Содержание

Глава первая. Агентство «Абажур» 5
Глава вторая. В «Снежной кошке» 10
Глава третья. Родмонга Эдуардовна 12
Глава четвертая. В «Снежной кошке» 18
Глава пятая. Дима Свистов 20
Глава шестая. В «Снежной кошке» 23
Глава седьмая. На полпути в «Снежную кошку» 25
Глава восьмая. «Ag» 32
Глава девятая. В ресторане «Снежной кошки» 34
Глава десятая. Перед сном в «Ag» 49
Глава одиннадцатая. Сон в «Ag» 51
Глава двенадцатая. Перед сном в «Лиловом рассвете» 75
Глава тринадцатая. «Лиловый рассвет» 76
Глава четырнадцатая. Перед сном в номере «1881» 87
Глава пятнадцатая. Сон в номере «1881» 88
Глава шестнадцатая. «Кленовые апартаменты» 106
Глава семнадцатая. Отъезд 120
Глава восемнадцатая. В «Снежной кошке» 122
Глава девятнадцатая и последняя 124

Жаркое лето мучило город.
Роскошный ресторан «Корица» на углу старинной улицы огромного современного города манил прохладой кондиционеров, льняные салфетки на столах за окнами торчали острыми верхушками маленьких драгоценных айсбергов. Расплавленная толпа сердитых горожан плавно протекала мимо и уплывала в метро, где у входа милые с виду старушки продавали букеты желтых пушистых цветов.
По ту сторону от сердитой толпы, за столиком у окна, сидели два молодых человека лет тридцати или около. По лицам, дорогим костюмам и стильным часам можно было догадаться, что жаловаться на жизнь им было незачем — она явно удалась. Рядом на стульях развалились лоснящиеся от собственной стоимости и ценности кожаные портфели, подминая под себя серьезные газетные страницы.
Их хозяева вели неторопливые разговоры о спортивных машинах, коварных, но неинтересных конкурентах, о женщинах и последних новостях из жизни общих знакомых. О работе они не говорили. Они были крепкими, сильными парнями, они поставили на ноги крепкий бизнес, приносящий достойный доход, и пожаловаться друг другу могли только на скуку. Оба искали, чем себя развлечь. Оказалось, это непросто, когда почти все в жизни было перепробовано.
В «Корице» пахло достатком и, разумеется, корицей. Молодой успешный хозяин продумал здесь все до мелочей. Небрежно спутанные стили, цвета — бордо, лиловый, глубокий изумрудный, тонкий запах, огромные непонятные черно-белые фотографии на стенах — здесь возникало ощущение, что вы очутились внутри дорогущей дамской сумки, и вылезать из нее не хотелось как можно дольше. Максим и Олег обедали здесь каждую среду, но сегодня был понедельник. Однако с утра Максим вдруг позвонил и сказал, что им надо встретиться.
Разговор, тем не менее, крутился, как обычно, вокруг мелочей. Только когда принесли кофе, Максим замолчал, долго размешивал в чашечке тростниковый сахар и наконец сказал:
— Послушай, я хотел посоветоваться. Ты ничего не слышал об агентстве «Абажур»?
— Нет, — покачал головой Олег. — А что это за компания? Какие-нибудь итальянские светильники? Ты решил заняться люстрами?
— Да нет, люстры ни при чем. Ты правда не слышал?
— Про «Абажур»? Ничего не знаю. Ты из-за него меня сюда вытащил? И в чем дело?
— Даже не знаю, как тебе рассказать, уж больно странно все это звучит. Говорят, что кто-то открыл отель, где якобы можно примерить чужую жизнь...
— Тебя переоденут в бродягу и отправят на вокзал просить милостыню? Я что-то видел по телевизору.
— Нет, все по-настоящему. То есть, насколько по-настоящему это вообще может быть. Приезжаешь в отель, ложишься спать, а просыпаешься совсем другим человеком, в другой жизни. И там находишься некоторое время. Потом, конечно, все возвращаются в свою, но на тот момент ты не уверен, вернешься ли.
— Гипноз? Или накачивают снотворным и вывозят за границу?
— Никто не знает! Но говорят, ощущения потрясающие, такого адреналина нигде не найдешь. Как будто все происходит на самом деле, все реально. Открыл отель кто-то из очень солидных людей. Находится в жуткой глуши, но это, я думаю, тоже для подогрева интереса у публики.
— А добираются туда как? Кто-нибудь там уже был из знакомых?
— Народу там было много, но подробностей никто не рассказывает. Просто ходят потом все обалдевшие и с шальными глазами. А рассказывать, что да как, им якобы нельзя. Там с них берут какую-то расписку. Номер в отеле можно забронировать только через вот это самое агентство «Абажур», но они берут не всех. Причем от платежеспособности твоей это не зависит, хотя денег, понятное дело, это удовольствие стоит немалых.
— Какие молодцы им рекламу продумывали, — усмехнулся Олег. — Мне бы этих парней, новые фирмы раскручивать. И что дальше с этим «Фонарем»?
— С «Абажуром». Ты бронируешь номер, если, конечно, они решат, что ты достойный кандидат, и потом тебе рассказывают, как добираться, потому что и здесь все не просто так.
— Какая-то ерунда.
— Слушай дальше. Там недавно была Марина, хозяйка «Блюдца», ты ее помнишь, взбалмошная блондинка. Так вот она проболталась, как туда ехала. В «Абажуре» ей продали билет на какой-то ночной питерский поезд, и она должна была сказать проводнику, что выходить ей надо в половине четвертого.
— На какой поезд? — переспросил Олег. — У «Стрелы» вообще нет остановок, ты нашел кого слушать. Твоя Марина еще не такого порасскажет.
— В этом все и дело! Выйти ты должен не на станции, не где-то, а в определенное время, в половине четвертого! Там все построено не на «где», а на «когда»! Твоя остановка — «половина четвертого».
— Макс, это же просто смешно. Ну наняли богатые люди штат сотрудников в агентстве, вложили денег в железную дорогу, тормозят теперь поезда по требованию. А дальше-то что? Опять дорогое скучное развлечение? Подключат тебе электроды к подушке, покажут цветной сон. Если честно, меня твоя прекрасная история не сильно увлекла. Потом станет обидно, жалко денег и времени...
— Да я тебя и не уговаривал, — отрезал Максим.
— И не уговорил бы. А тебе советую поменьше слушать всяких Марин. Я, кстати, хотел зайти к ней в «Блюдце», десерты у нее хорошие. Кондитер там француз?
— Она продала «Блюдце», — спокойно сказал Максим и хитро прищурился. — Продала «Блюдце», обрилась наголо и позавчера улетела на Тибет.
— Да ты что? Вот дела творятся. Меньше ей надо было кокаин нюхать. А ты слышал, что Семенов вдруг ни с того ни с сего кинулся спонсировать детский дом в Калуге, ударился в благотворительность и помирился с позапрошлой женой? Никто не ожидал. Особенно от него. Жесты доброй воли могли кого-то удивить лет десять назад, но сейчас-то его зачем туда понесло? И выглядит таким довольным.
— А Антон бросил политику, купил себе остров в устье Амазонки с исчезающим лесом и живет теперь там, пытается его спасать. А еще Инна усыновила ребенка и стала всем улыбаться, а мне ни с того ни с сего предложила за три копейки приобрести ее компанию.
— Смотри-ка, и правда, столько новостей за два месяца. Мне еще кто-то говорил, что Стас выздоровел! Я его встретил и не узнал! Ему ведь уже на памятник скидывались. Он мне сказал, что даже врачи ничего понять не могут.
Максим покрутил маленькую чашку, долго рассматривал потеки густого кофе, а потом сказал:
— Они все были в «Снежной кошке». И еще человек пять, ты их тоже теперь не узнаешь. «Снежная кошка» — это тот самый отель, которым я тебе, как ты, вероятно, думаешь весь вечер, напрасно морочу голову. Они все туда ездили.
— Ну и ты съезди, — Олег захлопнул маленькую кожаную папку со счетом. — Хочешь — съезди. Ты же меня знаешь, я — циничный тип, я ни во что не верю. А ты съезди, развлекись. Ну подумаешь, потратишь пару дней. Это просто мое мнение. Я считаю, что грамотные ребята организовали дорогой аттракцион, а у друзей у наших просто кризис среднего возраста, вот их и бросает в крайности.
— А Стас отчего выздоровел?
— А Стас выздоровел молитвами своих подруг, благо их у него полгорода, и чудесами современной медицины. Вот и все тайны. Но тебе это зачем, ты, вроде, у нас не болеешь? Хотя повторяю, если хочешь, съезди.
— Я хотел, — сказал Макс. — Но в «Абажуре» меня выбраковали. Я им не подошел. Сначала думал, что они просто набивают себе цену, подогревают азарт клиента, но они действительно ни в какую... Я и подумал, может, у тебя получится, — он достал из кармана портмоне из старой дорогой кожи, и на стол легла позолоченная картонка с вытесненными словами «Агентство «Абажур». — Но как я понял, ты не поедешь.
— Ты правильно понял, — сказал Олег.
Они оставили щедрые чаевые, вышли из ресторана и разъехались в разные стороны старинного города, над которым даже вечером висела жара.

А через два дня Олег Кладковский позвонил в агентство «Абажур» и заказал номер в отеле «Снежная кошка».



В это время где-то с другой стороны этой истории все уже завертелось.

Крепкие руки натирали серые мраморные полы с медными звездами и отшлифовывали каждую трещину. Крошечная китаянка, а может, японка, стоя на старинной бронзовой стремянке, протирала цветные стеклышки в витражных светильниках. Пожилой господин в темно-зеленом холщовом фартуке передвигал кипарисы в кадках и разговаривал с двумя огромными китайскими карпами, которые плавали в бассейне, выложенном тончайшей мавританской мозаикой. Рыбы высовывали из воды головы и, как кошки, следили за каждым его движением.
— Да, друзья мои, — говорил он бархатным голосом. — Время снова приходит. Оно снова сделает свое дело. С кем-то обойдется ласково, кому-то отвесит пощечин за то, что торопился и не доверял ему, кого-то окатит ледяной водой...
Карпы резко отплыли от бортика.
— Вы стали слишком чувствительны с возрастом, дорогие мои, — господин оставил кадку и наклонился над бассейном. — И вспыльчивы, что никому из нас не к лицу. А о вашей выходке с ключами на прошлой неделе, Гриданус, мы еще поговорим. Но не сейчас, сейчас нам надо готовиться, — он довольно потер руки, поправил золотые очки и мечтательно улыбнулся. — Время, время опять расставит все по своим местам! У нас с вами есть бесценный инструмент — одна ночь времени. Идеальный, совершенный отрезок. Ни дольше, ни короче нельзя — магия потеряется. Им всем придется пройти через это испытание. Они еще не знают, чем это для них обернется. Кому-то повезет... А кому-то... — Он замолчал, но тут же встрепенулся. — Юки-но, поставь нам музыку, дорогая! Юноши, поторопитесь с полами, вас ждут еще перила и мебель. И не забудьте вишневую полироль и настойку из лилий. Мебель из мангрового дерева рассыпается без влаги и тускнеет без ароматов. А какие сны, скажите мне, будут в апартаментах с такой мебелью? Работайте, дорогие мои, работайте. Время не ждет, оно скоро должно прийти. Оно скоро настанет!
Он опять вернулся к кипарисам, расставил их в идеальном порядке вдоль стен, между диванами и креслами. Потом достал из шкафа за стойкой портье лоскут бархатной замши и стал протирать одну из мраморных статуй — игривую нимфу с полными бедрами, идеально круглыми пятками и маленькими пальчиками.
— Вот как бывает, дорогие мои, — продолжил он через некоторое время. — Время превратило камень в женщину. Женщина, играя, может превратить в камень мужское сердце. А каменные мужские сердца разбивают чьи-то мечты на осколки... И их хозяйки снова превращаются в камень. Но только время...
И тепло... Смотрите-ка, как она засияла, — он отступил на шаг, любуясь своей работой. — Вы дивно хороши сегодня, моя милая! Время и тепло... Видите, теперь наша холодная красавица непременно дождется своего истукана. — Рыбы закружились в бассейне, а горничная захихикала. — Прекрасно, прекрасно, друзья мои, что вы цените мои самые бездарные шутки. Но нам надо работать, нам надо торопиться. Скоро... Скоро они появятся. Я уже чувствую это. И знаете, их будет четверо!


Каждое утро Родмонги Эдуардовны начиналось одинаково. Ее жизнью владел порядок. Во всем и прежде всего. Строгий свод правил, придуманных ею лично, не давал отойти от распорядка ни на йоту.
Она просыпалась каждый день за пять минут до звонка будильника, но оставалась лежать в постели, пока не раздавался жужжащий зуммер, предваряющий пронзительный писк. В эту же секунду длинный сухой палец Родмонги Эдуардовны впивался в кнопку, не оставляя будильнику ни малейшего шанса. Она, пожалуй, и не смогла бы вспомнить, как именно звонит ее будильник и может ли он еще вообще звонить, но о такой ерунде Родмонга Эдуардовна не думала. Подъем в ее расписании мог быть только в шесть тридцать, остальные детали ее не беспокоили. Придушив будильник, она тут же вставала с постели, надевала домашние туфли и отправлялась в душ, где истязала себя контрастными обливаниями и выполняла несколько дыхательных упражнений по методу Бутейко. Самого Бутейко и все его методы люди позабыли давным-давно, но Родмонга Эдуардовна, включив упражнения в распорядок двадцать лет назад, не могла допустить и мысли о том, чтобы от них отказаться, и продолжала старательно сопеть попеременно каждой ноздрей под счет «три-четыре» каждое утро. Ее зубная щетка непременно должна была быть сделана из натуральной щетины, и хоть она и начинала при попадании на нее хоть капли воды нестерпимо вонять псиной, Родмонга Эдуардовна не признавала никаких синтетических новинок. Надавав себе пощечин с увлажняющим кремом, она подводила черным карандашом глаза для придания образу дополнительной суровости и шла завтракать.
Завтрак Родмонги Эдуардовны состоял из несоленой овсянки и кофейного напитка «Радость». Других радостей в программу утра не входило. Чай портил цвет лица, а от кофе учащалось сердцебиение, чего Родмонга Эдуардовна позволить себе также не могла, и поэтому исключала из своей жизни все его причины, будь то кофе или какие-то посторонние легкомысленные эмоции. Порядок и здоровый образ жизни оставались прежде всего. Съев овсянку и допив утреннюю «Радость», Родмонга Эдуардовна приступала к действиям, казалось бы, для нее необъяснимым. Она ставила на плиту тяжелую чугунную сковородку, нарезала толстыми ломтиками сало с розовыми прожилками, обжаривала его до восхитительной прозрачности и разбивала на сковородку четыре яйца. Пока яичница жарилась, Родмонга Эдуардовна проходила ровно восемь шагов по коридору, стучала в деревянную дверь и произносила самое сладкое для нее слово:
— Птолемей!
За дверью раздавалось недовольное ворчание, но Родмонга Эдуардовна уже колдовала на кухне, выкладывая гигантскую яичницу на фарфоровую тарелку и размешивая в кружке с чаем восемь ложек сахара. Это, конечно, было неправильно и нарушало порядок, но ради своего мальчика Родмонга Эдуардовна могла пойти даже на этот шаг. Птолемей был ее единственным сыном и вечной гордостью. Она никогда не думала о нем иначе как «умничка и красавец» и ежедневно благодарила небо за то, что у нее был именно сын. Девочек Родмонга Эдуардовна терпеть не могла. О собственной принадлежности к женскому полу она как-то забывала, и девочки казались ей такими же никчемными и отвратительными, как и второй пункт в ее списке главных неприязней: простые имена. От маш, наташ и зин острый нос Родмонги Эдуардовны сам собой сморщивался в гармошку, как будто ей предлагали приласкать дохлую мышь. Сдерживаться приходилось почти ежедневно — Родмонга Эдуардовна возглавляла крупную кафедру в одном из престижных вузов, где основная часть студентов была именно женского пола. Работники деканата уже привыкли к ураганным визитам Родмонги Эдуардовны и заранее знали содержание ее жалоб. Кипя и бушуя, она распахивала дверь и объявляла с порога:
— Это недопустимо! Недопустимо!
Дальше всем присутствующим предлагалось услышать душераздирающую историю о невиданной наглости студентки, которая, сидя на третьем ряду на лекции у Родмонги Эдуардовны, позволила себе «употреблять напиток из металлической банки»!
— Да, напиток был безалкогольный, я обратила внимание! Пить алкоголь для девочки вообще недопустимо! Недопустимо! Но как можно было так себя вести на лекции по основному предмету! А ногти! Если бы вы это видели! Они накрашены лаком! Цветным вызывающим лаком! Ужасная пошлость! Чудовищная!
Далее следовала коронная речь Родмонги Эдуардовны о внешнем виде девочек, которым, по ее мнению, полагалось иметь «гигиенично остриженные ногти и аккуратно собранные волосы».
Образцом идеального внешнего вида являлась, безусловно, она сама. Независимо от погоды и времени года, статная фигура Родмонги Эдуардовны всегда была втиснута в мышиного цвета костюм, а на плечах возлежала неизменная соболиная горжетка с несколько побитым молью хвостом и глазами-бусинами, которые от времени изрядно подкашивали. Одевалась она так вовсе не от бедности. Вуз неплохо ценил ее заслуги, а несколько публикаций, в том числе и за границей, давали Родмонге Эдуардовне широкие материальные возможности. Птолемей работал в крупной известной фирме и тоже неплохо зарабатывал. Серые костюмы и черные боты без каблуков были частью свода ее правил. Они дисциплинировали и настраивали как ее саму, так и аудиторию на работу. Работать и учиться можно было или отлично, или никак. Среди студентов и сотрудников ходили легенды о том, что, принимая экзамены, Родмонга Эдуардовна входила в аудиторию в восемь утра и выходила только под вечер, ни разу не отлучившись ни перекусить, ни в туалет. Особо наивные и правда считали ее киборгом.
Единственным временем, когда железная дама превращалась в нежную мать, было утро. Птолемей выползал из спальни, дремал еще некоторое время в ванной и приходил завтракать. Ему недавно исполнилось двадцать семь, но он все еще жил вместе с мамой, которая никогда не уставала повторять, что никакая маша-даша не сможет любить и ценить его так, как она. Честно говоря, Птолемей и сам не рвался заводить отношения с девушками, да и они тоже не слишком докучали ему своим вниманием. При росте в метр семьдесят Птолемей имел тучную фигуру в форме груши. Из-за полного отсутствия плеч любая одежда, будь то деловой костюм или футболка, смотрелась на нем так, словно была надета на воздушный шарик. Серые глаза сидели близко к переносице, а невнятного цвета волосы были вечно взлохмачены, будто в знак протеста против правил Родмонги Эдуардовны. Птолемей ненавидел порядок, имел склочный нрав, постоянно конфликтовал с мамой, а больше всего на свете не мог терпеть собственное имя. Знакомясь с людьми, он всегда представлялся не иначе как «Толя» или «Анатолий», а его серые глаза в таких случаях напряженно метались у тонкой переносицы.
Сама же Родмонга Эдуардовна считала, что у ее единственного сына только один недостаток — его отчество.
В 19 лет на Родмонгу Эдуардовну обрушилась страшная напасть — она влюбилась. Сила чувства была так велика, что юная Родмонга посмела ослушаться свою маму — Азу Феоктистовну и вышла замуж за аспиранта университета, где в то время училась. Сергей Зебриков был славным парнем из небольшого городка, называл Родмонгу Моней и трогательно нянчился с сыном. Денег молодой семье требовалось все больше, Сергей брался за любые подработки, времени на учебу почти не оставалось. Аспирантуру он окончил, но защищать диссертацию не стал. Родмонга тем временем добивалась все больших успехов, с красным дипломом окончила университет, поступила в аспирантуру и будто не замечала, кто взял на себя ее материальные проблемы и домашние хлопоты. Аза Феоктистовна, напротив, замечала каждый проступок Сергея, называла его не иначе как бездарью и неучем и постоянно твердила Родмонге о том, как неприятно говорить людям, что ее дочь, молодой перспективный ученый, носит фамилию Зебрикова.
Мамина настойчивость принесла плоды. Брак распался. Родмонга Эдуардовна осталась со своей девичьей фамилией Растопильская и маленьким Птолемеем Сергеевичем.
Каждый вечер, ложась спать ровно в 23.00, она подолгу ворочалась, перебирала в памяти свои успехи, но вместо гордости испытывала почему-то досаду. Люди кругом казались неблагодарными недоумками, коллеги — завистливыми мстителями, и даже собственного кота она ругала про себя необучаемой скотиной за жесткое пристрастие к использованию придверного коврика в качестве туалета. Соседей она подозревала в систематической краже из ящика журнала «Новости лингвистики», а консьержке следовало поменять очки и воспитывать в себе бдительность. Иногда она вспоминала и мужа. Странно, но ругать его ей не хотелось. Однако допустить хоть крошечную мысль о том, что она по нему скучает, Родмонга Эдуардовна не могла.

Птолемей уселся за стол и тут же влез расстегнутой манжетой в чашку с чаем. Родмонга Эдуардовна помчалась в комнату за чистой рубашкой. Ее любимый сын тем временем отправил в немаленький рот гигантский кусок яичницы. Глазки сузились от удовольствия до размеров щелочек.
— Я не хочу в полоску, — отреагировал он на принесенную рубашку. — В ней жарко.
В синей ему было тесно, у клетчатой стал узким ворот, а лиловая его полнила. Родмонга Эдуардовна была уже на грани истерики, когда Птолемей прекратил пытку рубашками и промямлил с набитым ртом:
— С днем рождения, мама.
Родмонга Эдуардовна опустилась на стул, и ее глаза наполнились слезами умиления. Мальчик вспомнил... Птолемей же ткнулся жирными от яичницы губами ей в щеку, сунул в руки какой-то конверт и протопал в коридор обуваться. Тут же оттуда раздались крики:
— Уксус! Какая же сволочь!
В кухню с крайне довольным видом влетел кот, а Родмонга Эдуардовна, с трудом сдерживая слезы, сказала:
— Спасибо, мой милый, — и подумала, что все же не стоило разрешать мальчику называть кота таким гадким именем.
Закрыв за сыном дверь, она вернулась на кухню, быстро поставила тарелки в посудомоечную машину, вымыла руки и только тогда открыла конверт.
Там оказались билет на ночной поезд и золотистого цвета бумага, из которой следовало, что на имя Родмонги Эдуардовны был забронирован номер в отеле со странным названием «Снежная кошка».


— Поторапливайтесь, друзья мои! М-м, какая прекрасная спешка... Все нужно успеть, ничего не забыть, бордовые свечи, салфетки легкий беж и серебро. Да, в тепло надо добавить немного холода. Скажите на кухне, пусть чистят серебро! Это будут особые гости! И очень непростые. Работы с ними будет немало. Юки-но, не забудь проверить цветы, побольше амариллисов, поменьше жасмина. О чем вы спросили? Какой мы на этот раз выберем для отеля фасад и надо ли увивать виноградом крыльцо? Нет, нет, нет! В этот раз все должно быть по-другому. Никаких внешних излишеств! Дайте людям то, чего они от вас ждут, в чем они вас подозревают. Так и есть. Запутайте их первым впечатлением. Они ждут от нас банальности? Они нас побаиваются? Доставим им удовольствие! Пусть чувствуют себя проницательными — это приятное ощущение. Итак, снаружи на этот раз все будет предсказуемо и просто, как они и подозревали. И только потом — стоит им сделать шаг — начнется наше время. Никаких дворцовых фасадов, никаких виноградных зарослей посреди леса — дадим им прийти в себя. Ведь неизвестно, в каких себя они придут в следующий раз...
Пожилой господин за стойкой улыбнулся и отложил бархотку, которой натирал медные бляшки на ключах.
— Юки-но, — позвал он. — Займись номерами, дорогая, я думаю, пора. Они все выберут сами, но кое-что мы должны подготовить. Не переборщи со старыми фотографиями! И лучше повесь им снимки бабушек их будущих возлюбленных. Лет через десять им будет казаться, что они знали своих супругов по прошлой жизни, и они смогут влюбляться в них заново. — Он опять улыбнулся. — И ведь никто не скажет «спасибо». Что за манеры... Почему люди приписывают все какому-то случаю? Случайностей не бывает, они выпадают нам свыше, о них уже кто-то позаботился. Ни одно дело нельзя пускать на самотек, тем более такое. Помните нашу гостью из «Клетчатого номера»? Бедняжка до сих пор уверена, что у нее тогда сломался мобильный телефон, — ненавижу эти вещицы! — Он поморщился, золотые очки сползли на нос. — И поэтому ее сообщение отправилось не по тому номеру. Она так искренне удивлялась, что я чуть было не нарушил наше трудовое соглашение и не показал ей целый отдел ангелов, которые только и занимаются такими случайными ошибками. Неправильный номер, не тот рейс, не то сообщение... Юки-но, моя милая! Осторожней с синими орхидеями! Нежные растения, как старики, не терпят, когда их таскают с места на место.
Так-так... Что же мы припрячем к ним в номера? Что там у них в секретах? Чем забиты их тайные чердаки? Есть какие-нибудь украденные письма, сожженные дневники? Или, на крайний случай, потерянные серьги? Попробуем для начала расшевелить их. Никто не знает, что почувствует, если найдет то, что давно перестал искать...


Чаще всего в жизни Дима Свистов стеснялся. Ему было неловко. Он по пальцам мог пересчитать, когда ему было хорошо, весело, вкусно или холодно, потому что почти всегда в такие моменты ему было еще и ужасно неловко. Дима был непохож на свою маму. Она была очень уверенной в себе женщиной, и неловко ей не было никогда. Она мастерски находила выход из любых жизненных ситуаций. Даже когда Димин папа однажды застал ее со своим другом, правда не в постели, а на диване, но зато сильно раздетыми, что должно было сократить маме выбор объяснений причин сложившейся ситуации, мама замялась лишь на минуту, а потом лучезарно улыбнулась и сказала:
— Ну... Ничем не могу помочь!
Папа так обалдел и растерялся, что не стал разводиться с мамой, а так и остался с ней. Да и разве смог бы он жить без женщины, которая все за него знала?! И за Диму, конечно, тоже.
Когда Дима был маленький и к нему на именины приходили друзья, после праздника мама всегда отодвигала стол и начинала осмотр пола.
— Та-ак, — говорила она. — Ну вот, Сережа опять уронил две картошки, а эта размазня Анечка раскрошила на пол целый торт! Им должно быть стыдно! Такие дети — просто маленькие противные свиньи!
Мамины слова накрепко врезались в Димину голову, и когда он сам ходил к кому-нибудь на день рождения, то боялся притронуться к картошке или торту, чтобы его тоже не обозвали маленькой свиньей и не подумали о нем плохо. Ему было неловко.
Когда он вырос и пошел учиться в институт, во втором семестре ему стало казаться, что на затылке у него начинают расти уши. Он все время прислушивался. Ему казалось, что вся аудитория у него за спиной шепчется о том, какой он тупица и бездарь. Он знал ответы на вопросы профессора лучше всех, но ему было неловко поднять руку.
Трудней всего было в магазине или в аптеке. Говорил Дима всегда тихим голосом, а грубые продавщицы начинали ужасно громко его переспрашивать. Диме становилось страшно неловко, что вся очередь услышит, что он хочет купить колбасы (этого слова он почему-то очень стеснялся). По этой же причине яйца Дима всегда покупал в супермаркете, где не надо было ничего говорить. В аптеку Дима без рецепта не показывался или сам писал название лекарства на бумажке. Для того чтобы купить презервативы (у Димы каким-то чудесным образом все-таки завелась подружка), ему требовалось дня три, а в доме скопились тонны горчичников и резиновых перчаток, которые Дима покупал, как ему казалось, для отвода глаз аптекарши.
У Димы была чудесная сестра Машка, очень похожая на маму, но тоже стеснительная. В детстве они часто жили в военных городках, потому что папа был военным, и носили зимой валенки и армейские цигейковые шапки. Как-то папа отправил Машку подстричься. Ей в то время было лет восемь, и она застеснялась сидеть в длинной очереди в женский зал, там ей было бы неловко за огромные валенки и дырку на рейтузах. Она быстренько шмыгнула в соседнюю дверь, где был мужской зал и откровенно скучающие парикмахерши. Машка вскарабкалась на кресло, и грозная парикмахерша сказала:
— Вот ведь родители, а! Отрастили парню такие кудри. Как тебя стричь, мальчик?
Машка готова была провалиться от стыда, но у нее не хватило духу объяснить, что она никакой не мальчик. Вместо этого она пискнула:
— Покороче...
Вечер, когда сестра пришла домой совершенно лысая, Дима вспоминал очень долго. Ему было неловко за нее, даже когда они повзрослели. Хотя взрослая Машка уже хохотала над собой, вспоминая, как она бежала домой, а шапка на голове вертелась.
Для Димы, тем не менее, парикмахерская осталась местом пыток. Он уже лет десять стригся у Ларисы, которая была маминой знакомой, и никогда не мог объяснить, какая стрижка ему нравится. Мама же обо всем договорилась с Ларисой еще десять лет назад, и та продолжала автоматически стричь на голове у Димы кошмарный горшок, отчего он становился похож на постаревшую французскую певицу Мирей Матье. Дима злился до слез, глядя на себя в зеркало, но ему было неловко возразить что-то Ларисе. Поход в парикмахерскую был ежемесячным кошмаром и снился Диме, когда он температурил.
Работал Дима в бухгалтерии крупного издательства и часто любил повторять, что все сотрудники «относятся ко мне хорошо». Он мог бы дать сто очков вперед любому из них, но ему всегда было неловко предложить свое решение проблемы, он боялся, что коллеги могут подумать о нем плохо, что его неправильно поймут и он покажется всем недалеким типом и выскочкой. Поэтому он никогда не встревал в профессиональные споры, а предпочитал в это время варить для всех кофе. Из-за чего так и сидел на должности, с которой начинал восемь лет назад, а коллеги и правда подозревали его в некоторой туповатости.
Отдыхал Дима только с друзьями Мишкой и Романом. Они ходили вместе пить пиво, ездили в отпуск и встречали Новый год. Дима разрешал им ронять на пол картошку, крошить торты и смеяться над своей прической. Им он доверял, но в глубине души и от этого ему иногда тоже становилось неловко.


— Ну вот, все готово. Я рад, что мы успели. Остальное они выберут сами. Каждый получит, что захочет, даже если сам боится в этом признаться. Они уже едут, и время приближается. Нам остается подождать. Ваш ход, моя милая.
Пожилой господин сидел на краю бассейна и играл в шахматы с горничной. Карпы носились друг за другом в бассейне по кругу. На огромной доске из красного дерева каждая клетка была инкрустирована золотом, а резные фигуры начинали шевелиться, стоило к ним прикоснуться.
— Прекрасная будет ночь, — мечтательно повторял портье, поглаживая по спине слона, который от удовольствия топал ногами, задрав кверху хобот. — Она сделает все, что нужно. Жаль, что люди так и не научились ценить и уважать ночь. Они не понимают, насколько она сильна, и что с ней надо быть осторожными. Ночь может сделать очень много, но с некоторых спросит двойную цену, уж такое это время. Свои и чужие ночи надо ценить. А они не помнят самые простые правила. Они забывают о ночи, стоит ей уйти, они ссорятся и куда-то бегут... Ходи же, Юки-но.
Горничная боязливо протянула маленькую руку к коню, тот извернулся и попытался укусить ее за палец.
— Надо менять шахматы, — вздохнул портье. — Что вообще происходит тут у нас с тихими настольными играми? Все распустились и позволяют себе непонятно что. Домино уже просто невозможно было показать приличным гостям, такое они вытворяли. Пришлось запереть их на чердаке, и боюсь, они перепортили нам теперь все шашки. Да и эти шахматы тоже не лучше. Пешки жульничают и торгуются, слоны притворяются глухими, а кони кусаются. Мудрая игра превратилась в балаган... — Он перевел взгляд на бассейн, откуда во все стороны летели брызги. — Маркус, я не стану капать вам в воду сердечные капли, когда у вас снова закружится голова!
Нам осталось бездельничать совсем недолго. Уже совсем скоро все начнется. А ваши дела, боюсь, плохи, моя дорогая. — Он протянул руку и сделал ход королевой. Та тут же превратилась в восточную красавицу и исполнила настолько откровенный танец живота, что фигуры стали двигаться со своих клеток поближе и толкаться, а кони вообще попадали за край доски.
— Убирай шахматы, дорогая, — покачал головой портье, — и пойдем их встречать. Они уже близко.


Около половины четвертого в дверь купе осторожно постучали. Олег взял сумку и вышел в коридор.
— Ваша станция, — совершенно серьезно сказал проводник.
— Простите, а как она называется? — Олег вдруг впал в азарт. Он и сам не понял, как оказался втянутым в тайные игры этого загадочного отеля.
Но не тут-то было. Не меняя выражения лица, проводник строго ответил:
— У вас ведь есть билет. И я думаю, вы сами его покупали. Осторожней. Выходите в тамбур. Уже двадцать семь минут. Поезд сейчас остановится.
Если бы О