Содержание

Время «Ч». Пролог 5
Проспект Энергетиков 13
Желтая подводная лодка и желтый «Запорожец» 19
Команда 41
Буря и натиск 90
Человеческое, очень человеческое 141
Практикующий утопист. Эпилог в жанре
сценарного упражнения 150

ВРЕМЯ «Ч»
ПРОЛОГ


В 1996 году, сразу после громкой отставки и пяти бурных лет в правительстве, «наваждение России» и «всероссийский аллерген» Анатолий Борисович Чубайс возвращался домой на старых «Жигулях» и с тремя тысячами долларов на счету. Капитализация имени бывшего первого зампреда Ленгорисполкома выросла за эти годы в разы, не виртуальная, а реальная капитализация уже сформировавшегося класса олигархов достигла астрономических величин, а архитектор русского капитализма только и успел что пересесть с желтого «Запорожца», который знала вся ленинградская элита, на «Жигули», припаркованные на стоянке около его подмосковной госдачи.
Чубайс был революционером, а таким, как он, присущ личный аскетизм. Сейчас, на первый взгляд, трудно даже сравнивать нынешнего 48-летнего политического тяжеловеса, состоятельного и состоявшегося политика, «всезнающего, как змея», с тем 36-летним молодым человеком с длинной шеей и туго затянутым галстуком, который стал министром приватизации. Тем не менее у этих двух людей с одинаковым именем осталось одно общее свойство — непреклонность в реализации целей, уверенность в собственной правоте и блеск в глазах. Тот самый блеск, из-за которого Анатолия Борисовича называли «большевиком».
Чубайс остается революционером, потому что в России при видимой стабильности сохраняется революционная ситуация. Дворцовые интриги и нерасчлененное единство власти и капитала в который раз возвращают Россию к исторической развилке. В 1994 году Чубайс говорил, что ситуация необратима. В 1996-м он вгонял последний гвоздь в гроб коммунизма в России. Но российская история циклична, и главному отечественному революционеру понадобится еще несколько прочных гвоздей, чтобы завершить свою историческую миссию.
Чубайса не любят за «цинизм». С этой характеристикой можно было бы согласиться, но с некоторыми поправками: он — цинический романтик или романтический циник. Годы в большой политике и коридорах власти оставляют свои следы. А уж если человек хочет чего-то добиться, то для реализации романтических целей ему приходится применять как бы циничные методы. Они не более, а быть может, менее циничны, нежели методы большинства российских политиков. Но Чубайс говорит открыто о способах решения задач и не обещает золотых гор. Кто же таких любит — шокотерапевтов, не применяющих анестезию...
Масштабы всенародной нелюбви были понятны заранее. И тогда, когда в 1989 году на научной конференции в Италии Анатолий Чубайс и его ближайший соратник Сергей Васильев представили доклад о последствиях уже критически необходимых экономических реформ в СССР. И в то время, когда осенью 1991 года во время прогулки по Архангельскому Егор Гайдар предложил Чубайсу возглавить приватизационное ведомство. «Ты понимаешь, что независимо от результата меня будут ненавидеть всю оставшуюся жизнь, потому что я буду человеком, который продал Россию, и продал неправильно?» — задался вопросом будущий министр и вице-премьер, затравленно посмотрев на собеседника и друга. Вопрос, разумеется, был риторическим. А сомнений в том, что Чубайс не откажется от ответственности, у Гайдара не было.
Чубайс не просто делал буржуазную революцию, кстати, практически бескровную. Он ежедневно делал Историю, которая, вместе с госсобственностью, тут же «продавалась» с пылу с жару, как горячие пирожки. И эта книга не о самой политической истории России последних 20 лет, а об одном из самых заметных людей внутри Истории. Несколько эпизодов из жизни Чубайса Анатолия Борисовича, возможно, объяснят в этой Истории больше, чем просто последовательное изложение событий.
Тогда следует задаться вопросом: почему Чубайс? Почему именно его биография так много значит для постсоветского периода развития России?
Автор этих строк познакомился с героем книги девять лет назад. Пресс-секретарю Чубайса Аркадию Евстафьеву понравилась короткая заметка в «Огоньке» о смысле российской приватизации, и он предложил сделать для журнала интервью с вице-премьером и главой Госкомимущества. Благодаря своему старшему брату Сергею Колесникову, работавшему советником и спичрайтером сначала Гайдара, а потом Виктора Черномырдина, я был хорошо знаком практически со всеми знаковыми представителями «московско-питерской» команды либералов — от Егора Гайдара и Евгения Ясина до Андрея Илларионова и Сергея Васильева. Они охотно давали интервью под запись и предоставляли интереснейшую для журналиста информацию «без записи». Чубайс был в большей степени закрыт и оставался этаким мифологическим героем, существующим скорее в телевизоре и материализующимся в ваучерах. Беседа, задуманная как разговор о противостоянии с Юрием Лужковым, состоялась летом 1994 года в безразмерном вице-премьерском кабинете в свежеотремонтированном Белом доме.
Так вот, энергетика Чубайса была синонимична понятиям «власть», «история», «революция». Это чувствовалось не то что в кабинете — уже в приемной, где никто из перманентно отвечавших на звонки здоровенных мужиков не сидел без дела. Именно тогда я понял, почему к этому человеку никто не относится равнодушно. Почему многие ненавидят его. Почему участники его команды лояльны и преданы до мозга костей, а при словосочетании «Анатолий Борисович» словно бы готовы подскочить и молодцевато отдать честь, вслед за чем идти в огонь и в воду, исполняя любой приказ верховного реформаторского главнокомандования. Хочу напомнить, что нашему герою в то время едва исполнилось 39 лет...
Харизма Анатолия Чубайса обладает ограниченным радиусом действия. Она не распространяется на народ в целом. Зато его окружение подчиняется ему как генералу. А элита готова признавать в нем фигуру, равную директору завода (если предприятием по производству политэкономического капитала считать российский истеблишмент). Собственно, Чубайс и хотел стать директором завода, а потому поступил не просто в экономический вуз, а в инженерно-экономический институт. Что до генеральского стиля управления, то, возможно, сказываются гены — сын кадрового военного, танкиста, идеологического работника едва ли мог исповедовать иной способ менеджерских действий.
В Чубайсе вообще много от жесткого советского руководителя, даже от «сталинского наркома». Легко представить себе, как он управлял бы той же электроэнергетикой в годы индустриализации, «проходя путь» от директора электростанции до руководителя отрасли. Незаменимых нет, но такого бросали бы на самые трудные участки: кризис — это естественная среда для Чубайса.
Анатолий Борисович умеет быть и жестким, и мягким, бывает и флегматичным, и разъяренным. Журналисты знают, каким феерическим остроумием обладает этот внешне неулыбчивый человек со стальным взглядом. Шкала разговора с ним «гуляет» от модели кухонного интеллигентского диалога до беседы по линии начальник—подчиненный. Сочетание интеллигентности, позволившей ему стать младшим другом Булата Окуджавы, и жесткости, способствовавшей тому, что на его «поясе» появился не один десяток «скальпов» врагов, бульдозерной пробивной силы и глубоких экспертных знаний на выходе дает превосходный менеджерский продукт — победу практически во всех начинаниях. Образ начальника электроэнергетической монополии и сопредседателя СПС хорошо укладывается в ироническую формулу, придуманную, кажется, его ближайшим политическим советником Леонидом Гозманом: «Советские люди знают: там, где Чубайс — там борьба, там победа».
Надо понимать, что мы имеем дело с продуктом разных эпох. Человек, родившийся в идеологизированной ортодоксальной советской семье в ранние послесталинские годы, в период советской истории, названный Ильей Эренбургом «оттепелью», сформировавшийся в конце 1960-х годов под аккомпанемент яростных споров диссидентствующего старшего брата и преданного делу коммунизма отца, жилец питерской коммуналки, рано вступивший в партию и избравший академическую карьеру, во всем докапывался до истины. И единожды обретя собственную точку зрения, отстаивал и отстаивает ее до конца. Кажется, единственное дело, которое ему не дали завершить, — это создание свободной экономической зоны в Ленинграде. Да и то это произошло по причине наступления форсмажорных обстоятельств — вся социалистическая «зона», самые веселые и самые грустные бараки социалистического лагеря в одночасье начали превращаться в гигантскую территорию экономической свободы. И нужда в островке рыночной экономики в отдельно взятом городе отпала сама собой.
Чубайс — человек дела, организатор и реализатор масштабных проектов. Очень короткий промежуток вынужденного простоя пришелся на самое начало 1996 года, когда, конвертировав свою виртуальную капитализацию в реальную, Анатолий Борисович создал Центр защиты частной собственности и приобрел первую иномарку. Чубайс слишком хорошо разбирался в технике именно потому, что был инженером и имел дело с техникой примитивной — вроде того самого желтого «Запорожца», словно сошедшего с картинки художника Лемкуля, опубликованной в детской книжке «Страна, где ты живешь» 1967 года издания. А справиться с высокотехнологичной продукцией для него особого труда не составляло. Мог ли он знать, что в том же 1996-м ему придется подчиниться консенсусу элит и придумать технически совершенный мобилизационный механизм — на этот раз не экономический, а политтехнологический, и выбрать для России демократию по цене коробки из-под ксерокса?
В конце лета 2003 года, вернувшись из отпуска в Гренландии, где его не могли настигнуть камеры скандальных репортеров, он принял решение идти на парламентские выборы третьим номером в списке СПС. Когда на съезде Союза правых сил он выступил с «инаугурационной» речью, зал встал и встретил своего кумира овациями, чем-то напоминающими съезд победителей, XVII партсъезд (это оттуда формула «Все встают»). Чубайс вбивает еще один гвоздь в крышку гроба теперь уже не коммунизма, но закостеневшего госкапитализма, оказавшегося не менее уродливой формой политического и общественного устройства. Он фактически ставит на кон свою карьеру. Но, как говорила героиня Николь Кидман из фильма «Догвилль», «иногда некоторые вещи приходится делать самому».
...В тот летний вечер нашего знакомства Анатолий Борисович, сурово глядя на меня и терпеливо перенося активность моего коллеги-фотографа, отчеканил свое политическое кредо: «На самом деле причина выживания как раз в том и состоит, что мы никогда не ставили пред собой задачу выжить. Когда закончилась французская революция, одного из ее деятелей спросили, чем он занимался во время революции. На что он ответил: «Выживал». Так вот я не выживал».
Интервью закончилось. И фотограф Юра Феклистов попытался пробить брешь в «ледяном доме», что было его явной ошибкой: «Анатолий Борисович, говорят, у вас жена красивая. Давайте мы вас поснимаем в домашней обстановке». Чубайс холодно отрезал: «Это не повод для того, чтобы ее всем показывать». С точки зрения пиара и смягчения имиджа, Чубайс, конечно же, был не прав. Зато у нас появился уникальный шанс почувствовать, что ощущают враги «Рыжего», когда он по-настоящему неприязненно относится к ним. Юра как-то весь сжался от испуга, а я почувствовал себя лейтенантом перед генералом, мне захотелось вытянуться в струнку и сказать: «Разрешите идти?» Причем желательно сразу на гауптвахту.
Потом еще много раз Анатолию Борисовичу довелось «не выживать» и даже, в отсутствие больного Бориса Ельцина, фактически побывать в «шкуре» президента. Тогда его даже называли «регентом». Но он не увлекся властью, а неистово решал задачи разной степени сложности. Да и каким может быть человек, чьи любимые слова «чудовищно», «фантастически» и «по-крупному»?
Секрет политического и менеджерского долголетия Чубайса — в его способности соответствовать времени, не выпадать из него. Он был успешен всегда — и в советские годы, когда молодого доцента, уже в институте ставшего кандидатом в члены партии, охотно принимали в обкоме, а он конвертировал свои связи в возможность легально проводить по сути своей нелегальные научные семинары. И потом, когда в годы перестройки стал невероятно популярным и влиятельным питерским публичным политиком. И впоследствии, когда решал задачи приватизации, финансовой стабилизации, выборов—1996, реформы электроэнергетики.
Каждый человек имеет право на то, чтобы выпасть из времени, отстать от него, отказаться поспевать за ним. У Чубайса, когда-то типичного интеллигента-восьмидесятника, любителя байдарочных походов и страстного поклонника Астафьева, Высоцкого, Окуджавы, уже вряд ли появится право на эту человеческую, очень человеческую роскошь. Потому что когда-то он, несмотря на то, что считал себя ученым и более никем, отказался от комфортной роли стороннего наблюдателя из экономической лаборатории и предпочел наблюдение включенное. Ощущение, описываемое формулой «если не я, то кто же», в случае с Чубайсом объективно гипертрофировано. Возможно, есть в политической истории России вещи, которые никто, кроме него, действительно не смог бы сделать. А надо было. В этом смысле наш герой очень одинокий человек. В той степени, в какой может быть одинок реформатор, ставящий перед собой задачи, которые может решить только он. Это не апология. Это — констатация.
Именно поэтому расхожая метафора «Во всем виноват Чубайс» (копирайт — Б.Н.Ельцин) достаточно верна. И каждый вправе толковать ее как угодно — кто в позитивном смысле, кто в предельно негативном.
История не знает сослагательного наклонения именно благодаря тому, что ее делают масштабные личности, не считающиеся со средствами ради достижения цели и решения исторических задач. Эта книга о человеке, которого переделывала История, но который замахнулся на то, чтобы переделать ее саму. У него это получалось уже не раз. Однако он не может остановиться в своем стремлении побеждать Историю каждую минуту. Для него всякое время — это время «Ч».
Я вынужден сразу объясниться с читателем: это не фундаментальная биография, а наброски к ней. Причем именно по той причине, что карьера Чубайса продолжается и ему самому еще рано писать мемуары. Мне довелось встретиться со множеством интереснейших людей, которые сталкивались с Анатолием Чубайсом в разных обстоятельствах и на разных этапах его карьеры. С кем-то повстречаться не успел или не смог по объективным причинам. Поэтому некоторые из коллег героя могут обидеться. Но не в обиду будет сказано в том числе многим из тех, кто рассказывал мне о Чубайсе: люди склонны повторяться, а лучше всего повествует о себе он сам — с равными долями самокритичности и объективности.
Эта книга — комплиментарная по отношению к ее герою. И это мое авторское право: мне хочется писать о Чубайсе объективно, но с учетом своих собственных политических убеждений и глубоко личного отношения к этому человеку. Личное отношение сводится к тому, что автор действительно считает своего героя выдающимся политическим деятелем. Книга — еще и способ доказать это утверждение.



ПРОСПЕКТ ЭНЕРГЕТИКОВ


Район проспекта Энергетиков в Питере — малопривлекательное и отдаленное место. В 1965 году здесь построили первый пятиэтажный дом, после чего квартал новостроек начал разрастаться, но крайне медленно. Именно в этой передовой «хрущобе» и получил квартиру Борис Матвеевич Чубайс, до того почти год проживший с семьей в офицерской «общаге» на улице Каляева, которая сама по себе напоминает войсковой плац. Жизнь там была не слишком хорошо обустроена, например, в общежитии нельзя было готовить, а по комнате бегали внушительных размеров крысы, но зато это был центр города, до Невского отсюда можно дойти минут за 15—20. А из нового района, где поначалу не было ни магазина, ни транспорта, ни дорог, ни горячей воды, где с перебоями подавалась холодная вода и столь же нерегулярно — электроэнергия, сын-пятиклассник Толя Чубайс ездил в свою школу на двух автобусах с пересадками.
На проспекте Энергетиков была непролазная грязь, поэтому выбирались из района в сапогах, а в центре города уже переобувались. До ближайшей автобусной остановки нужно было идти через колхозные поля. Со временем кварталы новостроек разрастались, и автобусы, которые шли в центр, были набиты битком. Толина мама Раиса Ефимовна волновалась, что ребенка могут раздавить прямо в транспорте. До своей школы этот самый ребенок добирался за полтора часа.
Впрочем, семья привыкла к, мягко говоря, непростым условиям жизни. Борис Чубайс — кадровый офицер, танкист, встретивший войну в первый же день в Литве и закончивший ее даже не в Берлине, который он тоже брал, а чуть позже — в Чехословакии, кавалер почти 30 наград. После войны и в течение всей своей трудовой биографии, которая завершилась в Ленинграде, он был вынужден перевозить семью из гарнизона в гарнизон. И таких переездов Раиса Ефимовна насчитала около двадцати. Венгрия, Германия, где родился старший сын, Средняя Азия, Москва, Белоруссия, Украина...
Впрочем, Борису Матвеевичу, выросшему в семье, где было семеро детей, пережившему войну, получившему три ранения, совершившему в июне 1941 года 500-километровый прорыв к своим после того, как
22 июня была уничтожена его бронетанковая колонна, не нужно было привыкать к суровой кочевой жизни. Символом «условного» дома всегда оставалось трофейное берлинское пианино, которое семейство принципиально возило за собой всю жизнь. Сейчас инструмент, на котором играла Раиса Ефимовна, обрел, наконец, покой в ее московской квартире.
Анатолий Чубайс родился, согласно официальной биографии, 16 июня 1955 года в городе Борисове Белорусской ССР. Что отчасти правда, потому что Борисов был рядом с совсем маленьким городком под названием Цель, где не было ни света, ни газа, ни магазинов, но зато был деревянный одноэтажный домик, который метафорически назывался роддомом.
В 1957 году Борис Матвеевич поступил в адъюнктуру Военно-политической академии в Москве, и Чубайсы на три года осели в столицe: от того времени остались фотографии пятилетнего Толи на съемной даче в Малаховке. В первый класс младший Чубайс пошел в Одессе, а заканчивал его уже во Львове, откуда семья уехала в Питер спустя несколько лет, в середине 60-х. (Львовский период весьма значим для Чубайса — он был в то время уже большой мальчик, так что если бы не скверные отношения, ему было бы сейчас что вспомнить вместе с коренным жителем Львова Григорием Алексеевичем Явлинским.) Отъезд из Львова осознавался Толей как разрыв с привычной средой, но в результате будущий главный реформатор сформировался как личность именно в Ленинграде.
Анатолий Чубайс рос беспроблемным ребенком и любящим сыном. Это был очень правильный мальчик, который даже не был склонен выпячивать свои достижения и требовал, чтобы мать выбрасывала его многочисленные грамоты, которых он, в отличие от обычных детей, стеснялся. Уже тогда, по словам Раисы Ефимовны, он не любил праздников и увеселительных мероприятий, что стало затем ощутимым и во взрослой жизни. «Когда Чубайс справлял свое 45-летие, я ему говорил, что нужно накрыть стол для директоров, выпить с ними, закусить, поговорить по-мужски, — говорит один из близких сотрудников Чубайса Борис Минц. — Но он искренне не понимает — зачем. Люди же воспринимают это как высокомерие, которое абсолютно ему несвойственно».
Правильный школьник вырос в трудоголика-студента, который отказывался понимать, почему он должен отдыхать летом, и потому неизменно устраивался или на какую-нибудь работу, или в стройотряд. С годами трудоголизм превратился в хроническую болезнь, но очень пригодился в годы реформ, когда работа прерывалась только на сон. А сон у вице-премьера «короток и тревожен»...


...ДОРОГИ В КВАРТАЛЕ ПЯТИЭТАЖЕК, в котором нет вообще никакого обаяния и ощущения уюта, раздолбаны и сейчас.
Годы спустя свою квартиру Чубайсам удивительным образом удалось разменять на комнату в коммуналке и двухкомнатную здесь же, в пятиэтажках. Уже в 90-е Анатолий Чубайс перевез родителей в Москву из питерской «хрущобы», по стене которой пошла трещина.
Три окна квартиры Чубайсов на первом этаже, прямо рядом с подъездом, которой советская власть «наградила» верного коммуниста, ветерана войны, безупречного политрука Бориса Чубайса, смотрятся удручающе тускло. Дорога до города идет через такие же малопривлекательные места, как и сам район Проспекта Энергетиков. Впрочем, что за ирония судьбы — Толя Чубайс поневоле задумывался над тем, кто такие эти энергетики, в честь которых назван проспект?
Название проспекта, разумеется, было не единственным предметом раздумий Толи Чубайса. Он внимательно прислушивался к становившимся регулярными политическим дискуссиям отца — ортодоксального коммуниста, преподавателя марксистской философии — и начинавшего слегка диссидентствовать старшего брата Игоря. Заодно Толя с увлечением посещал Школу космонавтики во Дворце пионеров на Невском проспекте. Это сочетание «гуманитарной» и при этом конфликтной атмосферы дома с интересом к инженерной части романтической профессии космонавта (в школе космонавтики изучали астрономию, радиосвязь, устройство космических кораблей) заложило мину замедленного действия: годы спустя инженер, интересующийся всем тем, что связано с управлением отраслями и предприятиями, превратился в экономиста, сомневающегося в догмах советской науки.
С Борисом Матвеевичем спорил не только старший сын. В длинные философские дискуссии впоследствии ввязывались даже коллеги по кружку экономистов, например, Григорий Глазков. Чубайс-самый младший с отцом старался не дискутировать: не потому, что целиком был согласен с его непробиваемой позицией, а в силу того, что жалел его и понимал всю бессмысленность идеологических дебатов. Как старался уходить от них, правда, не всегда успешно, и потом, уже будучи министром, а затем и вице-премьером, на практике разбивавшим тезисы диссертации отца, посвященной полной и окончательной победе социализма в СССР. К тому же Анатолий Чубайс был воспитан в старых добрых
консервативных традициях, предполагавших уважение к старшим, и действительно любил своих родителей. Крепкие семейные ритуалы очень ценились и поддерживали в доме атмосферу стабильности и взаимоуважения. Например, в семье была традиция обедов в 15 часов, и младший сын ухитрялся, вне зависимости от обстоятельств своей высокоскоростной жизни, успевать к этому времени, чтобы не нарушать заведенного порядка.
«Я видел, что Игорь прав по существу, но с человеческой точки зрения это было что-то невозможное — мне было понятно, что нельзя ежевечерне, в течение нескольких месяцев, доводить отца до такого состояния», — вспоминает Анатолий Чубайс споры Бориса Матвеевича и брата. К тому же Игорь, перешедший на философский факультет Львовского университета с матмеха, а затем изучавший философию уже в ЛГУ, создавал для преподавателя марксистско-ленинской философии в Ленинградском высшем военно-строительном училище Бориса Чубайса массу проблем. Акция протеста Игоря Чубайса после вторжения советских войск в Чехословакию прошла без последствий только потому, что он прошелся с чешским флажком не по Москве или Питеру, а по менее политизированной Одессе, где в то время отдыхал. Однако, вернувшись в Ленинград, Игорь повесил в университете стенгазету с осуждением оккупации. Через десять минут ее сняли, а автора немедленно начали выгонять из комсомола и вуза. «Ситуацию с большим трудом разрулил друг отца, брата определили к папе на работу, казалось, дело замяли, но тут в училище приехал лектор из главного политического управления. И Игорь немедленно задал ему ряд вопросов: «Что вы думаете по поводу ввода войск в Чехословакию? Когда это кончится?» и так далее. Понятно, почему люди в гражданском часто наведывались в нашу квартиру и что-то спрашивали о брате», — рассказывает Анатолий Чубайс.
Чехословацкие события «перепахали» будущего архитектора реформ. В интервью «Независимой газете» в связи с 35-летием событий и демонстрации на Красной площади Чубайс говорил: «Я сам для себя анализировал все то, что произошло в Чехословакии, и для меня и Александр Дубчек, и Йозеф Смрковский, и Высочанский съезд КПЧ были очень значимыми именами и событиями. А впоследствии произошло еще одно трагическое событие. Чехословацкий студент Ян Палах сжег себя в знак протеста против ввода советских войск. По этому поводу мой брат сделал значок «Ян Палах», и я иногда просил его поносить. Если же брать не в личном плане, а в общегосударственном, считаю, что со времени победы над фашизмом по авторитету страны наносился удар за ударом: подавление берлинского восстания, потом 56-й год — восстание в Венгрии. Ввод войск в Чехословакию, в моем понимании, стал тем событием, которое просто разрушило до основания весь авторитет, завоеванный страной в 45-м году. После Чехословакии не осталось сомнения в корнях и целях советского режима. Поэтому для меня люди, которые вышли на демонстрацию, это не просто правозащитники — они, по сути дела, сражались за родину. Я вообще считаю, что ветераны-правозащитники должны быть приравнены к ветеранам войны. Потому что и те и другие сражались за родину, по-настоящему рискуя собственной жизнью».
Судя по всему, как младший сын разделял для себя человеческие отношения и идеологические разногласия, так и Борис Матвеевич в результате принял то, что происходило в 1990-е годы. «Они просто обходили в разговорах политические темы», — говорит супруга Чубайса Мария Вишневская. «Гордость за сына перевешивала переживания», — констатирует друг Анатолия Борисовича со студенческих времен Владимир Корабельников. «Они снова стали большими друзьями», — рассказывает Раиса Ефимовна.
Впрочем, мы забежали в нашем повествовании далеко вперед. Детство и отрочество заканчивались более или менее благополучно. Удачливый школьник и послушный сын должен был выбирать профессию.



ЖЕЛТАЯ ПОДВОДНАЯ ЛОДКА
И ЖЕЛТЫЙ «ЗАПОРОЖЕЦ»


В 1950—1960-е годы в городе Ленинграде уже была одна сплоченная команда — круг молодых поэтов, которому покровительствовала Анна Ахматова. Ее неформальным лидером был Иосиф Бродский. 4 июня 1972 го-
да Бродский эмигрировал. 16 июня будущему лидеру самой известной питерской экономической команды, а в скором времени и поклоннику поэзии Бродского Анатолию Чубайсу исполнилось 17 лет. Мальчик обладал инженерными талантами, умел обращаться с техникой, а споры отца со старшим братом на политические темы хотя и формировали юношу, но одновременно отвратили от чисто гуманитарных дисциплин. Впрочем, Анатолий Чубайс говорит, что у него были мысли о том, не поступить ли на философский факультет.
В результате он поступал в Ленинградский инженерно-экономический институт имени Пальмиро Тольятти (ЛИЭИ) на машиностроительный факультет. Альтернативные варианты, возможно, были привлекательнее, но для Чубайса казались более скучными: чистая университетская политэкономия экономфака ЛГУ или финансово-бухгалтерский уклон ленинградского «финэка» его не привлекали. Зато интересовали инженерные специальности, управление предприятием, производство, «матюги», подчиненные и прочая заводская романтика, обладающая, прямо скажем, весьма специфическим обаянием.
На первый взгляд, учеба в институте не наложила серьезного отпечатка на формирование будущей школы ленинградских либеральных экономистов. Считалось, что экономику в инженерно-экономическом вообще преподавали хуже, чем в Ленинградском финансово-экономическом институте имени Н.Вознесенского, откуда вышла основная часть самых ярких представителей команды Чубайса. Экономфак Ленинградского университета одновременно заканчивали Андрей Илларионов и Алексей Кудрин. Но будущий экономический советник президента вошел в круг Чубайса несколько позже, потому что был на пять-шесть лет моложе коллег-экономистов, а будущий министр финансов и вице-премьер Кудрин присоединился к команде только в конце 80-х, потому что заканчивал аспирантуру в Москве. Самый же образованный, по свидетельству близкого коллеги Чубайса Сергея Васильева, экономист из круга либералов, нынешний председатель Банка России Сергей Игнатьев, и вовсе учился в Москве, на экономическом факультете МГУ (хотя затем преподавал в ленинградских вузах, в том числе и в финансово-экономическом институте).
Тем не менее, надо понимать, что в институте преподавали сначала технологические дисциплины, а уже затем экономические. Студенты работали на станках, а это Чубайсу страшно нравилось, как нравилось заниматься тем, что он потом назвал «классической прикладной научной работой». В недавней лекции в своем родном «Инжэконе» выпускник 1977 года вспоминал: «Вот вы удивитесь, а я с ходу вспомню название (первой научной работы. — А.К.): «Технология магнито-абразивного полирования деталей из немагнитных сталей». Это была моя стартовая научная работа, по-настоящему научная. Я очень хорошо помню, как в первый день этой научной работы мы пришли на кафедру на первом этаже и нам поручили отнести в подвал такие гигантские детали станков — там такая станина была тяжеленная — в качестве начала научной работы, и мы ее долго относили вдвоем с товарищем в подвал. Те из вас, кто бывал в подвале здесь, знают, что подвал очень низкий, во весь рост встать невозможно, и к тому же там еще трубы идут под потолком. И я об одну из этих труб, перенося станину, ударился головой... Уж не знаю, как это отразилось в дальнейшем на моей деятельности, но я хорошо помню, что когда я наконец пришел в себя, то мой такой злобный и ироничный друг, задумчиво глядя на меня, процитировал классическое выражение Карла Маркса, сказав, что в науке нет широкой столбовой дороги, и лишь тот достигнет ее сияющих вершин, кто, не страшась усталости, карабкается по ее каменистым тропам. С тех пор я и невзлюбил Карла Маркса и до сих пор не люблю».
«Это и в самом деле была самая настоящая научная работа, за которую даже деньги платили — 37 рублей
50 копеек, полставки лаборанта, — вспоминает Чубайс. — На специальном станке полировалась деталь. На входе в 10—20 точках мы меняли 5—7 параметров, на выходе получали объем снятого веса, который был критерием эффективности технологического процесса. Это была замечательная научная практика, со всеми элементами прикладной работы — с факторным анализом, экспериментальной обкаткой набора факторов, оценкой результатов. Поскольку технология создавалась своими руками, и на станках мы работали сами, все это оказывалось содержательным, захватывающим занятием, в отличие от многого, что делалось потом».
Чубайс считает, что в институте он «чудовищно бездарно провел время». При этом учился легко, но в основном в сессию, когда подготовка шла по 14 часов в сутки и по определенной, придуманной им самим, методике, которая не предполагала последующего списывания на экзамене и использования шпаргалок. «Всерьез раздражала меня только преподавательница бухучета, — рассказывает Анатолий Борисович. — Она все знала и ничего не понимала. На вопрос «Почему?» она всегда отвечала: «Поймете потом». Это был единственный экзамен, который я сдал на пятерку, из принципа целиком списав ответ. Особых проблем с учебой не было, и я легко получил красный диплом».
Впрочем, близкий друг Анатолия Чубайса Владимир Корабельников, с которым они познакомились еще на подготовительных курсах института, куда 17-летний абитуриент явился с офицерской планшеткой на плече и сразу сильно заторопился домой, чтобы записать с телевизора концерт «Песняров», не считает, что будущий реформатор впустую провел годы в «Инжэконе». И даже утверждает, что его взгляды сформировались именно здесь: «После трет

Кто убил дедушку?

24.12.2003

Автор: Лев Гурский
Источник: Русский журнал

Чубайс в России больше, чем Чубайс. Это знак. Магический жупел. Масонский бренд. Код, гуляющий сам по себе. Недаром депутат Р., в меру упитанный политик в полном расцвете сил, привел к победе свой глубоко патриотический блок "Р" лишь благодаря простенькой мантре, повторяемой с телеэкрана в режиме non stop: надо посадить Чубайса... надо посадить Чу... надо по... Мантра эта, словно математическая аксиома, доказательств от оратора не требовала. Население России и без того было убеждено с юных лет, что "рыжий-рыжий-конопатый убил дедушку лопатой!". Поэтому всякие попытки оправдаться ("а я дедушку не бил, а я дедушку любил!") на веру не принимались. Пусть конопатого и пробовал защищать сам упомянутый дедушка, время от времени объявляя, что он, собственно, жив и его рукопожатие крепко, как никогда... Однако шутки в сторону. Даже если отбросить наш черный юмор и будоражащий суеверные массы "рыжий фактор", то за последнее десятилетие Чубайсу традиционно вменялся неслабый реестр злодеяний различной степени тяжести. Среди них глобальные: продажа страны за конфетные фантики, тотальное ограбление (на пару с вампиром Гайдаром) бедных старушек и несостоявшихся владельцев двух "Волг" за ваучер. Более мелкие (хотя не менее обидные) грехи: вынос зеленых денег в коробке из-под ксерокса и невероятные гонорары за ненаписанную-непрочитанную книгу про все то же ограбление российских старушек. Не забудьте добавить к этому веерные отключения света в России (а также Грузии и, кажется, США). И плохо скрываемое еврейство. И дружбу со страшным Кохом. И дюжину гвоздей в гроб коммунизма (одни сердятся, что их забил, другие - что не добил). И яркую победу правого дела на выборах 1999 года (зачем поддержал Путина?). И яркое поражение правого дела в нынешнем декабре (зачем критиковал Путина? почему мало критиковал Путина? отчего вообще высунулся? у-у-у!). В общем, по совокупности антизаслуг вполне набегает на инфернальный титулище Того, Кто Вечно Хочет Зла, и Вечно получается, Как Всегда. Согласитесь, это впечатляет. Вызывает трепет. Внушает. Потому-то стремление первого официального биографа Чубайса - известинского колумниста Андрея Колесникова - поколебать массовые фобии и создать книгу, "комплиментарную по отношению к ее герою", уже априори выглядело поступком смелым и достойным уважения (хотя и вполне самоубийственным, вроде бодания теленка с дубом или поединка Магомета с горой). Тем более что журналист сам нагрузил себя противоестественной двойной задачей. С одной стороны, автор вознамерился прилюдно поменять мифу знак, вывернув черный магический плащ своего героя и обнажив для публики сверкающе-белую (но тоже магическую!) изнанку "живого символа российского либерализма". С другой же стороны, автору мечталось свершить чудо в духе финала аксаковского "Аленького цветочка", то есть вылущить Чубайса из мрачной чудо-юдиной хитиновой скорлупы и явить удивленному миру простого смертного, с его "природной ранимостью и чувствительностью". В итоге случилось неизбежное: Тянитолкай не выдержал двоих. Две ипостаси героя остались сосуществовать в книге отдельно, не пересекаясь, словно две параллельные линии в евклидовой геометрии. Чубайс с Биллом Гейтсом Как и автор книги, ее рецензент безусловно симпатизирует главному персонажу. И тем досаднее читать неловкий текст Колесникова. На ста шестидесяти мучительных страницах Человек-Чубайс и Демиург-Чубайс то и дело сменяют друг друга, как персонажи двух разных театральных постановок, запутавшиеся в пыльных кулисах. Там, где Колесников выпускает на сцену трогательного тонкошеего длинноволосого ушастика Толика, где лепит сусальный образ житейски непрактичного мэнээса (любящего мужа, послушного сына, старающегося быть заботливым отца, страстного байдарочника, искреннего бардолюбца и пр., и пр.), - там получается чисто советское биографическое сюсюканье в жанре школьной пьесы про пионера-героя. Попытки автора писать, что называется, "художественно" добавляют к пионерской пьесе толику мексиканского "мыла", отчего в иные моменты может вдруг материализоваться "внешне неулыбчивый (и, само собой, добрый внутри. - Л.Г.) человек со стальным взглядом", этакий спонтанный близнец какого-нибудь сурово-справедливого и тоже внутренне плачущего Луиса Альберто. В тех немногих случаях, когда биограф явно отступает от привычной журналистской скорописи и ударяется в метафоры, их эффект непредсказуем. Один пример. "Воздух свободы в Будапеште сыграл с Чубайсом злую шутку", - задушевно сообщает Колесников, а у читателя уже вертится в голове совершенно неуместная аналогия героя книги с юлиансеменовским профессором Плейшнером... Еще хуже получается там, где автор принимается ковать медальный профиль железного рыцаря приватизации. Немедленно выясняется, что еще с пеленок наш герой был редкостным трудоголиком, что выдающиеся организаторские качества проявил в далекой юности "на картошке", а умением разбираться в людях был отмечен едва ли не на первом курсе. Советская житийная лексика тут порою просто зашкаливает. Колесникову мало реальной биографии героя. С гибельным восторгом автор воображает, как Чубайс-нарком "управлял бы той же электроэнергетикой в годы индустриализации, проходя путь от директора электростанции до руководителя отрасли. Незаменимых нет, но такого бросали бы на самые трудные участки: кризис - это естественная среда для Чубайса". Иногда создается впечатление, будто автор начисто забывает, что пишет популярную биографию в расчете на обычного читателя (тираж, между прочим, 20 тысяч - как у раскрученного детектива). "Никто в то время не мог и предположить, что всем им суждено отбросить экономический градуализм... Начался не менее существенный с точки зрения кристаллизации представлений об экономике период конференционального международного общения... В этом контексте важно само по себе содержание доклада... Ментальная ситуация предполагала только три типа понимания текущего момента..." Если автор думает, что весь этот унылый волапюк с дальних экономических газетных полос увлечет читательское воображение, он фатально ошибается. Адресуемые нашим демократам во власти всегдашние упреки в неумении объяснить народу свои действия более чем распространимы на текст самого Колесникова: даже о начальной, самой горячей поре приватизации говорится мутно и вяло, по обязаловке. "Буря и натиск" не прощупываются. Десятки страниц отданы рутине, частностям, экономическим нюансам давно забытых дней, перечислению фамилий уважаемых - кто бы спорил? - людей-соратников. Зато самым интересным, с точки зрения читателя, моментам (связанным с той же ксероксной коробкой, с динамикой отношений с Ельциным и олигархами, с "писательским делом" и т.п.) уделены считанные строки. Тут Колесников защищает своего героя в такой неприличной спешке и в таких общих выражениях (а то мы газет не читали!), что впору задуматься: либо биограф не все знает о своем герое, либо не все говорит. Автору книги ни то ни другое чести, увы, не делает, а главному персонажу - идет только во вред. В конце концов возникает стойкое ощущение, что биографию Анатолия Борисовича надо было непременно писать другому автору. Я не в том, упаси Боже, смысле, что-де вместо журналиста Андрея Колесникова книгу "Неизвестный Чубайс" следовало поручать заместителю генпрокурора Колесникову Владимиру. Я о том, что у выпустившего книгу издательства "Захаров" есть свой богатый кадровый резерв: знаменитый беллетрист Борис Акунин, только что разродившийся японскими приключениями Эраста Фандорина и большой дока в кодексе бусидо. Думается, Акунин, творчески оттолкнувшись от своего Фандорина, сумел бы написать по-хорошему художественную и увлекательную биографию Чубайса, очистив героя от подозрений (ясно ведь, что дедушку убил Азазель!), сведя до минимума скучную экономическую цифирь и выгодно оттенив главные качества своего нового персонажа - самурайскую несгибаемость, мужество, верность поставленной цели, умение превращать поражение в победу. Напомнить об этих вещах именно сейчас, в пору разброда и шатаний, было бы весьма кстати. А то, право же, неприятно слышать стенания наших демократов: "Эх, Цусима-Хиросима! Жить совсем невыносимо". Да, беда. Но не катастрофа. Да, ужас. Но не ужас-ужас-ужас, черт возьми! Чубайсу вот случалось падать и ниже - и ничего, в положенные сроки возносился вновь.

Слова перед выборами

15.12.2003

Автор: Александр Ройфе
Источник: Книжное обозрение

Все-таки в одном наша страна уже точно слилась с цивилизованным миром: накануне очередных выборов всякий крупный политик считает своим долгом выпустить книжку с изложением собственного взгляда на жгучие проблемы современности. Или, если уж такую книжку написать времени не хватает, стать героем опуса, созданного дружественно настроенным публицистом. А еще лучше – вдохновить кого-нибудь на сочинение памфлета, наносящего моральный ущерб политическим оппонентам... Но не будем о грустном. Не будем о книжке под названием «Господа с гексогеном», обвиняющей лидеров КПРФ в связях с Б.Березовским, – и не будем о сочинении Г.Зюганова про святую коммунистическую Русь. Не будем и о труде Г.Явлинского «Периферийный капитализм» – просто потому, что термин «компрадорская буржуазия» звучит сильнее и напрасно игнорируется главным «яблочником». И уж тем более не будем о ста томах партийных книжек В.Жириновского: автор этих строк не находит в себе сил освоить такую глыбищу... Да, не будем о грустном. Колесников, ироничными и глубокими репортажами которого о жизнедеятельности В.В.Путина я искренне восхищаюсь (они печатаются в «Коммерсанте»), выдал на-гора наброски к биографии Чубайса. Фигура это, кто бы спорил, зело мощная. Но настолько ли она безупречна и однозначна, чтобы вот так, за здорово живешь (в смысле – за гонорар) бросить свою журналистскую репутацию под хвост политической кобыле? Г-н Колесников считает своего героя «выдающимся деятелем». Его право. Но я бы не забывал, что «выдающийся» – это почти «великий», а великими у нас заслуженно слывут тов. Ленин и тов. Сталин... Вообще, книга живо напомнила мне «Рассказы о Ленине», кои во времена оные сочинялись у нас по преимуществу для детской аудитории. Та же интонация беспрестанного умиления чубайсовской простотой и разумностью, прекраснодушием и энергичностью, беспощадностью к врагам рейха... то есть, конечно, революции... то есть, простите, реформ! И на желтом «запорожце» Анатолий Борисович когда-то ездил, и опыт венгерских реформаторов изучал, и в аппаратных интригах искушен до невероятия, а уж как он умеет наводить мосты с самой враждебной аудиторией – мама, не горюй! Но ни слова не написано Колесниковым о целесообразности главного подвига Чубайса – массовой приватизации, учитывая, с какой скоростью она проводилась на фоне чудовищной монополизации народного хозяйства в целом. А ведь в этих условиях приватизация просто не могла не стать «прихватизацией», обогащением для немногих... И о цинизме Анатолия Борисовича – ни слова. А ведь ему, похоже, всё Божья роса. «Вы чувствуете свою ответственность за дефолт 1998 года?» – спрашивают сегодня Чубайса. «Зато с 1999-го реальные доходы людей возросли втрое!» – радостно отвечает он...