Я СТОЯЛ НА ПОРОГЕ. Я был еще очень маленький, даже не помню точно, какой.
Я видел верхушки башен и пшеничное поле, и по-моему, моя мама пекла блинчики.
Где-то проехал поезд.
Светило солнышко.
Далеко-далеко я увидел маленькую точ¬ку. Она приближалась.
«Что это такое?» — подумал я.
Точка стала побольше. Она превратилась в черную штуковину с выпуклостями. Штуковина подпрыгивала, как мячик, скакала и пританцовывала. Потом у нее появились руки, ноги и голова.
— Ты кто? — закричал я.
— Я твой папа, — сказала штуковина и открыла калитку.
«Мой папа? — подумал я. — Никогда о таком не слышал».
— А что это такое? — крикнул я.
— Ну-у...
— Откуда ты взялся? — спросил я.
— Ниоткуда.
Тут штуковина свернулась в клубок и подскочила прямо ко мне. Она распрямилась и оказалась гораздо больше меня. Но я, конечно, был тогда еще совсем маленький.
— Так-так, — сказал я. — Значит, ты мой папа.
Мой папа кивнул, подхватил меня на руки и нажал пальцем мне на нос.
— Привет, Оливер, — сказал он.
Я очень хорошо это помню.
На улице было лето.


МОЙ ПАПА УЖАСНО ВЫСОКИЙ.
Он такой высокий, что, когда я хочу ему что-то сказать, мне приходится забираться к нему на самый верх.
А это очень долго. Особенно далеко карабкаться от ремня до подбородка.
Обычно, когда я добираюсь до уха, я ужасно устаю. И забываю, что хотел сказать. Так и стою, растерявшись, у него на плече.
— Так что? — спрашивает папа.
— Ну, — говорю я просто так. — Я подумал, пойду пройдусь, и вот оказался здесь.
— Ты хотел у меня что-то спросить?
— Нет, не думаю. Нет, конечно, нет.
— Вот как.
У папы на плече я отдыхаю. Облокотившись спиной на его шею. С его плеча виден весь мир.
Я думаю, что мой папа самый сильный человек на свете. Я, конечно, не совсем уверен, но кто-то же должен быть самым сильным. В стаде слонов всегда есть самый сильный слон. Всегда. А среди людей самый сильный — мой папа. Почему бы и нет?
Иногда я вдруг вспоминаю, что я хотел спросить:
— А есть на свете кто-нибудь больше тебя?
— Нет, — отвечает он. — Но и меньше тоже никого нет.
Ужасно странный ответ.
— А как же тогда я? — спрашиваю я.
— Ты не меньше меня.
— Разве нет???
— Нет.
И больше он ничего не объясняет.
Поэтому мне приходится размышлять об этом самому. Я делаю это на обратном пути вниз.
У меня очень необычный папа.
— Согласись, Оливер, — говорю я иногда сам себе. — У тебя ведь очень необычный папа.
Другим я, конечно, этого не говорю. Они и сами видят, какой высокий и необычный у меня папа.


Я ЛЕЖАЛ В КРОВАТИ.
Под мою кровать забрался разбойник.
В темноте он вылез из-под кровати и наклонился надо мной.
И стал говорить мне ужасные вещи.
— Ты хулиган, — сказал он.
— Почему? — спросил я.
— Хочешь, чтобы я тебе объяснил?
— Да, — сказал я.
— Нет! — завопил он. — С какой стати я буду тебе объяснять!
И стал махать кулаком у меня перед носом.
— Я буду тебя душить, — сказал он.
— Душить? — спросил я. — А как это?
— Ты не знаешь, как надо душить? — удивился он.
— Нет.
— Правда, не знаешь?
— Нет.
Он схватил меня руками за шею и стал сжимать её.
— Вот так, — сказал он.
— Помогите! — только и успел крикнуть я совсем тихо.
Но и этого было достаточно: мой папа ворвался в комнату.
Он схватил разбойника за шкирку и поднял одной рукой!
— Так-так, разбойник! — строго сказал он.
Другой рукой он распахнул окно, отодвинул в сторону занавеску и вышвырнул разбойника вон.
Я выскочил из постели и стоял рядом с папой.
— Ты видел, как я его вышвырнул? — спросил мой папа.
— Ага.
— Он пролетел прямо над землей. Вот так нужно вышвыривать разбойников. Никогда не кидать их вверх. Запомнил?
— Ага.
— А если придется вышвыривать разбойника в реку, то кидать нужно по-другому, чтобы он прыгал по воде, как камешек. Надо взять его за ноги и сначала хорошенько раскрутить. Тогда он полетит правильно.
И он рассказал мне, как однажды вы¬швыривал разбойника в озеро: тот подпрыгнул на воде целых десять раз и долетел аж до середины озера.
— Помогите! — кричал разбойник. — Что же мне теперь делать?
— Плыть, — крикнул ему мой папа.
— Куда?
— На другой берег.
Того разбойника папа больше не видел.
— Вышвыривать разбойников надо учиться, — сказал он.
А потом он прибил под моей кроватью доску, чтобы там не было места для разбойников.
— Для возможных разбойников, — добавил мой папа.


МОЙ ПАПА УМЕЕТ ОЧЕНЬ ХОРОШО ТАНЦЕВАТЬ.
Моя мама считает, что его танцы никуда не годятся, а мне они нравятся.
Иногда по вечерам он танцует на улице, под фонарным столбом, совсем один, когда я уже сплю.
Он танцует и стучит мне в окошко.
— Оливер! Оливер!
Тогда я вылезаю из постели и смотрю на него.
Он танцует и задевает дорожные знаки и чужие веранды. Иногда он ставит себе на плечи бегонии и герани с балконов или сажает туда кошек. Танцует он с фонарным столбом. Если присмотреться как следует, то можно увидеть, что столб тоже танцует.

Если б мир покрылся льдом,
Где б тогда стоял мой дом...

Так он поет и кричит:
— Оливер!
А потом вытаскивает меня из окна и танцует со мной.
Моя мама слышит это и выходит на крыльцо.
— Перестаньте, — говорит она. — Перестаньте.
Тогда папа сажает меня назад, и я снова ложусь спать.
Но я все равно слышу, как он поет на улице. И еще мне кажется, я слышу, как гремит фонарный столб. И уж совершенно точно я слышу, как мяукают кошки.


МОЙ ПАПА МОЖЕТ СТАТЬ НЕВИДИМЫМ.
Потому что часто он бывает рядом со мной, хотя я его и не вижу.
Когда он невидимый, он ничего не говорит: так положено.
Когда он снова становится видимым, я спрашиваю его, что надо сделать, чтобы стать невидимым.
— Ну-у... — говорит он тогда. — Я тебе объясню.
И чешет в затылке.
— Это проще простого, — говорит он.
И хмурит брови.
— Вот смотри, — говорит он.
Но в этот момент всегда что-то случается: гости, обед, телефонный звонок. Он никогда мне не объясняет до конца.
Я думаю, что мой папа может становиться невидимым только потому, что он может всё на свете. Значит, и быть невидимым тоже.
Когда он бывает невидимым, он становится и неслышимым. Иногда мне бывает от этого очень плохо. Тогда я брожу по комнатам, чтобы где-нибудь на него наткнуться, забираюсь на стол, на подоконник. Никого. Или его нельзя даже почувствовать? А может, он просто ходит за мной по пятам?
Я хожу зигзагами, вдруг останавливаюсь, делаю шаг назад, подпрыгиваю. Никого.
Но иногда, когда он бывает невидимым, я все-таки могу его слышать. Я лежу в постели, очень тихо, в темноте.
— Мой папа здесь, — тихонько говорю я сам себе.
И тут я слышу, как шуршит его длинный черный плащ. Тогда мне становится холодно. Но я знаю, что со мной ничего не случится.


У МОЕЙ МАМЫ ЕСТЬ ДЕРЕВЯННЫЙ КРАСНЫЙ МОЛОТОК.
Иногда она забирается на лестницу и стучит папу молотком по макушке.
Тогда он становится ниже.
Бывает, он становится таким маленьким, как я, или даже еще меньше. Тогда он садится рядом со мной на стульчик и мы разговариваем, например, так:
— Как тебе понравилась сегодня молочная каша?
— Было очень вкусно.
— Мне тоже.
— Так-так.
— А который сейчас час?
— Половина восьмого.
— Так-так, это поздно.
— Тебе не пора спать?
— Нет. А тебе?
— И мне нет.
— Вот как.
Это очень странные разговоры, но очень приятные.
А еще у нас есть щипцы, которыми папа может зажать голову и тянуть сам себя вверх, чтобы стать еще выше. Таким высоким, как ему захочется.
У меня так никогда не получается.
Он тянет и тянет, пока не станет намного-намного выше нас с мамой.
— Который час? — кричит он мне.
Он так высоко, что я даже не вижу его голову.
— Половина восьмого.
— В постель! — раздается с высоты его голос.
— Ладно.
И я иду спать. В таких случаях я не люблю говорить «нет».
Но когда мой папа бывает средней высоты, не слишком маленький, но и не слишком высокий, я могу время от времени сказать ему «нет».
— В постель.
— Нет.
И ничего страшного не происходит.
Но заранее я этого никогда не знаю.


МОЙ ПАПА, МАМА И Я БЫЛИ У ДОКТОРА.
— Миндалины надо удалять, — сказал доктор.
Он смотрел мне в рот.
— Миндалины вовсе не надо уда¬-
лять, — сказал мой папа.
— Ну посмотрите тогда сами, — сказал доктор.
Мой папа посмотрел мне в рот и сказал:
— Как я и говорил: такие миндалины удалять вовсе не надо.
— Но я доктор! — сказал доктор.
Он надел на свой белый халат еще один белый халат и повесил на шею еще один стетоскоп.
— Не будь я доктором... — сказал он.
Но мой папа снова сказал:
— Миндалины останутся на месте.
— Как же так? — спросил доктор.
Мой папа пожал плечами.
Доктор позвонил в свой звоночек, и в кабинет прибежали другие доктора. Они окружили меня и все стали смотреть мне в рот.
Моя мама притихла и спряталась за ширмой.
Все доктора сказали:
— Миндалины надо удалять! Никаких сомнений!
Но мой папа сказал:
— Не надо.
Доктора покраснели и затопали ногами. Некоторые даже попытались схватить папу. Началась толкотня и драка. Доктора визжали. Я больше не мог сидеть с открытым ртом.
Мой папа стал выше всех и победил.
Доктора разбежались.
— Пойдем, — сказал мой папа. — Нам пора домой.
Из-за ширмы выглянула мама.
— Ну что? — спросила она. — Они ушли?
— Пойдем домой, — сказал мой папа.
После его драки с докторами повсюду валялись кусочки ваты, пластыри, бинты и разбитые пузырьки.
Мы пошли домой.
На улице стояли тысячи докторов и махали кулаками.
— Удалять миндалины! Удалять миндалины!
Они держали знамена и флаги, все в каплях крови.
— Ну-ка отойдите, — сказал мой па¬па. — А то кто-то другой недосчитается миндалин!
Доктора бросились врассыпную. Некоторые были на мотоциклах и с ревом унеслись прочь. Они очень испугались за свои миндалины.
— Прекрасная погода, правда? — сказал мой папа. — Да-да. — И потер руки. — День будет чудесный.
Его голова доставала как раз до макушек деревьев.
А мама была ему ровно по пояс.
А я был по пояс маме.
Мой папа насвистывал.
— Ты сегодня высокий, — сказала мама.
Он кивнул.
— А ты очень милый, — сказала она мне.
— Почему? — спросил я.
— Ну как почему? — ответила она. — Почему кто-то бывает милым? Чаще всего, просто так.


МОЙ ПАПА ОЧЕНЬ ВЫСОКИЙ, А Я ОЧЕНЬ МАЛЕНЬКИЙ. Я достаю ему примерно до коленки.
Если мы едем кататься на велосипедах, то мой велосипед оказыватся размером с его колесо.
Все люди на нас смотрят. Они качают головами. Такой большой и такой маленький... Тогда мой папа говорит:
— Всем добрый день! Это мой папа, — и показывает на меня.
Нам никто не верит.
— И все-таки это так! — вдруг начинает кричать мой папа.
Тогда прохожие ему верят. Они кивают и говорят:
— Конечно, вы — сын, а это — ваш папа. Да-да.
Мне бы хотелось, чтобы он также сходил за меня в школу. Это было бы очень удобно, потому что:
он всё знает,
его бы не наказывали, потому что ни¬кто не сможет его наказать,
все мои друзья пришли бы с ним к нам домой, — они, конечно, не откажутся, если он их позовет,
а я бы смог днем погулять по улице.
Всем от этого было бы лучше. Но мой папа не согласился.
На велосипеде я могу быть его папой, а он — моим сыном. Но больше нигде.


МОЙ ПАПА КУРИТ ТРУБКУ. Но он курит только потому, что это красиво, а не потому, что это вкусно. (Мы так же едим пудинг. Не потому, что он вкусный, а потому, что красивый.)
Он выдыхает облака дыма, похожие на деревья, а иногда — на настоящий змок. Тогда он рассказывает, кто живет в этом змке и кого там заперли в темнице. И теперь этот кто-то проливает там слезы и заламывает руки.
Мой папа выдувает рыцаря, который перебрался по мосту через ров и стучит в ворота замка.
— Кто там?
— Рыцарь.
— Зачем вы приехали?
— Кого-нибудь освободить.
— И речи быть не может.
Мой папа выдыхает дым, и рыцарь пробивает ворота насквозь. Ворота разлетаются в щепки. Щепки летят в воду и разгоняют испуганных уток.
— Кто там? — спрашивает пленник.
— Рыцарь.
— Зачем вы приехали?
— Освободить вас.
— Вот как.
Пленник так намучился, что даже не может обрадоваться и никому просто так не верит.
Но мой папа направляет к нему рыцаря из дыма и освобождает его. Как два маленьких облачка, они пролетают над столом, в окошко и исчезают в саду.


ЕСЛИ МЕНЯ СПРОСЯТ: «Кто твой папа?» — я отвечу: «Мой папа — герой».
— Герой??? Что за герой?
Конечно, они подумают про рыцарей в латах, метких стрелков и спасателей. Хотя, наверное, мой папа все это тоже может.
Но ведь герой — это просто очень смелый человек, который совершает геройские поступки. А мой папа очень смелый человек и совершает геройские поступки.
Он даже сам делает смелость и геройские поступки.
Такого я, конечно, никому не говорю, потому что никто этого не поймет. Ведь как можно приготовить геройский поступок? А смелость про запас? Это ведь невозможно...
Но мой папа и это может.
У него есть специальный магазин, со звонком и прилавком, с весами и витриной, в которой выставлены самые разные геройские поступки. Но этот магазин находится совсем в другой части города.
— Доброе утро! — говорит какой-нибудь покупатель.
— Доброе утро! — отвечает мой па¬-
па. — Чем могу быть вам полезен?
— Мне, пожалуйста, два геройских поступка и килограмм смелости.
— Пожалуйста.
— А они свежие?
— Свежайшие. Я приготовил их только сегодня утром.
Он взвешивает их и складывает в пакет.
В магазине всё стит очень недорого. А если у людей нет денег, он отдает им геройские поступки бесплатно.
— Вот, пожалуйста.
— Спасибо большое. А это ваш сын?
— Да. Это мой сын. Оливер.
— А он потом тоже станет делать геройские поступки?
— Ну конечно же! Он будет делать превосходные геройские поступки и чудесную смелость. И станет продавать их по всему миру.
— Ах, вот как.
— Да-да.
Покупатель берет под мышку пакеты со смелостью и геройскими поступками и выходит из магазина.
А мы с папой смотрим в окно.
На улице покупатель открывает один пакет, и вот мы уже слышим, как он кричит: «Эге-гей!» — и при этом размахивает руками.
Все птицы разлетаются, а собаки поджимают хвосты и прячутся. А люди осторожно выглядывают из-за штор.
— Ему теперь всё по плечу, — говорит мой папа.


МОЙ ПАПА ОЧЕНЬ БОЛЬШОЙ. Но он может стать и очень маленьким, таким маленьким, что я могу сложить его, убрать в чемоданчик и отправиться в путешествие.
— Тебе там удобно? — кричу ему я.
— Да! — кричит он. Но только слышно его не очень хорошо и глухо.
— Тебе там не душно?
— Совсем нет. Иди дальше. И не надо так много разговаривать.
— Вот как.
И мы молча идем дальше.
Солнышко светит, и я насвистываю песенку.
Когда песенка заканчивается, мой па¬па говорит:
— Мне понравилось.
— Да? Правда?
— Да.
— Просвистеть тебе еще одну?
— Давай.
Так я и иду себе всё утро, насвистывая. Но вдруг меня кто-то останавливает.
— Таможня, — говорит он.
«Вот это да, — думаю я. — Похоже, я забрел за границу».
— Что у вас в чемоданчике? — спрашивает таможенник.
— Мой папа.
— Прекратите шутить, — сердится таможенник. — Что в этом чемоданчике?
— Я над вами не шучу. Там мой папа.
— Я вас предупреждаю. — Он ужасно краснеет и хватает меня за шею. Потом поднимает и начинает трясти. Я почти задыхаюсь.
— Открывайте! — вопит таможенник.
Дрожащими руками я открываю чемоданчик, и из него вылезает мой папа.
Таможенник отступает назад.
— Это мой сын Оливер, — говорит мой папа. — Который вовсе над вами не шутил.
Таможенник немедленно убегает.
— Ну что ж, — говорит мой папа. — Пошли дальше, Оливер.
И снова забирается в чемоданчик.
— Посвистеть тебе еще парочку песенок? — спрашиваю я.
— Давай, — отвечает он из чемоданчика.
И мы путешествуем по загранице. Погода там замечательная. И я насвистываю одну песенку за другой.



Я ИСКАЛ МОЕГО ПАПУ.
— Где мой папа? — кричал я.
Я искал повсюду.
— Никто не видел моего папу?
«И что мне теперь делать без папы?» — думал я.
— Мой папа!!!
— Здесь! — вдруг раздался его голос.
— Где?
— Здесь!
Я услышал, что он кричит из моего кармана. Я поскорее достал его оттуда.
Это и в самом деле был он, только очень маленький.
Сейчас я и представить себе это не могу.
— Смотри-ка, — сказал он.
И вдруг он снова стал большим и наклонился ко мне.
— Привет, Оливер! — сказал он.
Он весь сиял.
— Как же ты это делаешь? — спросил я.
— Ну-у... — сказал он и загадочно улыбнулся.
— А можешь меня научить?
— Ну-у... — сказал он. — Может быть, попозже.
— Попозже, это когда?
— Ну-у...
И вечно это загадочное «ну-у...» моего папы. Как я это не люблю. Я только собрался сказать ему об этом, как он вдруг опять сжался и исчез.
Я посмотрел у себя в карманах. Там его не было.
— Ты где? — крикнул я.
— Здесь.
— Где это здесь?
— Попозже.
— Попозже? Опять попозже?
— Да-а...
То есть, он был где-то попозже, где-то не сейчас. Никогда еще со мной не случалось ничего настолько сложного.
— Там красиво? — спросил я.
— Очень красиво, — ответил мой папа.
— А что там есть?
— Море, — ответил мой папа. — Маленькие ракушки, чайки.
Я едва слышал его голос.
— А сейчас ты где?
— Намного позже, намного, намного позже...
— Ты что, уплываешь? — крикнул я.
Но больше я ничего не услышал.
Я вздохнул.
Я подумал, что, когда мне говорят, что у меня самый необычный папа на свете, — они правы, так оно и есть.
И я совсем не испугался, что он ко мне не вернется. Он всегда ко мне возвращается. Ведь он знает тысячу способов вернуться.

[Без названия]

00.09.2007

Автор: Денис Легезо
Источник: Health line

Перевела эту детскую книгу с нидерландского Ирина Трофимова, о «Снежной кошке» и «Перерыве на весну» которой мы уже рассказывали. В Амстердаме она вышла в 2000, до нас добралась только сейчас. Это сказки, рассказанные маленьким мальчиком про своего папу. Его папа ужасно высокий, причем длиннее всего от ремня до уха. Он думает, что его папа самый сильный. Папа умеет выгонять из-под кровати разбойников и выкидывать их в окно, причем, вышвыривая разбойника в реку, нужно кидать по-другому, чтобы потом прыгал по воде, как камешек. Вечерами папа танцует под фонарным столбом совсем один. Папа может становиться невидимым. А еще иногда мама забирается на лестницу и стучит папу молотком по макушке, чтобы он стал ниже. Но если он становится слишком маленьким, то есть специальные щипцы, которыми он может вытянуть себя вверх. Папа курит трубку, но не потому, что это вкусно, а потому, что красиво.    Милые детские сказки, которые можно дать прочесть недавно научившемуся читать ребенку. А взрослому – пара часов веселого развлекательного чтения.