деятельности, которое потом стало «Икрой». С редакцией «Афиши» мы ничего нового друг другу предложить не могли, писателей там и без меня хватало - боюсь, это был бы вечный бег в мешках. К слову, журнал очень резко менялся как раз в момент, когда я уходил - превращался в большую солидную компанию. Это не хорошо и не плохо, но это была уже немножко другая институция. А тут - ковбойство в прериях. «Втирал населению про клубную жизнь четыре года. Это я, начинающий клевать носом уже в четыре. Я, никогда не пробовавший кокса. Я, которому по барабану искания диджеев с района, если это не умница Антон Кубиков или друг Миша Ковалев. Время вышло: мне двадцать восемь, еще чуть-чуть – и будешь себя чувствовать в клубе воспитательницей на детском утреннике. Тоже мне радость. Какой там крем от морщин наш дьюти-фри рекомендует? Нет-нет, очевидно: если человек в тридцать по клубам шарашится – или он там работает, или ду-ду; поэтому пока песок не посыпался, пора самому менять поле деятельности…» А «Икра», которую мы все эти годы знаем – это «твой» клуб на 100 процентов? Или были уступки? Любой клуб - это, простите за слово, акт эманации того или тех, кто вкладывается в него временем, силами, рвением. Но, блин, «государство - это я» - формат неправильный, все-таки клуб - это команда. Ну и о тактике - все ведь в мелочах, на которых многие горели неоднократно. Номинально - качество разливного вина, внешний вид столов в vip-зоне или случайно пришедший на усиление охранник, который до этого рынок охранял, - не имеют к деятельности арт-директора отношения. Но на практике-то все иначе. Поэтому так важна команда, которая понимает, почему в гардеробе шестьсот человек не может обслуживать один гардеробщик, и почему замыкаться в одних стенах для большого клуба - не выход. Такие вот скучности. Были уже какие-то отклики от персонажей из книги? Все себя узнали? Хм, лучший способ поссориться с друзьями и знакомыми - что-нибудь о них написать. Повторю, это не выпускной альбом. Хотя почти все, за исключением нескольких эпизодических персонажей, которых я просто не помню, как звали, под своими именами. Наверняка забыл кого-нибудь - и с этими людьми это тоже повод поссориться. Я ничего и никого не придумывал - веселья хватало без выдумывания, успевай вспоминать. Эти годы можно разводить, как сироп концентрированный - столько в них всего поместилось. Большое впечатление произвела история с разбитой бровью Ройшн Мерфи (британская певица, бывшая солистка дуэта Moloko – «ВД»). Тем, кто с того концерта ушел несолоно нахлебавшись, наверняка будет интересно узнать, что за страсти творились за кулисами. И подобных зарисовок в книге немало ведь, да? Какие артисты запомнились больше всего? Наверно, те, которые попали в итоге в книжку. Сложно сказать - запомнились. Что это значит? Дэвид Тибет, Александр Бард или «Елочные игрушки» - с ними мы друг друга и не теряли, к счастью. А, скажем, с БГ или с «Лайбахом» - не было повода для нерабочего общения: у меня никогда не было привычки пытаться задружиться с артистом. И ничего не происходило с ними сверхъестественного за кулисами. Тот же кусок про Ройшн Мерфи я стучал в декабре в Венеции, когда было не выйти из отеля из-за наводнения, я сидел перед панорамой драных крыш в совершенно пустом подтопленном городе, носа не мог сунуть на улицу и коротал время, вспоминая другой катаклизм: из Москвы с Ройшн. «Ройшн Мерфи лежит на полу без движения. Как и предупреждали. Глаз залит кровью, бровь рассечена. Марина и вторая, про чай для похудания, невозмутимо достают спирт и cкручивают тампон. Ройшн молчит. — Бумажные швы, — в присутствии Ройшн Грэхэм начинает волноваться. — Спроси у них, могут ли они наложить бумажные швы, такие, которые потом рассасываются без следа? Ройшн молчит. Голос, раз и навсегда вошедший в историю с Sing it Back, голос, вдохновивший великого и ужасного Мэтью Херберта на запись целой пластинки, голос, только что на-гора выдавший пять (или все-таки четыре?) безупречных диско-боевиков, молчит. Ройшн Мерфи, самая дорогая артистка в истории клуба «Икра», только что разбила на его сцене надбровную кость». Уехать, убежать из Москвы – по-разному сформулированная эта мысль часто встречается на страницах книги. Ты ведь в итоге так и сделал? Я в какой-то момент понял, что могу на время поменять важный для меня город Москву на просто самый любимый город Стокгольм. Надолго ли - бог весть. Но по времени все удачно совпало. Что ты сам думаешь о нынешнем состоянии московский ночной жизни? Что знал, то в книжке и написал. И чем отличается, и каковы перспективы. Самый свежий тренд - многочисленные молодые промоутеры, которые (молодцы) не стесняются стучаться в самые высокие двери и которые (не молодцы) не обременены чувством ответственности ни перед публикой, ни перед артистом, ни перед площадкой. «Мы ведь об одном и том же с органами препираемся. Если я снял в этом доме шлагбаумы и свел вместе Боярского, гей-диско, Леннона, Хельгу и «КачЪ» — почему бы не продолжить в том же духе? Где граница, объясни нам, между теми, кого ты рад видеть на Боярском, и теми, кто придет на «ЧайФ», которым ты пугаешь нас два года? Почему у Юли Юденич на вечеринке дай бог двести человек, когда клуб на тысячу рассчитан? В чем тогда ее работа? Почему я, собственно, решил, что это мой дом? Я могу так же нежно послать всех к черту и продолжать как заблагорассудится. Я знаю, что мы задрали планку для привередливого, чванливого города на высоту, которую здесь никто не брал. А еще я знаю, что рекорды — скоротечны. И что все, что я мог здесь сделать, уже сделано». Еще книги будут? Будет свербеть - значит, будут. Книги, появившиеся просто потому как «дай-ка-я-напишу-книгу», обычно таковы, что лучше уж бы они не появлялись. 

Две книги про клубный бизнес

19.10.2009

Автор: Борис Барабанов
Источник: http://slon.ru

Мораль обеих историй, русской («Икра») и английской («Hacienda»), можно свести к расхожему утверждению: на настоящем искусстве денег не заработаешь; но на деле все сложнее   Авторитетное издательство «Захаров» выпустило в свет книгу журналиста и промоутера Григория Гольденцвайга «Клуб, которого не было. Хроники арт-директора». Автор трудился в журнале «Афиша», а в 2006 году стал работать в качестве арт-директора в клубе Ikra, открытом промоутером Игорем Тонких (Feelee Promotion) в помещении при театре им. Гоголя, которое до этого неоднократно пытались «поднять» самые разные творческие и административные команды. В первый же год клуб Ikra был признан одним из важнейших столичных заведений с музыкой, что был отмечено разного рода наградами и лестным лидерством в списках «лучших». В Москве люди любят ходить в клубы, но сложно получить ответ на вопрос, как и за счет чего клубы функционируют. Почему одни при скромных стартовых вложениях много лет полны народу, а другие, сверкающие олигархической позолотой, умирают, едва открывшись? Как и какие деньги текут через сцену, кухню и бар? Кто те таинственные инвесторы, которые «перебивают» артистов, предлагая гонорары вдвое-втрое выше средних за выступления на нераскрученных площадках? Как это работает? Ответов на эти вопросы в книге Григория вы не найдете. Учредители клуба в ней не названы по именам и фигурируют в лице таинственного «владельца» – человека пусть и с музыкальным вкусом, но все же не до такой степени преданного своей, судя по всему, факультативной забаве, чтобы полностью разделять стратегию господина Тонких. Но и даже сам Тонких по фамилии, кажется, не назван ни разу – действует только как «Игорь». И «Афиша» здесь исключительно – «модный журнал», не больше. Странно, ведь Григорий Гольденцвайг не вскрывает тайные финансовые механизмы и не сдает пароли и явки. Про то, как они с берлинским дизайнером закупали в антикварных лавках предметы интерьера и везли их через границу, автор рассказывает много и с удовольствием. Про то, как делают дела здесь, в Москве, сказано мало. Откаты, посредники, бренд-менеджеры, аренда, отношения с городом, рынок наружной рекламы – про все это было бы крайне интересно почитать, ведь Ikra – это, практически, вся сегодняшняя Москва, то есть устойчивые витиеватые связи и схемы, которых кризис, по большому счету, не коснулся. Но дело ясное – практически, все герои книги живы и здоровы, они – активные, так сказать, участники рынка. А гонорары у нас в издательствах совсем не такие, чтобы можно было на эти деньги, скажем, на пару лет скрыться где-нибудь на теплом острове. В книге, вероятно, неплохо смотрелись бы «комментарии на полях» от господина Тонких. За отношения с городом и баблом, надо полагать, в проекте отвечал именно он. Но Игорь с «Икрой» больше не связан, у него свой новый бизнес под названием «Главклуб» в Санкт-Петербурге. В северной столице ему работать сегодня удобнее, а про «Икру» он сказал в интервью сайту Lookatme: «Это был конфликт на уровне менеджмента. Мы разошлись с самим владельцем бизнеса. У нас был яркий и резкий старт – Ikra сразу стала самым заметным клубом в Москве, которая и так пресыщена и перекормлена на этом рынке. Получили как официальные призы типа Night Life Awards, так и неофициальное признание журналов. Причем, именно как музыкальный клуб: за букинг и программирование, а не за ресторанно-алкогольный контент. И таким образом мы достигли потолка очень быстро – там же маленькая вместимость, а еще какие-то улучшения и доработки требовали дополнительных инвестиций и тщательной кропотливой работы. Ловить эти недостающие 20 процентов до ста недоработанных мне представлялось нерезонным, я предполагал развиваться другим образом, искать лучшее и большее помещение, идти в другие города» В книге Григория Гольденцвайга нет сенсационных бизнес-откровений. Здесь интересны занимательные факты из клубной жизни, изложение «от первого лица» историй, сотрясавших музыкальное сообщество города, вроде случая с певицей Ройшн Мерфи, которая прямо на сцене «Икры» сама себя травмировала и прервала концерт, или описание первого в истории клубного концерта Михаила Боярского. Но в первую очередь «Клуб, которого не было» – это довольно цельная рефлексия образованного столичного интеллигента на тему, можно ли в принципе сделать что-то стоящее в этом городе и в этой стране, или, как сказано у группы «Каста», «отсюда надо сваливать, по идее». Лирический герой – человек космополитического склада, говорящий на нескольких языках. Он половину книги проводит в зарубежных странах, не уставая восхищаться тем, как все там по уму устроено и как там спокойно, и радоваться любому шансу избежать встречи с постсоветским говнищем, в лице ли аэропорта «Шереметьево» или родной бухгалтерии. Людям творческих профессий и представителям масс-медиа переживания Григория, безусловно, близки. Сегодня автор непосредственно в стенах описанного учреждения не работает, занимается научной деятельностью в любимом зарубежье, но и с промоутерским амплуа распрощался не до конца – букирует для «Икры» зарубежных гастролеров.       Параллельно с книгой Григория Гольденцвайга вышли еще одни клубные мемуары, уже непосредственно в самом зарубежье. Произведение называется «Hacienda. Как не нужно управлять клубом». Автор – Питер Хук, манчестерский музыкант и продюсер, игравший в легендарных группах Joy Division и New Order, один из людей «мэдчестера», стоявший у истоков лейбла Factory и упомянутого в заглавии клуба Hacienda. Несмотря на то, что на задней странице обложки «Клуба, которого не было» журналист Андрей Лошак проводит прямую параллель между «Икрой» и «Хасиендой», разница все же – космическая. У «них» есть музыкальная индустрия, у «нас» – нет; можно остановиться хотя бы на этом. «Хасиенда» – проверенная временем легенда о несуществующем сегодня в природе уникальном артистическом сообществе. Про Joy Division, Factory и «Хасьенду» написана не одна книга и снят не один фильм. О значении «Икры» говорить все же рано. Это не «Эрмитаж», не «Птюч», не «Титаник» и даже не «Утопия». Книга тоже построена по иным принципам, несмотря на то, что Питер Хук, как и Григорий Гольденцвайг, прямо в заглавии указывает на то, что реализовать мечту не удалось, и все, что сделано – сделано неправильно. Прежде всего, собственно, мемуары Питера Хука занимают только половину книжного пространства. Остальное – бесценный, потрясающий воображение свод архивных и статистических сведений. Господин Хук выкатывает на страницах своей книги полную программу «Хасиенды» на каждый день истории клуба, с 1982 по 1997. Мурашки бегут по спине, когда читаешь, скажем, расписание клуба на октябрь 1982 года: понедельник, 4 октября – Уильям Берроуз и Psychic TV; вторник, 5 октября – Джа Уоббл; четверг, 7 октября – The Psychedelic Furs и Sisters Of Mercy – и так далее. Питер Хук не просто рассказывает о том, какие диджеи играли в клубе в пору раннего рейва, – он приводит целые сет-листы. Из книги Питера Хука можно узнать, что, скажем, 25 февраля 1989 года диджей Майк Пикеринг играл в «Хасиенде» треки Inner City, Адивы, NWA, Black Box, Карли Саймон, Imagination, Роберты Флэк и еще множества ныне почти забытых артистов. Майк Пикеринг – важнейший диджей и продюсер, человек, с которого многое началось в «мэдчестере» и в хаусе и техно в целом, и без него не понять, из чего собрана сегодняшняя популярная музыка как таковая. Но главная «фишка» книги Хука – целые страницы из бухгалтерских книг «Хасиенды». Бесконечные столбцы цифр чуть ли не по каждому кварталу: сколько заработано на входных билетах, баре, гардеробе, на игровых автоматах, продаже мерчандайза и даже на телефоне автомате; сколько ушло на налоги, аренду помещения, воду, газ, электричество и зарплаты персоналу. Например, в 1983-м, самом эффектном с точки зрения исторических музыкальных событий году в истории Hacienda владельцы клуба понесли убытки в размере 8867, 87 фунтов стерлингов. Фактически, все 80-е клуб Hacienda жил на деньги группы New Order, Питеру Хуку и его соратникам так и не удалось превратить его в процветающее коммерческое предприятие. Мораль обеих историй, русской и английской, можно свести к простому расхожему утверждению: на настоящем искусстве денег не заработаешь. На деле все сложнее. Только понять, как «на деле» обстояли дела, из книги Питера Хука, наверное, легче, чем из книги Григория Гольденцвайга.

Клуб, которого не было

12.11.2009

Автор: 
Источник: Русский репортер

Беллетризованные воспоминания бывшего журналиста «Афиши» Григория Гольденцвайга о том, как он работал арт-директором мос­ковского клуба IKRA. Отличная проза, чем-то напоминающая повести Сергея Довлатова и по стилю и юмору дающая сто очков вперед большинству современных романов о суетливой московской жизни. «На четвертом месяце в наших сумасбродных действиях, в беготне, утрамбовывавшей мозг в икроножные мышцы, в постоянном “Все пропало!” прорезается вполне стройный ритм». 

Книга на выходные

24.12.2009

Автор: Константин Мильчин
Источник: Ведомости. Пятница

Григорий Гольденцвайг «втирал населению про клубную жизнь четыре года» со страниц журнала «Афиша», пока ему не предложили перейти за линию фронта и самому попробовать себя в клубном деле. Всего через год после открытия Ikra (а именно так было названо заведение, куда Гольденцвайга позвали арт-директором) стала одним из самых модных и популярных московских клубов. В книге нет ни полезных советов, ни предостережений и крайне мало деталей, связанных собственно с бизнесом. Вместо отчета о проделанной работе — веселый и стильный роман про суетливую московскую жизнь и беспокойное существование арт-директора ночного клуба.

Гольденцвайг Г. Клуб, которого не было

01.04.2010

Автор: Дмитрий Николаев
Источник: У книжной полки 1/2010

Клуб IKRA был одним из самых популярных в Москве, но за пределами Садового кольца он известен немногим. И книга о том, как создавался клуб, конечно, интересна прежде всего его завсегдатаям, с радостью встречающим на страницах знакомые имена и узнаваемые ситуации, плюс, может быть, немногим провинциалам, решившим создать у себя в городе что-то по столичному образцу – как бизнес-план и рецепт успеха. Григорий Гольденцвайг рассказывает, как искали дизайнера, везли материалы из Германии, делали интерьер, заключали первые контракты с исполнителями, приглашали виджеев, придумывали рекламные ходы и т.д. и т.п. Это повествование не стоило бы рекомендовать «широкому читателю», если бы не одно но. У «Захарова», имеющего весьма отдаленное отношение к клубной культуре, книга появилась, по-видимому, не случайно. Как и много лет назад с публикацией первого романа Б.Акунина о Фандорине, Богат и Захаров почувствовали настроение аудитории и, что называется, попали в тренд. Подзаголовок «хроники арт-директора» не должен вводить в заблуждение. Никакие это не хроники. Весь ход изложения определяется здесь финалом истории. Финалом, в котором человек, до тех пор полностью погруженный в сиюминутное, неожиданно сталкивается с вечным. И по сравнению с несколькими днями, а может быть, и мгновениями, несколько предшествующих лет начинают выглядеть пусто и бессмысленно. Когда читаешь книгу, кажется, что она заполнена событиями: и в жизни повествователя, и в жизни окружающих его людей все время что-то происходит. Кажется – и ему, и нам, что все герои (ну, почти все) занимаются крайне важными делами, и что без телефонных переговоров, э-мейлов, встреч в аэропорту, проводов в гостиницу, без музыки, звучащей всегда и повсюду, без видеоинсталляций, заменяющих реальность, мир встанет, замрет, станет скучным и неинтересным. А потом неожиданно приходит смерть, и мир действительно замирает. Остановиться просто необходимо, ведь жизнь – пусть не твоя, а близкого человека – уже прошла, закончилась. И наступает тишина. Вдруг выясняется, что подлинный смысл твоего существования отражает не сияющий огнями самый модный клуб в Москве, а съемная квартира, в которую и возвращаешься-то не каждый день. Начинаешь понимать, почему участники популярных групп, съезжаясь на гастроли из разных городов и даже разных стран, встречаются лишь на прогонах перед выступлениями. И почему, отыграв концерт, они вновь сразу разбегаются по домам. Увольнение уже воспринимается как избавление, несмотря на то, что совсем недавно оно стало бы катастрофой. Не возникает и сомнений, что достаточно банальный разговор в финале, подобных которому немало и написано, и прочитано, был на самом деле. «Ты что дальше делать-то собираешься? – Хм. Жить». Но отличная концовка для голливудского фильма у нас звучала бы слишком фальшиво и жизнеутверждающе. Поэтому, словно испугавшись банальности, герой тут же начинает ерничать. Слушать тишину он будет недолго: может быть, она звучит слишком пугающе? Гораздо проще вновь начать суетиться и бегать по кругу. Пока не наступит очередная смерть.