Содержание

От составителя и издателя 5

1972
Майкл Скаммелл «Я никого не представляю,
кроме самого себя» 7

1973
Джордж Клайн «Карта стихотворения поэта» 13
Анн-Мари Брумм «Муза в изгнании» 17

1976
Альгирдас Тимус Антанайтис и Лютас Моцкунас
«Писатель — орудие языка» 41

1978
Джаил Хэнлон «В Солженицыне Россия обрела
своего Гомера» 46
Владимир Рыбаков «Язык — единственный авангард» 54

1979
Ева Берч и Дэвид Чин «Поэзия — лучшая школа
неуверенности» 59
Свен Биркертс «Искусство поэзии» 78
Джон Глэд «Настигнуть утраченное время» 114

1980
Джейн Б. Катц «У меня перегружена память» 128

1981
Анни Эпельбуэн «Европейский воздух над Россией» 136
Игорь Померанцев «Хлеб поэзии в век разброда» 161
Мириам Гросс «Рожденный в изгнании» 166
Д.М. Томас «Я был там лишним» 178
Белла Езерская «Если хочешь понять поэта…» 194

1982
Виллем Г. Вестстайн «Двуязычие — это норма» 204
Хелен Бенедикт «Бегство от предсказуемости» 213

1983
Дмитрий Савицкий «Проигрыш классического варианта» 228
Наталья Горбаневская «Самое святое — наш язык...» 237
Петр Вайль и Александр Генис «Сегодня — это вчера» 245

1984
Том Витале «Я без ума от английского языка» 254

1986
Иосиф Бродский «Беседуя с Юзом Алешковским» 262
Дэвид Монтенегро «Поэт боготворит только язык» 268

1987
Джованни Буттафава «Идеальный собеседник поэту —
не человек, а ангел» 284
Ричард Мэрин «Эмигрант признается в любви
к английскому» 298
Бенгдт Янгфельдт «Стихотворение — это
фотография души» 303
Энн Лаутербах «Гений в изгнании» 315
Ежи Иллг «Жить в истории» 325
Лиза Хендерсон «Поэзия в театре» 339

1988
Томас Венцлова «Чувство перспективы» 346
Феликс Медведев «Человека можно всегда спасти» 369
Арина Гинзбург «Остаться самим собой…» 375
Любовь Аркус «Ниоткуда с любовью» 385
Майкл Шмидт «Поэты за круглым столом»
(передача с участием И.Бродского, Д.Уолкотта,
Ш.Хини и Л.Маррея) 395
Евгений Рейн «Человек в пейзаже» 418
Ларс Клеберг и Сванте Вейлер «Я позволял себе все,
кроме жалоб» 439

1989
Душан Величкович «Я принадлежу русской культуре…» 451
Фриц Раддац «Литературе все по силам» 457
Гжегож Мусял «Эстетика — мать этики» 465
Иосиф Бродский «Погоня за реальностью». Беседа
с Чеславом Милошем 476
Виталий Амурский «Никакой мелодрамы» 499

1990
Виталий Амурский «Жизнь — процесс необратимый» 513
Юрий Коваленко «Судьба страны мне далеко
не безразлична» 519
Аманда Айзпуриете «Отстранение от самого себя» 525
Майкл Главер «Нельзя дважды войти в одну реку,
даже если это Нева…» 531
Ядвига Шимак-Рейфер «Человек все время
от чего-то уходит» 537
«Я принимаю свое страдание, но не хочу видеть
страдание соседа» 539

1991
Дэвид Бетеа «Наглая проповедь идеализма» 545
Петр Вайль «Передача «Радио Свобода»
15 октября 1991 года 594
Петр Вайль «Рождество: точка отсчета» 598
Биргитт Файт «У меня нет принципов,
есть только нервы...» 607

1992
Петр Вайль «Поэты с имперских окраин» 634
Божена Шеллкросс «Мортон-стрит, 44» 643
Илья Суслов, Семен Резник и Дик Бейкер
«В мире изящной словесности» 656

1993
Людмила Болотова и Ядвига Шимак-Рейфер
«Положительные сантименты — самое тяжелое
дело на свете» 670
Пер Вестберг «Власть поэзии». Беседа Иосифа
Бродского с Дереком Уолкоттом 674

1994
Елена Якович «Плыли по Венеции поэты…».
Беседа Иосифа Бродского с Евгением Рейном 683

1995
Адам Михник «Чаще всего в жизни я руководствуюсь
нюхом, слухом и зрением…» 688
«Не надо сваливать на географию и историю» 717
Дмитрий Радышевский «Надеюсь, что делаю то,
что Он одобряет» 720
Евгений Горный «Реальность абсолютно
неконтролируема» 727
Элизабет Элам Рот «Я считаю себя кальвинистом» 733

Валентина Полухина «Портрет поэта в его интервью» 745

Библиография интервью Иосифа Бродского 757

Именной указатель 775

Я НИКОГО НЕ ПРЕДСТАВЛЯЮ, КРОМЕ САМОГО СЕБЯ


Майкл Скаммелл
Журнал «Index on Censorship», ?3/4, осень—зима 1972 года


— Иосиф, когда вы начали писать стихи?
— Когда мне было восемнадцать.
— Вы когда-нибудь публиковались в Советском Союзе?
— Да, когда мне было двадцать шесть, два моих стихо¬творения были напечатаны в литературном альманахе «Молодой Ленин¬град». Это было в 1966 году.
— А сколько еще ваших стихотворений было напечатано в Советском Союзе после этого?
— Два.
— Когда вы ясно осознали, что ваши стихотворения вооб¬ще не собираются печатать в Советском Союзе, и как осознание этого повлияло на вас?
— Должен сказать, что на самом деле это никогда не было для меня окончательно ясно. Я всегда считал, что в один прекрасный день они будут опубликованы, так что то, о чем вы спрашиваете, никак на меня не влияло, по крайней мере в последние десять лет.
— Как вы думаете, почему ваши стихотворения не печатались, когда вы жили в Советском Союзе?
— Трудно сказать. Может быть, оттого, что сначала они были чересчур агрессивны, а потом мое имя стало своеобразным табу, запретной темой.
— В каком смысле табу?
— Ну, я был из тех, кто был в заключении и так далее и тому подобное.
— Как вы думаете, почему они осудили вас?
— Я на самом деле не знаю. Во всяком случае, если позволительно так сказать, то типично западный подход к проблеме следующий: любое явление должно иметь объяснение и любой феномен должен иметь что-то, стоящее за ним. Все это чересчур сложно. Что-то, возможно, и имеет свои причины. Что касается того, почему они посадили меня, то все, что я могу, — это повторить пункты моего обвинительного акта. Мое собственное понимание, наверное, не удовлетворит вас, но оно довольно простое.
Человек, который начинает создавать свой собственный, независимый, мир, рано или поздно становится для общества инородным телом, становится объектом для всевозможного рода давления, сжатия и отторжения.
— Как вы думаете, почему они так быстро вас освободили?
— Не знаю, честно, не знаю. Так же как не имею понятия, почему меня посадили. Вообще-то подобные вопросы ставят меня в тупик, все дело в том, что я всегда старался быть — и был — совершенно отдельным, частным человеком. Я полагаю, моя жизнь каким-то образом приобрела постороннюю политическую окраску. Я думаю, в определенном смысле это было сделано для того, чтобы лишить меня моей аудитории. Боюсь, это лучший ответ, который у меня есть.
— Как на вашу работу повлияли суд и заключение?
— Вы знаете, я думаю, это даже пошло мне на пользу, потому что те два года, которые я провел в деревне, — самое лучшее, по-моему, время моей жизни. Я работал тогда больше, чем когда бы то ни было. Днем мне приходилось выполнять физическую работу, но поскольку это был труд в сельском хозяйстве, а не работа на заводе, существовало много периодов отдыха, когда делать нам было нечего.
— Вас освободили из заключения в 1965 году. Вернулись ли вы к прежней частной жизни?
— Э, нет. Я работал как переводчик. Я профессиональный переводчик и был членом группы переводчиков в ленинградском Союзе писателей. Этим я и зарабатывал себе на жизнь.
— Именно в то время ваша поэзия начала распространяться через самиздат?
— Вообще-то да, хотя самиздат — это весьма условное понятие. Если под самиздатом вы подразумеваете передачу рукописей из рук в руки и систематическое их перепечатывание, то должен сказать, что мои стихи начали распространяться еще до того, как появился сам самиздат. Кто-то, кому нравились мои стихи, просто переписывал их, давал кому-нибудь почитать, а кто-то еще потом брал у него. Самиздат же появился всего пять или шесть лет назад.
— А как же студенческие самиздатовские журналы, такие, как «Феникс» и «Синтаксис». Они ведь печатали ваши стихи, не так ли?
— Ну, и да и нет. Довольно преувеличенно называть их журналами. «Синтаксис» существовал только в ста копиях или того меньше. В те времена трудно было найти людей для этой работы. В любом случае, по-моему, «Феникс» не печатал меня. «Синтаксис» — да, я очень хорошо это помню.
— Вас осудили в 1964 году, и вы были одним из первых в Советском Союзе, кто был осужден именно как писатель. За вами следовали Синявский и Даниэль. И несколько в ином плане были свои сложности у Пастернака и Солженицына. Но, в отличие от них, вы никогда не были в прямой оппозиции и никогда публично, насколько мне известно, не критиковали власти, литературные или иные, в том смысле, как это делал, скажем, Пастернак. Как вы относитесь к людям, которые занимают подобную позицию, и почему вы сами никогда так не поступали?
— Ну, это все очень просто. Дело в том, что когда человек всерьез посвящает себя какому-нибудь виду деятельности, в моем случае изящной словесности, он и без того сталкивается с массой проблем и сложностей, вытекающих из самой сути этой деятельности, — например, сомнения, страхи, беспокойство, — и это само по себе сильно действует на мозги. И опять же, должен сказать, что любой вид гражданской активности мне просто скучен до смерти. Когда ты размышляешь над политическими вопросами и сам до чего-нибудь додумываешься, это весьма интересно, привлекательно, возбуждающе, все это прекрасно. Но когда эти размышления приводят к своему логическому выводу, то есть к необходимости каких-то действий, сразу же возникает чувство ужасного разочарования, и все это становится так скучно.
— Думаете ли вы, что в позиции Солженицына против власти и литературного начальства есть какое-либо позитивное начало, или вы рассматриваете это как отвлечение от истинно писательского труда?
— Чтобы ответить на этот вопрос, мне, конечно, придется взглянуть на это с точки зрения самого Солженицына, чего я не могу и не намерен делать. На мой взгляд, было бы лучше, если бы он просто сосредоточился на своем писательском труде, вместо того чтобы тратить столько времени на всякую прочую деятельность. С другой стороны, похоже, что это как-то положительно влияет и на него, и на общую ситуацию. Но мне все-таки кажется, что чем сильнее писатель сосредоточивается на своей собственной работе, чем глубже в нее погружается, тем большего он достигает с точки зрения литературы, эстетики и, конечно, политики.
— Да, но разве это возможно? Каково ваше отношение к таким писателям, как Окуджава, Виктор Некрасов, Войнович и Максимов, которые начинали, не выражая какой-либо открытой оппозиции, но, будучи вовлеченными в нее или своим творчеством, или, скорее, отношением властей к их творчеству, вынуждены были занять более крайние позиции? Возможно ли вообще в Советском Союзе быть просто писателем и не быть вовлеченным в подобную ситуацию?
— Думаю, что возможно, хотя действительно обстоятельства более или менее вовлекают нас в подобную ситуацию, и это крайне прискорбно. Когда сталкиваешься с идиотом и говоришь ему: «Ты идиот», — конечно, это занятно, но не больше.
— Да, конечно, но давайте воспользуемся примером Войновича и Максимова. Оба они писали романы и хотели печататься в Советском Союзе, но в публикации им было отказано. Ни¬кто не знает, каким образом эти романы оказались на Западе, но они оказались там, а затем были попытки оказать на этих писателей давление с тем, чтобы они сами осудили свои публикации. С одной стороны, они не хотели вступать в открытую конфронтацию с властями, а с другой — не желали делать никаких заявлений, которые были бы лукавством и ложью. Вы не находите это довольно трудной для писателя ситуацией?
— Да, ситуация поганая, но если имеешь смелость писать что-то, то имей храбрость и отстаивать.
— Вы можете оказаться в такой ситуации помимо собственной воли.
— Да, можно оказаться в подобной ситуации без малейшего намерения или желания. Все это довольно отвратительно, поскольку писатель оказывается в своеобразной ловушке: у него свои планы на жизнь, свое представление о ней, свое происхождение и воспитание, своя точка зрения, свои идеи — все, что побудило его стать писателем. Однако ситуация развивалась таким образом, что он вынужден заниматься совершенно другими делами. Это глупо и унизительно. По-моему, это полная бессмыслица, когда писателя вынуждают становиться политическим активистом.
— По телеканалу Би-би-си вы сказали, что Запад ничем не может помочь советским писателям. Что вы имели в виду?
— На этот счет у меня есть несколько соображений. Прежде всего, никто не может помочь писателю писать, да? Вы не можете помочь ему жить, помочь ему умереть и т.д. Человек должен все делать для себя сам. Каждый, естественно, это и делает. Сверх того, литературная работа, как и всякая работа в области искусства, очень индивидуальна и требует уединения. Вы здесь ничем помочь не можете. Все, что вы можете, это помогать людям публиковаться, но я не уверен, что и это очень полезно. По-моему, это просто дает приятные ощущения, ощущение небезнадежности: тебя бросает вверх-вниз, но ты все же существуешь и еще не погиб. Человеку, живущему в довольно трудных условиях, это приносит определенное психологическое облегчение. Но тут опять возникают проблемы: в каком-то смысле любые формы комфорта — это эскапизм.
— Не кажется ли вам, что публикация стихотворения и знание того, что у вас есть публика, — само по себе немалая помощь? Например, ваши стихи здесь, на Западе, впервые были прочитаны специалистами по русской литературе, студентами, затем были переведены на другие языки. Неужели это не повлияло на ваше творчество в Советском Союзе?
— По-моему, никак не повлияло. Я писал стихи точно так же, как и раньше. В то время их читало всего несколько человек и никто их не переводил, хотя, конечно, они были не так уж и хороши, это я только сейчас понимаю. Но ведь мы не говорим о том, хорошие это стихи или плохие, а о том, что с ними происходит после того, как они написаны. Для меня больше всего интересен сам процесс писания. На это ничто не влияло. Более того, я сам старался отстраниться от всего, что могло бы как-то повлиять. Я очень хорошо помню свои ощущения от моей первой книги, вышедшей по-русски в Нью-Йорке. У меня было ощущение какой-то смехотворности произошедшего. До меня никак не доходило, что же произошло и что это за книга.
— Разве не помогла вам та книга в утверждении своей независимости? Разве иначе не могли вас вновь привлечь к суду за тунеядство?
— Очень трудно составить мнение о том, чего не произошло. В каком-то смысле, может, и помогло, но, должен признаться, сильно сомневаюсь. Видите ли, я никого не представляю, не выступаю за кого-то или за что-то, кроме себя самого.
— А вы не думаете, что ваша репутация и известность помогли вам приехать на Запад?
— Конечно, это сыграло свою роль и повлияло на ситуацию в целом, но на самом деле этот вопрос можно было бы видоизменить: а хорошо ли, что я уехал на Запад? Если да, то слово «помогли» справедливо. Если нет, то нам придется сформулировать эту мысль совершенно по-иному.

Перевод Павла Каминского



КАРТА СТИХОТВОРЕНИЯ ПОЭТА


Джордж Клайн
Журнал «Vogue», сентябрь 1973 года


Здесь печатается оригинальный текст интервью с пленки, расшифрованной профессором Клайном после беседы с И. Бродским 12 июня 1973 года в Нью-Йорке. (Добавим в скобках, что в том же году был издан том избранных стихотворений Бродского в переводе Дж. Клайна с предисловием У.Х.Одена: Joseph Brodsky, Selected Poems, Penguin Books.)

— Иосиф, насколько я помню, библейская тематика в вашей поэзии появилась впервые в поэме «Исаак и Авраам» (1963) и до некоторой степени в поэме «Большая элегия Джону Донну» того же года. Верно ли это? И если так, почему именно тогда, а не раньше и не позже?
— Ну, в общем, всерьез это произошло именно тогда, но у меня такое впечатление, что я писал стихи, так ска¬зать, с этими мотивами и раньше. Почему именно тогда? По одной простой причине: тогда впервые в жизни я прочел Библию. Помню, что я написал «Исаака и Авраама» буквально через несколько дней после того, как прочел Книгу Бытия.
— «Сретенье» (1972) является, кажется, единственным вашим стихотворением, посвященным целиком библейской теме. Прав ли я, интерпретируя это стихотворение, и в особенности, образ святого Симеона, как переходный момент между Ветхим и Новым Заветом?
— Совершенно верно. Я бы не стал писать стихов о Новом Завете. Но то была первая христианская смерть.
— В этом стихотворении он, то есть Симеон, «шел, уменьшаясь в значеньи и в теле». Это в том смысле, что он был ветхозаветной фигурой?
— В общем, да.
— То есть значение Ветхого Завета уменьшается?
— Здесь, конечно, есть второй, буквальный, смысл. Он дается через физическое уменьшение с точки зрения двух женщин — Марии и Анны. Это абсолютно новозаветные дамы.
— А как определяется роль Младенца во всем этом?
— Это все, по-моему, вполне понятно. Там написано, что Младенец, то есть образ Христа, освещает то, что было сокрыто в темноте, в небытии.
— Да, но это всего лишь Дитя, «Он ни о чем / не ведал еще и посапывал сонно».
— Да, но уже Дитя действует как источник света.
— Вы сказали, что смерть Старца — первая в истории человечества христианская смерть? То есть Симеон умирает не то что радостно, но в ясном и смиренном сознании того, что он делает.
— Да, совершенно верно. Симеон был практически первым человеком, который понес образ Христа в тот мир.
— И конечно, ясно, что он хотя и старик, но полон жизненных сил; он умирает не потому, что устал.
— В общем, да. Ему надоело жить, это понятно. И это было наказание за то, что он долго жил. В данном случае я не думаю, что я упростил.
— Ваши образы человеческой смерти, человеческого умирания — они, на мой взгляд, своеобразные, меткие и сильные: «он шел по пространству, лишенному тверди» или «он слышал, что время утратило звук». Последний образ предвосхищает дефиницию старения из нового стихотворения «1972 год»: «старение есть отрастанье органа / слуха, рассчитанного на молчанье».
— Да, это есть.
— «Молчание» в смысле вечность, вне «шума времени»?
— Да, это и «В теле все больше смертного. / То есть ненужного жизни».
— По-моему, интересен и очень оригинален вопрос о связи речи, молчания, тишины и жизни, смерти и т.д.
— Да, старея, тело наполняется молчанием, органы и их функции становятся ненужными для жизни тела.
— Кажется, вы подчеркиваете здесь одну из центральных идей поэмы «Горбунов и Горчаков»: «Жизнь — только разговор перед лицом / молчанья».
— Очень приятно, Джордж, что вы эту связь заметили, потому что она действительно существует.
— И еще одна связь между словом и птицей: эхо слов Симеона «кружилось... / над их головами, слегка шелестя / под сводами храма, как некая птица». Те же ассоциации в поэме «Большая элегия Джону Донну» и в «Einem alten Architekten in Rom».
— Да, это есть, но мне кажется, что в «Сретенье» это куда удачнее. В «Сретенье» это прежде всего очень просто. Там большие смысловые нагрузки, потому что слова, которые были произнесены тогда впервые, стали словами молитвы. То есть они уже никогда не спустились назад, они шли только наверх.
— Ко всем людям, наверх по лестнице истории?
— По лестнице истории, и просто они, эти слова, были адресованы впоследствии Богу. Они перестали быть бытовой речью. То, что человек говорит в один из моментов своей жизни, потом становится молитвой на устах у всех. Вот это потрясающий момент.
— Некоторые частные вопросы. Один из них, может быть, особенно пристрастный — об отсутствии фигуры святого Иосифа.
— Я просто не мог всерьез писать стихотворение, в котором герой был бы моим тезкой.
— Ну, конечно, он там не играет особенной роли, хотя на иконах...
— На иконах, да. У меня было довольно сильное сомнение, потому что у меня вообще есть идея издать антологию русской поэзии, посвященной библейским сюжетам, включив некоторые стихи Пастернака, например, и проиллюстрировать их русскими иконами. И я понял, что не смогу включить свое стихотворение в антологию.
— Придется писать специальную икону. Еще один частный вопрос о роли и значении вот этих двух женщин — Марии и Анны, молодой и очень старой.
— Мне довольно трудно что-то о них сказать. В этом стихотворении главное происходит между Младенцем и Стариком, то есть между концом и началом жизни. Что касается женщин, у меня такое впечатление, что они не очень понимают, что происходит.
— Они более частные люди?
— Да, как вообще все женские образы в Новом Завете. Они куда более частные, менее универсальные, чем женские образы в Ветхом Завете.
— Но можно сказать, что Анна — ветхозаветная фигура.
— В общем, скорее, да.
— Потому что она там постоянно.
— Это такая Eleanor Rigby. Знаете эту песню Beatles, ‘Eleanor Rigby’?
— Нет.
— [Поет.] «Eleanor Ribgy picks up the rice / in a church where a wedding has been... / Waits at the window...».
— И последний вопрос. «И странно им было». «Странно», потому что возникающий мир Нового Завета должен казаться странным именно людям Ветхого Завета?
— В общем, да. Но при этом есть еще один элемент. Дело в том, что это стихотворение написано чисто технически очень традиционно, и вместе с тем в эту традиционность вкраплен некоторый элемент абсурда. Речь идет о грамматических повторениях. И это сделано потому, что Новый Завет отличается от Ветхого Завета именно таким же образом. То есть некоторые стихи Нового Завета, они звучат таким немножко абсурдистским рефреном к Ветхому.
— То есть там главное — повторение?
— Да. Это главное — повторение и использование того, когда одно и то же слово приобретает другой смысл, когда оно вдруг становится большим, чем оно есть. Подобная же история была проделана Фростом в «West Running Brook», когда он говорит о «source» — вот источник этого потока. И вы вдруг начинаете понимать, что это слово «source», источник, значит гораздо больше, чем слово «source». Оно значит все что угодно. Оно значит даже больше, чем слово «Бог» в том стихотворении. Это абсолютно трансцендентальное слово. Вот что поэт делает.


ЕВРОПЕЙСКИЙ ВОЗДУХ
НАД РОССИЕЙ


Анни Эпельбуэн
Журнал «Странник», выпуск первый, 1991 год


Публикации предпослана следующая аннотация: «Беседа французской славистки Анни Эпельбуэн с поэтом Иосифом Бродским состоялась в июле 1981 года, но до сих пор не появлялась в печати ни у нас в стране, ни за рубежом...»

— Французы не знают, кто такой Иосиф Бродский, так как в шестидесятых — семидесятых годах слышали лишь про Вознесенского да Евтушенко. А про Ленинград знали только то, что существует группа неофициальных поэтов, которые как будто открыли новый путь в поэзии. Кто эти поэты?
— Это слишком большая тема. Единственное, о чем я могу говорить, — это исключительно о своих привязанностях. Где-то в конце пятидесятых — в начале шестидесятых годов произошел, так сказать, поэтический взрыв. По сравнению с тем, что вообще происходило в России на протяжении сороковых—пятидесятых годов, это действительно носило характер взрыва. Возникла довольно большая группа людей, которые занимались стихосложением. В различных домах культуры, в издательствах, при университете существовали так называемые литературные объединения, которые явились, можно сказать, сборными пунктами, вокруг них вращались вот эти самые начинающие поэты. От предшественников, то есть от того, что происходило в русской советской поэзии в ту пору, их отличало прежде всего значительное формальное своеобразие... Дело в том, что на протяжении двадцати или тридцати лет в советской поэзии существовало некое стилистическое плато, которое было продиктовано самыми разными обстоятельствами: диктатом цензуры, классицистическими требованиями соцреализма и т.д. и т.д. То есть уроки десятых, двадцатых и даже тридцатых годов были не то чтобы забыты, а стали как бы табу. И вот в конце пятидесятых — начале шестидесятых произошел взрыв, когда все то, что было создано русской поэзией, вдруг снова вернулось к жизни. Ну, это примерно как закон, что количество энергии, выданное в мир, никогда не пропадает бесследно, формальные достижения конструктивизма или, скажем, футуризма вновь дали себя знать. Хотя, казалось бы, никаких предпосылок к тому не было.
То, чем занимались эти самые более или менее молодые поэты конца пятидесятых — начала шестидесятых, чрезвычайно напоминало, скажем, раннего Пастернака, немножко Маяковского, Хлебникова, до известной степени Крученых и Заболоцкого... То есть Пастернак, Хлебников и другие, как бы сказать, дали свои побеги, как растение, как зерно, положенное в землю. И вдруг это все проросло. Во многих случаях имел место просто творческий импульс молодости, когда почти что всякий пишет стихи. Только несколько человек стали более или менее серьезными авторами, с которыми и сегодняшнему читателю современной поэзии или тому, кто интересуется русской поэзией, приходится считаться. Имена... Я думаю, я сначала назову имена, а потом мы займемся каждым из них в отдельности. Это прежде всего Евгений Рейн, Глеб Горбовский, Александр Кушнер, Владимир Уфлянд, Михаил Еремин до известной степени. Это примерно те, чье творчество играет довольно серьезную роль в русской поэзии даже сегодня.
— Они все ленинградцы?
— Они все ленинградцы. Ну, еще, естественно, Дмитрий Бобышев и Анатолий Найман. Эту группу сегодня принято именовать в серьезном или полусерьезном литературоведении ленинградской школой. Почему я говорю полусерьезном? Потому что литературоведение, официальное литературоведение, этими поэтами всерьез не занимается. По разнообразным причинам. Только двое из них сделали более или менее профессиональную, официальную карьеру с последствиями для качества их творчества, это Горбовский и Кушнер.
Горбовский, на мой взгляд, к сожалению, превратился в довольно посредственного автора не без проблесков таланта. И конечно же, это поэт более талантливый, чем, скажем, Евтушенко, Вознесенский, Рождественский, кто угодно. И тем не менее, как ни грустно признать, это все-таки второй сорт.
Что касается Кушнера, здесь несколько иная история. Это человек, который начал с поэтического консерватизма формы и остался в высшей степени верен себе. Это такая, как бы сказать, тютчевская линия в русской поэзии. Хотя в данном случае скорее Тютчев, смешанный с Блоком и Анненским.
На мой взгляд, Кушнер — один из самых глубоких авторов. Он чрезвычайно традиционен по форме, но абсолютно нетрадиционен, я бы даже сказал, весьма и весьма авангарден по содержанию. Творчество Кушнера до извест¬ной степени характерно для ленинградской школы, именно эта контрастная комбинация консервативной формы и содержания. Когда вы привыкли к размеру, которым писали — ну, не знаю — Пушкин, Анненский, Блок и т.д. и т.д., когда ухо и глаз к нему привычны и вдруг вы видите в этом размере современную психологию — возникает колоссальное противопоставление, поэтический оксюморон, если угодно, ощущение колоссального противоречия формы и содержания.
Наиболее, однако, интересным из этих авторов, то есть наиболее мне дорогим, является Евгений Рейн, который больше уже не живет в Ленинграде, он живет в Москве. На мой взгляд, это самый интересный, самый значительный поэт на сегодня. Он и еще один молодой человек, который хронологически не имеет никакого отношения к ленин¬градской школе, потому что он москвич, на семь лет моложе. Тем не менее чисто поэтически, чисто стилистически он в известной степени продукт ленинградской школы. Это Юрий Кублановский. Эти два поэта — наиболее крупное, на мой взгляд, явление в современной советской поэзии.
— В какой среде воспитывались эти поэты и почему возникли именно в Ленинграде?
— Отличительным признаком произведений ленинградской школы является уважение к форме, к требованиям формы. Это все восходит в сильной степени к началу девятнадцатого века и даже, я бы сказал, раньше. Дело в том, что русская поэзия началась именно в Петербурге. И всякий человек, который берется за перо в Ленинграде, так или иначе чувствует себя во власти традиции или принадлежащим традиции, он не может отказаться от этого.
Что интересно, все более или менее значительные формальные достижения русского модернизма имели местом своего рождения не Петербург, но скорее Москву. Это объясняется чрезвычайно простой вещью. Петербург — действительно колыбель русской поэзии. И, как правило, с Петербургом ассоциируется Пушкин, пушкинская плеяда и все, что последовало. Raison d’Ltre’ом всей пушкинской плеяды был тот элемент гармонизма, который они привнесли в русскую поэзию, то есть гармонизированность речи, гармонизированность дикции, определенное благородство тона и т.д. Поэтому любой автор, берущийся за перо в Ленин¬граде, сколь бы молод и неопытен он ни был, так или иначе ассоциирует себя с гармонической школой, имя которой дал Пушкин. Возможно, дело не только в ассоциации с гармонической школой Пушкина, но и в самой архитектуре, в самом чисто физическом ощущении города, в котором воплощена идея некоего безумного порядка. И когда ты оказываешься среди всех этих бесконечных, безупречных перспектив, среди всех этих колоннад, пилястров, портиков и т.д. и т.д., ты вольно или невольно пытаешься перенести их в поэзию...
Специфически литературной среды не существовало. Все эти авторы, между прочим, принадлежали к различным профессиональным группам. Кто из них был инженер, кто вообще чистый люмпен. Люди приходили в изящную словесность практически отовсюду. Большинство из них были, я думаю, студентами технических вузов. Вообще в ту пору, как, впрочем, я полагаю, и сейчас, быть просто поэтом в России считалось немножечко моветоном. Как правило, восхищение и уважение вызывали те люди, которые занимались поэзией на стороне, то есть это как бы не было их главным занятием. Наиболее привлекательными членами общества являлись люди дела. И большинство из этих поэтов стали инженерами. Впоследствии они оставили свои инженерные профессии и занялись поэзией более или менее профессионально.
Среда возникала... ну не то чтобы автоматически, но невольно... Это и вообще правило поэзии: всякий, даже бесталанный человек всегда находит каких-то поклонников. И среда была столь же разнообразна и разношерстна, как и сами авторы. Все началось при домах культуры, при газетах. Наиболее активными, что ли, литературными объединениями были литобъединения при Доме культуры трудовых резервов и при ДК промкооперации. (Объяснять, что такое трудовые резервы в что такое промкооперация, совершенно бессмысленно.) Активность этих литературных объединений в сильной степени была предопределена их руководителями, двумя довольно замечательными людьми. Одного из них звали Давид Яковлевич Дар. Это был довольно хороший прозаик, муж Веры Пановой, не так давно, около пяти лет назад, он уехал в Израиль, в этом году умер. Этот человек действительно воспитал, буквально воспитал Горбовского, Кушнера и Соснору, трех столь разных поэтов.
— В каком смысле воспитал?
— «В каком смысле воспитал»? Это замечательный вопрос. Ну, по-видимому, он просто поддерживал эти самые молодые таланты и более или менее подсказывал, что делать и чего не делать. Занятия в этих литературных объединениях носили характер полудружеских, зачастую чрезвычайно враждебных обсуждений. Поэт приносил свои стихи, и их члены этого объединения все вместе обсуждали. И разумеется, там говорились вещи чрезвычайно жесткие. Это вообще, на мой взгляд, была довольно хорошая школа. В некотором роде эти литературные объединения были таким, как бы сказать, вариантом дворов времен Ренессанса, при которых поэты собирались. Можно себе представить трубадуров, которые обсуждают произведения друг друга.
— Все это было устно?
— Да, все это было устно. Иногда по чистой случайности, по недосмотру одно или два стихотворения у кого-нибудь из нас бывали напечатаны. И это всегда представлялось большим событием. И казалось, что с этого и начнется дорога в литературу... Иногда так и происходило. Чаще нет. Как правило, в прессе, в журналах, газетах публикуются произ¬ведения не любителей. А у этих молодых людей был статус любителей. Или, по крайней мере, они рассматривались как таковые органами прессы. Как правило, пресса публикует произведения более или менее истеблишмента. Несмотря на то что многие из этих молодых поэтов были куда профессиональнее как поэты, чем члены Союза писателей, их произведения не публиковались или публиковались чрезвычайно редко. Не говоря о том, что, поскольку ты молодой, редактор позволял себе расправляться с твоим стихотворением, как ему заблагорассудится.
— А судили устно?
— Члены объединения сидят и просто обсуждают. Это закаляет и воспитывает совершенно замечательным образом. Я помню, однажды я приехал из Москвы, и мой приятель на объединении спросил меня: «Иосиф, ты приехал из Москвы? Ты привез новые стихи?» Я говорю: «Да». Он говорит: «Почитай». Я начал читать. Он говорит: «Нет, нет, не свои», — имелся в виду другой поэт, который живет в Москве. Такое обращение укрепляет нервы, делает тебя более неуязвимым впоследствии для любой критики.
Разумеется, всякий поэт хочет читать свои стихи, если уж не увидеть их напечатанными. Как правило, мы (или они? я не знаю, какое местоимение употреблять) собирались на частных квартирах, куда приглашали знакомые или полузнакомые. Набиралось довольно много народу, и поэт время от времени читал свои стихи. Это, в общем, носило не столько подпольный, сколько неофициальный характер. Это было естественной формой существования. Было более или менее понятно с порога, что пресса, журналы и тому подобное — они как бы наши враги, их как бы надо завоевать, побеждать. Те, кому интересно было играть в эти военные игры, продолжали вести какую-то политику, добиваться публикации и т.д. Как правило же, большинство из нас считало самое общение с официальными лицами чистым моветоном, и мы были вполне удовлетворены вот этими личными человеческими контактами.
— Те, кто вас слушал, знают, что ваше чтение звучит как заклинание или чтение псалмов. Чем это объясняется? Чем вообще объясняется устная традиция в русской поэзии?
— Вообще цивилизация, культура — явление скорее уст¬ное, нежели письменное, на мой взгляд. Мы все запоминаем стихи друг друга. И цивилизация — это прежде всего память, прежде всего запоминание, то есть знание наизусть. Мы понимали, что живем в эпоху догутенбергов¬скую. То, что происходило в России в шестидесятые годы, было очень похоже на то, что происходило в Византии или Александрии, скажем, тысячу или полторы тысячи лет назад. И нас это нисколько не изумляло и представлялось нам нормой.
— Это помогало?
— Это ни в коем случае не вредило. По крайней мере, поэзия превратилась для нас в искусство в сильной степени мнемоническое.
— Тут играла, наверное, особую роль декламация?
— И да и нет. Декламация... Ну, мы все более или менее одинаковым образом декламируем. Дело в том, что русская поэзия, она чрезвычайно молода... Ей от силы триста лет как авторской литературе. И она началась, как бы сказать, в эпоху классицизма, явилась сколк

Именной указатель

Августин Блаженный — 468, 546
Айги — 123
Айстис — 44
Аксенов — 301
Акутагава — 306, 585, 751
Александришкис — см. Айстис
Алешковский — 262—267, 594, 632, 747
Амальрик — 691
Амихай — 409, 410
Андрич — 356
Анненский — 138
Антокольский — 360
Апдайк — 111
Аполлинер — 235
Арагон — 461
Арнольд — 373
Ахмадулина — 292, 359, 362
Ахматова — 20, 38, 44, 46, 47, 79, 86—89, 96—98, 103, 106, 107, 118, 120, 125, 131, 147, 155, 157, 169, 178—185, 188, 190, 208, 235, 269, 275, 280, 281, 290, 300, 303, 304, 308, 314, 317, 327, 328, 347, 360, 361, 364, 365, 372, 428, 430, 435—437, 447—449, 455, 462, 480, 481, 493, 515, 521, 523, 525, 526, 528, 529, 533, 536, 554, 555, 561, 563—568, 570—572, 591, 608, 609, 619, 620, 643, 672, 696, 700, 707, 708, 710, 728, 732

Бабель — 347, 350, 509, 567
Багрицкий — 360, 523, 567
Байден — 318
Байрон — 83, 555, 683
Бакст — 206
Бальзак — 595
Бараньчак — 304, 337, 338, 496, 643, 690
Баратынский — 38, 86, 144, 153, 154, 251, 334, 361, 421, 425, 523, 555, 556, 575, 590, 610,  684
Барышников — 107, 631, 733
Басё — 75
Басманова — 429, 433
Батюшков — 151, 153
Бах — 20, 239, 508, 510, 549, 552, 624—626
Бахман — 74, 462, 629
Безносов — 520
Беккет — 57, 65, 122, 361, 475, 476, 478, 492, 612, 614, 689
Белинков — 695, 696
Белинский — 691, 699
Беллини — 604, 672
Белшевис — 304, 305
Бенн — 459, 461, 628
Бердяев — 447, 448, 472, 547
Берлин — 564, 699
Бернович — 433
Бернс — 295, 427, 428
Берримен — 23, 24, 660
Бетховен — 461, 626
Бёлль — 196
Биллингтон — 656
Битов — 371
Бишоп — 636, 648, 649, 660
Блейк — 487, 557, 680
Блок — 138, 308, 555, 636, 710
Бобышев — 119, 126, 137, 565
Боган — 183, 648
Бодлер — 73, 252, 462, 474, 700
Боккони — 21
Боннар — 511
Брак — 21, 511
Браун — 573
Брежнев — 224, 294, 452, 463, 505, 724
Брейгель — 604
Брейтуэйт — 401, 404
Брендел — 560
Бретон — 635
Брехт — 460, 463
Британишский — 147
Бродский А. — 170, 171, 186, 187, 189, 419—424
Бромини — 571
Брунеллески — 571
Буковский — 166
Булгаков — 347, 605
Булфинч — 92
Бунин — 297, 346, 560, 632, 633
Бухарин — 286
Буяк — 692
Бэкон — 512, 667
Бюхнер — 462

Вагинов — 371
Вагнер — 461
Важик — 497
Вайль — 245, 594, 598, 634, 747
Валенса — 692
Вальзер — 416
Ват — 485
Величанский — 371
Венцлова — 41, 44, 94, 307, 308, 346
Вергилий — 497, 570, 682
Верховский — 427
Вивальди — 624, 683
Вигдорова — 325
Виноградов — 428, 568
Вирек — 38
Виткевич — 484, 486
Во — 65
Вознесенский — 136, 138, 241—243, 295, 359, 360, 363, 367
Войнович — 10
Волков — 303, 372, 583, 619, 707, 746
Вольперт — 186, 187, 189, 420
Воннегут — 213
Вордсворт — 252, 680
Ворошильский — 335, 671, 672
Вудхауз — 403
Вульф — 77
Вюйяр — 511, 672
Вяземский — 153, 154, 251, 334, 361, 575, 593, 610, 684

Гайдн — 108, 510, 511, 524, 625, 626
Галчинский — 251, 335, 438
Гамбургер — 74
Гамсун — 461
Гандельсман — 623
Гарди — 73, 84, 103, 106, 270, 297, 364, 536, 592, 593, 644, 681
Гвязда — 692
Гегель — 392, 394, 704
Гейне — 462
Гельдерлин — 461
Гераклит — 533, 538
Герасимов — 284, 285
Герберт — 403, 413, 553
Герек — 711
Геринг — 609
Геродот — 52, 53, 66, 244
Геррик — 402, 413
Герцен — 206
Герштейн — 561—563, 573, 575, 576
Гесиод — 407
Гёте — 461, 487, 684
Гинзберг — 213, 644
Гитлер — 306, 354, 461, 705
Гоголь — 154, 155, 206, 357, 474, 543, 552, 665
Годунов — 218
Гольдони — 683
Гомбрович — 473, 474
Гомер — 51, 76, 77, 89, 557
Гонгора — 75
Гончаров — 665
Гораций — 272, 497, 570, 682, 708
Горбаневская — 371, 670
Горбачев — 280, 286, 288, 302, 306, 348, 353, 354, 701, 709
Горбовский — 119, 137, 138, 140, 568
Гордин — 427, 453, 685
Горки — 321
Горкий — 461
Готфрид — 561
Грасс — 462
Грибачев — 157, 362
Грибоедов — 52, 156
Грин — 648
Гроковяк — 73
Гумилев — 243, 686

Даниэль — 9, 224
Данн — 103, 413
Данте — 76, 77, 105, 207, 255, 310, 430, 461, 522, 547, 552, 560, 561, 578, 682
Дар — 140
Даррелл — 389
Декарт — 512, 741
Державин — 38, 151, 164, 209, 271, 523, 590, 591, 611, 684, 690
Деркач — 426
Дефо — 675
Джаррелл — 38, 660
Джеймс — 63, 310, 311, 683
Джойс — 122, 286, 346, 354, 401, 410, 411, 482, 484, 596, 597
Джонстон — 198
Джотто — 508
Дзандзотто — 75
Дикинсон — 83, 320, 496, 680, 681
Диккенс — 220
Довлатов — 618, 619, 745
Доктороу — 213
Долвен — 25
Донелайтис — 44
Донн — 38, 83, 84, 94, 126, 127, 148, 161—165, 188, 251, 252, 277, 307, 308, 337, 403, 430, 545, 552—555, 558, 682, 693, 748, 753, 754
Достоевский — 154, 155, 172, 206, 242, 249, 251, 296, 357, 373, 448, 456, 457, 477, 479—481, 491, 541, 546, 664, 665, 692, 696, 699
Дравич — 335, 671
Драйден — 164
Драйзер — 169
Дрюон — 745
Дюфи — 21, 179, 511
Дягилев — 206, 687

Евклид — 621
Евтушенко — 136, 138, 167, 241—243, 292, 295, 359, 360, 367, 433, 564, 621
Екатерина II — 291
Еременко — 523
Еремин — 137, 371, 568
Есенин — 179
Ефимов — 195

Жданов — 169, 419, 420, 523
Жириновский — 690, 696
Жуковский — 151

Заболоцкий — 47, 75, 137, 147, 362, 363, 429, 449
Загаевский — 416
Замятин — 347
Зингер — 488
Зиновьев — 206, 286
Золя — 595
Зонтаг — 104, 210, 213, 214, 216, 463
Зощенко — 665

Иван IV — 590, 712
Иванов — 350, 572
Икинс — 321
Ионеско — 336, 477
Исаковский — 684

Йейтс — 20, 67, 68, 79, 183, 184, 304, 411, 412, 444, 493, 495, 556, 557, 584, 585, 592, 640, 722

Кавафис — 19, 24—27, 65, 66, 73, 96, 103, 375, 436, 605, 616, 629, 630, 703
де Кадо — 74
Кальвино — 253
Каммингс — 84
Кантемир — 151, 165, 209, 252, 523, 554, 611
Капусциньский — 649
Караваджо — 461
Карамзин — 252
Карпентьер — 635
Катенин — 252
Каутский — 56, 706
Кафка — 116, 166, 445, 482, 484
Квазимодо — 707
Кеннеди — 30
Кийс — 255, 593, 660
Киннел — 104
Киплинг — 556, 557, 686
де Кирико — 440, 461, 621
Киш — 454
Клайн — 13, 65, 747
Клаузевиц — 366
Клодель — 556
Клэмпит — 647
Клюев — 47, 75, 179, 360
Кобьер — 721
Колаковский — 375, 671
Колридж — 164
Коль — 460
Кольтес — 458
Кольцов — 361
Конрад — 63, 123, 301, 311, 677
Коржавин — 493, 529
Коротич — 348
Кохановский — 337, 497
Красовицкий — 363
Краус — 101
Крейн — 184
Кривулин — 371
Крученых — 137, 359
Крыницкий — 336
Крюков — 346
Кублановский — 138, 206, 238—241, 243, 371
Кузмин — 371, 508—510, 561
Куллэ — 5
Кундера — 111, 330, 332, 698, 706
Курбский — 590, 712
Кушнер — 119, 137, 138, 140, 157, 241, 371, 379, 568, 591
Кьеркегор — 307, 545, 546, 553
Кьюниц — 76
Кэррол — 733
де Кюстин — 367, 697


Лакснесс — 356
Ларкин — 103, 408, 413, 593
Ларошфуко — 470
Лаури — 336
Левин — 621, 622
Ленин — 226, 286, 619, 704, 706, 709
Лермонтов — 361, 684, 696
Лесков — 653
Лец — 359
Ливайс — 83
Лигачев — 348
Линдзи — 659
Линдсей — 84
Липкин — 118, 238, 239, 241, 243
Лисицына — 420
Лиснянская — 239, 241, 243
Лобачевский — 621
Ломоносов — 151, 164, 271, 488, 605, 686, 704
Лонгфелло — 83
Лорка — 75
Лоррен — 477
Лосев — 122, 371
Лоуренс — 609
Лоуэлл — 23, 82, 94, 95, 104, 105, 107, 110, 111, 193, 224, 254—257, 397, 581, 593, 635, 660, 755
Луговской — 360
Лукреций — 246, 497
Льюис — 635

Макнис — 282, 644
Максимов — 10, 194, 623
Малер — 626
Малларме — 75, 251
Мальро — 470, 471, 519
Мамлеев — 632
Мандельштам Н. — 47, 78, 79, 147, 177, 180, 393, 493, 501, 562—566, 571—575, 708
Мандельштам О. — 44, 47, 48, 64, 75, 95, 103, 106, 120, 126, 131, 157, 172, 178—180, 183, 185, 208, 209, 243, 269, 314, 317, 330, 335, 364, 372, 393, 415, 416, 428, 437, 443, 450, 455, 458, 493, 494, 501, 505, 510, 523, 525, 526, 536, 550, 551, 560—565, 568—577, 581, 584, 591, 609—611, 616, 620, 622, 629—631, 641, 686, 700, 706, 710, 751
Манн — 461, 462, 483, 685
Манрике — 65, 75
Мантенья — 604
Марвелл — 84, 403
Мантенья — 604
Марин — 321
Маркес — 301
Маркс — 168, 170, 175, 229, 245, 246, 307, 578, 607, 608, 652, 697—699, 709, 719
Марло — 95, 256, 337
Маррей — 103, 395—417, 593
Марциал — 76, 77
Маршак — 295, 427
Мастерс — 84, 659
Матисс — 179
Мачадо — 75
Маяковский — 52, 137, 303, 359, 560
Медведев — 348, 349
Мейлах — 558
Мелвилл — 320, 456
Мережковский — 605
Микеланджело — 625
Милош О. — 487
Милош Ч. — 38, 73, 74, 102, 301, 316, 330, 335, 338, 351, 375, 379, 438, 454, 470, 472—498, 553, 579, 592, 616, 629, 636, 637, 655, 692, 697, 698
Мильтон — 95
Митчел — 346
Михник — 688—716
Мицкевич — 43, 497
Мишо — 74
Монтале — 75, 103, 436, 616, 636
Монтенегро — 5
Монтень — 447
Моцарт — 20, 21, 65, 508, 510, 549, 624—626
Мрожек — 328
Музиль — 253, 346, 354, 482, 484, 535, 596, 628, 629
Мур — 580, 581, 647, 660
Муссолини — 461, 464, 705

Набоков — 43, 63, 123, 204, 301, 354, 518, 582, 587—589, 730
Найман — 119, 126, 137, 347, 558, 563, 564, 567, 568
Найпол — 209, 253, 284, 635—637, 639, 640
Наппельбаум — 643
Нахамкин — 369
Неизвестный — 194
Нейхофф — 75
Некрасов — 154, 360, 361, 685
Некрасов В. — 10
Немеров — 656
Никитин — 361
Николаев — 706
Никсон — 167
Ницше — 97, 445, 448, 477, 491, 609
Нобель — 424
Норвид — 73, 74, 251, 252, 473, 474
Нуриев — 717
Ньютон — 487

Овидий — 76, 77, 92, 246, 272, 497, 675, 682, 755
Оден — 13, 20, 39, 40, 66—68, 73, 74, 78, 84, 85, 93, 94, 96, 98, 100, 103, 105—107, 177, 209, 239, 254, 259, 269, 276, 280—282, 299, 300, 302, 304, 307, 314, 317, 322, 363, 365, 396, 398—400, 413, 436, 462, 493, 495, 505, 536, 545, 552, 556—559, 562, 578, 580, 581, 584, 592, 616, 643—645, 647, 671, 722, 753
Одоевский — 693
Окуджава — 10, 292
Онашкевич — 686
Орамус — 271
Оруэлл — 63, 68, 98, 310
Осборн — 94
Остин — 63, 310, 311

Павезе — 75
Парни — 251
Панова — 140
Парщиков — 523
Пас — 78
Паскаль — 461, 507, 508
Пассос — 169, 484, 703
Пастернак — 9, 15, 47, 48, 64, 103, 118, 137, 145, 147, 157, 179, 180, 183, 240, 269, 290, 295, 296, 308, 309, 346, 364, 382, 428, 492, 493, 523, 536, 560, 565, 567—569, 570, 574, 591, 601—605, 620, 636, 641, 686, 700, 707—710, 713
Патоличев — 346
Паунд — 88, 277, 461, 559, 582, 659, 738
Пенна — 75
Перголези — 626
Петрарка — 165, 461
Петров — 421
Перикл — 624
Пикассо — 461
Пёрселл — 20
Пётр I — 144, 704
Пилински — 74
Пильняк — 347, 484, 509
Пинтурикьо — 625
Плат — 23, 24
Платон — 249, 746
Платонов — 47, 48, 61, 253, 346, 347, 354, 363, 371, 456, 583, 596, 665
Плеханов — 56
Плутарх — 66
Поллок — 321
Полоцкий — 151
Полухина — 614, 745
Поп — 164
Попа — 73
Проперций — 272, 497
Проффер — 93, 94, 131, 516, 517, 575
Пруст — 115—117, 286, 346, 354, 457, 461, 482, 483, 535, 595, 596, 597, 653, 683, 700
Пунин — 183
Пушкин — 47, 52, 55, 86, 122, 138, 139, 151—157, 178, 184, 198, 251, 334, 357, 497, 525, 555, 556, 575, 591, 610, 611, 624, 655, 658, 684, 692, 693, 695, 718

Равель — 627
Радаускас — 44
Радноти — 74
Райт — 23, 648
Распутин — 246
Рассел — 547
Ратушинская — 617, 618
Рафаэль — 625
Реверди — 74
Рей — 337, 497
Рейган — 210, 213, 301, 303, 460
Рейн — 87, 88, 114, 118, 119, 125, 126, 137, 138, 206, 241, 327, 350, 360, 370—372, 379, 418, 426, 515, 567, 568, 591, 592, 683—687
Ренье — 508, 509, 511, 621
Ретке — 52, 660
Риббентроп — 705
Рильке — 44, 354, 461, 462, 628, 629
Ринк — 427
Рифф — 301
Рич — 648
Роб-Грийе — 477
Робинсон — 23, 73, 84, 644, 659
Робсон-мл. — 213
Рождественский — 138
Розанов — 364, 546, 547
Роллан — 548
Ротко — 321
Ружевич — 73, 74
Рушди — 640

Саба — 75
Сайферт — 454
Самойлов — 197, 707
Сан-Хуан де ла Крус — 75
Сартр — 132, 233, 336, 462, 646
Сассета — 21
Сахаров — 515, 520
Светоний — 92
Северянин — 359
Сегал — 622
Сейфуллина — 484
Селин — 461, 462
Сельвинский — 360, 567
Семенов — 147, 427
Семп-Шажиньский — 337, 497
Сент-Экзюпери — 235
Сервантес — 257
Сергеев — 645, 679
Сигер — 213, 214
Сильвестр — 118, 119
Синявский — 9, 224, 288, 691
Сковорода — 164, 554, 690
Скотт — 574
Слессор — 23
Слуцкий — 157, 295, 363, 427, 707
Смеляков — 361
Соколов — 631
Сократ — 290, 624
Солженицын — 9, 50, 51, 89, 176, 206, 212, 288, 329, 346, 347, 363, 454, 520, 521, 534, 560, 649, 696, 698, 699, 702, 703, 710, 711, 717
Соловьев — 472
Сологуб — 605
Соснора — 140
Спендер — 78, 94
Спенсер — 555
Сталин — 169, 170, 188, 189, 240, 286, 420, 421, 455, 461, 586, 705, 706
Стамп — 407
Сташек — 338, 496
Стендаль — 595, 596
Стерн — 483
Стивенс — 224, 495, 574, 576, 580, 593, 659
Стравинский — 206, 322, 511, 687
Страус — 299, 635, 636
Струве — 513, 573
Стрэнд — 38, 104, 209, 301, 656
Суворов —¬ 291
Сумароков — 151, 611, 686
Стивенс — 574, 659
Сэнберг — 659
Сюпервьель — 74

Тарковский — 118, 520
Тацит — 92
Твардовский — 361, 363
Тейт — 660
Тельман — 706
Тертуллиан — 547
Тиллих — 532
Тихонов — 360, 362
Токвиль — 697
Толстая — 623
Толстой — 172, 242, 246, 249, 251, 252, 457, 596, 665, 666
Томас Д. — 593
Томас Э. — 593
Томашевский — 561
Томсон — 576
Тора — 671
Тракль — 74, 629
Транстремер — 51
Тредиаковский — 165, 554, 605, 611
Троллоп — 746
Троцкий — 286
Тувим — 493
Тургенев —122, 206, 238, 251, 665
Тютчев — 138, 206, 334, 335, 359, 362

Уилбер — 38, 76, 82, 94, 102—104, 192, 193, 209, 342, 656, 660, 667
Уильямс — 32, 33, 84, 407, 644, 660
Уитмен — 321, 405, 494—497, 644, 680
Унгаретти — 75
Уолкотт — 60, 65, 82, 94, 95, 102—104, 209, 280, 301, 342, 344, 395—417, 579, 593, 631, 634—643, 674—682, 747
Уоррен — 108, 301, 656, 660
Уотт — 410
Урбан — 515, 516
Уфлянд — 137, 379, 515, 568
Уэллек — 298
Уэсли — 410

Фолкнер — 169, 172, 320, 336, 354, 368, 482, 484, 597, 689
Франческа — 511, 672
Фрейд — 607—609
Фрост — 16, 23, 31, 33, 82—85, 91, 148, 172, 183, 184, 220, 224, 267, 269, 280, 283, 292, 314, 320—322, 354, 363, 364, 368, 434, 445, 447, 494—496, 536, 575—577, 580, 581, 592, 644, 659, 679, 681, 721, 722, 737, 739

Харасимович — 335
Харрисон — 413, 416
Хект — 68, 76, 82, 94, 102, 104, 112, 193, 209, 298, 301, 553, 660, 667
Хемингуэй — 336
Херасков — 151, 611
Херберт — 73, 102, 271, 335, 415, 474, 475, 553, 592
Хилл — 413
Хини — 395—417, 579, 593, 640
Хлебников — 137, 147, 359
Ходасевич — 43, 47, 446, 523, 588, 591
Холан — 74
Хопкинс — 83, 184
Хоппер — 321
Хрущев — 170
Хусейн — 583
Хухел — 74, 103, 462, 628
Хьюз — 74

Цветаева — 38, 47, 48, 67, 75, 95, 96, 106, 114, 116, 120, 126, 131, 163, 179, 180, 183, 184, 190, 197, 209, 223, 252, 269, 314, 317, 334, 335, 364, 366, 377, 394, 428, 436, 446—450, 493, 503, 505, 510, 523, 536, 547, 550, 560, 561, 569—571, 574, 575, 577, 581, 587, 588, 590, 611, 620, 629, 630, 700, 707, 708, 710, 713, 717, 753, 754
Целан — 74, 629, 631
Цеховницер — 430, 431

Чаадаев — 334, 689, 692, 693, 696, 706
Чапек — 484
Чехов — 251, 345, 37, 665, 692
Чехович — 496, 497, 692
Черч — 321
Чуковская — 161, 554, 575

Шафаревич — 44, 692
Шар — 74
Шварц — 371
Шварцкопф — 20
Шекспир — 165, 343, 401, 402, 404, 406, 417, 612, 620, 640, 675, 676
Шестов — 212, 335, 447, 448, 472, 479, 545—547, 569, 570
Шиллер — 83
Шимборска — 73, 474
Шмаков — 375, 630
Шнэкенберг — 648
Шолохов — 346, 560, 621
Шопен — 169
Шопенгауэр — 489
Штакеншнейдер — 664
Штраус — 625
Шуберт — 626
Шуман — 626

Эйзенштейн — 274
Эйнштейн — 487
Эйх — 74, 462
Эккерман — 746
Элиаде — 325, 326
Элиот — 31, 43, 55, 67, 68, 83, 84, 100, 165, 172, 184, 207, 209, 269, 485, 486, 556, 558—560, 592, 601, 644—647, 659, 722
Элюар — 235
Эмманюэль — 380
Энгельс — 709
Эренбург — 427, 484
Эткинд — 269, 270, 448, 449, 517, 521
Эйх — 462

Ярузельский — 460, 482
Яцек — 700