19 октября 2005 группа малоизвестных мне людей за¬претила мне бриться.
Назначили время встречи, предложили сесть, попросили не волноваться. Сообщили, что с сегодняшнего дня мы отращиваем бороду. В приказном порядке. Я посмотрел им в глаза. Я видел их второй раз в жизни.
Хорошо, сказал я, отращиваем. А зачем?
Имиджевое исследование, ответили мне. Оно показало, что без бороды население не идентифицирует вас как Шендеровича. Я нервно рассмеялся: пару лет назад именно в этих целях я бороду и сбрил — чтобы перестали идентифицировать.
Но к октябрю 2005 года текущие задачи в отношении лица изменились — временно, но кардинально.
Партия сказала — комсомол ответил «есть». Борода быстро отросла, внезапно обнаружив седину, которой не было в прошлом варианте. И я с горечью подумал, что бес ударил меня в какое-то неправильное ребро...






За пару недель до этого, чисто выбритый, я стоял у разоренного фуршетного стола в пресс-центре на Тверском бульваре и пытался выдоить еще немного кофе из большого термоса. Был вечер пятницы, 30 сентября, и мы третий час, не без мордобоя, обсуждали на «Комитете—2008» объединение демократов на московских выборах.
(С некоторых пор, вместо битья баклуш в джазовых клубах, случилось мне проводить вечера с Каспаровым, Рыжковым и Хакамадой... Тоже, я вам скажу, занятие, требующее драйва!)
Когда, вслед за кофе, была исчерпана повестка и все начали помаленьку расходиться, я, уже отчасти в спины, поинтересовался на свою голову судьбой выборов в 201-м округе — на хитрую оппозиционную задумку выдвинуть туда Ходорковского нашлось правосудие с винтом: в темпе, изумившем мировую общественность, Мосгорсуд засадил МБХ в тюрьму накануне регистрации... Можем, когда захотим!
Я полагал, что это свято место пусто не окажется, но вдруг выяснилось: у всех другие планы на жизнь. Кругом отцы русской демократии, лидер на лидере, а чуть ли не на последних одномандатных выборах — шаром покати.
Глупо, но в конце концов, мне-то какое дело! Плюнув, по совету классиков, слюной, я расстался с отцами русской демократии и поехал домой. Вечер пятницы — мое законное личное время, господа: «Плавленый сырок» записан, до понедельника далеко...
Ближе к ночи позвонил Саша Рыклин, мой приятель и коллега, тоже «комитетчик».
— Слушай, — говорит, — а давай ты пойдешь на эти выборы!
Ну тебя на фиг, добродушно ответил я, полагая, что Рыклин так развлекается перед выходными. Он вообще большой шутник.
...Вопрос со своим депутатством я решил отрицательно, давным-давно и, как мне казалось, раз и навсегда. А предложения были самые удивительные! Последнее поступило от Бориса Абрамовича Березовского осенью 2003-го — предлагалось слетать на пару деньков на туманный Альбион для переговоров о вхождении в «Либеральную Россию».
Не стану скрывать, что предложение это мне передал и за него агитировал будущая звезда кремлевского агитпропа г-н Соловьев, уже летавший на Альбион по аналогичному поводу*.
Неисповедимы пути либерализма и особенно самих либералов.
От предложенной чести я уклонился, хотя журна¬лист¬ское искушение рассмотреть великого и ужасного гудвина поближе было, конечно, велико. Но и вообще, помимо фигуры Березовского: депутатство — отдельная профессия, а я всегда боялся выглядеть дилетантом.
Поэтому сказал Рыклину то же, что раньше говорил и другим.
Но у Саши был в запасе довод, которого у других не имелось. В сущности, сказал он, это ведь просто расширение твоего жанра. А ничего, кроме публицистики, у нас не осталось...
Тут спора не выходило: не осталось почти ничего. Пара—тройка медиа-недобитков вместо НТВ, декорация вместо парламента, балаган вместо правосудия и Общественная палата вместо общественной жизни — пейзаж осени 2005-го был печален и поучителен. Еще не Белоруссия, но уже подъезжаем к этому, во всех смыслах слова, краю...
Впрочем, в Минске еще дают покинуть состав, а вот дальше уже Ашхабад, и это пожизненно.
Я и сам не хуже Рыклина понимал, что надо упираться на каждом полустанке, сам же и поднял вопрос о выборах в Университетском округе, но себя-то не имел в виду вообще!
Душа частного человека, любителя потюкать в одиночестве по клавишам с буквами, сопротивлялась перспективе предстоящего мордобития, а что это будет мордобитие, я, конечно, догадывался — правда, контуры его угадывал лишь в общих чертах.
Решать надо было быстро — во вторник истекал срок подачи документов.
Я взял паузу до утра, и всю ночь два шендеровича скреблись под черепной коробкой и не давали друг другу уснуть. Я не хочу, кричал тот из них, который любил приватную жизнь. Надо, Федя, надо... — взывал другой, общественно озабоченный. Я не гожусь для работы в парламенте, придумывал отмазку первый. Где ты тут видел парламент? — ядовито интересовался второй.
И был прав. Там, где обломки демократии давно заросли административным чертополохом, нечего делать как раз «классическому» депутату, что и подтвердил своим тихим уходом с Охотного ряда бывший избранник 201-го округа, экономист Задорнов. (На мой вкус, уход этот вышел чересчур тихим — можно было и поинтересоваться мнением своих избирателей... Не стану от вас скрывать, Михаил Михайлович: они в силь¬ном недоумении.)
Впрочем, экономисту возле Грызлова, действительно, только язву зарабатывать, а вот сатирику там самое место! Минус на минус...
Все это я понимал (теоретически), чувствовал прелесть именно моей кандидатуры, моего жанра на довыборах в эту фанерную Думу — и будь я Рыклиным, сам нашел бы для Шендеровича еще десяток доводов... Но — ох как не хотелось моему организму втравляться в это дело!
На подавление организма у меня оставался один день.






Организм был подавлен в воскресенье, а за понедельник требовалось собрать и заполнить полпуда бумаг. Полпуда — почти не метафора, а примерный вес требуемых документов. Одно это может отвратить от экспедиции любого нормального человека, но где вы видели в политике нормальных людей?
Я, признаться, тихонько ждал, что затея провалится из-за цейтнота — упадет флажок, и мое дело снова будет сторона. Но флажок не упал; мы успели. Штаб Объединенного Гражданского фронта, взявший шефство над моим кандидатством, показал миру, сколько можно успеть с шилом в заду! Два юриста и четыре курьера вытрясали нужные бумаги из самых замшелых мест; Рыклин, кочкарев эдакий, лично возил меня, своего несчастного подколесина, на «Мерседесе» за справками...
В общем, слинять из сюжета не удалось, зато за полдня я привел в порядок дела, запущенные за много лет беспорядочной гражданской жизни! К четырем пополудни я был полноценный член общества: на штабном столе полуметровой стопкой высились искомые полпуда бумаг.
И тогда я сел писать главную — заявление в окружную избирательную комиссию.
Получилось это у меня только с третьего раза: во-первых, как выяснилось, я совершенно отвык писать ру¬кой (а надо было почему-то именно рукой!), и уже полным проклятьем оказался текст, утвержденный Центр¬¬избиркомом — текст, в котором нельзя было перепутать ни буквы! «Государственная Дума Федерального Со¬брания Российской Федерации» — каждый раз как товарняк проехал! Cловосочетание «выдвижение в порядке самовыдвижения» рука отказывалась выводить категорически. Я скрипел зубами и вспоминал маму Рыклина.
Наконец все было готово, и юрист Прохоров приступил к сличению бумаг. Через минуту, проклиная весь белый свет, я переписывал заявление снова: оказалось, в графе «род занятий» я вывел слово «литератор», а Русский Пен-Центр в справке указал, что я «писатель и журналист». И за это несоответствие избирком может не допустить меня до выборов.
Но это же одно и то же, вскричал я! Не-ет, ядовито протянул юрист Прохоров.
Юристы — вообще отвратительные люди. Главная их отвратительная черта — осведомленность. Не сходя с места, Вадим пересказал мне десяток избирательных казусов, вполне идиотских, но неизменно завершавшихся снятием нежелательного кандидата.
Лекция закончилась напоминанием о судьбе Генерального прокурора Скуратова, отлученного от места в президентской гонке лишь из-за того, что в документах не было упомянуто его профессорство!
Профессору Скуратову действительно не повезло: по роду прокурорской работы изучал он хозяйственную деятельность Собчака в Санкт-Петербурге, в начале 90-х. А у Собчака в оную пору был некий заместитель, и видать, натерпелся тот заместитель страху в месяцы расследования: если бы прокурорский сачок удалось подвести под Собчака, первым на жарево пошел бы как раз он.
К 1999-му году этот заместитель, на скуратовскую беду, стал главой ФСБ, потом премьер-министром Рос¬сии... В общем, не повезло профессору.
Короче, я быстро понял, что «литератор» вместо «пи¬сателя» — это введение избирателя в заблуждение, и, дрожа от напряжения, в последний китайский раз переписал все три километра текста, и зануда Прохоров не нашел ни одной помарки!
О счастье! Никогда, никогда больше рука моя не выведет этих слов — «Государственная Дума Федерального Собрания Российской Федерации»!
Справившись с заявлением, я с легким сердцем начал погружаться в организационные подробности будущего кандидатства.
Легким сердце мое было недолго. Выяснилось, что о сборе подписей я могу забыть, потому что их все равно забракуют. Почему? — спросил я. Прохоров хмыкнул. Каким образом? — переформулировал я вопрос, и добрый юрист не сходя с места пересказал мне четыреста относительно честных способов превращения собранных подписей в рукописную труху, не имеющую юридической силы.
Относительно же 201-го округа Прохоров прямо заверил, то здесь можно вообще не дергаться. Тут я впервые и услышал фамилию главы окружной избирательной комиссии г-жи Деденевой — и узнал о ее вкладе в историческую победу Кремля над Ходорковским.
Эта история стоит того, чтобы ненадолго отвлечься от нашего сюжета.


Отступление


Пропавшие «малявы».
Приложение к теории вероятности.

К выдвижению подсудимого Ходорковского Кремль отнесся всерьез, и быстро нашел ему противника-тяжеловеса, Станислава Говорухина. (Догадываюсь, как звучал бы в этом случае главный слоган режиссера фильма «Место встречи изменить нельзя»: «вор должен сидеть», к бабке не ходи!)
На всякий случай был запущен и подстраховочный вариант: в один прекрасный день из той же Матросской Тишины, где сидел «Ходор», в избирательную комиссию разом пришли документы от восьми подследственных — все вдруг пожелали участвовать в выборах в 201-м округе!
Дорого бы я дал, чтобы посмотреть на процесс подготовки этих восьми комплектов: кто, например, вносил по миллиону рублей залога? или собирали подписи избирателей?
Двухходовку с уголовничками следует признать элегантной: самим напустить в избирательные бюллетени эту мерзость, а потом, изобразив страшную брезгливость, «отпиарить» как профанацию демократии. Увидев в списке девятерых зэков, люди не станут разбираться, кто есть кто, а просто плюнут и отойдут прочь от урны.
Но «сидельцев» не потребовалось: Ходорковского сплавили в Читинскую область, и теперь надо было что-то делать с идиотскими «малявами» в избирком. Решение было найдено столь же элегантное: изо всех восьми комплектов бумаг пропало по одной, но самой главной бумажке — собственно заявление.
Недодавленные газетчики заинтересовались: как это получилось, что изо всех папок пропала одна и та же бумажка? — и тут настал звездный час г-жи Деденевой.
Она ответила: «Бывают такие совпадения». О!

В общем, с подписями было ловить нечего*.
Оставалось внесение залога — больше миллиона рублей.
Не боясь обвинения в разжигании классовой розни (к самому себе), я готов покаяться: возможность внести эту сумму у меня была. Но поскольку в доле были товарищи, да и станок, на котором я печатаю деньги, время от времени ломается, я не постеснялся поинтересоваться условиями возврата залога.
Юристы охотно процитировали норму закона. Выяснилось, что наш миллиончик вернется цел и невредим, если я наберу более пяти процентов голосов, а также в случае наступления «стойкого расстройства здоровья».
Стойкое расстройство здоровья наступило у меня немедленно: я узнал, что если по каким-то причинам меня снимут с гонки, денежки сделают «тю-тю» уже безо всяких вариантов...
Неплохой бизнес намечается, думал я, сидя в Вернадском отделении Сбербанка, в обществе добрейшей Татьяны Константиновны, принимавшей от меня кубо¬метр казначейских билетов Российской Федерации...







Приложение









Поставьте крест на Шендеровиче!
(Фрагменты. Полностью опубликовано
в «Еженедельном журнале» (сайт ej.ru), 4 октября 2005 г.)

«...Нынешний состав Думы и механизм ее работы таковы, что совершенно неважно, кто именно станет четыреста пятидесятым депутатом: Шендерович, Говорухин или цирковая собачка — в работе этой Думы уже не изменится ничего... Но последние одномандатные выборы — может быть, последний шанс народа напомнить власти о себе цивилизованным путем.
Этот двухмесячный марафон прошу считать публичным экспериментом свободного журналиста в не очень свободной стране.
Итак: клетка с моей фамилией в бюллетене для голосования (если Центризбирком пустит меня в эту клетку) — это голосование не «против всех», а — «против них».
Против тех, которые решили, что им все можно и все сойдет с рук.
Сойдет, но не навсегда.
А пока — как говорил Сенека: это нельзя изменить, но это можно презирать.
От своевременно и по адресу данной пощечины настроение избирателей — не только в Москве — может измениться к лучшему. Надеюсь, у жителей Университетского округа (без лести, одного из самых интеллектуальных округов России) хватит ума и вкуса не упустить такой момент.
На будущее — пригодится...»



Весть о моем выдвижении не застала врасплох товарищей по демократическому лагерю. «Очень интересный факт, — поделился с прессой своими впечатлениями Сергей Иваненко, зампред партии «Яблоко» и член «Комитета—2008», — тем более что со стороны «Единой России» тоже идет яркая творческая личность».
Видимо, осматривая с утра пораньше пейзаж, принципиальный борец с путинским режимом не вполне проснулся и полагал, что находится в жюри кинофестиваля...
А Говорухин пошел на эти выборы задолго до меня. Впрочем, более близкое знакомство с обстоятельствами дела делает глагол «пошел» не вполне уместным. Станислава Сергеевича, в сущности, никто особо не спрашивал, идти ему на эти выборы или не идти.
Коготок увяз — всей птичке пропасть, сказал бы я, если бы не знал биографию этой птички.
...Незадолго до описываемой истории г-н Говорухин, что называется, «взял денег в Кремле» на свое новое кино. Источник информации вполне надежный — сам Станислав Сергеевич. Именно этим прискорбным финансовым обстоятельством в мае 2005-го он объяснил Гарри Каспарову свой отказ войти в оппозиционный Объ¬единенный Гражданский Фронт.
Вместо ОГФ Станислав Сергеевич вступил в «Единую Россию». Классик, наверное, думал, что этим гражданским подвигом расплатится за бюджетную халяву окончательно, но увы — цену бесплатного сыра определяет владелец мышеловки: летом «спонсоры» предложили партийцу Говорухину подписаться под письмецом «деятелей культуры» в поддержку расправы над Ходорковским.
Трудно угадывать чужие мысли, но думаю, что, сдавая свое имя в аренду «единороссам» второй раз за сезон, «деятель культуры» полагал, что теперь-то чек закрыт окончательно... И опять ошибался: его ждал поход в 201-й округ и возвращение в Госдуму, из которой два года назад он выбрался с таким нескрываемым облегчением. Дороговато обошелся Станиславу Сергеевичу новый фильм. Воистину — «Не хлебом единым»...
Но достоинство художника не спрячешь, и протест против насилия начал вылезать наружу, принимая формы вполне шизофренические. Послушно делая что велено, режиссер упорно дистанцировался от происходящего. На съемках рекламного ролика, в ответ на дежурный вопрос, зачем он идет на выборы, Говорухин ответил просто: «меня попросили».
Разумеется, в дело этот дубль не пошел — пиарщики быстренько объяснили народному режиссеру, как положено отвечать в таких случаях, а потом один из них хихикая «слил» этот диалог мне. И правильно сделал: служба службой, а такие свидетельства — изюм матушки-истории!
Впрочем, от злости ли на судьбу-индейку или почему-либо еще, Говорухин решил все-таки не скрывать, что возвращается в Думу не по своей воле. Так в сердцах и сказал однажды на встрече с избирателями: велели в Кремле. В голосе его явственно слышалось: отстаньте вы, наконец, от меня с этим вопросом!
Можно и должно посочувствовать — и человеку, и его электорату.
В некоторых краях такое чистосердечное признание поставило бы крест на будущем депутатстве, — но только не у нас. У нас освящение властью, напротив, как бы снимает с людей всякую ответственность за проставленную галочку. В Кремле велели — значит, надо! Так через два века передает физкульт-привет третьему тысячелетию пушкинская печальная реплика, из комедии о беде государства Российского: то ведают бояре, не нам чета...
Впрочем, это я забежал чуток впереди сюжета.






А в первые недели сюжет моих выборов был накрепко связан с именем Маши Гайдар.
Маша выдвинула свою кандидатуру за пару дней до меня, когда демократическое поле в 201-м округе было пусто и печально. Теперь вдруг выяснилось, что нас тут двое, и родимые СМИ застонали от радости в предвкушении традиционной демократической забавы: бей своих... В некотором нетерпении журналисты начали звонить нам, торопя начало представления.
— Вы уступите место Маше Гайдар? — спрашивали меня.
— Вы уступите место Шендеровичу? — спрашивали Машу.
Словно мы ехали в набитом трамвае, и вопрос за¬ключался лишь в том, уступают тут место женщинам — или приглашают присесть тех, кто постарше.
Должен сознаться, поначалу я недооценил эту коллизию, но пришлось... Буквально все сочувствующие (не мне, а демократии) с первых же дней начали обрывать телефон, умоляя не допустить очередного посмешища. Сережа Пархоменко и Женя Альбац, будто сговорившись, тиранили меня каждое утро вопросом: «Ты объяснился с Машей?»
Как будто я Гринев или Дубровский.
Ладно Альбац! — собственная мама сутки со мною не разговаривала. Ей было стыдно, что она воспитала сына, который не уступает место женщинам. Политически расторможенный приятель моих родителей, ныне обитающий в Калифорнии, звонил и от имени Силиконовой до¬лины требовал у меня отчета за мое поведение с Машей...
Повесив трубку после второго такого разговора, я почувствовал, что как честный человек должен теперь или жениться, или выпить яду. Но Маша была замужем, а яда у меня под рукой не было. (Знал бы, что ждет впереди, может, и поискал бы...)
Зато искать газеты не было нужды — они приходили сами.
Через неделю я прочел в «Известиях» авторитетное (анонимное) соображение о причинах своего неприхода на митинг у Соловецкого камня: ну, конечно! это я, оказывается, не хотел видеть Марию Гайдар, с которой никак не поделю место на выборах.
Образ властолюбца, который по девичьим трупам идет к заветному депутатству, начал мне нравиться.
...С Машей я объяснился, разумеется, сразу. Сразу и решили, что цирка шапито враги от нас не дождутся, что на выборы пойдет кто-то один из нас — тот, у кого больше шансов если не на победу (мы понимали, насколько это маловероятно), то на серьезную концентрацию голосов. Дожидались регистрации в окружной комиссии (береженого Бог бережет), а покамест изучали социологию...
Результаты социологии по Марии Гайдар были неутешительны — многие Маше симпатизировали, но отрицательный рейтинг зашкаливал — в первую очередь, конечно, из-за фамилии. Меня же именно фамилия заставляла относиться к Марии Егоровне с дополнительной симпатией...


Отступление


Гайдар

Говоря журналистским сленгом, Егора Тимуровича «кошмарят» на печатном российском юру второе десятилетие напролет. Как-то так получилось, что именно он у нас и вышел виноватым во всем — собственно, он и Чубайс, третьего не сразу и найдешь!
Это они, сговорившись, практически вдвоем:
— развалили великую страну;
— разорили народ;
— продали Россию Западу;
— поставили нацию на грань вымирания — et cetera, et cetera...
Весь этот перечень впоследствии я регулярно выслушивал на встречах с избирателями. За неимением в местах этих встреч Гайдара и Чубайса впечатления, накопленные за годы реформ, избиратели адресовали мне. Я обещал передать, что и делаю.
Частично разделяя эти впечатления, я вынужден был, однако, напоминать избирателям, что задолго до того, как в Советском Союзе, снаружи от политических лагерей и психушек, появился первый демократ, в великой стране, уже истекшей своей лучшей кровью, кончалась еда. Не страдая провалами памяти, я хорошо помню и озлобленные толпы в иркутских столовках в начале восьмидесятых, и запертые двери молочной кухни, перед которыми молодые отцы сторожили, как жар-птицу, питание для своих младенцев, и блокадные очереди, вывалившиеся из московских магазинов зимой девяностого года.
Помню, что еда появилась как раз при Гайдаре — вместе с окрепшим при Горбачеве ощущением, что эта страна, как бы трудно здесь ни было — все-таки твоя страна, а не концлагерь со слабеющим, по причине старческого слабоумия, режимом охраны.
Потом новую Россию пошло носить без руля и ветрил, и случилось в эти годы много чего... — вот только с декабря 92-го ни у руля, ни у ветрил Гайдара уже не было.
Был Виктор Степанович Черномырдин, который в процессе руководства страной, незаметно для себя, вошел в список «Форбс» как один из самых богатых людей России. Были генералы, устроившие нам Чечню и второе десятилетие качающие оттуда звезды и финансирование. Был Коржаков с опричниками (первое поколение чекистов, возжелавшее «нефтянки»), был замминистра финансов Вавилов, через пару лет после ухода с госслужбы прикупивший со сдачи небольшую нефтяную компанию, был вице-премьер Сосковец, вокруг имени которого, еще в процессе акционирования российской металлургии, образовался добрый десяток трупов*.
Был, наконец, Сергей Кириенко, ныне верный путинец, а в прошлом организатор дефолта, на котором сам — как бы помягче сказать? — не разорился (когда заранее знаешь такой прикуп, можно жить не только в Сочи).
В общем, — Господи, воля твоя, кого только у нас не было после 92-го! Рублево-Успенское шоссе, десять тысяч баксов за сотку, перестало вмещать гектары, прикупленные скромной российской номенклатурой в процессе бескорыстного служения Отечеству, — и перетекло на шоссе Ново-Рижское («нуворишское», по слову какого-то неизвестного остроумца). А уж ныне нами рулят такие добры молодцы с нефтегазовым уклоном... — француз¬ский Куршевель, как ни старается, никак не может справиться с их растущим личным благосостоянием!
И все это, стало быть, крепкие хозяйственники и непримиримые государственники.
А Гайдар — предатель Родины.
О, это так удобно! Проснешься утром посреди родимого пейзажа, при кривых дорогах о семидесяти долларах за баррель, да как подумаешь вдруг: а чего это так, а не иначе как-нибудь?.. Да как потом начнешь с тяжелой головой осматривать окрестности — нет ли где поблизости во всем этом виноватого? А тут как раз и вспомнишь: ну да! демократы. Это они разворовали страну, Гайдар и Чубайс, разворовали и продали Западу.
Ну и слава Богу. В том смысле, что сам ты ни в чем не виноват, и можно еще выпить, пока не стемнело: за царя-батюшку и парочку традиционных ценностей типа твердой руки и концерта ко дню милиции.
А вот чтобы с фамилией Гайдар не прятаться, а идти в российскую политику, к людям, — нужно иметь характер и крепкие убеждения. У Марии Егоровны они, кажется, есть. А социологию авось подправит время: демократия в России только начинается.






Меж тем начиналась работа — работа новая и интересная, с открытиями на каждом шагу.
— Виктор, в этой куртке в округе больше появляться не надо, — застенчиво, но твердо попросила начальник штаба Марина Литвинович.
— Почему? — Я даже немного обиделся: курточка была совсем новая, ладная, в синюю клеточку, подарок жены, и мне в ней было очень уютно. Оказалось: у меня в этой курточке несерьезный вид... Неосновательный. Помедлив секунду, Марина выразилась определеннее:
— Клоунский вид.
Это была главная головная боль — несерьезный имидж.
Много лет назад, впервые оказавшись в кресле телеведущего, я отказался от дежурного пиджака с галстуком, сел нога на ногу и заговорил на русском свободном языке. Нормальный же человек, не политолог какой-нибудь, прости Господи...
Видимо, в деле демократизации образа я добился некоторых успехов, потому что время от времени какой-нибудь добрый телезритель, встретив на улице, просто брал меня за рукав, разворачивал к себе и продолжал разговор, оборванный накануне у него на кухне, когда он ужинал, а я сидел в телевизоре и что-то говорил... Я сидел и говорил у него в телевизоре уже пять лет, и ему в голову не приходило, что мы незнакомы.
Теперь медаль телевизионной популярности, перевернувшись, со всего размаху вторично упала на меня оборотной стороной. Да, меня знали многие, но то, кем они меня знали, в равной степени и помогало, и мешало задаче победить на выборах. Надо было убедить избирателей, что «Шендерович — это серьезно», что мое выдвижение — не прикол, не валяние дурака, а реальное политическое действие... Нестандартное, но вполне осмысленное и позитивное. Наш минус — на их минус!
Надо было преодолевать любовь к приватности, обострившуюся за время «телезвездной» жизни. Едучи в метро, я давно научился не попадать людям глазами в глаза, устраивать себе убежище-ракушку посреди живой природы... Теперь задача менялась.
— Здороваться, — учила меня политическому уму-разуму Литвинович. — Улыбаться, если узнают.
О Господи!
Я вдруг почувствовал себя героем уорреновской «Всей королевской рати» (в сентябре я как раз взялся перечитывать этот роман, не подозревая, что чтение станет курсом повышения квалификации). Как Вилли Старк, я должен был учиться теперь искусству, невзначай войдя в места скопления избирателей, трясти руки незнакомым людям и говорить: привет, старина, как дела! — человеку, которого вижу в первый и послед¬ний раз и дела которого мне по барабану.
Если бы я был Вилли Старк, я бы этому научился. Но я не Хозяин и никогда никому Хозяином не буду. Я боюсь любой толпы и заведомо уважаю отдельных людей — именно поэтому никогда не стану приставать к ним с рукопожатиями, изображая демократизм... Нет, я не Хозяин — скорее, Джеки Берден, только без Хозяина, опять-таки.
Перечитайте роман, не пожалеете.

Избиркому потребовалась моя биография для предвыборного плаката. Я намарал что-то достаточно, ей-богу, правдивое, перечитал и страшно возгордился: о, какой я крутой!
Оказалось, ни фига не крутой, и на веру избирком ничего этого принять не может, необходимы документы на каждую строчку. Автор двенадцати книг, переведен на английский, польский и немецкий? Покажите. Да не список, а сами книги и переводы!
Половины изданий у меня, разумеется, не было под рукой, как не было, разумеется, и переводов. «Лауреат премии «Золотое перо России», «Золотой Остап»... А где грамоты? Да почем я знаю! Золотое перо с триколором — вот оно, в коробочке, золоченая статуэтка восьмой год на шкафу, а грамоты — дьявол их ведает!
«В школьные годы занимался в студии Олега Табакова»... Вычеркнуть! Как вычеркнуть? Ну уж нет. Наш юрист рванул во МХАТ — и Олег Павлович выдал избиркому официальную справку о моих штудиях три¬дцатилетней давности!
(Игручий табаковский характер успел сверкнуть и на этой казенной бумажке — поставив подпись под констатирующей частью, глава МХАТ приписал внизу от руки: «учился хорошо, прилежно». Голос кота Матроскина явственно послышался мне в этих словах... )

Между тем «школа молодого бойца» продолжалась: за меня крепко взялись молодые люди с опытом предвыборных битв — те самые, которые велели отращивать бороду. В первых числах октября я сидел верхом на старом телевизоре в студии Артемия Лебедева и под руководством девушки Ольги излучал энергию. Мы готовили предвыборные плакаты.
— Уверенней взгляд! — требовала Ольга. — Вы излучаете энергию!
Я излучал энергию и все пытался вспомнить: где же я это читал?
Потом вспомнил: я это не читал. Я это писал. В программе «Куклы», которая так и называлась: «Имиджмейкер» (этот сюжет вышел незадолго до выборов 1996 года). В ней эдакий обаятельно-порочный свинтус, очертаниями весьма напоминавший нынешнюю звезду НТВ Глеба Олеговича Павловского, по очереди консультировал претендентов на шапку Мономаха («вы излучаете энергию»...). Потом наш персонаж напивался, кричал в ночное распахнутое окно: «Россияне! Все на выборы!» — а сам вешался, ибо в отличие от прототипа имел совесть, а цену всем этим «излучателям энергии» знал лучше других...
Уверенность в себе, излучение энергии — что и говорить, базовые умения в этом виде спорта, виде очень «контактном» и безо всякого там fair play...
Давление на соперника. Воля к победе. Блеф, если надо. Если надо, тактика мелкого фола. Если очень на¬до — просто шипами в кость, чтобы соперника навсегда унесли с поля. И для надежности заранее договориться с судьей... А миллионы телезрителей примут как данность объявленный результат, тем более что увидят матч в том виде, в каком его смонтируют организаторы трансляции...
А что покажут потом аптекарские весы матушки-истории — какая разница! Призовые-то сегодня...
Но я-то шел на выборы не за призовыми! Тогда уж надо было давно вступать в «Единую Россию» и брать фамилию Хинштейн. Да и спортивного начала во мне маловато. Полагаю, оно даже противопоказано людям моей профессии: наше дело рефлексировать, а разбивать головами кирпичи, демонстрируя боевой дух — сладкий удел десантников.
Плакатное излучение энергии давалось мне с трудом.

Следовало, однако, как-то пробиваться к людям. Для начала хотя бы сделать так, чтобы они узнали о существовании кандидата Шендеровича, а уж потом — милое дело! — засадить эту занозу дорогому избирателю по самый мозжечок...
Изобретать велосипед тут не требуется, все пути открыты, бери пример со старших товарищей, дави на педали! Расставь вдоль всех магистралей свое изображение семь на восемь — рядом с Лужковым или просто так. Обклей собою метрополитен, зайди невзначай на телевидение, выдай ретроспективу своих программ по всем каналам... Лезь на избирателя из каждой щели, не стесняйся, стань частью пейзажа!
Но для права на эти экзерсисы надо быть членом «Единой России», а не «Комитета—2008»...
Заканчивалась вторая неделя, а избиратели (за преде

Сатирические заметки

23.03.2006

Автор: Дюк Митягов
Источник: Ваш досуг, № 11

Не успели мы удивиться присутствию автора  в списках избираемых «слуг народа», проанализировать результаты декабрьского голосования, как уже готов подробный отчет о зло­ключениях Недодумца. Мемуары кандидата в депута­ты Госдумы увлекут всех, кого заботит современная история страны. Порой язвительно, порой с кроткой слезой на щеке Шендерович рассказываете грустном и смешном мире, в котором мы живем.