1



От меня убегали мужчины. В моем доме ночевали самые прекрасные женщины.

Мои подруги были несказанно хороши. Я дружила только с богинями. Мы искали друг в друге себе подобных. Я смотрела на них со стороны и восхищалась.
Я смотрела со стороны на себя и завидовала. Сама себе. Завидовать другим я так и не научилась. У меня, видимо, напрочь отсутствовал такой ген.
Я воровала этих женщин у мужчин. Каждый раз, когда одна из них оставалась на ночь в моем доме, кому-то из них, мужчин, доставалось меньше. Они засыпали не в их объятиях, а в моих шелковых пижамах. Они целовали не их, а меня перед тем, как заснуть. Их бедра скользили не по мужским грубым ногам, а по моим нежным простыням. И в душ они ходили со мной.
Там у нас не было секса. Одна из нас лежала в ванне, другая сидела на мохнатом коврике. Мы были заняты. Мы говорили. Мы пытались приручить мужчин. Мы были настолько сильны, что не могли их удержать. Они сбегали. Я не могла этого понять.
В моем доме была широкая винтовая лестница. Летом из окна в крыше падал солнечный свет и согревал циновку на ступенях. Когда мои богини поднимались по ступеням наверх, я смотрела на их сильные загорелые ноги, тонкие щиколотки, и мое сердце замирало. Я не понимала, как этого могли не замечать мужчины.
В моем доме была кухня со старинной печкой. Над ней были развешаны медные сковородки и чайники. По утрам мои богини выжимали на этой кухне апельсиновый сок, разливали по чашкам терпкий чай, на их запястьях тонкими драгоценными нитями вздувались вены, а кожа пахла персиками. Я дышала ими и не понимала, как этого могли не чувствовать мужчины.
В моем доме были высокие стены, ажурные решетки на балконах и башенка с маленькой спальней, как у сказочной принцессы. Но принцессы из меня не вышло. Принцессам полагались принцы. Мои принцы забредали в этот дом время от времени, но потом все равно убегали. Они все чего-то боялись.
Мы не боялись ничего. Я выбирала в подруги только самых сильных. Они не боялись того, что они женщины. Они не боялись своей женственности. Они не боялись меня. Мы любили мужчин. Но не знали, что делать с ними и с собой.
Моим богиням было хорошо в моем доме. Я вытирала их слезы, кутала их роскошные ноги в пушистые пледы и разгадывала их сны. Они снова учились улыбаться, мы болтали до утра, громыхая льдинками в стаканах со старым виски, и клялись друг другу про мужчин, что больше никогда... Но они все равно находили нас. Стоило кому-то из них позвонить, и мои богини бежали к ним и покидали меня. Я не понимала, почему. Я тосковала, пряталась в пледы и плакала.
В силу моего характера я все делала идеально. Я долго думала, а потом стала воровать этих женщин у мужчин. Это была игра, это стало моей профессией. Я почти позабыла моих мужчин ради моих подруг, так хорошо мне было с моими богинями.
Так продолжалось очень долго. До того самого дня, когда одна из них вдруг исчезла.




2

Ночь накануне не дала мне даже намека на то, что что-то случится. У меня ночевала Ти.
Ти была фотографом. Модным и знаменитым. Почти все мои богини были известными. Мы легко умели делать то, что не могли остальные люди, и делали это блестяще.
Ти не просто умела фотографировать. Она знала свое дело снаружи и изнутри. Она одинаково понимала живые и неживые предметы, но неживые любила больше. Они были статичны, и, как им и полагалось, не кривлялись и сразу понимали, чего она от них хочет. В отличие от людей, которые часто застывали перед камерой, когда Ти ждала от них движения. «Деревянный стул никогда так не поступит, — объясняла она, — не надо изображать то, чего не умеешь».
На выставки ее фотографий толпились очереди, любой столб, стоило на нем появиться билборду с ее снимком, неминуемо притягивал к себе водителей и собирал бесконечные аварии, даже если объектив Ти запечатлел на нем всего лишь чайную ложку. Она знала, как показать изгиб этой ложки так, чтобы он уже не отпустил даже случайного взгляда. На ее фотографии нельзя было не смотреть, от них невозможно было оторваться. Когда я видела ее снимки, я задыхалась от гордости, восторга и желания, но больше всего я любила смотреть, как она меняла пленки в своей камере. Цепляла ногтем бумажный язычок на новой кассете, защелкивала дырчатый хвостик пленки, прокручивала рычажок и захлопывала крышку. Потом облизывала бумажку на отснятой кассете, прижимала ее пальцем, и я покрывалась мурашками. Это стоило того, чтобы смотреть, не отрываясь. Минутное колдовство Ти.
В тот день она только что вернулась из Бомбея и позвонила мне из аэропорта. Нельзя ли у меня переночевать? Это был не вопрос, а ритуал. О том, что она прилетит и останется, мы договорились еще две недели назад. Ее мужчина, Леонид, оставался в эту ночь без нее.
Я поехала ее забрать. Она сказала «Бонжур, мадам!» моей французской машине и нежно похлопала ее по капоту (неживые предметы Ти и уважала больше, чем людей). Потом села на переднее сиденье, удобно уместила свои длиннющие ноги и поцеловала меня в губы.
— Пахнешь малиной, — сказала она и разулыбалась своей теплой улыбкой довольной кошки.
Мы понеслись по шоссе. Ти всю дорогу болтала о своей поездке, то и дело доставала из огромного рюкзака разные диковинки, пока торпеда моей машины не стала напоминать витрину Музея востоковедения. Она все рассказывала и рассказывала, а я таяла от скорости, уюта ее голоса и рыжего света дорожных фонарей.

На самом деле Ти звали Мартиной. В советское время у мамы Ти была подружка по переписке из социалистической Чехословакии, Мартина. Как это часто бывает с девочками, мама это имя не забыла, а припрятала на чердачок с девичьими мечтами до поры до времени.
И пора и время не обманули ее и пришли, и имя давно позабытой подружки как нельзя чудесно подошло пухлой новорожденной кукле, которую мама легко родила себе на заботу и счастье. Выйдя из младенческого возраста, кукла показала твердый нрав и наотрез отказалась откликаться на Мартину. Но маму, которая так красиво смаковала звуки этого имени, обижать не хотелось, и Ти нашла компромисс. Короткая серединка слова устроила их обеих, а Ти, окрыленная победой, продолжила свои эксперименты с именами. Когда я слушала ее истории, мне иногда казалось, что мы в Китае, от бесконечных Ва, Ю и Ла, которые оказывались Ванями, Юрами и Владами. Но имя, которое она придумала для себя, подходило ей идеально. Она могла быть только Ти. Изысканной, легкой и нежной, как теплая капля июльского дождя. Ее хотелось ловить губами. Она спасала от любой жажды.

Мы оставили французскую машину под разлапистой липой и поднялись в дом.
Человек, который построил мой дом, очень его любил. И дом отвечал ему тем же, потому что позволил делать с собой такие вещи. В нем всё было не там, где положено. Он был как избалованное дитя, любимое только за свое существование и поэтому идеальное. Я влюбилась в этот дом, как только увидела и прошептала ему, что мы будем вместе, пусть он только немного подождет и никому не продается, пока я найду невероятную для себя сумму. Он понял меня с полуслова. Другие покупатели давали за него гораздо больше, но их сделкам каждый раз что-то мешало. Риелторы измаялись, кто-то даже шепнул мне, что дом заколдованный, но я знала, что он просто ждал меня. И я его купила. Всю первую ночь в нем я бродила по башенкам, гостиным и спальням, расположенным совсем не на своих принятых местах. Я долго сидела на его волшебной лестнице, глядя через окно в крыше на огромные звезды, а потом заснула на матрасе на полу в огромной ванной, которая оказалась в эркере со стеклянными дверями и видом на лес. Я любила мой дом, а он полюбил меня. Он потакал моим прихотям и, как и я, заботился о моих богинях.

Ти очень устала и даже не стала требовать просмотра старых киношек на полу в гостиной. Она выпила чаю с жасмином, и мы пошли наверх спать. На кровать, занимавшую почти всю маленькую лиловую спальню. Кровать когда-то вносили сюда по частям и долго собирали. Темные деревянные стойки до сих пор тихо пахли терпким дубом, и с них стекали вниз белые волны балдахина.
Засыпая, Ти все еще болтала про свой Бомбей, а я нащупала ногой под одеялом ее длинную ногу, просунула большой палец под браслет на щиколотке и тихонько гладила бархатную кожу. Она от усталости уже начинала пересказывать одно и то же, и время от времени тихонько целовала мои губы.
— Ты пахнешь, как ребенок, — сладко сказала она.
— Это жвачкой и памперсами? — спросила я.
— Это пирожком и молочком, — промурлыкала Ти, и в этот момент внизу загрохотал телефон, разогнав тишину и подобравшийся совсем близко сон. Если кто-то звонил мне в три часа ночи, то я, вероятно, сильно ему понадобилась.
Я выбралась из постели и понеслась вниз по лестнице, закружив саму себя мельканием ступенек и собственных ног. Я была уверена, что телефон сейчас перестанет звонить, кто-то просто ошибся номером. Но он старательно дождался, пока я спущусь и схвачу трубку, чтобы испуганным голосом пожилой дамы сообщить мне, что Ри исчезла.

Маргарита была красавицей. Но сама она, казалось, не обращала на это внимания. Она была умна, темпераментна и по силе характера превосходила амурского тигра. Она была моей богиней. Чем она занималась, никто толком не знал. Она работала в одном из самых дорогих зданий столицы — разумеется, в банке. Она носила самую дорогую и стильную одежду, длинные волосы и высоко поднятый подбородок при любых обстоятельствах. Ее девизом было «Я одна». Но в этом не было грусти, одиночества или, помилуй Бог, жалости. Она любила одиночество, проповедовала его и доказывала всем, что одна может все. Одна. Без мужчин. «Сегодня заработала немножко денежек», — мельком сообщала она, вытягивая свои прекрасные ноги на моей кухне, и мы знали, что сумма, прилипшая к ее счету, может вполне иметь пять нулей. «Купила тебе ерунду», — говорила она, уходя домой из моей прихожей, и небрежно совала мне в руки пакет, из которого к моим ногам выпадал горностай. «Немножко быстро ехала», — пожимала она плечами, и я знала, что спидометр зашкаливал под 200. Она ни от кого не требовала благодарности и никогда ни перед кем не винилась. Она твердо заучивала уроки, которые преподносила ей жизнь.
Она не всегда была одна. Когда-то в ее жизни был мужчина, которого Маргарита любила и не могла без него. Ничего не могла. Она кивала, когда он говорил, что она бездарь и не может заработать на хлеб. Смеялся, что она даже не сумеет починить тостер. Она готовила ему суп, вязала свитера и любовалась его губами и подбородком. Однажды субботним утром он ушел в гости к приятелю, а через неделю она увидела его с другой женщиной. Он прошел мимо, старательно разглядывая снег.
В тот же день Маргарита разучилась варить суп и вязать свитера. Теперь она выстраивала гениальные комбинации в одном из самых дорогих зданий столицы, а на чаевые, которые она давала официантам, можно было отремонтировать все тостеры в городе.
Она никогда не говорила плохо о том, с кем жила раньше. Она вообще о нем не говорила. В ее жизни были мужчины, но только для секса. Хотя они не были в ее жизни как таковой. Они шли параллельно, но иногда Маргарита выхватывала себе ненадолго кого-то из них. Она получала удовольствие и не вдавалась в подробности. Ей было все равно, кто они. Она могла прямо после переговоров заняться сексом в машине с президентом европейского партнерского банка и тут же прихватить в гостиничный номер портье или официанта. На вопрос: «Как его звали?» — Маргарита поднимала роскошную бровь и отвечала, что не забивает ерундой голову, ведь не бухгалтерскую ведомость ей на него заводить. Ее никто не мог обвинить в распущенности. Она умела всегда оставаться неприступной. И только в моем доме она становилась Маргаритой из прежней жизни. Она не оценивала финансовые ловушки, а просто любовалась. Моими губами и подбородком.
Больше всех на свете она любила свою восьмидесятилетнюю тетку Александру. Мы шутили, что такой Маргарита станет в старости. У тетки была немецкая кровь. Она была изысканна, строга и невероятно красива. Мы ни разу не видели ее без маникюра. Она всегда сжимала в руках маленькие вышитые сумочки и носила сумасшедшей красоты платья, которые до сих пор выглядели новыми, хотя она вполне могла флиртовать в них еще с каким-нибудь камер-юнкером.
Но сейчас ее голос дрожал. Мне звонила маленькая испуганная старушка. Ей было страшно, потому что ее Ритхен исчезла.

Не дождавшись меня, Ти спустилась вниз, закутавшись в один из моих пледов.
— Кто звонил?
— Александра, — сказала я и пошла на кухню.
Ти отправилась за мной:
— Что стряслось с Алекс?
— Она говорит, что Маргарита пропала.
— Куда могла деться Ри? — Ти залезла на стул, подобрала под себя ноги. На круглых коленках появились ямочки, которые мне тут же захотелось потрогать или поцеловать.
— Я не знаю, но Алекс говорит, что ее нет уже очень давно.
— Алекс вечно паникует. — Ти запустила ноготь в апельсиновую корку и зажмурила один глаз. — С чего она взяла? Может, у Ри просто нет на нее времени. Вся в делах.
— Она, конечно, паникует, — согласилась я, — но Зима был страшно голодный. Александра сказала, он не ел дней десять.
— Ого, — выдохнула Ти, и апельсин поскакал по полу.
Зимой звали Маргаритиного кота. Четыре года назад она отобрала его у бомжихи, которая нарядила тощего котенка в кукольные одежки, найденные на ближайшей помойке, и отправилась к шикарному ресторану просить подаяния. Вечер не удался. Ее немедленно загребла милиция, а котенка отняла Ри.
Зима разъелся и обнаглел, как и положено коту. Маргарита была ужасно к нему привязана, за что очень себя ругала. Она была против любых привязанностей и прощала себе только Алекс и Зиму. Никого из них она не оставила бы добровольно на целую неделю.
Помимо набора дурных настроений, у Зимы была смещенная сезонность. Зимой он линял «в лето», а летом обрастал зимней шерстью и становился огромным, как собака чау-чау. Он ел с фарфоровых тарелок, пил воду «Эвиан» и шел на руки только к Маргарите. Сегодня, когда Александра открыла дверь ее квартиры, к ней кинулся отощавший зверь с безумными глазами. Он и Ри были идеальной парой. Он не знал, кого ему теперь любить.
— Да она, скорей всего, в командировке. — Ти подобрала апельсин и снова забралась на стул. — Уехала, задержалась. Или нашла себе какое-нибудь двухметровое блондинистое приключение на пару дней.
— Когда ты говорила с ней в последний раз? — спросила я.
— Давно, — нахмурилась Ти. — Но меня же не было.
А в Бомбее я не ждала ни звонков, ни сообщений.
И сама не звонила, не писала. Я работала, сама знаешь.
Я знала. Когда Ти работала, все остальное, кроме ее камеры и объектов съемки, переставало существовать. Она забывала даже, что надо есть и спать. Но почему же я так надолго потеряла Маргариту из вида?
— Александра завтра зайдет и все расскажет. И надо будет позвонить к ней на работу.
— Да, — кивнула Ти. — Так и сделаем. Соседи вряд ли что-нибудь знают. Можем позвонить Артему с Сашкой и Га.
Артем с Сашкой были парой геев, с которыми Ри любила колесить по клубам. С Га, то есть Галиной, они дружили с детства, но виделись в последнее время только на больших праздниках.
— Я поищу телефоны, — сказала я и придвинула стул к столу.
— Она найдется, — сказала Ти и сунула мне в рот апельсинную дольку. — Обязательно. У меня же выставка через две недели. С англичанами. Я ждала ее полжизни, ты сама знаешь, и Ри не может на нее не прийти. Она ее ждала не меньше меня. Она точно найдется.
Я, конечно же, поверила ей. Я не могла представить, что кто-то из моих богинь сможет меня оставить. Они были слишком волшебными. Я так долго их искала.




3


Впервые я увидела Ти на чужой свадьбе. В алом платье. Она сидела за соседним столом. С мужчиной. Он был кошмарен. Она — хороша. Лучше всех. Она сияла и смотрела на него.
Тем утром я пила чай на своей кухне и разглядывала одинокий тюльпан на подоконнике. На нем оставался всего один лепесток, но я не могла его выбросить. Он был красивый. Упади этот последний алый лепесток, и от тюльпана остался бы дурацкий треугольный огурец на тонкой ножке. Лепесток спасал все.
Ти была алым лепестком этого лысого огурца. Он взял ее с собой, чтобы все было как положено, чтобы демонстрировать свои достижения и подчеркивать статус. Он пытался сделать ее своим фоном.
Но богини не годились для фона. Он этого не знал. Каждые пять минуть он гонял ее за закусками, не давал сказать и слова, снисходительно ухмылялся, иногда в меру хамил. Он боялся ее. Он был умным парнем, этот огурец. Он понимал, что она сильнее. Но он жил в городе, в последнее время сильно сбросившем цену на красавиц и умниц. Здесь можно было вести себя так. Мужчины знали, что красавицы и умницы предлагаются здесь россыпью, как стекляшки. В любой момент можно было взять новую. Вот только большинство из них не знали, что очень редко среди стекляшек попадался настоящий бриллиант. Им не по силам было их оценить. Насмотревшись на фальшивый блеск, они слепли или переставали приглядываться. Я видела бриллианты сразу.
Тот парень думал, что она всегда будет цепляться за него алым лепестком. Он ошибался. Рядом уже была я.
Я наблюдала за ними очень долго. Я увидела все. Длинные ноги, сильные пальцы, спокойный уверенный взгляд и искры в глазах, способные спалить всю эту свадьбу. Она была настоящей богиней. Сейчас ей нравилось играть дуру. Она забавлялась. Завтра утром она могла бы сыграть хозяйку алюминиевой компании, адвокатской конторы или просто массажистку. Богиням по силам всё, пока это их забавляет.
Ровно через пять минут, после того как я отправилась в туалет курить, она тоже пришла туда. Прячась за табачным облаком, я наблюдала, как она поправляет чулки и красит губы, наклонившись перед зеркалом и выгнув кошачью спину.
Она повернулась ко мне и попросила сигарету.
Пока я искала пачку, она рассмотрела меня и сказала:
— Красивые волосы. Я бы сфотографировала. На зеленом фоне. На мятно-зеленом.
Я протянула ей сигарету, она мне — визитку и длинные пальцы.
Я подняла взгляд и увидела самую прекрасную на свете улыбку.
Мы посмотрели друг на друга еще несколько минут, и я поняла, что пора.
— Давай сбежим, — сказала я.
И мы сбежали.

Мы пронеслись по лестнице, держались за руки и смеялись как маленькие девочки, просто оттого, что нам стало весело. Французская машина пришла в восторг от такой чудесной авантюры, ущипнула Ти замком от ремня за ее божественную попку и всю ночь носилась с нами по городу, останавливаясь только на самых красивых перекрестках.
Мы рассказали друг другу все свои истории, но могли бы этого не делать. Мы сразу друг друга почувствовали. Я получала удовольствие в жизни от многих вещей, но с той ночи я знала, что нет ничего прекраснее, чем просто сидеть с Ти в машине.
Я никогда раньше не целовала женщин. Я даже не знала, хотелось ли мне этого. Я хотела только одного — чтобы она никогда не вернулась к тому мужчине.
Уже под утро мы пришли ко мне в дом, поднялись наверх, оставляя на лестнице чулки и пашмины, и забрались под одеяло. Дом притих, и я догадалась, что этой ночью в городе пойдет снег. Мы зашептали друг друга до сладкой дремы, сплелись в диковинный узелок и заснули.




4

Утром с дверным звонком случился приступ безумия. Он грохотал так, что моя лестница была готова рассыпаться на ступеньки. Звонок я купила в маленькой антикварной лавке в Брюсселе, где меня уверяли, что он чуть ли не ровесник кого-то из Габсбургов. В любом случае, ни один из Габсбургов не позволил бы себе теребить его так жестоко. Я добежала до двери, и в дом ворвался ураган «Алекс».
— Ты не прибрана, — сообщила она, ткнув пальцем в мою пижаму, и прошествовала на кухню, где Ти заваривала чай.
— Здравствуй, милая, — расцеловала ее Алекс и усадила себя на стул с резной спинкой. — Ты спала сегодня здесь?
— Да. Я только прилетела из Бомбея и не поехала к Леониду, — объяснила Ти. — Мы... немного повздорили.
— Твой Леонид как был говной, так и остался ему, — провозгласила Александра, прикурила синий «Голуаз» и выдохнула в потолок облако дыма.
Она попала в Россию совсем маленькой девочкой, блестяще говорила по-русски, но когда ее что-то расстраивало или выводило из себя, начинала безбожно путать падежи и окончания и выдавала гибриды из русских и немецких слов. Сейчас она нервничала. Ей было страшно. Но голубая кровь дала приказ сухоньким кулачкам сжаться, а спине выпрямиться в струну.
— Мы должны что-то делать, — она замолчала, а потом вдруг как будто тихо пожаловалась всему миру, — девочка потерялась...
— Я сделаю тебе чай, Алекс, — быстро предложила я.
— Два кусочка сахара, — строго сказала она и выложила на стол шелковый розовый очечник, расшитый золотистыми бабочками.
— Ты стала хуже видеть, Алекс? — поинтересовалась Ти, и была награждена испепеляющим взглядом.
В очечнике оказались карамель и два крошечных трюфеля в золотых бумажках. Способность удивлять у Маргариты была от тетушки.
— Она обязательно найдется, — сказала Ти. — Она наверняка уехала по работе.
— Она не звонила десять дней, — отрезала Александра. — Десять! Она не пришла на юбилей к тете Анне.
А ведь она, представьте, отвечала за наш подарок! Она не могла так со мной поступить. И работа здесь ни при чем. И не думайте, я ведь никогда не волнуюсь с ровного места!
Я вдруг поняла, что тоже ничего не слышала от Ри уже почти две недели, но, как назло, была слишком занята в это время, чтобы начать волноваться. Кроме того, мои богини незримо, но так прочно угнездились в моих мыслях, что мне казалось, они всегда рядом, даже когда они улетали за два океана. В моей ванной стояли шампуни Ри, на полочке у вешалки валялись ее перчатки. Мне было достаточно закрыть глаза, чтобы вспомнить ее запах. Она была рядом, а оказалось — исчезла.
— Ты звонила ей на работу? — расспрашивала Ти.
— Никакого толку, там эти бестолковые секретарши включают мне какую-то гадкую музыку. Врут, что соединяют, и опять этот дурачный проигрыватель!
— А на мобильный? — спросила я, набирая номер Ри.
Я уже звонила ей ночью. Телефон был выключен, но я подумала, что утром она обязательно ответит. Она не отвечала.
— И мобильный она не снимает. — Голос Алекс начал дрожать. — И второй мобильный тоже. Не понимаю, зачем барышням нынче столько телефонов. А найти никого нельзя.
— Я уверена, она найдется, — сказала я. — Я съезжу к ней на работу и все узнаю. Она точно в командировке, Александра, а мобильный мог просто разрядиться. Или она не хочет, чтобы ей мешали. Какие-нибудь важные переговоры или еще что-нибудь.
— Она бы так не поступила, — твердила Алекс, — она бы меня не бросила.
— Алекс, милая, она тебя не бросала. — Ти придвинулась на табуретке и пыталась поймать взгляд Маргаритиной тетки. — Она отыщется, вот увидишь.
Мы пили чай, старались отвлечь ее пустой болтовней, но мне становилось все холодней. Когда-то я поклялась не отдавать ее ни одному мужчине. Сейчас я простила бы ей всех, лишь бы она вернулась.
— Мы найдем ее, Алекс, — сказала я. — Мы узнаем, в какой город она поехала...
— Да! Вдруг оттуда нет билетов! — ухватилась Алекс за мои слова. В те годы, когда она в последний раз совершала путешествие по нашей стране, ситуация вполне могла сложиться таким образом.
— Конечно! — подхватила Ти. — Мы поедем и заберем ее!
— Я поеду с вами! — сказала Александра.
— Боюсь, это может оказаться далеко, и ты можешь устать, — совершила непростительную ошибку Ти.
— К твоему сведению, моя милая, я не настолько стара, чтобы менять мне памперсы и заваривать сральный чай! — отчеканила Алекс.
Они стали ссориться, как часто бывало раньше. Я мирила их, подливала чай, восторгалась трюфелями из очечника, но сердце продолжало бешено колотиться в ушах единственным именем: Ри-Ри-Ри...

Две недели заполнились напрасными ожиданиями. На выставке Ти Маргарита так и не появилась. Мы кинулись на поиски.




5

Я безуспешно дозванивалась до Маргаритиного начальства, слушая бесконечный автоответчик и негодуя. Ти обещала съездить в милицию и забрать к себе Зиму.
Я очень любила Ти. И она любила меня. Но окончательно вытолкать из ее жизни того лысого парня у меня никак не получалось. Каждый раз, когда я думала, что она успешна и счастлива, всё в ее жизни крепко стоит на своих местах, и ей хватает любви, в которую я так старательно ее кутала, она вдруг опять ускользала к нему. Он снимал свою собственную квартиру, а не домик для них двоих, он никогда не звал ее жить вместе, и я подозревала, что он просто боялся ее отказа. Я пыталась объяснить ей, что можно жить без мужчин. Но она все равно бежала к нему. На несколько дней, а иногда недель, чтобы потом опять вернуться в мой дом с грустными глазами, виноватой улыбкой и израненным сердцем. Я кидалась зализывать раны, которыми она расплачивалась за несколько дней иллюзии счастья с мужчиной.
Сейчас она опять взялась сочинять это счастье и гордо сообщила мне, что «они с Лео» заберут Зиму к себе.
Я отпустила ее в этот карточный дом и занялась поисками Ри. Я отвечала за работу, Ти — за друзей, а Алекс, конечно, взяла на себя обязанность переполошить всех родственников.
Автоответчик неугомонно исполнял заунывные мотивы из какого-то французского фильма, изредка прерываясь на такие же механические ответы секретарш.
Я поставила телефон на громкую связь, а сама потихоньку работала, разбрасывая по холсту синие мазки — мне хотелось моря, и чтобы ничего этого не случилось. Я чувствовала себя сильной. Ради Ри я могла свернуть горы. Через полтора часа бесконечных мелодий и переключений я, наконец, получила свой приз — усталый простуженный голос Маргаритиного начальника. Приз оказался фальшивкой. Сергей Вазгенович рявкнул, что не имеет права сообщать о местонахождении своих сотрудников посторонним людям, и бросил трубку. Я плюхнула поверх синих мазков крупную лиловую кляксу, выругалась и решила, что Сергей Вазгенович может начинать пенять на себя — я съезжу к нему лично.
Картина, кстати, продалась с выставки за астрономическую сумму и проходила в каталогах под названием «Кит-разрушитель».
Ри никогда не вдавалась в подробности того, чем конкретно она занимается в своем банке, но, отогревшись на моих пледах двенадцатилетним виски, она могла часами болтать о своих сотрудниках. Еще я знала, что они с ее начальником время от времени занимались какими-то не совсем легальными операциями, что, впрочем, было для нее совершенно нормально, как и для всех людей, которые «делают большие денежки». Подробности и детали, однако, следовало блюсти, вот почему Сергей Вазгенович так резко среагировал на мой вопрос. Откуда ему было знать, кто я такая и какая именно служба могла меня к нему направить. А я всего-навсего искала Маргариту.
Моя богиня страдала рассеянностью по мелочам и частенько забывала в моем доме свои вещи. Дом радовался этим безделушкам и редко возвращал их назад. На этот раз ему пришлось уступить. Я обвязала ножку стола красным платком, как учила моя бабушка, когда надо было что-то найти, и отправилась на поиски. Трюк сработал. Под ворохом перчаток в верхнем ящике старинного комода отыскалась пластиковая карточка с фотографией моей Маргариты — ключ от дверей в ее офисе. Паутину коридоров я запомнила в тот раз, когда приходила сюда с Ри — ей надо было что-то забрать в своем кабинете, а мне не хотелось сидеть в машине.
В стеклянный айсберг в центре города я входила как к себе домой. Я надела панаму с известной английской клеткой и большие солнечные очки. Я не верила ни в одну преграду. Личный опыт показывал, что уверенность — средство получше любых отмычек. И на этот раз оно тоже сработало. Двери открылись, охранники охотно отвлеклись на мои коленки, металлодетектор не посмел и пикнуть. По дорогим полам я легко добралась до стильной приемной. Они хорошо платили своим дизайнерам — я оценила уровень — никакого хай-тека, интерьер английского охотничьего домика. В центре — стол секретаря, по бокам — две двери, Сергея Вазгеновича и его зама, Михаила. Отсюда я уже все знала. Я подошла к секретарше, шоколадно улыбнулась и сказала:
— Здравствуйте, Нина. Я — Лола.
Нина удивилась бы меньше, если бы я сообщила, что я королева Виктория.
Лолой звали любовницу Михаила, заместителя большого начальника Маргариты. По офису о ней ходили легенды, многие из которых просачивались в мою гостиную. Ее никто не видел в глаза, что было для меня, несомненно, большим козырем. Она сразила сердце первого красавца банка и вила из него всевозможные веревки. Михаил боготворил ее и, судя по Маргаритиным рассказам, даже побаивался. Мы с Ти слушали эти истории, как пустую болтовню перед сном, но сейчас любая подробность могла пригодиться. Я всего-навсего пыталась узнать, где моя подруга, но в царстве напускной значимости требовались спектакли.
— Добрый день... — протянула секретарша, не сводя с меня глаз. — А Михаил Александрович...
— Я знаю, — улыбнулась я и про себя пообещала выпить за Маргаритину болтливость. Около четырех часов Михаил любил смаковать капуччино в итальянской кофейне поблизости. — Я зайду пока к Сергею Вазгеновичу.
Она еще пыталась сообразить что к чему, но я уже открыла дубовую дверь и ступила на шелковый ковер.
В глубине эксклюзивного кабинета за столом диковинной формы возвышалась почти квадратная фигура главного шефа.
— Вы кто? — спросил он из-под очков.
— Добрый день, — мягко сказала я и уселась в кожаное кресло. — Я вам звонила сегодня.
— Вы кто? — упрямо повторил Сергей Вазгенович.
— Я подруга вашей сотрудницы, Маргариты Крогиус. Мы не можем найти ее уже почти месяц. Я пыталась выяснить у вас, не уезжала ли она в командировки...
— Вы кто??
Я уже стала сомневаться, все ли в порядке у него со слухом, но Сергей Вазгенович неожиданно побагровел и зашипел:
— Кто вас сюда впустил? Кто посмел дать вам мой телефон? Вы вообще понимаете, что это за организация? Вы понимаете, какие деньги здесь крутятся и сколько стоит тут любая информация? Вам известно, какую должность занимает здесь госпожа Крогиус? И откуда мне знать, кто вы и чего вам на самом деле надо?
Я с трудом могла представить себе, что с таким типом жила какая-то женщина.
— Мне надо того же, чего и вам, — спокойно прервала его я. — А при таком пафосе у вас, кстати, маловато охраны. Давайте не будем притворяться и отнимать друг у друга время. Я знаю, что у вас есть поводы не говорить мне, где госпожа Крогиус, которая не раз содействовала вам в ваших начинаниях. — Я начинала злиться. — Вы боитесь, что всплывет не та сторона вашей деятельности. Но меня это не интересует. Я прошу вашей помощи.
Я хочу найти подругу. Она исчезла. Сотрудники из ее отдела сказали, что в офисе ее нет две недели. Больше мне ничего не удалось выяснить. Поэтому я здесь.
— Вы, вероятно, не в себе, дамочка, — процедил Сергей Вазгенович. — И поэтому позволяете себе такие смелые предположения. Я сейчас позову службу безопасности, и вас проводят.
— Скажите мне, где Маргарита, — попросила я.
— Не скажу, — не сдвигалась глыба, сидевшая напротив меня за бюро орехового дерева. Можно подумать, я действительно пыталась выведать какие-то страшные тайны. — Вы ей кто? Вы ведь ей чужой человек!
— Зато ва