Содержание

Глава первая. Наполеон де Буонапарте 5
Глава вторая. Генерал Бонапарт 22
Глава третья. Первый консул Бонапарт 46
Глава четвертая. Император Наполеон 64
Глава пятая. Наполеон на острове Эльба и сто дней 120
Глава шестая. Наполеон на Святой Елене 173
Глава седьмая. Правление Наполеона 186
Завещание Наполеона 220

ГЛАВА ПЕРВАЯ
НАПОЛЕОН ДЕ БУОНАПАРТЕ


15 августа 1769 года родился в Аяччо ребенок, получивший от родителей имя Буонапарте, а от неба — Наполеон.
Первые дни его юности протекали среди лихорадочных волнений, какие следуют за революциями: Корсика, полвека мечтавшая о независимости, была наполовину завоевана, наполовину продана, и вырвалась из рабства Генуи лишь для того, чтобы подпасть под владычество Франции. Паоли, разбитый в Понте-Нуове вождь местных патриотов, собирался искать с братом и племянниками убежище в Англии, где Альфьери посвятил ему своего «Тимолеона». Воздух, который вдохнул новорожденный, еще не остыл от гражданской розни, а колокол, зазвонивший при его крещении, еще дрожал от набата.
Отец его, Шарль де Буонапарте, и мать, Летиция Рамолино, оба патрицианского рода и уроженцы очаровательного городка Сан-Миниато, расположенного на холме над Флоренцией, были прежде друзьями Паоли, но оставили его дело и примкнули к французскому влиянию. Поэтому им было нетрудно добиться от г-на де Марбефа, вернувшегося губернатором на остров, где десятью годами ранее он начинал как генерал, протекции для юного Наполеона при поступлении в военную школу в Бриенне. Прошение было принято, и некоторое время спустя г-н Бертон, заместитель директора этого учебного заведения, занес в свои ведомости следующую запись:
«Сегодня, 23 апреля 1779 года, в возрасте девяти лет, восьми месяцев и пяти дней поступил в Королевскую военную школу Бриенн-ле-Шато Наполеон де Буонапарте».
Новичок был корсиканцем, то есть происходил из краев, где и в наши дни еще борются против цивилизации с такой силой инерции, что сохраняют нрав свой в ущерб независимости; он говорил только на наречии родного острова; у него было загорелое лицо южанина, темный и зоркий глаз горца. Большего и не понадобилось для возбуждения любопытства его товарищей и усиления его природного дикарства, ибо детское любопытство насмешливо и безжалостно. Один из учителей, по имени Дюпюи, проникся сочувствием к бедному изгою и взялся давать ему частным образом уроки французского языка; три месяца спустя тот уже продвинулся в учении достаточно, чтобы воспринять начатки латыни. Но в нем с самого начала проявилось сохранившееся навсегда отвращение к мертвым языкам, тогда как способности его к математике, напротив, развились с первых же уроков; в результате чего, как это часто бывает в школах, он решал задачки своих товарищей, а они делали за него латинские переводы, о которых он и слышать не хотел.
Изоляция, какой подвергался в течение некоторого вре¬мени юный Буонапарте, затрудняла его общение со сверстниками и возвела между ним и его товарищами своего рода стену, которая так никогда до конца и не исчезла. Это первое впечатление, оставив в его душе мучительное воспоминание, похожее на горечь, породило ту раннюю мизантропию, которая заставляла его искать одиноких развлечений и в которой некоторые пожелали увидеть пророческие грезы пробуждающегося гения. Впрочем, рассказам тех, кто попытался сотворить исключительное детство этой чудесной мужественности, дают некоторое основание многие обстоятельства, в жизни всякого другого оставшиеся бы незамеченными. Расскажем о двух из них.
Одним из наиболее привычных развлечений юного Буонапарте было возделывание маленького цветника, окруженного палисадниками, в который он обычно удалялся в часы отдыха. Однажды один из его юных товарищей, которому было любопытно узнать, чем тот занимается в одиночестве в саду, забрался на изгородь и увидал, как тот расставляет в боевые порядки горстку камешков, величина которых соответствовала их званиям. Буонапарте обернулся на шум, произведенный нескромным товарищем, и, поняв, что его застали врас¬плох, приказал школьнику спуститься; но тот, и не думая повиноваться, посмеялся над юным стратегом, который, будучи вовсе не расположен к шуткам, поднял самый большой из своих камешков и швырнул им прямо в лоб насмешнику, который тотчас упал, довольно опасно раненый.
Двадцать пять лет спустя, то есть в расцвет величия, Наполеону объявили, что с ним хочет говорить некто, назвавшийся его школьным товарищем. Поскольку интриганы не раз прибегали к подобному предлогу, чтобы добраться до него, бывший ученик Бриенна приказал дежурному адъютанту справиться об имени однокашника; однако названное имя не пробудило в душе Наполеона никаких воспоминаний, и он приказал: «Вернитесь и спросите этого человека, не может ли он напомнить мне о каком-либо обстоятельстве, которое позволило бы мне его вспомнить». Адъютант исполнил поручение и вернулся с сообщением, что проситель вместо ответа показал ему шрам на лбу. «А! Теперь припоминаю, — сказал император, — я запустил ему в лоб генерал-аншефом!»
Зимой 1783—1784 гг. выпало так много снега, что всякие прогулки были прекращены. Вынужденный помимо воли проводить те часы, которые он посвящал обычно возделыванию своего садика, среди шумных и непривычных для него игр его товарищей, Буонапарте предложил им с помощью лопат и мотыг вырезать в снегу фортификации города, который затем одни будут атаковать, а другие оборонять. Предложение оказалось слишком заманчивым, чтобы быть отвергнутым. Автора проекта избрали командиром одной из сторон. Осажденный им город был захвачен после героического сопротивления его защитников. На следующий день снег растаял, но новая забава оставила глубокий след в памяти школьников. Став мужчинами и видя, как перед Наполеоном падают стены стольких городов, они вспоминали об этой детской игре и о снежных укреплениях, про¬рванных Буонапарте.
По мере того как Буонапарте взрослел, примитивные идеи, зародыши которых он носил в себе, развивались и указывали, какие плоды однажды принесут. Покорение Францией Корсики, — заставлявшее его, единственного в школе ее представителя, чувствовать себя побежденным среди победителей, — было ему отвратительно. Однажды за обедом у отца Бертона учителя, уже не раз подмечавшие национальную уязвимость их ученика, дурно отозвались о Паоли. Кровь тотчас бросилась в лицо молодого человека, который не сумел сдержаться. «Паоли, — сказал он, — был великим человеком, любившим свою страну, как древний римлянин; и я никогда не прощу отцу, который был его адъютантом, что он содействовал присоединению Корсики к Франции; ему надлежало разделить участь своего генерала и пасть вместе с ним».
Тем временем прошло пять лет, молодой Буонапарте учился в четвертом классе и уже знал из математики все, чему мог научить его отец Патро. Его возраст подходил для перехода из Бриеннской школы в Парижскую; отметки его были хороши, и г-н де Керальо, инспектор военных школ, отправил королю Людовику XVI следующий отчет:
«Г-н де Буонапарте (Наполеон), родившийся 15 августа 1769 года, ростом четыре фута, десять дюймов, десять линий, закончил четвертый класс; телосложения хорошего, здоровья превосходного; характер послушный, честный, признательный; поведение примерное; всегда отличался прилежанием к математике. Весьма недурно знает историю и географию; довольно слаб в искусствах и в латыни... Будет превосходным моряком. Достоин перевода в Военную школу Парижа».
На основании этой записи молодого Буонапарте принимают в парижскую Военную школу; а в день его отбытия в ведомости появляется следующая запись:
«17 октября 1784 года, г-н Наполеон де Буонапарте, дворянин, родившийся 15 августа 1769 года в городе Аяччо на острове Корсика, сын дворянина Шарля-Мари де Буонапарте, дворянского депутата Корсики, проживающего в вышеупомянутом городе Аяччо, и г-жи Летиции Рамолино, согласно акту, занесенному в ведомость (лист 31), выпущен из королевской школы Бриенна, куда был принят 23 апреля 1779 года».
Буонапарте обвиняли в том, что он похвалялся мнимым дворянским происхождением и подделывал свой возраст; однако процитированные нами документы полностью отвергают оба обвинения.

Пребывание Буонапарте в Военной школе Парижа не отмечено никаким знаменательным событием, если не считать «Памятной записки», отправленной им заместителю директора школы Бриенна отцу Бертону. Молодой законодатель обнаружил в организации школы недостатки, которые его зарождающиеся способности к управлению не могли обойти молчанием. Одним из таких недостатков, и самым опасным из всех, была окружавшая учеников роскошь. Против этой роскоши и восставал главным образом Буонапарте:
«Вместо того чтобы содержать вокруг учеников многочисленных слуг, — говорил он, — ежедневно потчевать их трапезой из двух блюд, выставлять напоказ дорогой как для лошадей, так и для наездников манеж, не лучше было бы, не нарушая хода их занятий, принудить их самих обслуживать себя, за исключением приготовления простой пищи, от чего их должно освободить; заставить их есть солдатский или другой, подобный ему, хлеб; приучить их выбивать свое платье и чистить туфли и сапоги? Поскольку они бедны и предназначены к военной службе, не это ли то единственное воспитание, в котором они нуждаются? Будучи подчинены простой жизни и уходу за одеждой, они стали бы крепче и научились бросать вызов непогоде, с доблестью переносить военные тяготы и вызывать слепое уважение и преданность солдат, которые окажутся у них в подчинении».
Когда Буонапарте предлагал этот реформаторский план, ему было пятнадцать с половиной лет; двадцать лет спустя он основал Военную школу Фонтенбло.

В 1785 году, блестяще сдав экзамены, Буонапарте был назначен сублейтенантом полка Ла-Фер, стоявшего тогда в Дофине. Проведя некоторое время в Гренобле, где его пребывание не оставило иных следов, кроме апокрифической фразы о Тюренне (о чем позже), он перебрался в Валанс, и там отдельные лучи солнца будущего начали озарять безвестного молодого человека.
Как известно, Буонапарте был беден; но при всей своей бедности он захотел помочь семье и вызвал во Францию брата Луи, который был на девять лет младше его. Они поселились у мадемуазель Бу, на Гранд-рю, в доме ?4. У Буонапарте была спальня, а малыш Луи жил над ним, в мансарде. Каждое утро, верный своим школьным привычкам, которым позднее суждено было сделаться его лагерной добродетелью, Буонапарте будил брата, стуча палкой в потолок, и преподавал ему урок математики.
Однажды юный Луи, с большим трудом переносивший такой режим, спустился вниз с большой неохотой и медлительностью. Буонапарте собрался уж было снова стучать в потолок, когда вошел, наконец, запоздавший школьник.
— Ну-ка, ну-ка, что случилось нынче утром, мы, кажется, заленились? — спросил Буонапарте.
— О, брат, — отвечало дитя, — мне снился такой прекрасный сон.
— Что же тебе снилось?
— Мне снилось, что я король.
— А кем же тогда был я?.. Императором? — сказал, пожав плечами, молодой сублейтенант. — Ну ладно, за работу!
И, согласно заведенному обыкновению, будущий король прослушал ежедневный урок будущего императора*.

Буонапарте жил напротив лавки богатого книготорговца по имени Марк-Аврелий, чей дом, построенный, кажется, еще в 1530 году, представлял собой шедевр Ренессанса. Именно там и проводил он почти все свободные часы, остававшиеся ему от военной службы и братских уроков. Часы эти, как мы увидим, не были потрачены впустую.
7 октября 1808 года Наполеон давал обед в Эрфурте; гостями его были русский император Александр, королева Вестфалии, король Баварии, король Вюртембергский, король Саксонский, великий князь Константин, принц Примас, принц Вильгельм Прусский, герцог Ольденбургский, принц Мекленбург-Шверинский, герцог Веймарский и принц Талейран. Речь зашла о Золотой Булле, которая вплоть до учреждения Рейнской Конфедерации служила конституцией и регламентом для избрания императоров, числа и обязанностей выборщиков и т.п. Принц Примас сообщил некоторые подробности о Булле и назвал датой ее принятия 1409 год.
— Думаю, что вы ошибаетесь, — сказал, улыбаясь, На¬полеон. — Булла, о которой вы говорите, была утверждена в 1336 году, в царствование императора Карла IV.
— Верно, сир, — отвечал Принц Примас, — теперь я припоминаю; но как случилось, что ваше величество так хорошо осведомлено о подобных вещах?
— Когда я был простым сублейтенантом артиллерии, — отвечал Наполеон...
При этих словах столь живое удивление нарисовалось на лицах благородных гостей, что император вынужден был прерваться; но тотчас продолжил с улыбкой:
— Когда я имел честь быть простым сублейтенантом артиллерии, я провел три года в гарнизоне Валанса. Я не любил общества и жил довольно уединенно. Счастливый случай поселил меня рядом с книготорговцем, просвещенным и наилюбезнейшим. За три года службы в гарнизоне я прочитал и перечитал всю его библиотеку, и ни о чем не забыл, даже о предметах, не имеющих отношения к моим занятиям. Впрочем, природа одарила меня памятью к цифрам; мне весьма нередко доводится приводить своим министрам отдельные статьи и суммы их прежних отчетов.

Это не единственное воспоминание, которое Наполеон сохранил о Валансе.
Среди немногих лиц, с которыми виделся в Валансе Буонапарте, был г-н де Тардива, аббат Сен-Рюф, чей орден был уничтожен некоторое время тому назад. У него повстречал он мадемуазель Грегуар дю Коломбье и влюбился в нее. Семейство этой юной особы жило в местечке, расположенном неподалеку от Валанса и называвшем¬ся Басьо; молодой лейтенант добился, чтобы его приняли в доме, и нанес несколько визитов. Тем временем явился с своей стороны и некий дофинский дворянин, г-н де Бресье. Буонапарте понял, что настало время заявить о себе, если он не хочет быть обойденным, и написал мадемуазель Грегуар длинное письмо, в котором выражал все свои чувства к ней и о которых побуждал ее сообщить родителям. Последние же, поставленные перед выбором выдать дочь за безвестного военного или за дворянина, владевшего небольшим состоянием, склонились в пользу дворянина: Буонапарте получил отказ, а письмо отдали в руки третьего лица с поручением вернуть его автору. Но Буонапарте не захотел забрать письмо.
«Оставьте его себе, — сказал он этому человеку, — однажды оно станет свидетельством и моей любви, и чистоты моих чувств к мадемуазель Грегуар». Тот оставил письмо у себя, и теперь оно хранится в его семье.
Три месяца спустя мадемуазель Грегуар вышла замуж за г-на де Бресье.
В 1806 году мадам де Бресье была призвана ко двору и стала фрейлиной императрицы, брат ее — послан в Турин в качестве префекта, а муж получил титул барона и должность управляющего государственными лесами.

Другими лицами, с которым Буонапарте сблизился в бытность свою в Валансе, были господа де Монталиве и Башассон, ставшие впоследствии министром внутренних дел и инспектором снабжения Парижа.
По воскресеньям трое молодых людей почти всегда вместе гуляли за городом и останавливались, бывало, посмотреть на бал на открытом воздухе, который давал, собрав по два су с кавалера и за контраданс, городской бакалейщик, в свободное время отправлявший должность де¬ревенского музыканта. Музыкант этот был бывшим военным, который, рано уйдя в отставку в Валансе, женился и мирно занимался своим двойным ремеслом; но поскольку и этого недоставало на жизнь, он испросил и получил, при создании департаментов, место посыльного в конторы центральной администрации. Именно там и застали его первые батальоны волонтеров в 1790 году, и увлекли за собой.
Этот бывший солдат, бакалейщик, музыкант и посыльный стал впоследствии маршалом Виктором, герцогом Беллюнским.

Буонапарте покинул Валанс, оставшись должен три франка и десять су пироженщику по имени Кориоль.
Пусть наши читатели не удивляются тому, что мы отыскиваем подобные анекдоты: при написании биографии Юлия Цезаря, Карла Великого или Наполеона фонарь Диогена служит не поискам человека — человек уже обретен потомством и предстает, лучезарный и возвеличенный, глазам света, — а помогает осветить дорогу, которую он прошел до того, как взойти на пьедестал; ведь чем легче следы, оставленные им в некоторых местах своего пути, тем менее они известны и тем более любопытны.

Буонапарте прибыл в Париж одновременно с Паоли. Конституционное собрание присоединило Корсику к Франции; Мирабо объявил с трибуны, что настало время призвать обратно патриотов-беженцев, защищавших независимость острова, и Паоли вернулся. Буонапарте был принят старым другом отца как сын; молодой энтузиаст предстал перед своим героем; тот только что был назначен генерал-лейтенантом и военным комендантом Корсики.
Буонапарте получил увольнение и воспользовался им, чтобы последовать за Паоли и вновь повидаться с семьей, которую покинул шесть лет назад. Генерал-патриот был встречен сторонниками независимости с исступленным восторгом, и молодой лейтенант присутствовал при триумфе знаменитого изгнанника: энтузиазм был таков, что сограждане единодушно поставили Паоли главнокомандующим национальной гвардии и президентом администрации. Он оставался на этих постах некоторое время; однако предложение аббата Шарьера уступить Корсику герцогу Пармскому в обмен на Плезантен, обладание которым должно было возместить Папе ущерб за потерю Авиньона, стало для Паоли доказательством того, как мало важности придавала метрополия сохранению его страны. Между тем английское правительство, принимавшее Паоли в изгнании, завязало отношения с новым президентом, и Паоли не скрывал предпочтения, отдаваемого им британской конституции, перед той, что готовили французские законодатели. Здесь и произошел раскол между молодым лейтенантом и старым генералом: Буонапарте остался французским гражданином, Паоли вновь стал корсиканским генералом.

В начале 1792 года Буонапарте был призван в Париж. Он встретил там Бурьенна, своего школьного товарища, вернувшегося из Вены после поездки по Пруссии и Польше. Ни тот, ни другой выпускник бриеннской школы не был счастлив; они объединили свою нищету, чтобы сделать ее менее тяжкой: один ходатайствовал о военной службе, другой о дипломатической; ни тому, ни другому не отвечали, и тогда они вместе стали мечтать о коммерческих спекуляциях, осуществить которые почти всегда мешал им недостаток средств. Однажды им пришло в голову снять несколько строящихся домов на улице Монтолон, чтобы затем отдать их в субаренду; но притязания владельцев показались им настолько завышенными, что пришлось бросить эту затею по той же причине, по какой они бросали и все остальные. По выходе от владельцев оба спекулятора обнаружили, что не только еще не обедали, но что им даже нечем за него заплатить. Буонапарте исправил положение, заложив свои часы.

Наступило 20 июня, мрачная прелюдия 10 августа. Оба молодых человека договорились встретиться, чтобы позавтракать у одного из рестораторов на улице Сент-Оноре; по завершении трапезы их притянул к окну сильный шум и выкрики: «Пойдет, пойдет!», «Да здравствует нация!», «Да здравствуют санкюлоты!», «Долой Вето!» Толпа тысяч в шесть или восемь человек спускалась из предместий Сент-Антуан и Сен-Марсо и шла на ассамблею. «Пойдем за этим сбродом», — сказал Буонапарте, и молодые люди тотчас направились к Тюильри, остановившись на террасе у самой воды: Буонапарте прислонился к дереву, а Бурьенн уселся на парапет.
Оттуда им совсем не было видно происходящего; но они легко догадались о том, что случилось, когда одно из выходящих в сад окон открылось и появился Людовик XVI с красным колпаком на голове, который перед тем протянул ему на кончике пики какой-то человек из толпы.
— Coglione! Coglione!* — пробормотал, пожав плечами, на своем корсиканском наречии молодой лейтенант, хранивший до сих пор молчание и неподвижность.
— А что он должен был, по-твоему, сделать? — сказал Бурьенн.
— Следовало разметать четыре—пять сотен голодранцев с помощью пушки, — отвечал Буонапарте, — а остальные разбежались бы сами.
Весь день он только и говорил об этой сцене, произ¬ведшей на него одно из сильнейших впечатлений в жизни.
Так на глазах у Буонапарте разворачивались первые события французской революции. Он присутствовал в качестве зрителя при расстреле 10 августа и побоищах
2 сентября, а затем, поняв, что места все равно не получит, решил предпринять новое путешествие на Корсику.

Интриги Паоли с английским кабинетом приняли в отсутствие Буонапарте такой оборот, что невозможно было более ошибаться насчет его планов. Встреча молодого лейтенанта со старым генералом у губернатора Корты кончилась разрывом; они расстались, чтобы встретиться на поле битвы. Тем же вечером один из льстецов Паоли дурно отозвался при нем о Буонапарте. «Тс! — поднеся палец к губам, сказал ему генерал, — этот молодой человек скроен по античным меркам!»
Вскоре Паоли открыто поднял знамя восстания. Назначенный 26 июня 1793 года сторонниками Англии генералиссимусом и президентом местного собрания (кон¬сульты) в Корте, 17 июля он был объявлен вне закона Национальным Конвентом.
Буонапарте на Корсике уже не было; добившись, наконец, столь желанного им возобновления своей карьеры и назначенный командиром наемной национальной гвардии, он оказался на борту флота адмирала Трюге и руководил в это время захватом форта Сент-Этьен, который победители вынуждены были вскоре оставить. Вернувшись на Корсику, Буонапарте нашел остров охваченным восстанием. Саличетти и Лакомб Сен-Мишель, члены Конвента, которым было поручено привести в исполнение декрет, изданный против восставших, вынуждены были отступить в Кальви. Там к ним присоединился Буонапарте и попытался предпринять вместе с ними атаку на Аяччо, которая была отбита.
В тот же день в городе случился пожар, дом Буонапарте сгорел; некоторое время спустя семья его была осуждена декретом на вечное изгнание. Огонь оставил их без крыши над головой, изгнание лишило отечества: они обратили взор к Буонапарте, а Буонапарте — к Франции. Бедное семейство изгнанников погрузилось на утлое суденышко и будущий Цезарь поднял паруса, защитив своей фортуной четырех братьев, из которых трем надлежало стать королями, и трех сестер, одна из которых станет королевой.
Семья остановилась в Марселе, потребовав покровительства от Франции, из-за которой и было изгнано. Правительство вняло их жалобе: Жозеф и Люсьен получили места в военной администрации, Луи был принят на военную службу унтер-офицером, а Буонапарте — старшим лейтенантом, то есть с повышением, 4-го пехотного полка: спустя некоторое время он был произведен, по праву старшинства, в капитаны второй роты того же полка, в то время расквартированного в Ницце.

Наступил кровавый 93-й год; одна половина Франции сражалась с другой, Запад и Юг были охвачены огнем, Лион — взят после четырехмесячной осады; Марсель открыл ворота Конвенту; Тулон сдал свой порт англичанам.
Тридцатитысячная армия, состоявшая из войск, которые под командованием Келлермана осаждали Лион, нескольких полков Альпийской и Итальянской армий и солдат, мобилизованных в соседних департаментах, устремилась на продавшийся город. Бои начались в ущельях Олиуль. Генерал Дютей, который должен был командовать артиллерией, отсутствовал; генерал Доммартен, его заместитель, был выведен из строя в первом же бою, и его по праву заменил старший офицер артиллерии: этим старшим офицером был Буонапарте. На этот раз Случай действовал заодно с гением, если допустить, что для гения случай не называется Провидением.
Буонапарте получает назначение, является в главный штаб и представляется генералу Карто, человеку надменному и обвешанному золотом с головы до ног, который спрашивает у него, чем может ему служить: молодой офицер предъявляет предписание, обязывающее его явиться в его распоряжение и руководить артиллерийскими операциями. «Нам не нужна артиллерия, — отвечает доблестный генерал. — Вечером мы возьмем Тулон на одних штыках, а завтра — сожжем».
Однако же, как ни был уверен генерал-аншеф, он не мог завладеть Тулоном, не видя его. Пришлось ему потерпеть до следующего дня, и на рассвете он посадил своего адъютанта Дюпаса и командира батальона Буонапарте в свой кабриолет, дабы проинспектировать готовность к наступлению. Вследствие замечаний Буонапарте он отказался, хотя и нехотя, от штыковой атаки и вернулся к артиллерии; впоследствии приказы отдавались непосредственно генерал-аншефом, и ему приходилось проверять и торопить исполнение именно этих приказов.
Едва обогнув высоты, с которых открывается Тулон, раскинувшийся среди своего полувосточного сада и омывающий подножие свое в море, генерал сходит с кабриолета с двумя молодыми людьми и углубляется в виноградник, среди которого замечает несколько пушек, расположенных за своего рода бруствером. Буонапарте осматривается и ничего не понимает в происходящем; генерал минуту наслаждается удивлением своего командира батальона, а затем, обернувшись с удовлетворенной улыбкой к адъютанту, говорит:
— Дюпас, это наши батареи?
— Да, генерал, — отвечает тот.
— А где наш парк?
— В четырех шагах.
— А наши горячие ядра?
— Их нагревают в домах по соседству.
Буонапарте не мог поверить собственным глазам, но ему пришлось поверить своим ушам. Опытным глазом стратега он измеряет расстояние: батарея удалена по крайней мере на полтора лье от города. Сначала он думает, что генералу захотелось, как говорится на школьном и военном жаргоне, прощупать своего молодого командира батальона; но важность, с какой Карто продолжает отдавать распоряжения, не оставляет в нем никаких сомнений. Тогда он решается на замечание о расстоянии и выражает опасение, что раскаленные ядра попросту не долетят до города.
— Ты так думаешь? — говорит Карто.
— Боюсь, что так, генерал, — отвечает Буонапарте. — Впрочем, прежде чем возиться с горячими ядрами, мы могли бы испробовать и холодные, чтобы убедиться в радиусе действия.
Карто находит мысль изобретательной, велит зарядить одну из пушек и произвести выстрел; и пока он смотрит, какой эффект произведет выстрел на стены города, Буонапарте показывает ему, примерно в тысяче шагов впереди, как ядро вламывается в оливковые заросли, бороздит землю, подскакивает и катится, подпрыгивая, пока не за¬мирает, едва преодолев треть того расстояния, какое долж¬но было преодолеть по мысли генерал-аншефа.
Опыт был убедительным, но Карто не хотел сдаваться и заявил, что это «марсельские аристократы испортили порох».
Однако, порченый или нет, приходится принять другие меры. Возвращаются в главный штаб; Буонапарте требует план Тулона, разворачивает его на столе и после минутного изучения расположения города и различных его оборонительных сооружений, останавливает палец на редуте, выстроенном англичанами, и говорит с быстротой и лаконичностью гения:
— Тулон — здесь.
Теперь очередь Карто ничего не понимать: он принимает слова Буонапарте буквально и, повернувшись к преданному ему Дюпасу, произносит:
— Кажется, капитан Пушка не силен в географии.
Таковым стало первое прозвище Буонапарте; мы увидим, как явилось к нему позднее прозвище «маленький капрал».
В эту минуту вошел «представитель народа» Гаспарен; Буонапарте слышал о нем, и не только как о настоящем, преданном и доблестном патриоте, но и как о человеке здравого суждения и быстрого ума. Командир батальона идет прямо к нему:
— Гражданин представитель, — говорит он, — я начальник артиллерийского батальона. Ввиду отсутствия генерала Дютея и ранения генерала Доммартена этот род войск находится под моим командованием. Я требую, чтобы никто, кроме меня, не вмешивался в него, иначе я ни за что не отвечаю.
— Да кто ты такой, чтобы за что-либо отвечать? — спрашивает представитель народа, видя, как молодой человек двадцати трех лет разговаривает с ним подобным тоном и с подобной самоуверенностью.
— Кто я? — продолжает Буонапарте, увлекая его в угол и говоря приглушенным голосом. — Я человек, знающий свое дело, и оказавшийся среди людей, которые не знают своего. Спросите у генерал-аншефа, каков его план сражения, и вы увидите, прав я или нет.
Молодой офицер говорил с такой убежденностью, что Гаспарен не колебался ни минуты.
— Генерал, — сказал он, подходя к Карто, — представители народа желают, чтобы через три дня ты изложил им свой план сражения.
— Тебе надо подождать только три минуты, — отвечал Карто, — и я тебе его дам.
В самом деле, генерал присел, взял в руки перо и на¬писал на отдельном листке этот знаменитый план кампании, ставший образцом сего рода сочинений. Вот он:
«Генерал артиллерии будет обстреливать город в течение трех дней, по истечении которых я атакую его тремя колоннами и захвачу. Карто».
План был отправлен в Париж и передан в руки Инженерного комитета. Комитет нашел его скорее остроумным, нежели продуманным; Карто был отозван, а на его место назначен Дюгомье.
Новый генерал обнаружил по прибытии все меры уже принятыми молодым командиром батальона; это была одна из тех осад, где сила и храбрость вначале ни к чему, и все готовят артиллерия и стратегия.
Не осталось ни единого уголка побережья, где артиллерия не нашла бы себе дела. Она гремела со всех сторон, как огромная гроза, чьи молнии скрещиваются друг с другом; она гремела с верхушек гор и высоты стен; она гремела с равнины и с моря; можно было подумать, что в одно время разразились и буря, и извержение вулкана.
Именно среди этой огненной бури «представители на¬рода» и захотели переменить что-то в батарее, установленной Буонапарте. Маневр был уже начат, когда прибыл молодой командир батальона и велел все вернуть на место; народные представители пытались выступить с замечаниями. «Занимайтесь вашим ремеслом депутатов, — отвечал им Буонапарте, — и предоставьте мне заниматься моим ремеслом артиллериста. Этой батарее здесь самое место, и я отвечаю за нее головой».
Общая атака началась 16-го числа. 17-го утром осаждавшие завладели Па-де-Леде и Круа-Фароном; в полдень они вытеснили союзников из-за редута Сент-Андре, фортов Поме и обоих фортов Сент-Антуан; наконец, к вечеру, освещаемые одновременно грозой и канонадой, республиканцы вступили в английский редут; и там, достигнув своей цели, сочтя себя хозяином города, Буонапарте, раненый ударом штыка в бедро, сказал генералу Дюгомье, раненому в колено и в руку и падающему от изнурения и усталости: «Ступайте отдыхать, генерал, мы только что взяли Тулон, а послезавтра вы будете спать в нем».
18-го числа форты Эгийет и Баланье были взяты, а батареи развернуты на Тулон; при виде множества домов, занимающихся огнем, при свисте ядер, бороздящих улицы, среди войск союзников возникают разногласия. Тогда осаждающие, чей взгляд прикован к городу и к рейду, видят, как пожар вспыхивает в тех местах, которые они не атаковали: это англичане, решив отступить, подожгли арсенал, морские склады и французские корабли. При виде пламени взметается всеобщий крик: вся армия требует идти на приступ. Но уже слишком поздно, и англичане садятся на корабли под огнем наших батарей, покидая тех, кто предал ради них Францию, и предавая их в свою очередь. Между тем наступает ночь. Огонь, загоревшийся во многих местах, затухает среди великого шу¬ма — это каторжники разбивают свои цепи и гасят пожар, разожженный англичанами.
На следующий день, 19-го числа, республиканская армия вошла в город, а вечером, как и предсказывал Буонапарте, генерал-аншеф лег спать в Тулоне.
Дюгомье не забыл услуг молодого командира батальона, который через двенадцать дней после взятия города получил звание бригадного генерала.
Тогда и завладевает им, чтобы никогда уже не покинуть, История.

Теперь мы пройдем, точным и быстрым шагом, вслед за Буонапарте в его карьере генерала, консула, императора и изгнанника; затем, взглянув, как он, будто стремительный метеор, вновь появляется и недолго сверкает на троне, мы последуем за ним на тот остров, куда он отправился умирать, — точно так же как мы заглянули к нему на тот остров, где он родился.



ГЛАВА ВТОРАЯ
ГЕНЕРАЛ БОНАПАРТ


Как мы уже сказали, в награду за услу

Поглядим в Наполеоны

11.12.2006

Автор: Данила Рощин
Источник: www.prochtenie.ru

В мировой истории есть такие сюжеты, которые интересуют не только историков. Некоторые личности в ней способны притягивать наше внимание с неодолимой силой, постоянно поддерживать интерес к своей жизни, давно произнесенным словам и уже совершенным действиям, радовать нас, словно персонажи любимой с детства книги. И это несмотря на все усилия по отрицанию роли личности в этой самой истории. И даже более того, несмотря на модное в последнее время упорное отрицание самой истории как таковой. Наполеон Бонапарт — вот яркий пример подобной исторической персоны, воплощенное доказательство реальности прошлого и беспредельности человеческих амбиций. Именно поэтому его судьба всегда была, есть и будет притягательна и интересна для миллионов читателей. А сегодня, возможно, образ великого императора тревожит нас с особенной, даже какой-то нездешней силой. Почему? Наверное, потому, что во времена тотальной наглядной агитации, елейно-гламурного ширпотреба, виртуальной политической жизни, отравленной ядом трансляций в реальном времени и фантастической глупостью политических деятелей, фигура Бонапарта представляется нам почти несовместимой с действительностью, выдуманной. А история его жизни — сюжетом, рожденным воображением какого-нибудь бойкого писателя. Причем, писателя неординарного, талантливого, известного — такого, например, как Александр Дюма. Невероятно, но факт. Биография императора действительно была рассказана знаменитым романистом и издана в Париже еще в 1840 году. Долгое время эта книга оставалась практически неизвестна российскому читателю. И вот недавно книга «Наполеон» появилась в серии «Биографии и мемуары» издательства «Захаров». Жизнь и деяния Наполеона Бонапарта во все времена интересовали не только читателей, но и писателей. Они уже много раз становились предметом различных исследований и описаний. Специалисты по Новой истории назовут вам не один десяток серьезных трудов. Среди них будут и знакомые русскому читателю имена Манфреда, Тарле и Вандаля. А простые читатели, так или иначе, вспомнят недавнюю работу Эдварда Радзинского, весьма эффектно представленную на отечественном ТВ. Даже у нерадивого школьника имя Бонапарта вызовет смутные ассоциации, если не с курсом истории, то хотя бы с толстой книжкой одного знаменитого графа из позапрошлого столетия, про которую недавно на уроке так долго и нудно что-то бубнила литераторша. Мало того, опередив всех остальных, император, как известно, собственноручно изложил свою историю на бумаге. И сделал он это емко, сжато, красиво и убедительно. Как делал все и всегда. Может быть несколько выспренне, но очень точно и ни разу не погрешив против истины, он собственноручно подвел итог своей жизни: «Мое восхождение не имело аналогов, ибо не сопровождалось ни одним преступлением. Во главе сплоченных армий я дал пятьдесят сражений, которые я почти все выиграл. Я разработал и ввел в действие свод законов, который прославил мое имя. Из ничего я поднялся до уровня самых могущественных монархов мира. Европа была у моих ног. Мои амбиции были велики, я это признаю, но они были обоснованы событиями и мнением великих народных масс». Как говорится, ни убавить, ни прибавить. Что нового после всего этого может сообщить нам писатель? Пускай даже такой талантливый писатель как Александр Дюма? И все-таки страстно влюбленный в историю литератор-монархоман сумел обрести достойное место в славном ряду биографов Наполеона. Его книга написана на одном дыхании, точным и стремительным, словно атака драгун, языком, впечатляющим, словно решающий фланговый маневр, слогом. Портрет императора выписан умелой рукой, крупными, яркими мазками легких и красивых метафор. Стилистика автора авантюрно-приключенческих бестселлеров эффектно наглядна: «Первый консул обрушился с альпийских вершин, подобно лавине». Иногда приправлена античными трагическими нотками и неподдельной торжественностью: «Москва полыхала. Будто некий благородный Герострат, Ростопчин одновременно обессмертил собственное имя и спас свою страну». При этом книга не лишена некоторой глубины и мудрых наблюдений самого автора: «Все эти труды были ничтожны по сравнению с тем, что задумывал император, а мечтал он не менее чем о европейском союзе». К тому же она очень легко читается. Сочинение Дюма-отца рассказывает о многих важнейших сражениях, уделяет несколько завышенное внимание русской кампании Наполеона, даже снабжено текстом завещания великого императора с подробным перечнем его имущества. Однако все равно может показаться придирчивому читателю поверхностным и несколько тенденциозным. Ну и что? Это нисколько его не портит. Даже украшает. «Наполеон» Александра Дюма напоминает миниатюрную модель — маленькую и легкую, но невероятно симпатичную. Ее хочется читать, да и просто подержать в руках. В крайнем случае — поставить на полку. А еще лучше — дать почитать своему ребенку. На таких книгах можно воспитать неплохое поколение. В конце концов, русскому человеку незазорно быть хоть немножечко бонапартистом…

Идеальный император

04.03.2006

Автор: Анна Баринова
Источник: Книжное обозрение

Книга эта любопытна именно своим созвучием с нашим временем, но вот остается вопрос – а Наполеон-то тут при чем?.. По-видимому, для иллюстрации убеждений автора, для доходчивости примера – для красоты, в общем. Ну и Европу все-таки объединил – хотя бы и ненадолго. Совсем иначе читаешь жизнеописание Бонапарта, выполненное Александром Дюма еще при жизни современников императора. Книга впервые увидела свет в Париже в 1840 году, а потому читателю следует иметь в виду два обстоятельства: Наполеон Бонапарт – великий француз, заставивший трепетать в ужасе у своих ног почти весь цивилизованный мир, Александр Дюма – француз прославленный, и сегодня заставляющий учащенно трепетать несмышленые сердца. Ну разве способен в данной ситуации один француз быть полностью объективным в оценках другого? В книге Дюма образ Бонапарта в значительной степени романтизирован и героизирован, лишен необходимых для правильного восприятия человеческих черточек – слабостей, мелких страстишек и страхов, сомнений... Достаточно беглого взгляда на обложку книги, представляющую собой одну из раскрашенных от руки гравюр первого французского издания, чтобы понять – Бонапарт как родной брат схож с такими героями Дюма, как граф Монте-Кристо, отважный мушкетер-гасконец и прочие, и таланту писателя хотя бы на миг, да удается заразить нас восторженной любовью французов к их народному герою: «...Три приступа произведены безуспешно. Во время одного из них к ногам Бонапарта падает бомба. Два гренадера тотчас бросаются к нему и закрывают своими телами, прикрывают его голову, заслоняют со всех сторон. Бомба взрывается, и, чудом, осколки щадят эту беззаветную преданность: никто не ранен». Вот только читателю, ищущему не развлечения, а скупых, но проверенных исторических фактов и точного, беспристрастного анализа, не следует слепо доверять мнению блестящего авантюриста Дюма об авантюристе мирового масштаба Наполеоне, памятуя о том, что и того, и другого в жизни вели два основных устремления – к славе и к деньгам. Каждым шагом своей бурной жизни, каждой строчкой Дюма неустанно доказывает, что он – герой юных сердец... Бонапарт, кстати, – тоже.