Содержание

Антология поэтов общежития ремстройтреста 5
У моего окна 16
Подвиг Асхата Зиганшина 21
Письменная работа 22
Благая весть 25
«Я вышел из дому...» 38
Саша Черный и другие 58
«Нобелевский комитет ошибается...» 60
Моя маленькая лениниана 62
Фанни Каплан 76

Комментарий 87

АНТОЛОГИЯ ПОЭТОВ
ОБЩЕЖИТИЯ РЕМСТРОЙТРЕСТА
СОСТАВЛЕННАЯ ВЕНЕДИКТОМ ЕРОФЕЕВЫМ
С ПОСЛЕСЛОВИЕМ СОСТАВИТЕЛЯ
НА ИЗЯЩНОЙ БЕЛОЙ БУМАГЕ



1. От романтизма к реализму

2. Декадентство
(футуризм, имажинизм, символизм, «венедиктовщина»)



Эпиграфы

«Кто сказал, что у нас
один только Серафим Якунин?!
У нас все — поэты, все
Серафимы Якунины!»
(из разговора в буфете)

«Я — поэт, но ведь я же не говорю,
что я — великий!»
(Серафим Якунин)

«Серафим — это не то, что Якунин,
Якунин — это не то, что Серафим».
(Волковский)


Кирилл Андреевич Кузнецов
(1939—1958 г.)

Я хотел бы стать поэтом,
Чтобы счастье воспевать,
Петь всегда — зимой и летом,
Чтобы ты смогла понять.

Петь о том, что счастье это
Ты одна лишь можешь дать.
Счастье согревает сердце,
Счастье можно увидать.

В песнях наших так поется
(Счастья я себе ищу):
«Тот, кто хочет, тот добьется».
Значит счастье разыщу.

22/XI-56 г.

* * *
Поздняя осень. Все небо закрыто
Тучами темными. Утром льет дождь.
Вечером воздух, наполненный влагой.
Ночью не видно уж звезд.

Все это: небо, и звезды, и воздух,
Зелени запах и дождь проливной
Душу тоской о тебе наполняют,
Хочется быть лишь с тобой.

Верю в тебя, о подруга родная, —
Вместе нам к счастью идти!
Верь же и ты мне, моя дорогая,
Верь и ко мне приходи!

23/VII-57 г.

(ФРАГМЕНТ)

...Не найти слова такие,
Очень беден мой язык,
Без прикрас, совсем простые,
Песнь пус<к>ай (к тебе) летит...

24/VII-57 г.


Михаил Васильевич Миронов
(1932—1957 г.)

«КАЗАЛОСЬ МНЕ...»

Казалось мне, что я тебя любил
То была вспышка ранних юнных лет.
Но не скажу, что я тебя забыл,
А все же тех волнений во мне нет.

Другой уж лик в душе моей томится,
В любви никто не мог определить,
И, может быть, раскаяться придется,
Но все же вас прошу меня забыть.

Не плачь, дитя, напрасно льешь ты слезы,
Напрасно ждешь любви ты от меня.
Прошла любовь, увяли розы,
Что расцветали когда-то для тебя.

Любить нет сил, как сердце охладело,
Огонь в груди давно, давно погас,
Прошли те дни, когда сердечко пело
И не было вокруг счастливей нас.

Душа твоя запросит ласки, знаю,
Но поздно — меня уж не вернешь,
И прошлое счастье, минувшие ласки
Напрасно к себе ты зовешь.

Ах, если бы я тебя не любил,
Во мне бы не кипела кровь,
Тогда бы я не знал,
Что значит ревность и любовь.

ноябрь 56 г.


«КРИВЦОВУ Н.»

Настало время — ты вернулся
На место прежнее свое;
Но где ж ты есть, куда девался?
Я жду прихода твоего.

И я ручаюсь — ты придешь,
И мы увидимся с тобою.
Так приходи же ты скорей.
Я не могу владеть собою.

Находишься ты у девчат,
Сидишь, рассказываешь, шутишь...
Так приходи, Кривцов, скорей!
Твое медленье меня мучит.

Вот ты пришел, счастливая улыбка
По нашим лицам сразу пробежала.
Коленька, здравствуй, как твое здоровье?
Бросаю к черту все свои дела!

ноябрь 1956


«ПРИЗНАНИЕ»

Хотелось мне, чтоб ты прочла
Мои бессмысленные строчки.
В начале моего стиха
Еще поставила б по точке.

Тебе одной хочу сказать:
Не будь ко мне горда, коварна.
Хотелось мне тебя позвать,
На просьбу будь ты благодарна.

Прошу тебя, пойдем к реке,
Последний вечер погуляем, —
Я буду завтра вдалеке,
Сегодня вечер поболтаем.

Твои глаза в моих остались
Твой голос режет уши мне,
Ты вспомни, как мы расставались,
Над речкой Птанью по весне.

Когда пришло время расстаться,
Ты мне сказала: будь здоров...
Я в этот миг решил признаться,
До Этого я был суров.

сентябрь 56 г.


«ОТПУСК»

Вот пятый день, как я в деревне,
Гуляю, веселюсь и сплю,
Хожу на речку, хоть далёко,
И рыбку удочкой ловлю.

А лес — ведь это исцеленье
Для нас — здоровых и больных:
Какая прелесть наслажденье!
Чтоб описать, нет сил моих!

Друзья мои, я без природы —
Что рыбка гибнет без воды,
Мне речка, лес всего дороже.
Как смотрите на это вы?

Но отпуск кончится, и я
Оставлю все свои гулянья,
Сестренке, маме я скажу:
До скорой встречи, до свиданья!

И перед отъездом, вечером,
В кружке знакомых и родных,
Снова МЫ ..........................
Про ...................................

сентябрь 56 г.


Виктор Никитич Глотов
(1936—1957)

Пусть бога нет! Но раньше был ведь бог!
Куда он делся этот лик святой?
Наверно, Сталин выбросил за порог,
Или ушел с разбитой головой?

Скажите мне, где счастья мне искать,
Коль нет на свете даже бога?
Откуда мне могучих сил набрать,
Когда б я стал старик убогий?

Пусть я умру! Но где слеза найдется?
Или как пес из жизни я уйду?
Пускай луна хоть на луну взнесется, —
Я даже в смерти счастья не найду!

1957


«ЕРОФЕЕВУ В.»

Я на площади — Прохожий,
В парикмахерской — Клиент,
Я вчера был Допризывник,
Завтра — Абитуриент.

На работе я — Завскладом,
В электричке — Пассажир,
В отделеньи — Нарушитель,
У ребят — Кумир,

Я в газете — Главредактор,
А в анкете — Братый в плен,
В магазине — Покупатель,
В профсоюзе — Член!

Так и будет век от века,
И ночи, и дни!
Где ж я стану — Человеком,
Ты хоть объясни!

I/IX-57 г.


* * *
посвящается Венедикту Ерофееву

Когда я закрываю глаза,
Все зримое перестает существовать,
Все невидимое вливается в меня,
Когда я закрываю глаза.

Когда меня покрывает мгла,
Бессилье увидеть погружает в страх;
Но вмиг освещает божья рука
Все невидимое, погруженное в меня, —
И даже мой страх покрывает мгла.

7/IX-57 г.


«ЗАКАТ»

Окровавленной влагой вечерних рос
Наполнен вечерний тост,
Распят лучезарного дня Христос
Мерцанием первых звезд.

На горизонте, свившись в кольцо,
Извергают паленую вонь,
Хладнокровно и зло раздувает огонь
Инквизитор с черным лицом.

И снова сыграв надоевшую роль,
Под цвет вечереющих рос
Окрасил глаз, предвкушая боль,
Обреченного дня Христос.

8-9/IX-57 г.


Василий Прохорович Пион
(1938—1957 г.)

Граждане! Целиком обратитесь в слух!
Я прочитаю замечательный стих!
Если вы скажете: «Я оглох!»
Я вам скажу: «Ах...!»

Если кто-нибудь от болезни слёх,
Немедленно поезжайте на юх!
Правда, туда не берут простых,
Ну, да ладно, останемся! Эх!

7/IX-1957 г.


«МРАЧНАЯ РАДОСТЬ»

Надо пропеть нам про мрачную радость,
Про непрестанную радость ребячества,
Разве кричать нам про раннюю старость,
Громко и резво поздравим дурачества!

Странно напудрим продрогшие ротики,
Утром живыми покормымся розами,
Стройными .............. мрачной экзотики
...................... отрадными позами».

10/IX-57 г.


«МОЕЙ ЛЮБИМОЙ»
(сонет)

Ангел мой!
Черрт побери, ангел мой!
Вы чудовищны, черт побери!
Вы чудовищны, янгел мой!

9/IX-57 г.


Владимир Андреевич Волковский
(1935—1957 г.)

ИЗБРАННЫЕ ЭПИГРАММЫ

«На Серафима»

Духовной жаждою томим,
По общежитью я слонялся.
И только плотник Серафим
На перепутьях мне являлся.

«Венедикту Ерофееву»

Ты, в дни безденежья глотающий цистернами,
В дни ликования — мрачней свиньи,
Перед расстрелом справишься, наверное,
В каком году родился де-Виньи!

«Серафиму Якунину»

Ты дал мне том своих стихов! и сразу задал мне вопрос:
«Ну, в общем, как? Пойдет на дело?» —
Я ласково потрогал том и хладнокровно произнес:
«И куры стали бракоделы!»

«На М. Миронова»

Ну пусть — «прошла любовь», ну пусть «увяли розы»
«Над речкой Птанью по весне», —
«Не плачь дитя!» — «Напрасно льешь ты слезы!»
«Твой голос режет уши мне!»

«Дифирамб Пиону»

Вас томит неразумный закон,
Он — под гнетом разумных оков,
Вы глупее всех умных — а он
Самый умный из всех дураков!

«Серафиму Якунину»

Ты — «волк и пес», ты — «дама с красными губами»!
Ты — «хлебный квас»! «Любовное введенье»!
Ты — «яйца крупные», ты — «жирный суп с грибами»!
Ты — «тополь» с «тенью»! Человек без тени!

сентябрь 1957 г.


«ВОЗВРАЩЕНИЕ»
ИЛИ «ВОЗВРАЩЕНИЕ» к «ВОЗВРАЩЕНИЮ»

Вот я вернулся в родную деревню,
Родные тропинки легли под ногой,
Ступаю по ним я так мягко и нежно,
Как ступал когда-то, пять лет назад, крохотным ребеночком.

Опять я иду по знакомому саду,
В знакомые окна врывается свист,
Сквозь ветки мерцают знакомые звезды,
Удивительно похожие на те, что украша-

10/IX-57 г.

ли грудь моего знакомого дела <деда?>, улана лейб-
гвардии гусарского полка, скончавшегося в
годы русско-японской войны от несварения
желудка.

Прошел по тропинке — и вдруг заблистало
отраженное солнце в окно,
Сердце забилось как будто в тревоге,
Собственно даже не забилось, а просто я не-
ожиданно вспомнил, что теперь в нашем
доме, за стенкой, поселился тот самый
чернобородый старик, у которого я украл
прошлой весной парусиновые штаны.

8/XI-57 г.


Огненно Рыжий Завсегдатай (А.А.Осеенко)
(1937—1957 г.)

«ИНФАРТК МИОКАРДА»

Сегодня я должен О.З.
Чтоб завтра до вечера Л.
Мне очень не хочется С.
Но больше не хочется Р.

С утра надо выпить К.Д.
Потом пробежать К.Э.Т.
И то, что П.З.М.Ц.Д.
З.С.У.Б.В.С.А.Т.

9/IX-57 г.


Примечания:
1) под псевдонимом Волковский скрываются
В.Р-ский и ....................
Деятельное участие в составлении эпиграмм принимал Вен. Ер.
2) под псевдонимом Пион скрывается Вл. И. Якунин
3) .........................................................
из соображений благопристойности.


Венедикт Ерофеев

из цикла
ПУТЕШЕСТВИЕ ВОКРУГ ЕВРОПЫ
НА ПАРОХОДЕ «ПОБЕДА»

Гавр

Я, снова опьяненный маем, на опьяняющем фрегате
Встречаю майскую жеманность полупрезрительной гримасой.
Впиваю сладость океана, симпатизируя Пикассо,
И нарочито нелояльно внимаю треску делегатов.

Молле — апофеоз жеманства! Жюль Мок убийственно итожит:
Его агрессия жантильна, как дуновение нарцисса.
А Кристиан, <в> пандан премьеру, пленен кокетством
чернокожих,
Компрометируя Тореза лишь компонентом компромисса...

О! Катастрофа Будапешта была изящным менуэтом,
Она, как декольте Сильваны, срывает русские муары.
Ведь нам служила оппонентом декоративность пируэта.
Для них трагедия Суэца — своеобразным писсуаром.

Я, очарованно загрезив, постиг рентабельность агрессий
И, разуверившись в комфорте республиканского фрегата,
Неподражаемо эффектно сымпровизировал позессив,
Пленив пикантностью Жюль Мока и деликатных делегатов.



У МОЕГО ОКНА*


1. Allegro moderato
2. Andante comodavente
3. Скерцо
4. Финал

Я очень редко гляжу на небо, я не люблю небо. Если уж я на него взглянул ненароком, так это верный признак того, что меня обдала очередная волна ипохондрии. Ну, вот как сегодня, например: в моем славном тупике погашен свет, и, обозревая из темноты все небесные сферы поочерёдно, я предаюсь «метафизическим размышлениям».
Если хотите — я прослеживаю эволюцию звука «у» в древневерхненемецком наречии. И, так как нравственность моя до скотства безупречна, я избегаю глядеть в сторону затемненного палисадника; с наступлением весны я рискую быть свидетелем всеобщего икрометания и хамства.
Когда же взгляд мой иногда соскальзывает все-таки с небес на землю, я вижу приблизительно следующее: у центрального подъезда, вот уже полчаса наверное, двое неизвестных поддаются естественной склонности, сообразуясь с обстоятельствами времени и места. Один из них — судя по всему — сержант. Другая повёрнута ко мне тылом, но, насколько позволяют угадывать очертания, принадлежит к факультету агро-биол<огическому>. Они бесконечно размениваются лобзаниями — но твердолобый сержант является, по-видимому, «сторонником более тесных и всесторонних связей»; он даже с каким-то нервозным беспокойством поминутно теребит ее за рукав и зовет в туманную даль.
Между нами говоря, вполне добродетельная и до¬стойная сценка. Издавна различались два аспекта нашего существования — сентиментальный и практический; первый включает в себя хризантемы, жюрфиксы, грёзы, лобзания, гиацинты и па-де-труа; объем второго, напротив, почти исчерпывается автобазами, санпропускниками, подоходным налогом, ливерной колбасой и казёнными портянками.
У меня лично — врождённое отвращение к обоим этим аспектам. Жизнь претит моей природе. И если уж лирическая её сторона привлекает меня больше других, то потому только, что содержит в себе больший элемент комизма. Господь остроумен. Он сделал так, чтобы уход из жизни доставлял человеку максимальную физическую боль, а зачатие новой жизни — наибольшее из всех телесных наслаждений; таким насильственным образом он проявляет свою заботу о продлении человеческого рода — и никто не виноват в том, что эта пара двуногих впала в состояние эротической истомы. Чёрт с ними. Мне нет никакого дела до того, что какая-то агробиол<огическая> кроха жертвует своей невинностью в интересах национальной обороны. Я пожимаю плечами и, вновь обратив свои взоры в сторону созвездий, пробую завершить эволюцию звука «у» в ...
Но безуспешно. Долетевший до меня звук пощечины возвращает мне чувство современности. Не знаю, кто был автором этой пощечины, по-видимому, сержант, потому что в данный момент он удалялся от крохи с видимым наслаждением и с сознанием выполненного долга...
Массаж лица видимо не пошел ей на пользу. Сплошное олицетворение распятой красоты, она рассеянно брела в направлении моего тупика — и, так как учтивое лунное сияние позволило мне рассмотреть ее сверху донизу, я опознал в ней ту, которая, судя по слухам, пользуется в этом городе популярностью рискованной и скан¬дальной.
Российский лексикон изобилует терминами, обозначающими особ подобного рода, но я не решаюсь употребить ни один их них. Во всяком случае, мне известно, что под пурпурным балдахином её опочивальни выспалось, без ущерба для здоровья, всё прогрессивное человечество, что в отношениях к каждому из них она придерживалась принципа: «От каждого по его способности, каждому по его потребности», что вследствие этого — у неё размоченная и восприимчивая душа, легко поддающаяся деформации сколько-нибудь настойчивой, и что вследствие того же самого она выходит в весенние ночи извлекать квинтэссенцию.
............
Отверзлись парадные врата — и общежитие ОЗПИ изрыгнуло из себя отрока, которому суждено было стать новой — и центрфигурой моего лирического повествования.
Вот тут-то и начинается трагедия.


ANDANTE

Заранее предупреждаю, однако: по ходу действия я буду долго и утомительно рассуждать. Ибо всё вокруг меня происходящее, все до единого люди — интересуют меня лишь постольку, поскольку могут дать пищу моим размышлениям и софизмам.
Весьма вероятно, что весь ход развития человеческой мысли был всего-навсего бледной увертюрой к тому, что призван сказать я. Ну-с, так слушайте.
Мой юный герой был пьян, как тысяча свинопасов — и сам по себе этот факт уже настолько значителен, что определяет собой весь ход развернувшихся передо мной драматических коллизий. Сто лет назад, надо заметить, люди, которым не нравилось то, что они при жизни своей воспринимали, по простоте душевной пытались изменить воспринимаемое. Теперь эти «неудовлетворенные» меняют сами восприятия — получается гораздо эффектнее, к тому же безопаснее и дешевле.
О пользе алкоголя можно говорить бесконечно — и не только в политическом плане. Уменьшая количество выдыхаемой углекислоты, замедляя, следовательно, пере¬горание органических тканей, алкоголь позволяет нам поддерживать свои силы минимальным количеством пищи.
Мало того, трезвый человек настолько беден духовно, что иногда не в силах вызвать в себе даже самые значительные из своих аффектов; он стыдится и мимического, и словесного, и какого угодно пафоса. Иногда я склоняюсь к мысли, что средний психологический «уровень» древних греков был аналогичен нашему «уровню» в состоянии заметного опьянения, что общее психологическое состояние человечества имеет тенденцию к отрезвлению и что, всякий бунт против этой тенденции закономерен и справедлив. Трезвость можно признать явлением нормальным разве что только в биологическом отношении; а ведь человек — меньше всего явление биологического порядка.
Алкоголь удваивает силу человеческих чувствий и удесятеряет силу их проявления, не зависимо от того, хороши они или низменны. В состоянии максимального опьянения человек ведет себя натурально.
Глупо, следовательно, обвинять алкоголь в том, что некоторые из его потребителей становятся до идиотства некорректными и агрессивными. Я думаю, говорить о вреде кислорода мы никогда не решимся, — а ведь ни один негодяй, ни один идиот не был бы идиотом и негодяем, если бы время от времени не дышал кислородом.
Этиловый спирт заменил собой, в нравственном плане, христианского Бога. Тот, кто лишён точки опоры внутри себя, ищет её теперь над собой и не в сверхчувственном. Предмет его поисков стал настолько «осязательным», что выражается простейшей химической формулой. Не зря же медицина проводит аналогию между состоянием опьянения и состоянием религиозного экстаза.
Всякий, кто взглянул бы теперь на моего героя, не усомнился бы в верности этой аналогии: счастливец приближался к «спящей княжне» походкой таинственной и вдохновенной и время от времени, чтобы не упасть, цеплялся за наиболее плотные слои атмосферы. Я, сознаюсь, до сих пор ещё неотчётливо систематизирую потомство нашего коменданта, но расстановка глаз моего героя была слишком неповторима, чтобы ошибиться. Один из этих глаз был томно расширен, другой — интимно полузакрыт; расширенный глаз был обращён к северо-западу, полузакрытый никуда не обращён не был и отливал испорченным перламутром — будь тыся¬чу раз благословен плод чрева Твоего, Евд<окия> Андр<еевна>!
Я затаил дыхание.
Княжна, по всей вероятности, сделала то же самое: юный Дафнис уже вплотную приблизился к ней и приветствовал её с сентиментальной развязностью. Левый глаз его выражал при этом же-<...>*

«Неведомы цели Твои, о Господи; и неисповедимы пути твои».

18/IV.60 г.



ЕРОФЕЕВ ВЕНЕДИКТ ВАСИЛЬЕВИЧ
ПИСЬМЕННАЯ РАБОТА
ЛИЧНОЕ И ОБЩЕСТВЕННОЕ
В ПОЭМЕ МАЯКОВСКОГО «ХОРОШО!»


«Это было
с бойцами
или страной,
Или в сердце было
в моём».
Маяковский

Поэма «Хорошо!» была приурочена Маяковским к десятой годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. Эта поэма — взволнованное повествование о подготовке и проведении революции, о борьбе молодой Советской республики с иностранной интервенцией, о восстановлении народом своего хозяйства в тяжёлые годы разрухи и, наконец, о торжестве социалистических начал и о необозримых перспективах, открывающихся перед страной.
Поэма не является, однако, сухим протоколом событий, рассказом постороннего и безразличного наблюдателя. Поэт не скрывает своего личного отношения к изображаемым вещам и событиям. В каждой строке поэмы присутствует сам Маяковский, на любой из её страниц слышен авторский голос, то страстный и гневный, то насмешливый, то бодрый и торжествующий. Поэму «Хорошо!» справедливее назвать лирической исповедью поэта, чем эпическим повествованием.
Личное, таким образом, пронизывает всю поэму. Но голос автора-это не только его индивидуальный голос, это голос каждого советского патриота. Его устами говорит весь народ, радующийся успехам своей молодой республики.
То, что «было с бойцами или страной», было в сердце поэта. Вместе с солдатами старой армии он возмущается предательской политикой Временного правительства, он приветствует залп «шестидюймовки «Авроровой», его душа затем неразделимо слита с душой каждого бойца на фронтах гражданской войны. Маяковский разделяет энтузиазм советских людей в дни первых трудовых субботников. Поэт любит «громадьё» наших планов, «шаги саженьи» нашего хозяйственного развития, он радуется маршу, которым наш народ идёт «в работу и в сраженья». Сознание того, что и его поэтический труд вливается в общий труд республики, наполняет его сердце заслуженной гордостью.
Автор неотделим от своего народа и в боях с врагом, и в «сплошной лихорадке буден». Он готов идти с ним «на жизнь, на труд, на праздник и на смерть».
«Личное» у Маяковского никогда не становится камерным. Его заботы и думы — это одновременно думы каждого советского человека. Его радость — общая народная радость. Отсюда новый смысл, который вкладывает в слова «мой», «моя», «моё», столь милые сердцу человека старого мира. «Мои дома», «моя улица», «моя милиция», «мои депутаты» — эти сочетания, настойчиво повторяющиеся в поэме и кажущиеся почти дерзкими, в действительности очень естественны. «Я» перерастает в «мы», делается тождественным ему.
Следует отметить, что Маяковский, поэт советской эпохи, вносит новое в поэтическое понимание связи личного и общественного. Для Некрасова и Пушкина, например, единство их интересов с интересами народа необходимо предполагало ненависть к существующему режиму и к ложной «официальной идеологии». Маяковский, напротив, уже не отделяет «общественное» от «государственного», «государственное» от «личного». Интересы и воля его народа находят лучшее выражение в политике его власти, его Хартии, той партии, которая «направляла, строила в ряды» движение народных масс и чьё мудрое руководство революцией на всех её фронтах даёт поэту право быть уверенным в могуществе того отчества, «которое будет». Этого-то органического слияния личного и общественного не могут постичь многие апологеты буржуазного искусства, толкующие о «безликости» и «фальши» нашей поэзии, о духовном «нивелировании», о «подавлении творческой инициативы». Поэма Маяковского «Хорошо!» — лучшее опровержение этих злостных и истасканных измышлений.

Партия, хартия и Лжедмитрий

24.03.2005

Автор: Евгений Шталь
Источник: НГ — Ex libris

Издательство "Захаров" запланировало выпустить "полного" Ерофеева. Уже вышел четвертый том, озаглавленный "Малая проза". В томе помимо уже известной прозы опубликованы рассказ "У моего окна", сочинение, написанное на вступительных экзаменах в институт, дополненный вариант "Благой вести", отрывки из несохранившихся произведений ("Подвиг Асхата Зиганшина") и произведения, написанные не Ерофеевым, но обработанные им (Антология поэтов общежития ремстройтреста), что характерно для академических изданий. Это замечательно. Пришла пора опубликовать все рукописи писателя. Но к ним надо дать хороший комментарий, ибо без него читатель рискует пройти мимо литературоведческих изысков Ерофеева и тем более запутаться в незнакомых фамилиях, которыми пестрят его рукописи. К сожалению, данное издание не свободно от недостатков. Не буду заострять внимание на том, что стихи публикуются в томе, озаглавленном "Проза". Есть и другое. Не соблюдается единый подход к публикации произведений. Известное эссе "Василий Розанов глазами эксцентрика" (название было дано редакцией самиздатского журнала "Вече" и уже вошло в культурный обиход) обозначено первой строчкой: "Я вышел из дому..." Комментатор утверждает, что следует "текстологическим канонам", убрав "чужой заголовок". Допустим, хотя в полных собраниях сочинений часто в таких случаях указываются заглавия, данные редакцией. Но почему тогда неозаглавленное стихотворение о Зиганшине получило название "Подвиг Асхата Зиганшина" и даже не взято в угловые скобки, что обязательно по тем же "канонам"? И совсем уж непонятно заглавие "Письменная работа". Ведь это стандартное название сочинения, написанного на вступительных экзаменах в институт. Не логичнее ли было озаглавить его по теме: "Личное и общественное в поэме Маяковского "Хорошо!" или, следуя "текстологическим канонам", по первой строчке? Комментарий к этому сочинению маленький, но неточный. Указано, что оно "публикуется по ксерокопии из семейного архива наследников". Но в этой ксерокопии не все слова можно разобрать, особенно на сгибах, поэтому публиковать по ней нельзя. Я это хорошо знаю, так как привез эту копию из Владимира для музея Ерофеева при Библиотеке имени Горького в Кировске, а у наследников хранится копия, сделанная с моей копии. Поэтому я провел сверку с оригиналом, который находится в архиве Владимирского государственного педагогического университета, и выслал текст (в электронном варианте) наследникам. Кроме того, в книге текст "письменной работы" в двух случаях печатается сплошняком, хотя у Ерофеева он начинается с новой строки. Эти абзацы можно было установить и по копии. А на странице 23 слово "партия" превращается в "Хартию", да еще с большой буквы: "Интересы и воля его народа находят лучшее выражение в политике его власти, его Хартии, той партии, которая "направляла, строила в ряды" движение народных масс ". Текст становится бессмысленным, и Ерофеев оценку "отлично" за него бы не получил. Если мы обратимся к оригиналу, то увидим, что Ерофеев перечеркнул неправильно написанную букву и поставил сверху маленькое "п". Сочинение было написано не в июле 1961 года, как сказано в комментариях, а 1 июня, что можно установить из экзаменационного листа. Эссе "Саша Черный и другие" впервые было опубликовано не в журнале "Театр" (1991, # 9), а в "Независимой газете" (1991, # 78), потом — в "Русской мысли" (1991, # 3878, 10 мая), журнале "Континент" (1991, # 67), и уже только потом — в "Театре". Неоконченная трагедия "Фанни Каплан" почему-то не имеет второго названия — "Диссиденты". Сокращенный вариант фрагментов пьесы был опубликован в "Московском наблюдателе" (1991, # 2). Самый полный вариант фрагментов трагедии был напечатан в "Континенте" (1991, # 67, с. 285—314). Позже он был перепечатан в книге "Оставьте мою душу в покое" (М., 1995). Эти публикации были подготовлены по подборке из архива писателя, сделанной его женой Г. Ерофеевой. По воспоминаниям Н.А. Шмельковой, 23 апреля 1990 года в онкоцентр к Ерофееву приезжал главный редактор журнала "Континент" Владимир Максимов с просьбой дать для публикации "Фанни Каплан". Ерофеев уже не мог доработать пьесу, но текст дал. По-видимому, опубликованный в "Континенте" вариант является наиболее полным. В "Малую прозу", помимо купюр в середине текста пьесы, почти целиком не вошли страницы 297—314, напечатанные в журнале. В комментариях не указаны публикации "Фанни Каплан", но сказано, что текст публикуется по машинописи, т.к. оригинал утерян. Если у комментатора были какие-то сомнения по поводу исключенных фрагментов, то их следовало бы дать в приложении к книге. Ведь в этих фрагментах действуют герои упомянутой пьесы: Лжедмитрий I и II, юродивый Виталий, Аспазия и др., дается деление на акты. В том же номере "Континента" опубликовано обращение Ерофеева (совместно с Леном) к сотрудникам журнала. В "Малую прозу" оно не попало. Скорее всего готовившие книгу не знали о существовании данной публикации. Получается, что "полного" Ерофеева нам ждать еще долго. В комментариях не дается информации о людях, упоминаемых Ерофеевым, не переводятся латинские выражения, например, "Dixi" (с. 37), что обозначает: "Я сказал", не комментируются исторические реалии. Подобные недостатки характеризуют и другой том Ерофеева, куда вошли "Записки психопата". При переизданиях книг эти недостатки желательно устранить. И будем ждать пятого тома.