Оглавление


Глава первая. В Нескучном саду 7
Глава вторая. Проза Беляева 17
Глава третья. От начала пути до «кем быть?» 33
Глава четвертая. Играем джаз 69
Глава пятая. Ах, институт 83
Глава шестая. Почетная обязанность гражданина 97
Глава седьмая. Снова дома и трудный разбег 129
Глава восьмая. Муки творчества 141
Глава девятая. Босоногий мальчик 149
Глава десятая. Звездный час 169
Глава одиннадцатая. Размышления
к информации 173

Уважаемый читатель!

Не судите меня строго за писательский непрофессионализм. Примите это мое повествование не как литературное произведение, а как доверительный рассказ матери о сыне.
Рассказ, свидетельствующий, что невозможно «взлететь в одночасье». Получаем мы в жизни то, что заслуживаем.
Я выражаю искреннюю признательность всем, кто помог в создании этой книги – моим друзьям, коллегам и тем, кто фотографировал сына и подарил мне снимки, вошедшие в эту книгу: Сергею Снегурову (обложка), Алексею Жигайлову, Сергею Максимову, Елене Суховой, Наталье Гамаюновой, Татьяне Ермаковой, Олегу и Жене Некрасовым, Жанне Антопольской, Светлане Бабак и другим. Особо хочу поблагодарить моего мужа, Николая Федоровича Бабенко – главного моего помощника и вдохновителя.

Людмила Агутина

1997 год. Весна. Москва в ожидании майских праздников пестрит афишами концертов звезд российской эстрады. Но для меня среди них особое значение имеет одна: «Концертный зал «Россия». Четыре дня поет Леонид Агутин».
Леонид Агутин – мой сын.
Я бываю на всех Лёниных концертах в Москве, эти не были исключением. И каждый раз испытываю двойственное чувство: с одной стороны, вижу на сцене своего сына, но в то же время, наблюдая переполненные залы и тысячи глаз, устремленных на него, тысячи рук, аплодирующих ему, понимаю – на сцене артист, кумир зрителей.
Артист, отмеченный дипломами и премиями, а следовательно, не обделенный вниманием как прессы, так и людской молвы. Это ли не признание...
Приходя на концерты, я становлюсь зрителем. Как и все в зале, я «завожусь» от песен, аплодирую, даже пытаюсь пробиться с цветами к сцене и единственное, чем отличаюсь от остальных, – не слышимым никому учащенным от волнения за сына биением сердца – ведь только я знаю, каким трудом это далось, с чего начиналось и чего стоило мне, матери.
Когда читаю или слышу светские сплетни о том, как Леонид Агутин шел к успеху, очень хочется воскликнуть: «Нет! Все не так! Все не просто!»
Не может что-то появиться из ничего, из ниоткуда: у всего есть начало. Вот в такие моменты и всплывают в памяти само рождение сына, волшебный мир Нескучного сада, в котором прошли первые месяцы его жизни, недетские нагрузки в школьные годы, армия, институт и другие уроки жизни.



Глава первая
В НЕСКУЧНОМ САДУ


«Хорошенький!» — «Рос и развивался нормальным
ребенком» — Пропала... коляска — Балконы и
карнизы — Топает малыш — Встреча с прошлым


В погожее раннее июльское утро 1968 года 16 числа в московском родильном доме при первой Градской больнице я родила сына – 4 кг 50 г весом, 52 см ростом.
– Лёнечка, – прошептала я, когда мне, ослабленной, но счастливой, показали сына.
– Ишь ты, прямо с именем родился, – добродушно проворчала медсестра.
А мы с мужем действительно так хотели сына, что имя обговорили заранее: Леонид – в честь деда, моего отца. Фамилия Лёни досталась папина – Агутин (По словарю Вл. Даля, агути – южноамериканский золотистый заяц, агу – вызов на улыбку).
Когда в роддом позвонила моя мама, чтобы узнать, как обстоят дела, медсестра, что показывала мне сына, так и сказала ей, что родился именно Лёня.
Ошеломленная и обрадованная, мама поспешила передать эту радостную весть моему мужу, ставшему отцом и не сумевшему первым услышать о рождении сына лишь потому, что всю ночь дежурил у телефона, а под утро от усталости и напряжения уснул.
Как заведено в роддоме, кормить новорожденных нянечка приносила, держа на руках сразу двоих, а моего принесла одного.
– Тяжел больно, видно, умным будет, – сказала она, а затем, наклонившись ко мне, тихонько, чтобы не обидеть других женщин, добавила, отдавая драгоценный сверточек: «Хорошенький!»
* * *
Жили мы тогда на Ленинском проспекте около площади Гагарина, в семиэтажном кирпичном доме ? 24, на последнем этаже, в огромной трехкомнатной коммунальной квартире, где кроме нас жили молодая семья с ребенком, мой родной брат с женой и дочерью и мама, которую все ласково называли «бабуля».
В нашей комнате, сколько я себя помню, было уютно и чисто – бабуля любила порядок и постоянно следила за этим. Круглый стол всегда был накрыт шелковой скатертью, и в любое время года на нем стояла ваза с цветами. Белоснежные накрахмаленные занавески на окне дышали свежестью.
А какой у нас был пол! Паркет из натурального бука красно-желтого цвета, красиво выложенный елочкой и сверкающий, как зеркало. Один раз в неделю мама намазывала пол мастикой, а мы с братом старательно растирали его. Когда еще была жива моя бабушка, мамина мама, она сшила из старой шинели тапочки и подарила их мне:
– Катайся, внученька, в них, как на коньках.
И я с удовольствием это делала. Моя забава вскоре понравилась брату Вадиму, и он потребовал себе такие же тапочки. Мы весело катались на «катке», выполняя нужную работу. Мама хвалила нас, делая вид, что не замечает огрехов, а потом потихонечку дотирала нетронутые углы.
Сама бабуля ходила дома в платьях с белыми кружевными воротничками и с легким макияжем.
Это была интеллигентнейшая женщина, считавшая семейной ценностью книжный шкаф – подарок друзей в связи с рождением ее первенца. Шкаф был тоже из бука, со стеклянными дверцами, закрывающимися на ключ.
Мама много лет проработала заведующей одной из московских библиотек, страстно любила книги, относилась к ним, как к живым существам, любовно берегла и читала почти до последнего дня своей жизни.
Этот книжный шкаф – ровесник моему брату, им же отреставрированный, живет и по сей день.
Но самой главной нашей достопримечательностью был большой черный рояль. Мама купила его сразу после войны, выкроив из своего более чем скромного бюджета нужную сумму, – она очень хотела, чтобы я занималась музыкой. Иногда вечерами сама садилась за инструмент, и тогда всем нам становилось светло и радостно.
Потом этот рояль послужил и моему мужу, окончившему вокальный факультет училища имени Гнесиных. Николай Петрович работал в Москонцерте, хорошо разбирался в эстрадной музыке, сам сочинял песни, и, как мне казалось, неплохие.
После нашего отъезда в новую квартиру последовал размен комнатами в коммуналке. Мама переходила в маленькую, а семья брата – в большую. Роялю места не оставалось, и с ним пришлось расстаться. Бабуля плакала, как будто теряла близкого человека. Но продавать рояль не захотела, а подарила местному детскому клубу.
Окно нашей комнаты выходило на маленький скверик, который, однако, не оберегал нас от шума Ленинского проспекта. Впрочем никто и не обращал на это внимания. Привыкли. Мы засыпали и просыпались в сопровождении гула машин.
* * *
Сюда нас и привез папа из роддома. Купил детскую кроватку, пеленки, распашонки и новую коляску, конечно, синюю.
При моем появлении во дворе все сразу поняли, что родился мальчик, и подходили смотреть, на кого похож наш сын. Определить было трудно. Кто говорил, что на папу, кто – на маму.
Только теперь стало ясно, что Лёня как две капли воды похож на деда, чье имя он носит. Дед был красивый, благородный и умный человек (в 1942 году, во время Великой Отечественной войны, он погиб под Курском).
* * *
Прелесть нашего дома состояла в том, что он находился рядом с Нескучным садом, вернее, прямо в нем. Когда-то это был дремучий лес.

Садами славная земля
Как будто выбирала случай
И в миг веселый назвала
Содом деревьев – «сад Нескучный»...

Границей между двором и садом служил высокий решетчатый забор, в котором была калитка. Через нее все жители ближайших домов входили в парк.
Почти год, пока мы жили на Ленинском, я и Лёнечка проводили в этом саду все время. В летние и теплые осенние дни нашим самым любимым местом для прогулок были окрестности памятника 800-летия Москвы – райский уголок. Вокруг – фонтанчики, цветочные клумбы, внизу – Москва-река, а рядом – беседки с резными узорами, увитые плющом.
В одной из них мы обычно и останавливались. Я читала или вязала, а ребенок мой мирно спал в коляске. Когда сын просыпался, он внимательно рассматривал загадочный мир, полный чудес. Может быть, понимал уже что-то? Никто не мог равнодушно пройти мимо нас. Останавливались и говорили много теплых слов в адрес малыша. Мне это было приятно. А Лёнька как будто чувствовал, что его хвалят, улыбался.
Зимой, когда выпадал снег и начинались морозы, сад становился сказочным. Я возила сына по снежным скрипучим дорожкам, вдыхая чистый воздух и наслаждаясь тишиной первозданной природы.

...В саду Нескучном даже снег
Однообразия лишался
И рассыпался, словно смех,
И от смешинки сад смеялся.

Эти стихи поэтессы Ахундовой мне встретились совсем недавно в книге «Панорама Москвы». Но как удивительно точно передают они мое тогдашнее настроение и отношение к этому саду.
* * *
Сын рос крепким, здоровым и закаленным ребенком. Мы ведь жили в одной комнате с бабулей, а она очень любила, чтобы было свежо, не боялась сквозняков и никогда не простужалась. В теплую пору у нас всегда было открыто окно, а зимой – форточка. Бывало, проснется Лёнька утром весь мокрый, а от щек пар идет. Думаю, ну все, простудился... А он лежит себе спокойненько и даже не плачет. Он вообще редко плакал, только если его обижали. И не болел – бабуля успела его закалить.
* * *
Один раз в месяц малышей положено показывать врачу.
Вот и мы с мамой в конце апреля, когда было уже тепло, в так называемый грудничковый день, повезли Лёнечку в поликлинику. Первый раз он ехал в новой прогулочной коляске. Идем, а у меня душа поет.
– Как приятно, – говорю маме, – везти ребенка в красивой коляске.
Я очень гордилась, что мы смогли купить своему сыну новую коляску, и не понимала тех родителей, которые пользовались старыми. У соседки была именно такая. Она ее даже на ночь домой не заносила, оставляла на улице под кустом, зная, что никто на нее не позарится. А я, естественно, свою красавицу тащила на себе по лестнице до лифта, а затем в лифте на седьмой этаж. По этому поводу соседка подшучивала надо мной.
Оставив коляску у входа, мы вошли в поликлинику. На нашего мальчика все обращали внимание. На нем были надеты связанные мною красивый берет, свитер, пальтишко, и все это сине-белое – к его голубым глазам этот наряд очень шел.
Вот мы и у врача. Осмотрев ребенка, врач остался доволен: в весе прибавляет, ничем не болеет, спокойный, улыбчивый.
Мы быстро оделись и вышли из поликлиники, рассчитывая еще погулять. Подходим к тому месту, где оставили коляску, а ее там нет. Решили, что куда-то переставили (колясок-то в такой день много). Но ее нигде не было – пропала.
Я – к милиционеру:
– Понимаете, коляску у меня украли!
А он так равнодушно, даже не глядя в мою сторону:
– Здесь каждую среду их крадут. Что мы, в розыск подавать будем?
Рядом оказалась девочка лет двенадцати. Она рассказала, что вышла женщина с ребенком, переложила из одной коляски в другую одеяло, посадила дочь и поехала, а ту, свою, оставила.
– Вон она, – обращаясь к нам, девочка указала рукой на видавший виды «экипаж».
Что было делать? Лёня еще не ходил. Нести на себе тяжело и далеко. Пришлось отправляться в путь на этой. Разбитое корыто, да и только. Не успеешь направить ее в одну сторону, как она с жутким скрипом и визгом заворачивает в другую. Так и везли Лёню. Тогда я поняла, почему соседка для своего сына взяла старую коляску...
Мы шли молча. Что было обсуждать? Обида разрывала душу. Мама была у меня очень волевым человеком. Она умела взять себя в руки.
– Вот что, дочь, – сказала она твердо, – это не повод, чтобы убиваться. Бог с ней, с коляской. Вырастет скоро, пойдет своими ногами, и она будет не нужна.
Удивительно, но Лёнечка как будто услышал ее слова и вскоре пошел. Причем сразу и уверенно.
* * *
Однажды, когда я была на работе (благо школа рядом, а работу мне дали в продленке на 2-3 часа), дома с Лёней осталась бабуля. Лёня незаметно вышел из кухни на балкон через приоткрытую дверь. Вероятно, наш озорник хотел шагнуть дальше, прямо в Нескучный сад, к своим обожателям. Уже просунул ногу сквозь решетку, уже голову протиснул между прутьями, но целиком, как ни старался, протиснуться не смог – больно толстенький был. Воистину – нет худа без добра.
В таком положении и застала его бабуля... Мне она рассказала об этом случае позже, когда ей перестали сниться кошмарные сны. А в ту минуту она не потеряла самообладания, не крикнула, чтобы не напугать ребенка, а тихонько подошла, высвободила голову внука и увела в комнату.
Маме не в первый раз приходилось переживать такое. Было и похлеще, давно, с ее сыном.
Мой брат, Вадим, лет двенадцать ему было, на спор с приятелем решил доказать, что сможет пройти по карнизу от одной комнаты до другой. Но весь фокус заключался в том, что карниз этот, не более 70 сантиметров шириной, находился на уровне окна седьмого этажа!
Вадим медленно, боком, прижимаясь спиной к стене, двигался по карнизу, стараясь не смотреть вниз. Все шло хорошо. Но, дойдя до середины пути, он бросил взгляд на мостовую и уже не смог отвести его. Ноги будто приросли к карнизу. Вадим замер, вжавшись в стену и широко раскинув руки.
А внизу уже собирался народ...
В это время с работы возвращалась мама. Она подняла глаза вверх, туда, куда смотрели все, и... обомлела. На карнизе стоял ее сын. У нее хватило сил крикнуть:
– Сыночек, стой спокойно, не шевелись – я сейчас тебе помогу.
Влетев в комнату, спокойно (так умела только она) стала вести его дальше, говоря:
– Сделай шажочек. Ставь ногу рядом. Еще один. Не торопись. Все хорошо. Молодец...
Когда он благополучно спрыгнул с подоконника на пол, досталось ему по полной программе...
Меня в тот момент дома не было. Узнала я о происшедшем через несколько лет от Вадима. А бабуля не любила рассказывать эту историю. Вероятно, чтоб не переживать все заново. Соседи говорили, что после этого случая седины у нее здорово прибавилось.
* * *
Мы по-прежнему продолжали гулять в парке. Лёнька, как медвежонок переваливаясь с одной ноги на другую, шел по широкой аллее сада, подходил к каждой скамейке, где сидели отдыхающие, и пытался о чем-то с ними говорить, издавая при этом одному ему понятные звуки. Слушатели с удовольствием откликались. Я обычно шла на расстоянии сзади. Он даже не оглядывался на меня. В этот момент мама была ему не нужна. Он жаждал общения – его интересовали новые люди. А они радовались забавному малышу.
Очень скоро Лёнечку знали все пенсионеры, которые, как правило, днем занимали скамейки в саду.
* * *
Когда эта книга уже была закончена и, казалось, поставлена последняя точка, я вдруг почувствовала острое желание побывать там, где прошло мое детство, где я взрослела и влюблялась, где вышла замуж и стала мамой...
Мы с мужем (моим «главным редактором») поехали к тому самому дому ? 24, подошли к моему бывшему подъезду и, не сговариваясь, подняли глаза к седьмому этажу. Балкон был по-современному застеклен. Мы долго смотрели на него, представляя, как малюсенький Лёнька пытался выйти на улицу.
Во дворе, где сейчас нестройными рядами и между деревьями стоят гаражи-ракушки, когда-то мальчишки гоняли футбольный мяч, а зимой заливали каток. Под большим ветвистым деревом на самодельном столике вечерами старики стучали в домино. Иногда брат выносил патефон, и мы устраивали танцы. Рядом с домом на асфальте целыми днями носилась детвора – теперь здесь паркуются бесчисленные автомобили.
А вот и та самая калитка, и, как много лет назад, я вхожу в Нескучный сад. Три параллельные аллеи, теперь усыпанные кирпичной крошкой, ведут к памятнику 800-летия Москвы. Кажется, он сейчас выглядит наряднее. Ну конечно – ему ровно полвека, а Москве 850. Те же цветочные клумбы, газоны и беседки-раковины. Только вьющегося плюща на них нет, и видно, что сделаны они из обычных водопроводных труб, а резные узоры оказались из толстой проволоки. В саду много асфальтированных дорожек, но стало меньше скамеек и почти нет гуляющих.
Мы дошли до «Летнего домика» – памятника архитектуры XVIII века, где сейчас размещается читальня. Спустились на дно глубокого оврага с заброшенным искусственным прудом, в котором плавали две утки. Деревья роняли в воду свою первую позолоту с легким грустным шелестом...
Невольно вспоминались чьи-то стихи:

В пруду две утки крякают
О теплой стороне.
Люблю погоду всякую,
Но что-то грустно мне.

Осенний гром доносится –
И морщится вода.
И осень в душу просится
Навеки... навсегда...

Странным и трепетным было мое ощущение прошлого и настоящего...



Глава вторая
ПРОЗА БЕЛЯЕВА И
КОЕ-ЧТО ИЗ ЖИЗНИ ОТДЫХАЮЩИХ


Из князей в грязи — «Этого ребенка снимал я...» —
Нужна ли «сдача»? — «Диверсантка» —
Кол по музыке — «У моря, у синего моря...» —
Первая гитара — От бублика до Достоевского —
«А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер» —
«Тике, тике, тачке...»


В конце мая 1969 года нам пришлось переезжать. Мы купили маленькую квартиру в кооперативном, только что сданном доме на окраине Москвы, в районе Беляева.
Нет, это не название станции метро – ее тогда еще не существовало. Последней на этой ветке была «Калужская». Наш микрорайон строился на месте снесенных деревень и поэтому так назывался: Коньково-Деревлево.
О таких новостройках конца шестидесятых годов Борис Слуцкий писал:

Последний дом Москвы,
а дальше – Немосква,
дороги и мосты,
деревья и трава...
Действительно, за нашим домом простирался лес.
А вокруг дома – непролазная грязь, глина. Никакого асфальта не было и впомине.
Машина, перевозившая наш небогатый скарб, остановилась метрах в ста от дома – подъехать ближе невозможно. Шофер помог выгрузить вещи и уехал. Пожалев, что мы поторопились с переездом, бабуля взяла Лёнечку на руки и, осторожно выбирая дорогу, пошла к дому. За нею двинулись муж и мой брат, согнувшись под тяжестью холодильника. Я осталась с вещами на пустыре, продуваемом со всех сторон еще холодным весенним ветром.
Мужчины вернулись только через час – лифт в доме не работал, а квартира была на тринадцатом этаже. Сколько мы сделали таких ходок, не помню. Наконец, окоченевшая, я поплелась за ними домой.
У нас началась новая жизнь.
В дождливую погоду добраться до автобуса на конечную остановку можно было только в резиновых сапогах. А там наблюдалась такая картина: люди мыли грязные сапоги в луже, засовывали их в пакет, переобувались в приличную обувь и ехали в город. Возвращаясь домой, проделывали то же в обратном порядке. Таким образом добиралась к нам в гости и бабуля.
Выходить гулять с сыном было невозможно. Папа сразу уехал на гастроли. Лифт еще не включили. А мне забираться на 13-й этаж с тяжелым ребенком было трудновато, поэтому Лёня «гулял» на балконе, который на сей раз заделали основательно.
Настроение у сына почти всегда было плохое, он грустил.
Иногда на соседнем балконе появлялся веселый молодой мужчина, такой же новосел, как и мы. Он сразу обращал внимание на симпатичного белокурого мальчугана, и Лёнька мгновенно преображался. Его глазенки начинали блестеть. От грусти не оставалось и следа. Когда Борис (так звали соседа) начинал разговаривать со мной, сын тут же перехватывал инициативу, требуя общаться только с ним.
Тогда я поняла, в чем дело – вместе с Нескучным садом он потерял собеседников. Мы стали выходить гулять в лес. И снова люди, улыбки, разговоры, а значит, и прекрасное настроение.
* * *
Год жизни. Первая значительная дата. Мы решили в этот день сфотографировать Лёню в фотоателье, которое находилось на Воробьевых горах –рядом с домом, где мы раньше жили. Там осталась жить бабуля, которая и пошла с нами.
По случаю субботы и летней жары ателье пустовало. Нас сразу пригласили.
Фотограф был молодым человеком, но с огромной черной бородой. Вот ее-то Лёня, наверное, и испугался. Редко это бывало, но неожиданно для всех он разревелся. Прячась то за бабулю, то за меня, сын не поддавался ни на какие уговоры и ухищрения. Такая сценка для фотографа не была, вероятно, чем-то необычным, и он терпеливо, по-доброму завоевывал доверие ребенка. И завоевал!
Лёнька, схватившись пухлыми ручонками за свои штанишки, как несколько минут назад за мою юбку, глядя на фотографа, лукаво улыбнулся. Момент пойман. Кадр снят. Контакт налажен. Дальше работать уже было легко.
Та первая фотография в нашей семье стала самой любимой.
Года три назад одна журналистка попросила у меня какие-нибудь детские фотографии Лёни. Я показала эти снимки. Они ей так понравились, что она взяла их для статьи в газету. Но опасаясь, что фотографии могут затеряться в редакции, решила сделать копии.
Приехала в фотоателье, которое находилось в центре Москвы. Ее встретил мастер – приятный мужчина средних лет с огромной бородой. Девушка объяснила цель своего визита и показала фотографии.
Фотограф долго и очень внимательно разглядывал снимки. Затем поднял голову и удивленно спросил:
– Откуда они у вас?
– Мне их дала мама этого мальчика, – ответила журналистка.
– Этого ребенка снимал я, – сказал фотограф. – Давно это было, лет двадцать пять назад. Наша мастерская находилась на Воробьевых горах. Я очень хорошо запомнил этого малыша и с удовольствием фотографировал его. А знаете, – продолжал он, – эти снимки потом еще несколько лет висели в нашем фотоателье на рекламном стенде.
Вот даже как! А мы и не знали, потому что никогда туда больше не приходили.
Только от журналистки фотограф узнал, что тот самый маленький мальчик, которого он когда-то снимал, теперь известный композитор, музыкант и певец Леонид Агутин.
* * *
В год и два месяца нам пришлось устроить Лёню в ясли, что на Ленинском проспекте, и не в обычную группу, а на пятидневку, так как на новом месте жительства детский комбинат только строился. Я была вынуждена выйти на работу – теперь уже по полной программе: новый первый класс. В общем – обычная история того времени.
В первый же день вечером я решила съездить посмотреть, как там мой сыночек. Ведь я впервые оторвала от себя ребенка, да еще такого маленького.
Волнуясь, подходила к яслям.
– Что за мальчика вы нам привели? – восторженно встретила меня воспитательница, – другие плачут, а он радуется. Такой доброжелательный, улыбчивый. Мы его всем показываем.
Через неделю Лёнечка стал всеобщим любимцем.
В том возрасте сын был очень спокойным и безобидным. Бывало, некоторые дети пристают к нему, а он терпит и молчит.
Как-то воспитательница его группы попросила нас научить ребенка хоть как-то давать сдачи.
– Жизнь сама научит, – ответил на это папа.
Так и произошло. Сам Лёня никогда никому не причинил зла и физической боли, но подлости, даже маленькой, не прощал.
Однажды, это было уже в средней группе детского сада, два года как открывшего свои двери для детей нашего микрорайона, я пришла забирать сына.
Вижу – он целый город из кубиков построил. Буквально последние «кирпичики» докладывает. Сказочный получался город – с башенками, арками. Лёнечка так увлекся этой работой, что не обратил на меня внимания. Я замерла от восторга...
Вдруг игравшая рядом девочка внезапно подбежала к этой постройке, пнула ее ногой, и весь город в один миг рассыпался.
От неожиданности я вскрикнула и не успела удержать сына. Он подлетел к «диверсантке» и в отчаянии толкнул ее.
Конечно, Лёня незамедлительно получил выговор от воспитательницы.
Домой он шел весь в слезах. Представляю, как ему было обидно. Я тоже ругала сына: «Девочек обижать нельзя». Хотя в душе очень его жалела – по сути-то он был прав...
Но как я должна была поступить? Ведь я растила мужчину...
А в школе был такой случай. В седьмом классе на уроке музыки вызвали отвечать Лёню. Учительница предупредила:
– Если кто подскажет, поставлю единицу отвечающему.
Нажала на клавишу пианино. Прозвучала нота. Лёне, оканчивающему музыкальную школу, ответить на вопрос, – какая? – не составляло труда. Не успел он открыть рот, как с места один «доброжелатель» крикнул:
– До!
Это не было даже подсказкой, потому что нота была названа неправильно. Целью было другое – подставить. Та самая маленькая подлость, которую почему-то называют шуткой. Учительница не стала разбираться во взаимоотношениях в классе.
– Садись, кол, – четко сказала она.
У Лёни с этим парнем уже было несколько стычек, примерно по таким же причинам, и меня каждый раз вызывали к директору. Сын хорошо помнил об этом и переживал.
Прозвенел звонок. Все стали выходить из класса. Лёня прошел мимо, не глядя в сторону «подсказчика». Но парень не выдержал:
– Лёнь, это не я, честное слово, не я, – испуганно запричитал он.
Теперь не выдержал Лёня:
– Да ты еще и врешь! – возмутился он и ударил его.
Я снова оказалась в кабинете директора...
Вечером того же дня сын сказал мне:
– Зачем я с ним связался? Он несчастный человек. Мне его жалко...
Сейчас я иногда встречаю девчонок, которые учились с Лёней в одном классе. Теперь это молодые мамы. Они, конечно, интересуются его жизнью, всегда с удовольствием вспоминают школьные годы и свой дружный класс. А дружным он был во многом благодаря Лёне. Об этом говорят все. Лёня не любил драк и других ребят пытался убедить, что любой конфликт можно разрядить словом. Он твердо верил в то, что человек не может не понять другого человека.
Но к этому нужно было прийти. И он пришел. Сам!
Особенно это проявилось в армии. Правда, на первом году службы иногда приходилось защищаться кулаками. Но когда он сам стал «дедом», то, по словам замполита, в части, где служил Лёня, прекратилась дедовщина.
Этими убеждениями сын руководствуется в жизни и сейчас. «Я боюсь, когда кто-то с кем-то ругается, на кого-нибудь наезжает. Я думаю, почему же люди не любят друг другу?! Жизнь – это такая вещь... В любой момент может случиться что-то непоправимое. И человека не станет».
* * *
Когда Лёнечке исполнилось два года, летом мы поехали отдыхать в Анапу – красивый южный город и замечательный детский курорт.
Остановились у знакомых, довольно далеко от моря. Но для Лёньки это было дополнительным удовольствием – ведь он не шел на пляж, а ехал, забираясь к папе на плечи. И так, сидя верхом, он всю дорогу декламировал «Дядю Степу» или «Муху-Цокотуху», которые тогда уже знал наизусть. Правда, многие слова Лёнька еще не выговаривал – милиционер был у него «мацанер», а самовар почему-то превращался в «батовар». Но это совсем его не смущало – он был уверен, что все слова говорит правильно.
Люди улыбались при встрече, подбадривали смехом и аплодировали. Наверное, это были первые аплодисменты в его жизни.
Уже через несколько дней наш сын стал знаменитостью среди отдыхающих.
Неизгладимое впечатление оставило море. Лёнька так полюбил теплую соленую морскую воду, что мог купаться часами, и вытащить его было проблемой. Папа выносил его, сажал на песок, даже пытался уговорить строить вместе крепость из песка, но сын снова рвался в воду. А если его не пускали, сильно плакал.
Дни отдыха пролетели как один день. Улетали мы из Анапы утром. В самолете после долгих уговоров сын уснул. В середине полета он вдруг проснулся и заявил:
– Пойдем на море.
Ему пытались объяснить, что мы уже далеко, летим домой, в Москву.
– Обманули! – обиженно надулся Лёнька. – Обещали после обеда на море, а сами не ведете.
На море он снова попал только через несколько лет.
* * *
Следующим летом мы поехали под Москву в дом отдыха «Шаликово». С нами была бабуля.
Уже на второй день мой трехлетний сын попросил взять напрокат «лакетку». Ракетку для бадминтона! – догадалась я. Зачем ему ракетка, да еще без воланчика? И в бадминтон он играть не умеет. Но Лёнька так просил, что устоять я не могла.
Вечером, после ужина, сын взял свою ракетку и уверенно повел меня куда-то за руку. На вопросы, куда мы идем, ответов не поступало.
Оказывается, в первый же день мой любопытный ребенок узнал, что в доме отдыха есть зал, где отдыхающие собираются танцевать. Вот в этот зал мы и пришли. Но почему именно сюда? Для чего ему ракетка?
Между тем Лёнька, оставив меня, смело прошел к баянисту (тогда еще танцевали под баян), сел рядом, положил ногу на ногу, и, не обращая ни на кого внимания, стал играть на «гитаре». Да, да, ракетка от бадминтона представлялась ему гитарой.
С серьезным видом, как настоящий музыкант, «наигрывал» он все мелодии подряд вместе с баянистом. И после каждой получал в награду аплодисменты и улыбки.
В доме отдыха мы были двенадцать дней, и каждый вечер наш маленький «гитарист» занимал место рядом с баянистом, причем ни в коем случае нельзя было прийти хоть на минуту позже, а тем более уйти раньше. «От» и «до» – каждый день.
Конечно, его узнали очень быстро все отдыхающие и персонал.
Вообще мы с бабулей на третий день уже не нужны были нашему ребенку, так как при появлении на территории его сразу кто-нибудь останавливал и начинал с удовольствием с ним говорить. А мы садились на скамейку и с интересом наблюдали за этим диалогом. Взрослые-то не знали, что Лёне только этого и надо было. Он задавал неимоверное количество вопросов и иногда так замучивал своих собеседников, что они умоляющими глазами искали помощи. Но мы сидели спокойно. Знали – сейчас его перехватят другие, и все начнется сначала. И так до вечера. А вечером – «работа» в клубе.
Когда сейчас Лёню спрашивают, как он относится к своей популярности, он очень честно отвечает, что всегда был популярным. Разница только в масштабах.
* * *
В доме отдыха мы познакомились с семьей, в которой был мальчик – ровесник Лёне. Но он уже знал все буквы, а мой сын – ни одной. Узнав об этом, смешно сказать, я очень расстроилась – сама учительница, а ребенок неуч — и твердо решила после отдыха начать помаленьку заниматься с Лёней, готовить к школе. Сначала познакомить с буквами, затем научить читать по слогам, а заодно и немножко писать печатными буквами. Была уверена, что сын с удовольствием будет учиться, так как любил книжки чуть ли не с пеленок.
Бывало, в воскресенье утром, когда хотелось поспать подольше (а Лёня просыпался рано), нас очень выручали книги. На стуле рядом с его кроваткой лежала огромная стопка детских книг с красочными картинками, приготовленная нами накануне вечером.
Проснувшись утром, Лёнька начинал тянуть к себе в кровать одну книжку за другой. Аккуратненько переворачивал листочки, внимательно рассматривал картинки, что-то бормоча себе под нос – будто читая. Пока все до одной пересмотрит, мы и поспим еще немного.
Занятия на первом году решила проводить по пятнадцать минут, но серьезно, за столом, с оценками, как положено в школе.
Своему будущему ученику я все объяснила, преподнесла как игру. Но портфель с книжками все-таки достала, чтобы было все по-настоящему.
Наступил первый день занятий. Лёня взял портфель и прошел из коридора в комнату, как будто пришел в класс. Мы сели за стол. Я открыла букварь на первой странице и