Содержание


Несколько слов об А.П.Чехове 5

Письма 21

Аннотированный указатель имен 780

Несколько слов об А.П.Чехове

А.П.Чехов последних шести лет (1898—1904) — таким я знала его: Чехова, слабеющего физически и крепкого духовно, — Чехова, как-то необыкновенно просто, мудро и красиво относившегося к разрушению своего тела из-за того, что «бес вложил в меня бацилл».
Впечатление этих шести лет Чехова — какого-то беспокойства, метания, — точно чайка над океаном, не знающая, куда присесть: смерть отца, продажа Мелихова, продажа своих произведений Марксу, покупка земли под Ялтой, устройство дома и сада — и в то же время сильное тяготение к Москве, к новому, свежему театральному делу; метание между Москвой и Ялтой, которая казалась уже тюрьмой, женитьба, поиски клочка земли недалеко от трогательно любимой Москвы и уже почти осуществление мечты — ему разрешено было врачами провести зиму в средней России, — мечты о поездке по северным рекам, в Соловки, в Швецию и Норвегию, в Швейцарию, — и мечта последняя и самая сильная, уже в Шварцвальде в Баденвейлере, перед смертью, — ехать в Россию через Италию, манившую его своими красками, соком жизни, главное, музыкой и цветами — и все эти метания, все мечты были прикончены 2/15 июля его собственными словами «Ich sterbe» (я умираю).
Жизнь внутренняя за все эти шесть лет прошла до чрезвычайности полно, насыщенно, интересно и сложно, так что внешняя неустроенность и неудобства теряли свою остроту, но все же, когда оглядываешься назад, то кажется, что жизнь этих 6 лет сложилась из цепи мучительных разлук и радостных свиданий.
«Если мы теперь не вместе, то виноваты в этом не я и не ты, а бес, вложивший в меня бацилл, а в тебя любовь к искусству», — писал как-то Антон Павлович.
Казалось бы, очень просто разрешить эту задачу — бросить театр и быть при Антоне Павловиче. Я жила с этой мыслью и — боролась с ней, потому что знала и чувствовала, как эта ломка моей жизни отразилась бы на нем и тяготила бы его. Он никогда бы не согласился на мой добровольный уход из театра, который и его живо интересовал и как бы связывал его с жизнью, которую он так любил. И к тому же, человек с такой тонкой духовной организацией, он отлично понимал, что значил бы для него и для меня мой уход со сцены, он ведь знал, как нелегко досталось мне это жизненное самоопределение.
Я росла в семье, не терпевшей нужды. Отец мой в ранней молодости покинул свой родной небольшой город тогдашнего Эльзаса — он был уроженец Рейнской области — и пошел искать счастья в Россию, которая всегда манила его и которую он любил всю жизнь. Он был инженер-технолог. Мать моя была в высшей степени одаренная музыкально натура — у нее был прекрасный голос, и, кроме того, она была хорошей пианисткой. Отец был исключительным семьянином, и по его настоянию мать ради семьи не пошла ни на сцену, ни даже в консерваторию, так как это породило бы большие и тяжелые переживания в нашей семье. Она всю жизнь работала неустанно над своим голосом и трудно мирилась со своей неудачно сложившеюся артистической жизнью.
Я после окончания гимназии жила, по тогдашним понятиям, «барышней», училась языкам, музыке, тяготела к рисованию; отец мечтал, чтобы я стала художницей или переводчицей. Меня в семье баловали, но держали далеко от жизни, и когда товарищ старшего брата, студент-медик, говорил мне о высших женских курсах, о свободной жизни, и когда заметили, как, слушая его, у меня горели глаза и щеки, милого студента тихо удалили из нашего дома.
Детьми и в ранней юности мы ежегодно устраивали спектакли, даже сцену смастерили в зале, но когда мне было уже за 20 лет и когда мы серьезно начали поговаривать о создании драматического кружка, отец очень внушительно и категорически прекратил эти мечтания, и я продолжала жить, как в тумане, занимаясь и тем, и другим, но не видя цели. Сцена меня манила, но по тогдашним понятиям казалось какой-то дикостью сломать семью, уйти, и куда уйти? Очевидно, и своей решимости, и веры в себя было мало.
Внезапная смерть отца и потеря сравнительно обеспеченного существования поставили все на свое место. Надо было думать о куске хлеба, так как у нас ничего не осталось, кроме нанятой в большом особняке квартиры, пяти человек слуги и долгов. Переменили квартиру, отпустили прислуг и начали все работать с невероятной энергией, как окрыленные. Мы поселились «коммуной» с братьями матери, из которых один был врач, другой военный, и коммуной же работали радостно, дружно: мать давала уроки пения, я — уроки музыки. Работали и мои братья.
Это было время большой внутренней переработки, из «барышни» я превращалась в свободного зарабатывающего свою жизнь человека, увидавшего эту жизнь во всей ее пестроте — красоте и неприглядности.
Но во мне вырастала и крепла прежняя, давнишняя мечта о сцене. Ее поддержало пребывание в течение двух летних сезонов после смерти отца в гончаровском имении Калужской губернии — Полотняный Завод. Тогдашняя владелица его О.К.Гончарова была близкой подругой моей матери, дружили между собой и мы — молодежь. Разыскав по архивным документам, что небольшой дом, в котором тогда помещался трактир, имел в прошлом какое-то, хоть и весьма смутное, отношение к Пушкину — ведь его жена происходила из этого же рода Гончаровых — мы умолили О.К. отдать его в наше распоряжение и устроили там сцену. И вся наша жизнь в эти летние месяцы сосредоточилась в этом доме. Труппа наша пополнялась рабочими и служащими писчебумажной фабрики Полотняного Завода. Мы устраивали спектакли, концерты для народа, сами все создавали, устраивали, увлекались, работали дружно, неутомимо, с большим успехом, и когда в 1898 году открылся Художественный театр, то я получила трогательный адрес с массой подписей от рабочих фабрики Полотняного Завода.
Мало-помалу сцена делалась для меня осознанной и желанной целью. Другой жизни, как артистической, я уже себе не мнила. Потихоньку от матери подготовила я свое поступление в Драматическую школу при Императорском Московском Малом театре, прозанималась там месяц, и вдруг был назначен проверочный экзамен, после которого мне было предложено оставить школу и сказано, что я не лишена права поступления на следующий год. Как впоследствии выяснилось, я в числе 4-х учениц была единственной принятой без протекции (я никого не знала из артистического мира), а теперь надо было устроить еще одну, поступавшую с сильной протекцией. И вот я была устранена.
Это был для меня страшный удар. Я как-то потерялась и слегла точно в каком-то столбняке. Мать, видя мое подавленное состояние и несмотря на то, что до тех пор была очень против моего решения идти на сцену, устроила через своих знакомых мое поступление в число учениц Филармонического училища, хотя общий прием был уже закончен.
Три года я пробыла в Филармонии по классу Владимира Ивановича Немировича-Данченко и Федотова, одновременно бегая по урокам, чтобы иметь возможность платить за учение и зарабатывать на жизнь. Уже на 3-м курсе начались слухи и разговоры о создании какого-то нового театра, уже началось увлечение «Чайкой» Чехова, которым заражал нас Владимир Иванович.
И вот наконец я — у цели, я достигла того, о чем мечтала, — я актриса, да еще в каком-то необычном, новом театре. Прошло незабываемое лето в Пушкине, где мы готовили пьесы к открытию. Я вступала на сцену с твердой убежденностью, что ничто меня не оторвет от нее, тем более, что и в личной жизни моей прошла трагедия разочарования первого юного чувства. Театр, казалось мне, должен был заполнить один все стороны моей жизни.
Но на самом пороге этой жизни, как только я приступила к давно грезившейся мне деятельности, как только началась моя артистическая жизнь, органически слитая с нарождавшимся нашим театром, этот самый театр и эта самая жизнь столкнули меня с тем, что я восприняла как «явление» на своем горизонте, что заставило меня задуматься над неразрешимой задачей, — я встретилась с Антоном Павловичем Чеховым.
Мы увиделись впервые и познакомились 9 сентября
1898 года — знаменательный и на всю жизнь незабытый день.
До сих пор помню все до мелочей из того дня, и трудно рассказывать о том большом волнении, которое охватило меня и всех нас, актеров нового театра, при первой встрече с любимым писателем, имя которого мы, воспитанные Вл.Ив.Немировичем-Данченко, привыкли произносить с благоговением.
Никогда не забуду той трепетной взволнованности, которая овладела мною еще накануне, когда я прочла записку Владимира Ивановича о том, что завтра, 9 сентября, А.П.Чехов будет у нас на репетиции «Чайки», ни того необычайного состояния, в котором шла я в тот день в Охотничий клуб на Воздвиженке, где мы репетировали, пока не было готово здание нашего театра в Каретном ряду, ни того мгновения, когда я в первый раз стояла лицом к лицу с А.П.Чеховым.
И все мы были захвачены необыкновенным, тонким обаянием его личности, его простоты, его неуменья «учить», «показывать». Не знали, как и о чем говорить... А он смотрел на нас, то улыбаясь, то вдруг необычайно серьезно, с каким-то смущением, пощипывая бороду и вскидывая пенсне... Недоумевал, как отвечать на некоторые вопросы, а мы-то думали — вот приедет автор и откроет нам все тайны, как надо играть «Чайку». Он отвечал как-то неожиданно, как будто и не по существу, как будто и общо, и мы не знали, как принимать замечание — серьезно или в шутку. Но так казалось только в первую минуту, и сейчас же, подумав немного, чувствовалось, что это сказанное как бы вскользь замечание начинало проникать в мозг и душу, и от едва уловимой характерной черточки начинала вырастать вся суть человека.
И с этой встречи начал медленно затягиваться тонкий и сложный узел моей жизни.
Второй раз Чехов появился на репетиции «Царя Федора» уже в «Эрмитаже», где мы предполагали играть сезон. Репетировали мы вечером, в сыром, холодном, далеко еще не готовом помещении, без пола, с огарками в бутылках вместо освещения, сами закутанные в пальто. Репетировали сцену примирения Шуйского с Годуновым, и так было волнующе, трепетно слышать звуки наших собственных голосов в этом темном, сыром, холодном пространстве, где не видно было ни потолка, ни стен, с какими-то грустными громадными ползающими тенями... И радостно было чувствовать, что там, в пустом, темном партере сидит любимая нами всеми «душа» и слушает нас. На другой день, в дождливую, сырую погоду, Чехов уезжал на юг, в тепло.

Зимой 1898—1899 года мы сыграли «Чайку» с большим успехом и весной показывали пьесу автору, приехавшему снова в Москву. Была радостная, чудесная весна, полная волнительных переживаний: создание нового нашего театра, какого-то «особенного», — итоги первого сезона, успех и неуспех некоторых постановок, необычайная наша сплоченность и общее волнение, и трепет за каждый спектакль; большой, исключительный успех «Чайки», знакомство с Чеховым, радостное сознание, что у нас есть «свой», близкий нам автор, которого мы нежно любили, — все это радостно волновало и наполняло наши души. Снимались с автором — группа участвующих в «Чайке» и в середине Чехов, якобы читающий пьесу. Уже говорили о постановке «Дяди Вани» в будущем сезоне.
Этой весной я познакомилась ближе с Чеховыми и как-то сразу залюбила всю атмосферу их семьи. С Марьей Павловной мы познакомились еще зимой — помню, А.П.Вишневский привел Марью Павловну ко мне в уборную в один из спектаклей «Чайки». Этой весной я ездила дня на три в Мелихово — небольшое имение Антона Павловича, верстах в 12 от станции Лопасня, Курской железной дороги, и все решительно пленило меня там: и дом, и флигель, где написана была «Чайка», и сад, и пруд с карасями, и цветущие фруктовые деревья, и телята, и утки, и сельская учительница, гулявшая с учителем по дорожке, — казалось, что шла Маша с Медведенко (действующие лица в «Чайке»), — пленяли радушие, ласковость, уют, беседы, полные шуток, остроумия...
Кончился сезон, и я уехала отдыхать на Кавказ, где жил мой брат с семьей на даче около Мцхета. К этому периоду и относятся первые наши письма. Еще в Москве я обещала приехать с Кавказа в Крым, где Антон Павлович купил участок земли и строил дом. Письмами мы сговорились встретиться на пароходе в Новороссийске, около 20 июля, и вместе приехали в Ялту, где я остановилась в семье доктора Л.В.Средина, с которой была дружна вся наша семья, а Антон Павлович жил на набережной в гостинице «Марино», откуда он ходил ежедневно на постройку своего дома в Аутку, плохо питался, так как никогда не думал о еде, уставал, и как мы с Срединым ни старались зазывать его под разными предлогами, чтобы устроить ему нормальное питание, — это удавалось очень редко: Антон Павлович не любил ходить «в гости» и избегал обедов не у себя дома, хотя к Срединым он относился с симпатией. У них было всегда так просто и радушно, и все, что бывало в Ялте из мира артистического, литературного и музыкального, все это посещало всегда Срединых (Горький, Найденов, Аренский, Васнецов, Ермолова).
Место, которое Антон Павлович приобрел для постройки дома, было далеко от моря, от набережной, от города и представляло собою в полном смысле слова пустырь с несколькими старыми грушевыми деревьями.
Но вот стараниями Антона Павловича, его большой любовью ко всему, что родит земля, этот пустырь понемногу превращается в чудеснейший, пышный, разнообразный сад.
За постройкой дома Антон Павлович следил сам, ездил на работы и наблюдал. В городе его можно было часто видеть на набережной в книжном магазине И.А.Синани, к которому Антон Павлович относился с большой симпатией, — к нему и его семье. Исаак Абрамович был очень предан Антону Павловичу, с каким-то благоговением помогал ему хлопотать о приобретении Кучукоя и участка под Ялтой, наблюдал, помогал советами, исполнял трогательно все поручения.
Около магазина была скамейка, знаменитая скамейка, где сходились, встречались, сидели и болтали все приезжавшие в Ялту «знаменитости»: и литераторы, и певцы, и художники, и музыканты... У Исаака Абрамовича была в магазине книга, в которой расписывались все эти «знаменитости» (и он гордился тем, что все это общество сходилось у него), у него же — и в магазине, и на скамейке — узнавались все новости, все, что случалось и в небольшой Ялте, и в большом мире. И всегда тянуло пойти на ослепительно белую, залитую солнцем набережную, вдыхать там теплый, волнующий аромат моря, щуриться и улыбаться, глядя на лазурный огонь морской поверхности, тянуло поздороваться и перекинуться несколькими фразами с ласковым хозяином, посмотреть полки с книгами, нет ли чего новенького, узнать, нет ли новых приехавших, послушать невинные сплетни...
В августе мы с Антоном Павловичем вместе уехали в Москву и ехали на лошадях до Бахчисарая, через гору Ай-Петри... Хорошо было покачиваться на мягких рессорах, дышать напоенным испарением сосны воздухом, и болтать в милом, шутливом чеховском тоне, и подремывать, когда сильно припекало южное солнце и морило душу зноем... Хорошо было ехать в живописной долине Коккоза, полной какого-то особенного очарования и прелести...
Дорога шла мимо земской больницы, расположенной в некотором отдалении от шоссе. На террасе стояла группа людей, отчаянно махавших руками в нашем направлении и как будто что-то кричавших... Мы ехали, углубившись в какой-то разговор, и хотя смотрели и видели суетившихся людей, но все же не подумали, что это могло относиться к нам, и решили, что это были сумасшедшие... Через некоторое время оказалось, что это были не сумасшедшие, а группа ялтинских знакомых нам докторов, бывших в больнице на какой-то консультации и усиленно старавшихся остановить нас... Этот эпизод впоследствии был источником смеха и всевозможных анекдотов.
В Москве Антон Павлович пробыл недолго и уже в конце августа уехал обратно в Ялту, а уже с 3 сентября начинается наша переписка.
В конце марта 1900 года труппа Художественного общедоступного театра решила приехать в Крым с пьесами «Чайка», «Дядя Ваня», «Одинокие» и «Гедда Габлер».

Я приехала еще на Страстной, с Марьей Павловной, и как казалось уютно и тепло в новом доме Антона Павловича, который летом только еще строился и был нежилым... Все интересовало, каждый пустяк; Антон Павлович любил ходить и показывать и рассказывать, чего еще нет и что должно быть со временем, и, главное, занимал его сад, фруктовые посадки... С помощью сестры Марьи Павловны Антон Павлович сам рисует план сада, намечает, где будет какое дерево, где скамеечка, выписывает со всех концов России деревья, кустарники, фруктовые деревья, устраивает груши и яблоки шпалерами, и результатом были действительно великолепные персики, абрикосы, черешни, яблоки и груши. С большой любовью растил он березку, напоминавшую ему нашу северную природу, ухаживал за штамбовыми розами и гордился ими, за посаженным эвкалиптом около его любимой скамеечки, который, к сожалению, однако, недолго жил, так же, как и березка, — налетела буря, шквал ветра сломал хрупкое белое деревцо, которое, конечно, не могло быть крепким и выносливым в чуждой ему почве.
Аллея акаций выросла невероятно быстро, длинные и гибкие — при малейшем ветре они как-то задумчиво колебались, наклонялись, вытягивались, и было что-то фантастическое в этих движениях, и беспокойное, и тоскливое... На них-то всегда глядел Антон Павлович из большого итальянского окна своего кабинета... Были и японские деревца, развесистая слива с красными листьями, крупнейших размеров смородина, были и виноград, и миндаль, и пирамидальный тополь, — все это принималось и росло с невероятной быстротой, благодаря любовному глазу Антона Павловича. Одна беда — был вечный недостаток в воде, пока наконец Аутку не присоединили к Ялте, и явилась возможность устроить водопровод.
По утрам Антон Павлович обыкновенно сиживал в саду, и при нем всегдашние адъютанты — две собаки, дворняжки, которые откуда-то появлялись и приживались очень быстро, благодаря симпатии, с которой Антон Павлович относился к ним, и два журавля с подрезанными крыльями, которые были всегда около людей, но в руки не давались. Журавли эти были очень привязаны к Арсению — и дворнику и садовнику вместе, очень тосковали, когда он отлучался. О возвращении Арсения из города весь дом знал по крику этих серых птиц и странным движениям, которыми они выражали свою радость — что-то вроде вальса.
В это же время был в Ялте и А.М.Горький, входивший в славу тогда, быстро и сильно, как ракета. Он бывал у Антона Павловича, и как чудесно, увлекательно, красочно рассказывал о своих скитаниях. И он сам, и то, что он рассказывал, — все казалось таким новым, свежим, и долго молча сидели мы в кабинете Антона Павловича и слушали, слушали...
Тихо, уютно и быстро прошла Страстная неделя, неделя отдыха, и надо было ехать в Севастополь, куда прибыла труппа Художественного театра. Помню, какое чувство одиночества охватило меня, когда в первый раз в жизни я осталась одна в номере гостиницы, да еще в пасхальную ночь, да еще после ласковости и уюта чеховской семьи... Но уже начались приготовления к спектаклям, приехал Антон Павлович, и жизнь завертелась... Начался какой-то весенний праздник...
Переехали в Ялту, и праздник стал еще ярче, нас буквально засыпали цветами... И закончился этот праздник феерией на крыше дачи гостеприимной Ф.К.Татариновой, которая с такой любовью относилась к нашему молодому театру и не знала, как и чем выразить свое поклонение Станиславскому и В.И.Немировичу-Данченко, создавшим этот театр. Артисты приезжали часто к Антону Павловичу, обедали, бродили по саду, сидели в уютном кабинете, и как нравилось все это Антону Павловичу, — он так любил жизнь подвижную, кипучую, а тогда у нас все уповало, кипело, радовалось...
Жаль было расставаться и с югом, и с солнцем, и с Чеховым, и с атмосферой праздника... но надо было ехать в Москву, репетировать. Вскоре приехал в Москву и Антон Павлович, ему казалось пусто в Ялте после жизни и смятения, которые внес приезд нашего театра, но в Москве почувствовал себя нездоровым и быстро вернулся на юг.
Я в конце мая уехала с матерью на Кавказ, и каковы были удивление и радость, когда в поезде Тифлис — Батум я встретила Антона Павловича, Горького, Васнецова, д-ра Алексина, ехавших в Батум. Ехали мы вместе часов шесть до ст. Михайлово, где я с матерью пересели на Боржомскую ветку.
В июле я снова гостила у Чеховых в Ялте.
Переписка возобновляется с моего отъезда в Москву в начале августа по 23 октября и прерывается приездом Антона Павловича в Москву, с пьесой «Три сестры», до половины декабря, когда Антон Павлович отправляется на юг Франции — в Ниццу, где он прожил около трех месяцев, сильно волнуясь ходом работ в театре над постановкой «Трех сестер».
В Москве он смотрел «Когда мы, мертвые, пробуждаемся». К Ибсену Антон Павлович относился как-то недоверчиво и с улыбкой — он казался ему сложным, непростым и умствующим. Постановке «Снегурки» А.П. тоже не очень сочувствовал; он говорил, что мы пока не должны ставить такие пьесы, а придерживаться пьес типа «Одиноких». Переписка тянется с 11 декабря 1900 года по 18 марта 1901 го-
да. В начале апреля я ненадолго приезжала в Ялту, а с половины апреля идет опять переписка.
Таковы были внешние факты. А внутри росло и крепло чувство, которое требовало каких-то определенных решений, и я решила соединить мою жизнь с жизнью А.П., несмотря на его слабое здоровье и на мою любовь к сцене... Верилось, что жизнь может и должна быть прекрасной, и она стала такой, несмотря на наши горестные разлуки, — они ведь кончались радостными встречами. Жизнь с таким человеком мне казалась нестрашной и нетрудной — он так умел отбрасывать всю тину, все мелочи жизненные и все ненужное, что затемняет и засаривает самую сущность и прелесть жизни.

В половине мая 1901 года Антон Павлович приехал в Москву. 25 мая мы повенчались и уехали по Волге, Каме, Белой до Уфы, откуда часов 6 по железной дороге в Андреевскую санаторию около ст. Аксеново. По дороге навестили в Нижнем Новгороде А.М.Горького, отбывавшего домашний арест. У пристани Пьяный Бор (Кама) мы застряли на целые сутки и ночевали на полу в простой избе в нескольких верстах от пристани, и спать нельзя было, так как неизвестно было время, когда мог прийти пароход на Уфу, — и в продолжение ночи и на рассвете пришлось несколько раз выходить и ждать — не появится ли какой пароход. На Антона Павловича эта ночь, полная отчужденности от всего культурного мира, ночь величавая, молчаливая, памятная какой-то покойной, серьезной содержательностью, и жутковатой красотою, и тихим рассветом, произвела сильное впечатление, и в его книжечке, куда он заносил все свои мысли и впечатления, отмечен Пьяный Бор.
В Аксенове Антону Павловичу нравилась природа, длинные тени по степи после шести часов, фырканье лошадей в табуне, нравилась флора, река Дема (Аксаковская), куда мы ездили однажды на рыбную ловлю. Санаторий стоял в прекрасном дубовом лесу, но устроено было примитивно, и жить было ему неудобно, при минимальном комфорте. Даже за подушками пришлось мне ехать в Уфу. Кумыс сначала пришелся по вкусу Антону Павловичу, но вскоре надоел, и, не выдержав 6 недель, мы отправились домой в Ялту, через Самару по Волге до Царицына и на Новороссийск. До 20 августа мы пробыли в Ялте. Затем мне надо было возвращаться в Москву — возобновлялась театральная работа.
И опять начинаются разлуки и встречи, только расставанья становятся еще чувствительнее и мучительнее, и уже через несколько месяцев после первой же из них я стала сильно подумывать — не бросить ли сцену. Но рядом вставал вопрос — нужна ли Антону Павловичу просто жена, оторванная от живого дела; я чуяла в нем человека-одиночку, который, может быть, тяготился бы ломкой жизни своей и чужой. И он так дорожил связью через меня с театром, возбудившим его живейший интерес.
Я невольно с необычайной остротой вспомнила все эти переживания, когда много лет спустя, при издании писем Антона Павловича, я прочла его слова, обращенные к
А.С.Суворину еще в 1895 году: «Извольте, я женюсь, если Вы хотите этого. Но мои условия: все должно быть, как было до этого, то есть она должна жить в Москве, а я в деревне (он жил тогда в Мелихове), и я буду к ней ездить. Счастье же, которое продолжается изо дня в день, от утра до утра, — я не выдержу. Я обещаю быть великолепным мужем, но дайте мне такую жену, которая, как луна, являлась бы на моем небе не каждый день». Я не знала тогда этих слов, но чувствовала, что я нужна ему такая, какая я есть, и все-таки после моей тяжелой болезни в 1902 году я опять серьезно говорила с нашими директорами о своем уходе из театра, но встретила сильный отпор. Антон Павлович тоже восставал, хотя и воздерживался от окончательного решения. Я понимала причину его сдержанности, но никогда мы не трогали ее словами и не говорили о том, что мешало нам до конца соединить жизни, и только в письмах появляются и недоговоренность, и подозрительность, и иногда раздражение.
Так и потекла жизнь — урывками, с учащенной перепиской в периоды разлуки.
С этой поры жизнь А.П. больше, чем прежде, делится между Москвой и Ялтой, начались частые встречи и проводы на Курском вокзале и на вокзале в Севастополе. В Ялте «надо» было жить, в Москву «тянуло» все время. Хотелось быть ближе к жизни, наблюдать ее, чувствовать, участвовать в ней, хотелось видеть людей, которые хотя иногда и утомляли его своими разговорами, но без которых он жить не мог, — не в его силах было отказывать человеку, который пришел с тем, чтобы повидать его и побеседовать с ним.
В Ялте привлекала сначала постройка дома, разбивка сада, устройство жизни, а впоследствии он свыкся с ней, хотя и называл ее своей «теплой Сибирью». В Москву все время стремился, стремился быть ближе к театру, быть среди актеров, ходить на репетиции, болтать, шутить, смотреть спектакли, любил пройтись по Петровке, по Кузнецкому, посмотреть на магазины, на толпу. Но самый живой период московской жизни ему приходилось быть вдали от нее. Только зиму 1903—1904 года доктора разрешили ему провести в столице, и как он радовался и умилялся на настоящую московскую снежную зиму, радовался, что можно ходить на репетиции, радовался, как ребенок, своей новой шубе и бобровой шапке!
Мы эту зиму приискивали клочок земли с домом под Москвой, чтобы Антон Павлович мог и в дальнейшем зимовать близко от нежно любимой Москвы (никто не думал, что развязка так недалеко). И вот мы поехали в один солнечный февральский день в Царицыно, чтобы осмотреть маленькую усадьбу, которую нам предлагали купить. Обратно, не то мы опоздали на поезд, не то его не было, но пришлось ехать на лошадях в Москву — верст около тридцати. Несмотря на довольно сильный мороз, как наслаждался Антон Павлович видом белой, горевшей на солнце равнины и скрипом полозьев по крепкому, укатанному снегу! Точно судьба решила его побаловать и дала ему в последний год жизни все те радости, которыми он дорожил: и Москву, и зиму, и постановку «Вишневого сада», и людей, которых он так любил...
Работа над «Вишневым садом» была трудная, мучительная, я бы сказала. Никак не могли понять друг друга, сговориться режиссеры с автором.
Первое представление «Вишневого сада» было днем чествования Чехова литераторами и его друзьями. Его это утомляло, он не любил показных торжеств и даже отказывался приехать в театр. Он очень волновался постановкой «Вишневого сада» и приехал только когда за ним поехали.
Первое представление «Чайки» было торжеством в театре, и первое представление последней его пьесы тоже было торжеством, но как непохожи были эти два торжества! Было беспокойно, в воздухе висело что-то зловещее. Не знаю, может быть, теперь эти события окрасились так благодаря всем последующим, но что не было ноты чистой радости в этот вечер 17 января — это верно. Антон Павлович очень внимательно, очень серьезно слушал все приветствия, — но временами он вскидывал голову своим характерным движением, и казалось, что на все происходящее он смотрит с высоты птичьего полета, что он здесь ни при чем, и лицо освещалось его мягкой, лучистой улыбкой, и появлялись характерные морщины около рта — это он, вероятно, услышал что-нибудь смешное, что он потом будет вспоминать и над чем неизменно будет смеяться своим детским смехом...
Вообще Антон Павлович необычайно любил все смешное, все, в чем чувствовался юмор, любил слушать рассказы смешные и, сидя в уголке, подперев рукой голову, пощипывая бородку, заливался таким заразительным смехом, что я часто, бывало, переставала слушать рассказчика, воспринимая рассказ через Антона Павловича. Он очень любил фокусников, клоунов. Помню — мы с ним как-то в Ялте долго стояли и не могли оторваться от всевозможных фокусов, которые проделывали дрессированные блохи. Любил Антон Павлович выдумывать — легко, изящно и очень смешно, — это вообще характерная черта чеховской семьи. Так, в начале нашего знакомства большую роль у нас играла «Наденька», якобы жена или невеста Антона Павловича, и эта «Наденька» фигурировала везде и всюду, ничто в наших отношениях не обходилось без «Наденьки» — она нашла себе место и в письмах.
Даже за несколько часов до своей смерти он заставил меня смеяться, выдумывая один рассказ. Это было в Баденвейлере. После трех тяжелых, тревожных дней ему стало легче к вечеру. Он послал меня пробежаться по парку, так как я не отлучалась от него эти дни, и когда я пришла, он все беспокоился, почему я не иду ужинать, на что я ответила, что гонг еще не прозвонил. Гонг, как оказалось после, мы просто прослышали, а Антон Павлович начал придумывать рассказ, описывая необычайно модный курорт, где много сытых, жирных банкиров, здоровых, любящих хорошо поесть, краснощеких англичан и американцев, и вот все они, кто с экскурсии, кто с катания, с пешеходной прогулки — одним словом, отовсюду — собираются с мечтой хорошо и сытно поесть после физической усталости дня. И тут вдруг оказывается, что повар сбежал и ужина никакого нет, — и вот как этот удар по желудку отразился на всех этих избалованных людях... Я сидела, прикорнувши на диване после тревоги последних дней, и от души смеялась. И в голову не могло прийти, что через несколько часов я буду стоять перед телом Чехова!
В последний год жизни у Антона Павловича была мысль написать пьесу. Она была еще неясна, но он говорил мне, что герой пьесы — ученый — любит женщину, которая или не любит его, или изменяет ему, и вот этот ученый уезжает на дальний север. Третий акт ему представлялся именно там: стоит пароход, затертый льдами, северное сияние, ученый одиноко стоит на палубе, тишина, покой и величие ночи, и вот на фоне северного сияния он видит — проносится тень любимой женщины...
Антон Павлович тихо, покойно отошел в другой мир. В начале ночи он проснулся и первый раз в жизни сам попросил послать за доктором. Ощущение чего-то огромного, надвигающегося придавало всему, что я делала, необычайный покой и точность, как будто кто-то уверенно вел меня. Помню только жуткую минуту потерянности: ощущение близости массы людей в большом спящем отеле и, вместе с тем, чувство полной моей одинокости и беспомощности. Я вспомнила, что в этом же отеле жили знакомые русские студенты — два брата, и вот одного я попросила сбегать за доктором, сама пошла колоть лед, чтобы положить на сердце умирающему. Я слышу как сейчас, среди давящей тишины июльской мучительно душной ночи, звук удаляющихся шагов по скрипучему песку...
Пришел доктор, велел дать шампанского. Антон Павлович сел и как-то значительно, громко сказал доктору по-немецки (он очень мало знал по-немецки): «Ich sterbe...» Потом взял бокал, повернул ко мне лицо, улыбнулся своей удивительной улыбкой, сказал: «Давно я не пил шампанского...» — покойно выпил все до дна, тихо лег на левый бок и вскоре умолкнул навсегда... И страшную тишину ночи нарушала только как вихрь ворва

АННОТИРОВАНЫЙ
УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН


Абессаломов Александр Васильевич (? — 1902) — актер Художественного театра с 1899 г. до конца жизни. В пьесе «Три сестры» играл роль офицера.
Авилова Лидия Алексеевна (урожд. Страхова; 1864—1943) — писательница и многолетняя корреспондентка Чехова. Оказывала ему значительную помощь при собирании рассеянных в мелких журналах и газетах ранних рассказов Чехова при подготовке первого издания его собрания сочинений. Когда М.П.Чехова готовила издание писем Чехова, Авилова передала ей копии всех имевшихся у нее чеховских писем — всех, кроме одного. Это письмо, текст которого приведен в ее воспоминаниях «А.П.Чехов в моей жизни», показалось Авиловой слишком интимным, чтобы передать его сестре писателя и тем более — обнародовать. Все автографы писем Чехова к Авиловой утрачены. В предисловии к своим воспоминаниям, отсутствующим в машинописном тексте, который хранится в РГАЛИ, Авилова писала: «А.П.Чехов в моей жизни» не прибавит ничего в его облике как писателя, общественного деятеля и мыслителя. Эта страница, оставшаяся до сих пор совершенно белой, о том, как протекала его сердечная жизнь, о том, как он относился к любви, к семье, к женщине. Это роман, о котором никогда никто не знал, хотя он длился целых десять лет. Прошли десятки лет со дня смерти Антона Павловича, и только теперь я решилась написать о том, что так празднично осветило и так мучительно осложнило мою жизнь…».
Адашев Александр Иванович (наст. фамилия Платонов; 1871—1934?) — актер Художественного театра с 1898 по 1913 г. В чеховских пьесах исполнял роли: работника в «Дяде Ване» и Андрея Прозорова в «Трех сестрах». С 1906 г. руководил популярной частной школой «Курсы драмы Адашева».
Адель Григорий Осипович — адвокат, у которого стажировался брат О.Л.Книппер Владимир Леонардович.
Адель Софья Марковна (урожд. Мейерсон) — певица, давнишняя знакомая семей Чеховых и Книппер.
Адурская — см. Дурасевич А.Ф.
Азагарова Анна Яковлевна (? — 1935) — драматическая актриса. Играла в провинции. С 1914 г. — актриса театра Корша.
Азаровский — см. Озаровский Ю.Э.
Александр Леонидович — см. Вишневский А.Л.
Александр Павлович — см. Чехов А.П.
Александров Николай Григорьевич (1870—1930) — актер и помощник режиссера Художественного театра со дня его основания до конца жизни. В пьесах Чехова играл работника в «Дяде Ване», гостя в «Иванове», офицера, Ферапонта и Чебутыкина в «Трех сестрах». Первый исполнитель роли лакея Яши в «Вишневом саде».
Алексеев — см. Станиславский К.С.
Алексеев Борис Сергеевич (по сцене Полянский) — брат К.С.Станиславского, недолгое время актер Художественного театра.
Алексеев Дмитрий Викторович (? — 1934) — химик, профессор. Его жена — Алексеева (урожд. Амозова) Валерия Александровна — переводчица.
Алексеев Игорь Константинович (1894—1974)— сын К.С.Станислав-
ского. Долгое время жил за границей. В 1948 г. вернулся в
СССР, был хранителем Дома-музея К.С.Станиславского.
Алексеев Юрий Сергеевич (? —1920) — брат К.С.Станиславского.
Алексеева Елизавета Васильевна (? — 1904) — мать К.С.Станиславского.
Алексеева З.С. — см. Соколова З.С.
Алексеева Кира Константиновна (по мужу Фальк; 1891—1977) — художница. Дочь К.С.Станиславского.
Алексеева М.П. — см. Лилина М.П.
Алексеева О.П. — см. Полянская О.П.
Алексин Александр Николаевич — известный врач. Его именем был назван в Москве туберкулезный санаторий в Сокольниках.
Алферов Александр Павлович (1862—1920) — педагог, основатель гимназии в Москве.
Алчевские — семья богатого харьковского промышленника, имевшего на юге ряд предприятий. Мать — Алчевская Христина Даниловна (1841—1920) — деятельница народного образования. Издала замечательную книгу — «Что читать народу». Основоположник методики обучения грамоте взрослых.
Альбов Вениамин Павлович (1871 — ?) — симферопольский педагог. По прочтении статьи Альбова «Два момента в развитии творчества Антона Павловича Чехова» Чехов писал Ф.Д.Батюшкову 11 января 1903 г.: «Я прочел статью Альбова — с большим удовольствием. Раньше мне не приходилось читать Альбова, хотелось бы знать, кто он такой, начинающий ли писатель или уже видавший виды».
Альмединген Алексей Николаевич (1855—1908) — педагог и драматург (псевдоним «Ал. Ген.»). Был редактором-издателем журнала «Воспитание и обучение» (1881) и журнала «Родник» (с 1882).
Альтшуллер Исаак Наумович (1870—1943) — врач, лечивший в Ялте Чехова и в Гаспре Толстого. После революции, в 1920 г., эмигрировал, обосновался в Германии, с приходом к власти нацистов переселился в Прагу и оттуда перебрался в США. Опубликованы его ценные воспоминания о Чехове.
Амфитеатров Александр Валентинович (1862—1938) — писатель, публицист. Автор многочисленных романов. За публикацию сатирического фельетона «Господа Обмановы» (о царской семье) был в 1902 г. выслан в Минусинск. С Чеховым был знаком еще со времени своей работы в газете «Новое время», в котором печатался под псевдонимом «Old Gentlemen». Изредка с ним переписывался. В 1920 г. эмигрировал, жил и умер в Италии.
Андреев (Скюдери) Александр Иванович — актер и помощник режиссера в Художественном театре, в котором работал с 1898 по 1906 г. В чеховских пьесах исполнял роли: работника Якова в «Чайке», офицера и Федотика в «Трех сестрах» и Жигина в инсценированном рассказе «Унтер Пришибеев».
Андреев Леонид Николаевич (1871—1919) — писатель-символист, чрезвычайно высоко ценил Чехова. В июле 1902 г. в письме к Горькому Чехов следующим образом отзывался об Андрееве: «В Андрееве нет простоты, и талант его напоминает пение искусственного соловья». См. также — письмо к Книппер от 7 декабря 1901 г. У Андреева были две сестры — Верещагина Римма Николаевна и Андреева Зинаида Николаевна (ум. в 1905 г.).
Андреева Александра Алексеевна (1858—1926) — переводчица. Свояченица К.Д.Бальмонта.
Андреева Мария Федоровна (урожд. Юрковская;1868—1953) — актриса, с 1898 по 1905 г. состояла в труппе Художественного театра.
Весной 1900 г. в Ялте, во время гастролей Художественного театра, произвела большое впечатление на Чехова. В постановках чеховских пьес сыграла Нину Заречную в «Чайке», Ирину в «Трех сестрах» и Варю в «Вишневом саде». В первом браке — жена крупного чиновника-путейца Андрея Алексеевича Желябужского. Вступила в большевистскую партию в 1904 году и стала личным другом Ленина. В качестве жены Максима Горького Андреева в 1906 году сопровождала его в США, затем жила с ним на острове Капри и свыше шести лет была его секретарем, переводчиком и ближайшим помощником. В 1912 году окончательно разошлась с Горьким. В 1919 была одним из основателей и актрисой Большого драматического театра в Петрограде. По свидетельству одного из ее корреспондентов, испытывала горечь от неудавшейся театральной карьеры. В
1919—1921 гг. — комиссар театров и зрелищ Петрограда. С 1931 по 1948 г. директор московского Дома ученых.
Андреева Ольга Михайловна (урожд. Кузнецова; 1867—1911) — близкий друг О.Л.Книппер. Ее муж, Николай Николаевич Андреев, был чиновником акцизного ведомства.
Андреевская Елена Николаевна — начальница гимназии в Казани, жила с сестрой в санатории в Аксенове, Уфимской губернии, когда там жили в июне 1901 г. Чехов и Книппер.
Андреевский Сергей Аркадьевич (1847—1918) — видный адвокат, поэт, критик и переводчик. В рамках литературной деятельности более значителен как критик. Написал интересные работы о Лермонтове, Достоевском, о Художественном театре. Писал о Чехове.
Андреолетти Константин Людвигович — инженер.
Анна Ивановна — см. Книппер А.И.
Анненкова-Бернар (Дружинина) Нина Павловна (1864 — ?) — писательница, в молодые годы — актриса.
Антимонов Сергей Иванович (1880 — ?) — актер Художественного театра с 1901 по 1903 г. Потом работал в Камерном театре. В чеховском репертуаре исполнял роль денщика в «Трех сестрах».
Антуан Андре (1858—1943) — французский режиссер, актер, теоретик театра. В 1887 г. создал Свободный театр, выступая против мелодрамы, мещанской драматургии. Разделяя взгляды натуралистической школы Эмиля Золя, считал, что театр должен правдиво показывать жизнь. Пропагандировал передовую иностранную драматургию (Ибсена, Гауптмана, Тургенева), доступ которой на французскую сцену был крайне затруднен. В 1897 г. создал Театр Антуана, на сцене которого реализовывал свои теоретические взгляды на театр. По случаю постановки труппой Питоевых во Франции «Трех сестер» в
1929 г. Антуан писал: «Надо воздать должное Жоржу Питоеву. Если бы не он, то многие великие произведения зарубежных писателей оставались бы для нас неизвестными».
Арабажин Константин Иванович (1866—1929) — историк литературы, критик, неоднократно писал о Чехове.
Арсений — дворник в ялтинском доме Чехова, которого за медлительность прозвали Арсений-тихоход.
Артем Александр Родионович (наст. фамилия Артемьев; 1842—1914) — педагог, уже в пожилом возрасте начавший артистическую карьеру и скоро ставший украшением труппы Художественного театра. Играл многие роли в чеховских постановках. Считается, что роль Фирса была написана не только для Артема, но и «по Артему». Обладал редкой простотой, которая восхищала в нем Чехова.
Архипов Абрам Ефимович (1862—1930) — живописец, передвижник.
Архипов Николай Николаевич (1868—1926) — член правления Общества искусства и литературы, на даче которого, в Пушкине, под Москвой, в 1898 г. было наскоро выстроено помещение, и в нем начались репетиции первой постановки будущего Художественного театра — «Царя Федора Иоанновича» и др. Немирович-Данченко писал Чехову 5 августа 1898 г.: «Мне тебя до зарезу надо! Ради всех святых, приезжай в Пушкино (по Ярославской дороге), дача Архипова, где происходят наши репетиции и где тебя встретят все, как ты того заслуживаешь».
Асланов Николай Петрович — актер Художественного театра с 1902 по 1905 и с 1916 по 1917 гг.
Ахалина Прасковья Николаевна (? — 1910) — суфлер в Обществе искусства и литературы, затем в Художественном театре с самого его возникновения.
Ашешов Николай Петрович (1866—1923) — публицист и критик.

бабушка — см. Беленовская М.Д.
бабушка — см. Средина Н.И.
Баженов Николай Николаевич (1857—1923) — врач-психиатр, автор книг по психиатрии.
Байрон Джордж Ноэл Гордон (1788—1824) — английский поэт-романтик, пэр Англии.
Балабан Иосиф Аркадьевич (1871 — ?) — врач, был командирован в Ялту для принятия необходимых мер против занесения чумы, появившейся тогда на черноморском побережье. Еще студентом, в
90-х годах, Балабан выступал на любительских вечерах с чтением рассказов Чехова. 15 декабря 1901 г. Чехов писал академику Кондакову: «В клубе по средам, говорят, бывают семейные вечера, очень интересные, на которых читает мои рассказы д-р Балабан, командированный в Ялту чумы ради. Читает он, как уверяют, необыкновенно». 18 декабря Горький привел к Чехову д-ра Балабана, и тут впервые Чехов услышал его чтение. Эти посещения и чтения повторялись. Балабан читал: «Злоумышленника», «Житейские невзгоды», «Хирургию», «Винт», «В бане», «Лошадиную фамилию», «Драму», «Смерть чиновника» и др. Чтения эти приводили Чехова в восторг, он много смеялся и убеждал Балабана бросить медицину и сделаться актером, обещая свое содействие. Но Балабан остался верен своей специальности, продолжая время от времени выступать в качестве чтеца-любителя.
Балтрушайтис Юргис Казимирович (1873—1944) — русский поэт, символист, литовец по происхождению, посол Литвы в Советской России.
Бальмонт Константин Дмитриевич (1867—1942) — поэт-символист, переводчик, критик, драматург. Чехов относился с интересом к его творчеству, время от времени обменивался с ним письмами. После революции эмигрировал. Его жена Андреева Екатерина Алексеевна.
Баранов Николай Александрович — актер, в Художественном театре играл с 1899 по 1903 г. В прошлом был церковным певчим и хористом. Покинув Художественный театр, опустился, сблизился с черносотенцами, скандалил. О колоритной фигуре и своеобразной судьбе Баранова см. «Моя жизнь в искусстве» Станиславского, глава «Мещане».
Бартельс Елена Ивановна, Эля (1880 — ?) — первая жена В.Л.Книппера. С 1907 по 1910 г. вела уроки пластики и ритмики в Художественном театре.
Барятинский Владимир Владимирович, князь (1874—1941) — писатель, драматург, публицист. Был сначала офицером морского флота, но в 1896 г., после женитьбы на актрисе Л.Б.Яворской, должен был выйти в отставку и занялся литературой и журналистикой. Издавал газету «Северный курьер», закрытую правительством. В 1901 г. он вместе с женой открыл в Петербурге Новый театр, который ставил Толстого, Чехова, Горького и самого Барятинского. Некоторые его пьесы пользовались немалым успехом. Внешний и несколько рекламный демократизм — как Барятинского, так и Яворской — в известном смысле характеризовал то, что демократизм становился «модным» даже в аристократических салонах. После революции, в Париже, сотрудничал в «Последних новостях».
Батюшков Федор Дмитриевич (1857—1920) — историк литературы, критик, профессор, редактор журнала «Мир Божий». Батюшков обратился к Чехову с просьбой прислать рассказ для журнала «Cosmopolis», в котором он редактировал русский отдел. Начавшаяся переписка продолжалась до смерти Чехова.
Беклин Арнольд (1827—1901) — швейцарский художник-символист, чрезвычайно популярный среди интеллигентских кругов конца XIX и начала XХ в. Копии и репродукции его картины «Остров мертвых» висели как почти обязательное украшение во многих гостиных.
Беленовская Мария Дормидонтовна («бабушка»; 1826—1906) — многолетняя домашняя работница Чеховых. В Ялте она жила в доме Чеховых на покое.
Белоусов Иван Алексеевич (1863—1930) — поэт и переводчик. Состоял в переписке с Чеховым, оставил о нем воспоминания.
Бельская Серафима Александровна (1846?—1933) — артистка оперетты.
Беляев Агапит Федорович (1853—1934) — известный московский врач-отоларинголог.
Березина Ольга Михайловна (урожд. Соловьева; 1865—1935) — с 1886 г. гражданская жена действительного статского советника Владимира Ильича Березина, известного мостостроителя и богатейшего человека. С 1896 г. В.И.Березин посвящает себя созданию курорта Суук-Су на купленном им участке земли в Гурзуфе. После смерти мужа в 1900 г. Березина продолжала строительство курорта. Хорошая знакомая Чехова. О.Л.Книппер в шутку ревновала Чехова к ней и предлагала ему жениться на «богатой».
Бернар Сара (1844—1923) — французская актриса. Чехов писал о ее игре еще на заре своей литературной деятельности в 1881 г.
Бернштейн Александр Борисович — студент-медик, впоследствии врач Андреевского санатория. Чехов познакомился с ним в 1901 году во время пребывании в санатории «Аксеново», куда он отправился вместе с О.Л.Книппер на кумыс.
Берсон Янина — скрипачка, дочь банкира, знакомая Горького. Порвала с семьей из-за художника С.А.Сорина. Сорин из-за нее травился, но выжил. Горький принимал участие в ее судьбе. В письме к Пятницкому он писал: «Теперь у меня задача: устроить девицу так, чтоб она вновь не попала в тиски семьи, а Сорина — сплавить отсюда. Он теперь — провалился в моих глазах, я не поклонник мелодраматических характеров…».
Бетховен Людвиг ван (1770—1827) — немецкий композитор, пианист и дирижер.
Бларамберг Павел Иванович (1841—1907) — публицист и композитор. Преподаватель Музыкально-драматического училища, сотрудник газеты «Русская мысль».
Блюменталь-Тамарина Мария Михайловна (1859—1938) — драматическая актриса. Играла в провинции, в петербургских театрах, в Москве. Под конец жизни — актриса Малого театра в Москве.
Боборыкин Петр Дмитриевич (1836—1921) — плодовитый бытописатель различных слоев русского общества второй половины ХIХ века. В повести «Однокурсники» изобразил переживания зрителя чеховской «Чайки» в Художественном театре, а в повести «Исповедники» дал несколько страниц по поводу «Трех сестер» в Художественном театре. Оставил воспоминания о Чехове.
Бобров Александр Алексеевич (1850—1905) — профессор оперативной хирургии Московского университета. В Алупке, близ Ялты, организовал санаторий для туберкулезных детей.
Богданович Ангел Иванович (1860—1907) — критик, редактор журнала «Мир Божий», затем «Современный мир».
Богданович Петр Кириллович (1858—1903) — ялтинский врач и общественный деятель.
Бонье Софья Павловна (? —1921) — вдова врача, знакомая Чехова. Состояла в Обществе по опеке бедных, больных туберкулезом, и помогала Чехову устраивать туберкулезных больных, которые во множестве обращались к нему за помощью. Была вроде компаньонки при О.М.Березиной.
Борис Сергеевич — см. Алексеев Б.С.
Борнгаупт Елена Ивановна (урожд. Зальца; 1855—1929) — сестра матери О.Л.Книппер.
Борнгаупт Лев Васильевич (1875- ?) — врач, принимал участие в англо-бурской войне в Трансваале. Двоюродный брат О.Л.Книппер. Был женат на голландке Нелли Марс-Веен.
Бородулин Василий Андреевич — ялтинский врач, знакомый Чехова.
Боткин Сергей Сергеевич (1859—1910) — врач, лейб-медик, профессор Военно-медицинской академии, коллекционер, действительный член Академии художеств, сын знаменитого клинициста Сергея Петровича Боткина (1832—1889). Его брат — Евгений Сергеевич, придворный врач, был убит вместе с царской семьей. Сергей Сергеевич был женат с 1905 г. на дочери Павла Михайловича Третьякова (1832—1898), основателя Третьяковской галереи, — Александре Павловне (1867—1959). Их старшая дочь — знаменитая киноактриса и режиссер Александра Сергеевна Хохлова (урожд. Боткина).
Браз Осип (Иосиф) Эммануилович (1872—1936) — художник, пейзажист и портретист. Портрет Чехова он писал дважды: в июне 1897 г. и затем, ввиду его неудачности, вторично в марте 1898 г., в Ницце, куда был специально для этого командирован Третьяковым, поместившим этот второй портрет в своей знаменитой галерее, в Москве. Чехов был довольно высокого мнения о Бразе как художнике. Уже после того, как оба его портрета были написаны, Чехов спрашивал Комиссаржевскую: «Не желаете ли, чтобы очень хороший художник-портретист написал о Вас портрет?.. Повторяю, это хороший, настоящий художник, не какой-нибудь мазилка». Однако относительно собственного портрета он остался неудовлетворен результатами работы Браза. Художнице Хотяинцевой он писал из Ниццы: «Говорят, что и я и галстук очень похожи, но выражение, как в прошлом году, такое, точно я нанюхался хрену». А доктору Членову он после Пироговского съезда писал: «Во время съезда я чувствовал себя принцем, телеграммы поднимали меня на высоту, о какой я никогда не мечтал. Только вот одно: зачем, зачем портрет работы Браза? Ведь это плохой, это ужасный портрет, особенно на фотографии.… Ах, если бы Вы знали, как Браз мучил меня, когда писал этот портрет! Писал один портрет 30 дней — не удалось; потом приехал ко мне в Ниццу, стал писать другой, писал и до обеда и после обеда, 30 дней — и вот если я стал пессимистом и пишу мрачные рассказы, то виноват в этом портрет мой».
Брокар Маргарита Клавдиевна (урожд. Жиро) — ученица матери
О.Л.Книппер.
Брюллов Карл Павлович (1799—1852) — живописец и рисовальщик.
Букишон — см. Бунин И.А.
Буланже Павел Александрович (1864—1925) — инженер, толстовец. В 1901 г. сопровождал больного Толстого в Крым, о чем впоследствии напечатал воспоминания.
Булацель Иван Михайлович — автор коротких пьес.
Бунин Иван Алексеевич (1870—1953) — писатель. В 1920 г. эмигрировал. Был в приятельских отношениях с Чеховым, с 1891 г. состоял с ним в переписке. Оставил о Чехове интересные воспоминания. Букишон — шутливое прозвище, данное ему Чеховым.
Бунин Юлий Алексеевич (1858—1921) — редактор журнала «Вестник воспитания». Брат И.А.Бунина.
Бурджалов Георгий Сергеевич (1869—1924) — актер Художественного театра, играл в нем с момента его возникновения до конца жизни. Муж актрисы Савицкой. Внес большой вклад в собирание материалов по истории Художественного театра, один из основателей Музея МХАТа.
Буренин Виктор Петрович (1841—1926) — поэт, драматург и публицист. В середине 70-х порвал с прогрессивными изданиями, вошел в редакцию «Нового времени», где стал присяжным публицистом, печатался главным образом под псевдонимом «Граф Алексис Жасминов». Поэт А.Н.Плещеев, корреспондент Чехова, пишет в письме от 10 марта 1888 г.: «Если бы в «Новом времени» не было этого мерзопакостного Буренина...…» Чехов относился к Буренину с нескрываемым презрением, а Буренин, после того, как Чехов расстался с «Новым временем», злобно издевался над новаторскими приемами Чехова-драматурга.
Буткевич Наталья Антоновна — актриса.
Бутова Надежда Сергеевна (1878—1921) — актриса Художественного театра с 1900 г. до конца жизни. В чеховских спектаклях исполняла роли Бабакиной в «Иванове», няни и Ольги в «Трех сестрах». Придя в театр прямо со школьной скамьи, Бутова, по словам современников, замечательно сыграла роль Анисьи во «Власти тьмы» Толстого. Последние годы жизни занималась педагогической деятельностью. Жизнь актрисы кончилась трагически. Она поехала сопровождать в Крым свою приятельницу, актрису Чалееву, заболевшую скоротечной чахоткой. Бутова заразилась от нее и погибла сама.
Бьернсон Бьёрнстьерне (1832—1910) — норвежский прозаик и драматург, популярный в России в 90-х годах XIX и начале ХХ веков.

Ванновский Петр Семенович (1822—1904) — государственный деятель, с 1881 по 1898 гг. — военный министр. В марте 1901 г., после гибели министра просвещения Н.П.Боголепова, смертельно раненного П.Карповичем в отместку за отправку студентов в солдаты, был назначен министром народного просвещения. Поскольку обывательские толки приписывали Ванновскому разного рода либеральные намерения в области просвещения, то и назначение его было встречено надеждами на реформы. Это была попытка успокоить студенчество. В известной степени это удалось: Ванновский издал приказ, в котором рекомендовал педагогам внести «сердечное попечение» в обращение с учащимися, отменил сдачу студентов в солдаты, назначил две-три комиссии для выработки новых уставов, новых программ, сделал необязательным изучение греческого языка в гимназиях и т.п. Наиболее оптимистическая часть общества заговорила о новой эре в школьном деле. Комиссии, не торопясь, собирались, но почти все в школе оставалось по-прежнему. В итоге в университетах наступило успокоение, а вместе с этим отпала всякая необходимость в реформах. Не проведя в жизнь ни одного постановления, выработанного в комиссиях, Ванновский в апреле 1902 г., неожиданно для самого себя, был уволен с поста министра.
Ваня — см. Чехов И.П.
Варламов Константин Александрович (1848—1915) — актер Александринского театра. Сыграл в чеховских постановках: Сорина в «Чай-
ке» и Лебедева в «Иванове».
Варавка Сергей Михайлович — киевский врач, заведовал санаторием в Аксенове, Уфимской губернии.
Варнек Л.Н. — врач.
Васильева Ольга Родионовна — знакомая Чехова по Ницце в 1898 г.. Переводила его рассказы на английский язык.
Васнецов Аполлинарий Михайлович (1856—1933) — живописец и график, археолог. Брат передвижника В.М.Васнецова.
Васнецов Виктор Михайлович (1848—1926) — художник, писал жанровые и монументально-эпические картины на темы русской истории, народных былин и сказок. Был знаком с Чеховым.
Вейнберг Петр Исаевич (1830—1908) — поэт, переводчик и критик. Пользовался, благодаря своим личным качествам, большим уважением в писательских кругах и поэтому нередко представлял литературную общественность на разного рода торжествах. Был долгое время председателем Литературного фонда. Чехов высоко ценил Вейнберга как переводчика и в 1901 г. выставил его кандидатуру в почетные академики.
Велигорская Александра Михайловна (? — 1906 ) — жена Леонида Андреева с 1902 г. По свидетельству современников, Велигорская обладала исключительными моральными достоинствами и оказывала чрезвычайно благоприятное влияние на творчество Андреева.
Великая княгиня — см. Елизавета Федоровна.
Венгерова Зинаида Афанасьевна (1867—1941) — критик, переводчица, историк литературы, сестра историка литературы и библиографа С.А.Венгерова, жена поэта-символиста Н.М.Минского. С 1922 г. жила за границей.
Вера Ивановна — см. Фирсанова В.И.
Вера Николаевна — см. Павлова В.Н.
Вересаев Викентий Викентьевич (1867—1945) — писатель, врач. Известен не только беллетристическими произведениями, пользовавшимися в свое время большой популярностью, но и книгой «Записки врача» (1901), документальными работами о Пушкине и критико-философскими произведениями о Достоевском и Толстом. Член литературного кружка «Среда». В письме к Суворину от 1 июля 1903 г. Чехов пишет: «…Почитайте, кстати, рассказы Вересаева. Начните со второго тома, с небольшого рассказа «Лизар». Мне кажется, что вы останетесь очень довольны. Вересаев врач, я познакомился с ним недавно; производит он очень хорошее впечатление». Вересаев оставил воспоминания о Чехове.
Верочка — см. Тюфяева В.С.
Виктория I (1819—1901) — королева Великобритании.
Виноградов Сергей Арсеньевич (1869—1933?) — художник-пейзажист.
Винокуров-Чигарин Никита Алексеевич — учитель Гурзуфского земского училища.
Витмер Александр Николаевич (1839—1916) — писатель, земский деятель, драматург и профессор военных наук.
Витте Иван Германович (1854—1905) — земский врач, товарищ Чехова по университету. Чехов был озабочен состоянием его здоровья. Состоял в переписке с Чеховым.
Витте Сергей Юльевич, граф (1849—1915) — государственный деятель при Александре III и Николае II, премьер-министр в первом Кабинете министров, автор Манифеста 17 октября 1905 г. Своими мероприятиями в области финансов способствовал развитию капитализма в России. Автор интересных воспоминаний.
Вишневский Александр Леонидович (наст. фамилия Вишневецкий; 1861—1943) — актер и один из создателей Московского Художественного театра. Играл Дорна («Чайка»), Кулыгина («Три сестры»), Войницкого («Дядя Ваня»). Друг детства Чехова, его соученик по Таганрогской гимназии.
Владимир Александрович, великий князь (1847—1909) — президент Академии художеств (с 1876 г.), брат императора Александра III.
Владимир Иванович — см. Немирович-Данченко В.И.
Вогюэ Эжен Мельхиор де (1848—1910) — французский писатель-литературовед, много писавший о русских писателях и, в частности, о Чехове. Вогюэ находил в творчестве Чехова влияние Гоголя, Толстого, Тургенева и Мопассана, а мировоззрение Чехова ему рисовалось беспросветно мрачным, пассивным, с тяготением к буддизму. Его работа о Чехове была впервые опубликована в журнале «Revue des Deux Mondes». Русский перевод в виде отдельной брошюры вышел в Москве в 1902 г.
Водовозова (Токмакова) Мария Ивановна — сотрудница журнала «Начало».
Войткевич Татьяна Степановна — руководительница известного в начале века в Москве модного ателье.
Волков Николай Николаевич был в гостях у Чехова в Ялте в феврале 1903 г.
Володя — см. Чехов В.И.
Володя — см. Книппер В.Л.
Волынский Аким Львович (1863—1926) — литературный критик и искусствовед, знаток итальянского Возрождения. После ухода представителей народничества из редакции «Северного вестника» стал одним из основных сотрудников журнала. Был знаком с Чеховым и неоднократно о нем писал.
Воронин Илья Егорович — доверенный по делам семьи Алексеевых в Туркестане.
Воронина Инна — см. Самсонова И.Г.
Воронцов-Дашков Илларион Иванович, граф (1837—1916) — министр государственных имуществ, в 1905—1915 гг. — наместник на Кавказе.
Ворт — владелец знаменитого парижского Дома моды.
Вульф (Никифорова) Елизавета Павловна, баронесса — большая поклонница театра.

Гадон Владимир Сергеевич — полковник, адъютант московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича; впоследствии командир Преображенского полка.
Галина — см. Эйнерлинг Г.А.
Галяшкина Елена Карловна (урожд. Шлиппе; 1837—1912) — добрая знакомая семьи Книппер.
Ганзен Анна Васильевна (урожд. Васильева; 1869 — ?) — жена П.Г.Ганзена, переводчица скандинавских и английских писателей.
Ганзен Петр Готфридович (1846—1930) — переводчик Ибсена, Брандеса, Бьёрнстьерне Бьернсона и др. Датчанин по происхождению, он переводил и с русского на датский Толстого и Гончарова. Жил в России с 1871 по 1917 г.
Гауптман Герхарт (1862—1946) — немецкий писатель и драматург. Глава немецкого натурализма. Ряд его пьес ставился на сцене Художественного театра.
Ге Григорий Григорьевич (1867—1942) — актер и драматург. Занимал амплуа первого любовника во многих провинциальных труппах. С 1897 г. актер Александринского театра. С успехом выступал в чеховском «Иванове».
Гейне Генрих (1797—1856) — немецкий поэт. “Buch der Lieder” — «Книга песен» — самый известный сборник его лирических стихотворений.
Гельцер Екатерина Васильевна (1876—1962) — знаменитая балерина Большого театра.
Гельцер Любовь Васильевна (1878—1955)— актриса Художественного театра с 1898 по 1906 г., жена актера И.М.Москвина, сестра балерины Е.В.Гельцер.
Герье Софья Владимировна — дочь историка В.И.Герье (1837—1919), организатора в 1872 г. Высших женских курсов в Москве. Хорошая знакомая семьи Книппер.
Гиляровский Владимир Алексеевич (1853—1935) — писатель, журналист, актер. Был бурлаком, крючником, табунщиком и т.д. Автор книг и статей о театре. Написанные в форме художественных очерков работы Гиляровского ярко освещают эпоху и быт дореволюционного театра. Писал под псевдонимом «Дядя Гиляй». Находился еще со времен совместной работы в мелкой прессе в приятельских отношениях с Чеховым, был с ним на «ты» и много о нем писал.
Гиршман Леонард Леопольдович (1834—1921) — окулист, профессор Харьковского университета, врач-гуманист, пользовавшийся громадной популярностью. В 1898 г., в письме из Ниццы Суворину, Чехов между прочим писал: «Здесь харьковский окулист Гиршман, известный филантроп, друг Ко