Содержание


Часть первая. ИЗ АЗИИ В ЕВРОПУ

Глава I. Кремль и Немецкая слобода 5
Нарышкины и Милославские 5
Десять предшествующих веков 8
Немецкое гетто в Москве 12
Дни испытаний 15
Глава II. Царевна Софья 17
Честолюбие и любовь 17
Регентша 20
Идиллия и драма 23
Солдат и моряк 25
Меж двух цивилизаций 30
Глава III. Свято-Троицкий монастырь 32
Битва Кремля с селом Преображенским 32
Покушение или военная хитрость? 35
Новый режим 37
Глава IV. Школа войны 41
Царь забавляется 41
Проекты путешествия за границу 50
Величие Петра и России 54
Глава V. Путешествие в Европу 58
Петр Михайлов 58
Русский Бахус 66
Из Лондона в Дептфорд 73
Тревожные вести из России 75

Часть вторая. ПЛОТЬ И ДУХ

Глава I. Внешность и характер 79
Дубинка 79
Жажда деятельности 82
Ум и сердце 86
Пьяница 91
Судья и палач 94
Глава II. Интеллектуальный и нравственный облик 98
Чрезмерность 98
Причины и следствия 103
Близорукость ума 112
Ряженые сенаторы 115
Церемонии и шествия 122
Глава III. Принципы и приемы управления 130
Изобилие планов 130
Обратная сторона медали 133
«Язык!» 137
Выскочки 141
Глава IV. Частная жизнь 147
Жилье 147
Еда и питье 150
Гардероб и выезд 151
Не охотник и не игрок 153
Приятели по развлечениям 155

Часть третья. ПРИБЛИЖЕННЫЕ

Глава I. Сподвижники, друзья, любимцы 159
Восточная гибкость 159
Политики и полицейские 169
Администраторы и прибыльщики 174
Сподвижники-иностранцы 179
Равновеликий Лейбниц 184
Глава II. Женщины 187
Грубость и цинизм 187
Роман затворницы 190
Утешение 197
Терем и гарем 201
Варварские нравы 205
Глава III. Екатерина 211
Происхождение 211
Подруга и товарищ 218
Коронация 226

Часть четвертая. ВОЙНА И ДИПЛОМАТИЯ

Глава I. От Нарвы до Полтавы 234
Договор в Преображенском 234
Петербург 244
Враги и союзники 248
Лето проходит 254
Россия будущего 257
Глава II. От Балтики до Каспия 263
Объявление войны 263
Письмо в Сенат 268
Ссоры союзников 273
Замысел Гёрца 276
Ништадтский мир 280
Восточная граница 284
Глава III. Вершина славы 289
В Париже 289
Забытый этикет 294
Цесаревна Елизавета 307

Часть пятая. РЕФОРМА СТРАНЫ

Глава I. Новое направление 317
Славянофилы и западники 317
Гибель стрельцов 320
Крепость или столица? 325
Глава II. Реформа моральная 331
Русские нравы 331
Просвещение 343
Приобщение умственное 348
Глава III. Реформы духовенства 354
Православная церковь 354
Патриаршество 357
Святейший синод 361
Глава IV. Табель о рангах 364
Дворянство 364
Крестьяне 368
Горожане 370
Глава V. Экономические реформы 372
Промышленность 372
Торговля 375
Сельское хозяйство 378
Финансы 380
Глава VI. Политическая реформа 385
Администрация 385
Полиция 395
Судебная система 396
Глава VII. Военные реформы 401
Армия 401
Военный флот 405
Глава VIII. Царевич Алексей 410
Заговоры и покушения 410
Царевич или монах? 411
Легенда и факты 421
Бегство наследника 422
Отцовское прощение 427
Арест 431
Суд государев и суд истории 436
Глава IX. Последний акт драмы 443
«Отдайте все...» 443
Завещание 446

Эпилог 449

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ИЗ АЗИИ В ЕВРОПУ


ГЛАВА I
КРЕМЛЬ И НЕМЕЦКАЯ СЛОБОДА


Нарышкины и Милославские

Царь Петр Алексеевич Романов родился 30 мая 1672 года.
За два с половиной года перед этим древний Кремль стал свидетелем диковинного зрелища. Из разных городов и сел России, из дворцов, изб и монастырей было привезено в столицу несколько сот прекраснейших юных девушек. В кремлевских покоях, приготовленных для них, гостьи проводили время однообразно и праздно, скрашивая его рукоделием, песнями да сказками. Наконец наступал вечер, приносивший им понятное волнение.
На пороге появлялись мужчины; двое из них приближались к узким кроватям, где возлежали красавицы, бесцеремонно разглядывали их и обменивались красноречивыми взглядами и жестами. Один из этих мужчин был царь Алексей Михайлович, другой — царский лекарь, помогавший ему выбрать между незнакомками ту, которая способна дать усладу государю и которую он сделает на другой день великой княжной, а затем и царицей, будь даже она дочерью последнего крепостного.
Этот обычай заимствован был из Византии по соображениям высшей политики, а отчасти и по необходимости. Царь Иван Васильевич (Великий, но не Грозный, 1440—1505 гг.) тщетно пытался выбрать невесту сыну между иностранными принцессами, но получил унизительный отказ и от короля датского, и от бранденбургского маркграфа. Не желая родниться с русскими князьями, которые были его соперниками, царь Иван велел привезти в Москву пятьсот девушек. Великокняжеский венец должен был достаться если не самой знатной, то самой красивой. Век спустя Михаил Федорович, первый из Романовых, попытался возобновить сватовство за границей, но также потерпел неудачу. Обычай укоренился окончательно. Разработали процедуру. На боярских жен возлагалась обязанность осматривать девушек. Осмотр был очень тщательный и строгий, самые интимные части тела не ускользали от пристрастных взглядов.
Иногда, впрочем, обычай соблюдался только для вида, как, например, в 1670 г. Красавицы напрасно расточали свое кокетство: выбор царя был сделан до их прибытия. Алексею Михайловичу было 38 лет, когда умерла его первая жена, из рода Милославских, подарившая царю шесть сыновей и восемь дочерей. Трое из царевичей умерли, остав¬шиеся в живых были болезненны; царю надлежало жениться снова. В доме Артамона Сергеевича Матвеева он приметил чернокосую красавицу, приняв ее за дочь своего любимого советника. То была Наталья Кирилловна Нарышкина, которую отец, бедный дворянин, отдал на попечение влиятельного боярина.
Появление красавицы Натальи перед царем никак не могло произойти в обыкновенном московском доме, хранившем старинные порядки: там девушки в час прихода постороннего мужчины не смели выглянуть из своих комнат. Но дом Матвеева отличался от других.
Артамон был женат на англичанке из рода Гамильтонов. Английская революция разгромила много семей, приверженных Якову, часть их нашла себе приют в пределах отдаленного варварского государства. Царь Алексей был мило¬стив к этим иностранцам, а Матвеев приобрел почет при дворе благодаря дружбе с одним из них. Близость к ино¬странцам изменила уклад его жизни: он много читал, имел библиотеку, физический кабинет и химическую лабораторию. Наталья садилась за стол вместе со своими приемными родителями и даже с гостями. Увидев ее, царь объявил, что берется найти ей жениха, который не посмотрит на то, что Наталья бесприданница... и вскоре объявил о своем намерении жениться на ней.
Артамон Сергеевич более испугался, чем обрадовался предложению: положение царского любимца и так уже снис¬кало ему немало врагов. Род Матвеевых не считался знатным, и, неcмотря на это, Артамон Сергеевич был начальником многочисленных приказов: иностранных дел, финансов и дворцового, командовал стрельцами, стоял во главе управления Малороссии, Казани, Астрахани.
Свадьба состоялась 22 января 1671 года; спустя четырнадцать месяцев Наталья Кирилловна родила сына. В этот день Людовик XIV, глядевший на свою армию, переходившую Рейн под предводительством Кондэ и Тюренна, послужил для Буало вдохновителем его знаменитого послания; в тот же день турецкая армия, переходя Днепр, протягивала руку великому королю. Но Москва не обратила внимания на эти события, занятая празднествами в честь новорожденного царевича.

Место, где родился величайший человек России, остается неизвестным. Появился ли он на свет в кремлевских покоях или во дворце села Коломенского, прозванного «Русским Вифлеемом»? Или, может быть, в Измайлове? На этот счет нет ни одного точного указания.
Гораздо более интригует историков то, что физически и духовно Петр совсем не походил на своих старших братьев и сестер, слабых и хилых. Мог ли Алексей Михайлович, подтачиваемый смертельной болезнью, передать сыну такое изобилие сил, богатырский рост и железную мускулатуру? Но кто же тогда был отцом Петра? Немец лекарь, по слухам, заменивший своим сыном девочку, родившуюся у Натальи? Тихон Никитич Стрешнев, человек скромного происхождения, сделавший карьеру благодаря женитьбе Михаила Федоровича Романова на красавице Евдокии?
Говорят, как-то Петр, будучи в подпитии, захотел допытаться истины.
— Этот, по крайней мере, — воскликнул он, указывая на Ивана Мусина-Пушкина, — знает, что он сын моего отца. Но чей сын я? Не твой ли, Тихон Стрешнев? Не бойся, говори, говори, а не то удушу тебя.
— Батюшка, смилуйся! Я не знаю, что отвечать. Я был не один.
Чего только не рассказывали!..

Со смертью Алексея Михайловича (1676 г.) в России началось новое Смутное время. С первых его дней Петр стал героем исторической драмы и главой оппозиции. Еще тело государя не успело остыть, как завязалась ожесточенная борьба двух партий, Милославских и Нарышкиных, которых царь возвысил своими двумя женитьбами.
Нарышкины приписывали свое происхождение знаменитому чешскому роду Narisci, владевшему Эгрой. Историк Мюллер, однако, предполагает, что родоначальником их был татарин Нарыш, живший при дворе Ивана Васильевича. Последняя версия кажется более правдоподобной.
Милославские происходили из старинного литовского рода Корсаков, известного также в Польше. Потерявшие влияние из-за Нарышкиных, они чувствовали себя оскорбленными.
Колокольный звон на похоронах Алексея послужил сигналом для мести. В продолжение 13 лет Россия, тесно связанная с судьбой обеих партий, переживала войну за власть.
Матвеев открыл список жертв. Заключенный в тюрьму, перенесший множество пыток, он был отправлен в ссылку в Пустозерск на берегу Ледовитого океана, где едва не умер с голоду. Наталью одно время намеревались также заточить в монастырь на севере, но затем сослали вместе с сыном в Преображенское, невдалеке от Москвы.
При таких обстоятельствах Петр покинул Кремль, куда ему пришлось возвратиться на непродолжительное время, чтобы пережить там опасности и унижения, присутствовать при избиении своих приверженцев, при падении государственной власти, при собственном поражении. Петр возненавидел Кремль и даже победителем и самодержцем не умерил свою злобу и отвернулся от него.
Этот разрыв с Кремлем — символ жизни и дела Петра.


Десять предшествующих веков

Теперешний Кремль с его скученными постройками, без определенного стиля и характера ничего общего не имеет с местом обитания Алексея Михайловича и его детей. После пожаров 1701 и 1737 годов и перестройки 1752 года остались нетронутыми лишь следы гения Фиораванти, Солари и Алевиза, боровшихся с общепринятым для Москвы византийским стилем. Построенные позже церкви, части дворца и высокая стена с краснокирпичными башнями похожи скорее на крепость, чем на государево жилище. И только храм Василия Блаженного живо напоминает картину исчезнувшего прошлого. Внутри Кремля было такое же смешение немецкой готической, индийской, византийской и итальянской архитектур, втиснутых одна в другую наподобие китайской головоломки...
Дворец вплотную примыкает к церкви Ризоположения и монастырю и мало чем от них отличается. Царь в своем парадном облачении похож на мощи, покоящиеся неподалеку в раке. Во всех углах этого причудливого скопища духовных и светских зданий из-за толстых стен раздаются звуки, сливающиеся в общую странную гармонию: монотонные возгласы священников, унылые песни запертых в теремах женщин, отзвуки буйной оргии, совершаемой в дальнем конце дворца, вопли пытаемого на дыбе заключенного. Но чаще глухая тишина царит надо всем; все говорят вполголоса, все ходят с оглядкою, все наблюдают друг за другом. Это одновременно гробница, гарем и тюрьма. Кремль не представляет собой исключительно жилище царя. Вся Россия концентрируется там — существующая уже десять веков, но все еще наивная, хоть и имеющая долгое и бурное прошлое; Россия, отделенная от Европы, несмотря на то, что в ее жилах всегда текла европейская кровь.
Пять икон, хранящихся в Ватикане, так называемая «Коллекция Каппони», являя собой образцы оригинального русского искусства, которое процветало в Киеве в
XII веке, ничуть не уступают произведениям Андреа Рикоди Кандиа, одного из лучших итальянских мастеров Средневековья. Начатки культуры были свойственны не только Киеву: так, в 1170 году в Смоленске князь Роман Рости¬славич устраивает библиотеки, школы и семинарии, где обучают классическим языкам. По всей России, от Дона до Карпат, от Волги до Двины, завязываются торговые отношения с югом и с севером Европы. Новгород первенствует на Балтийском море; в Киеве пестрые толпы норманнов, славян, венецианцев, генуэзцев, немцев, арабов и евреев заполоняют улицы своими лавками со всевозможными товарами. В 1028 году там насчитывалось 12 рынков. Киевские князья не принуждены брать себе жен из числа своих подданных: Ярослав женился на дочери шведского короля Олафа Ингегарда и выдал свою сестру за короля Польши Казимира; один из его сыновей, Всеволод, взял себе в жены дочь византийского императора Константина Мономаха, другой, Вячеслав, — графиню де Стад, Игорь — Кунегунду, графиню Орламюнд. Старшая дочь его, Елизавета, вышла замуж за норвежского короля Гарольда, третья, Анастасия, — за венгерского короля Андрея I.
Хотя Рюриковичи, правители Киева, Новгорода и Смоленска, соединяли с воинственными инстинктами замечательные организаторские способности, они носили на себе печать своего происхождения — буйный дух беспорядка, лишь со временем смягчившийся под влиянием нравов просвещенного общества. Но приобретенные ими качества не успели окрепнуть. В 1224 г. появление монгольских орд Батыя нанесло им сокрушительный удар. Под копытами тысяч коней рассыпаются в прах три века упорного труда. От древней Руси, заимствовавшей так много у Европы, но нисколько не утерявшей национального своеобразия, не остается почти ничего. В следующем столетии Киев и прилегающие к нему земли становятся добычей литовских князей, будущих королей Польши.
Казалось, история Рюриковичей прекратилась...
И, однако, она продолжилась — на востоке бескрайнего пространства, предназначенного самой судьбой для проживания многочисленного народа и устремленности в будущее. В верховьях Волги, на берегах реки Москвы, небольшое село становится в середине XII века уделом одного из потомков Рюрика. Не раз уничтоженное во время бесконечных междоусобных войн с соседними князьями, почти стертое с лица земли татарским нашествием, Московское княжество поднималось снова, разрасталось и к началу XIV столетия стало центром торговли между норманнами, славянами и финнами.
Смиряясь под игом монголов, оно играло посредническую роль между победителями и побежденными, что одним было выгодно, другим попросту необходимо; оно брало на себя унизительную роль сборщика податей для общего повелителя, роль полицейского и, если вдруг того требовали обстоятельства, не гнушалось роли палача.
Так продолжалось почти двести лет, в течение которых князья Переславля, Рязани, Владимира, Углича, Галича, Ростова, Ярославля и Суздаля делались один за другим сперва вассалами, а затем и подданными окрепшего москов¬ского князя. За это время монгольская гегемония стала
ослабевать.
Наконец, приблизительно в 1480 г. вся Европа неожиданно узнала, что между ней и Азией существует новое го¬сударство, князь которого смог вытеснить Золотую Орду за пределы огромного пространства, подчиненного его власти, завоевал Новгород и Тверь, женился на греческой княжне, жившей в Риме, и сделал гербом двуглавого орла. Этот князь носил имя Иван, народ прозвал его Иваном Великим.
Ордынское нашествие оставило на славянской земле, как толстый слой ила на дне высохшего моря, все, что имело в себе прочного: характер правления, нравы и наклонно¬сти, но не оставило никакой культуры в западном понимании этого слова. Следуя традициям православной церкви, сохранявшимся греческими священниками и монахами, государство и общество были тем не менее типично азиат¬скими и варварскими. Феодализм, крестовые походы, рыцарство, учение римского права — та высшая школа, в которой формировалось умственное и моральное единство Западной Европы, та великая борьба между мощью духа и бренностью власти, из которой прозябли ростки свободы, — все это осталось чуждым России.
Московская митрополия, основанная в XIV веке, отказалась признать унию с Римом, выработанную на Флорентийском соборе и принятую Киевским митрополитом, и порвала таким образом с Западом. Папа сначала проклял ее, но потом, всем и вся наскучив спорами с этим «восточным расколом», предал его полному забвению.
Несмотря ни на что, семена культуры произрастали, пробивая, хотя и медленно, закоснелую азиатскую почву. Они попадали в Россию из Европы главным образом через Польшу, через литовских князей, считавшихся когда-то русскими. (Заметим в скобках, что, прежде чем укрыться у своих соседей, князь Курбский переписывался с князьями Чарторыжскими, православными с головы до ног.)
Возвратившись из Польши после удачного похода, Иван привез оттуда первую печатню. Победа Новгорода (1475 г.) привела в соприкосновение новое Московское государство с Ганзой. После того как в устье Двины был основан Архангельск, завязалась торговля в северных морях.

Но вот в начале XVII века опять на Россию надвинулось нашествие, теперь уже с Запада, а с ним и новая борьба за существование. Польская армия тащила в своих фургонах все, что принадлежало папскому Риму: иезуитов и бернардинцев, католическую пропаганду и схоластику. За учеными, красноречивыми и хитрыми иезуитами следовали элегантные и утонченные лжецари польского происхождения. Двор Дмитрия и Марины Мнишек, объявивших себя русскими царем и царицей, содержался наподобие двора короля Сигизмунда. Польская светская музыка проникла в православные обряды.
Победив в долголетней войне с поляками и завладев Киевом, войска царя Алексея не нашли уже там следов прежнего блеска, но все же его было больше, чем в опустошенной Москве: несколько школ, основанных поляками, печатня, которая могла бы заменить прежнюю, но которую сейчас же предали анафеме и уничтожили, наконец духовная Греко-латинская академия — маленькая сокровищница цивилизации.


Немецкое гетто в Москве

Волей судеб Москве был открыт путь в Европу. Если Петр, изгнанный из Кремля враждебной партией, выброшенный, можно сказать, на улицу, не пожалел о родном гнезде, то только потому, что нашел в близком соседстве более привлекательный очаг.
Присоединяя Новгород, Иван Грозный поставил себе целью искоренить его буйный дух. Он решил переселить 10 000 семей. В России тогда не разучились еще хранить тайны государственных переворотов, способных расшевелить целые нации. Новгородские изгнанники приехали в Москву, а на их место послали покорных и надежных подданных, наказанных таким образом за свою верность. Среди переселенных в столицу находились и ганзейцы, которые основали первую иностранную колонию на берегу реки Москвы. Народ, однако, решил, что присутствие иноземцев оскверняет город, который москвичи, да и вся Россия, считали святым, поэтому немцам, то есть людям, не говорящим на русском языке и, следовательно, немым, было отведено место наподобие еврейского квартала в Риме или Франкфурте, за воротами, замыкавшими столицу в северо-восточной ее части, между Басманной и Покровкой, на грязных берегах притока Москвы-реки речки Яузы.
В XVI веке царь Василий поместил там свою гвардию, состоявшую из поляков, литовцев и немцев. Его преемники не довольствовались одними солдатами, выписывая из-за границы ремесленников, художников и учителей. В любопытной книге Аделунга есть гравюра, показывающая вид предместья, где проживали эти иммигранты: селение с домами, наскоро выстроенными из бревен, даже не отесанных, с обширными огородами. Вид поселения быстро менялся, так же как и состав населения: при Алексее Михайловиче от Немецкой слободы осталось одно ее название. При нем первое место среди иноземцев на Москве занимают англичане и шотландцы. Между последними, вследствие изгнания сторонников Кромвеля из Англии, встречаются люди высокого происхождения: Друммоны, Гамильтоны, Кроуфорды, Граамы, Лесли, позднее Гордоны. Французов пока нет: их побаиваются как католиков и янсенистов. Исключение составляют приверженцы короля Якова, которые, будучи изгнанниками, кажутся безопасными. Позже, с отменой Нантского эдикта, доверие москвичей распро¬страняется и на подданных «христианнейшего короля». Якобиты жили отдельно; они не были ни ремесленниками, ни купцами, но много содействовали процветанию Немецкой слободы своим происхождением и воспитанием.
К числу купцов, ремесленников, учителей, врачей, аптекарей и художников принадлежали в то время преимущественно голландцы. К ним примешивались также германцы. И те, и другие приносили на берега Москвы свои национальные добродетели: дух предприимчивости и постоянства, благочестия и семейственности, стремления к законности и порядку, домашнему миру и плодотворному труду. Немцы имели двух лютеранских пасторов, голландцы — пастора-кальвиниста; в соседстве с православными «варварами» все религиозные споры затихли, в слободе царила духовная свобода, лишь католикам запрещалось иметь священника. Было много школ. Шотландец Патрик Гордон следил за трудами лондонского Royal Society, дамы выписывали целыми тюками романы и сборники стихов, велась оживленная переписка со всей Европой. В немецких собраниях устраивались скромные развлечения, танец «гроссфатер» считался проявлением самого большого веселья. Был и театр, где царь Алексей слушал однажды «Орфея» Монтеверди. Значительное место в жизни колонии занимала политика: члены дипломатического корпуса — англичане, голландцы, датчане, шведы — представляли там интересы протестантских держав. Голландский резидент Ван Келлер, богатый, образованный и ловкий, снискал себе общее уважение, которое разделяли и москвичи. Отправляя каждый день огромную корреспонденцию, он регулярно получал новости с Запада, заставлявшие трепетать всю слободу при известиях, касавшихся европейской политической жизни.
Немецкий путешественник Таннер, посетивший Немецкую слободу в 1678 году, вынес оттуда очень хорошее впечатление, о справедливости которого свидетельствует и гравюра начала XVIII века. Кирпичные дома, цветники, прямые аллеи и фонтаны на площадях — слобода представляла такой контраст с остальными русскими городами, не исключая Москвы, что это поразило и впервые попавшего туда Петра.
Москва оставалась, в общем, все той же, какой ее сделали три века азиатского рабства. И вдруг на ее улицах появились люди, сменившие свой нелепый византийско-татарский наряд на модное европейское платье, высказывавшие новые идеи, в которых намечалась программа реформ, даже более обширная, чем осуществленная впоследствии Петром. Над Москвой занималась новая заря. Царь Алексей не выкалывал уже глаза художникам, как его предшественник Иван, чтобы помешать им воспроизводить их творения в другом месте в еще большем великолепии; правда, когда Михаил вознамерился пригласить к себе на службу знаменитого Олеария, при дворе поднялся бунт: грозили утопить колдуна.
Изгнание поляков и царей-самозванцев нисколько не изменило Кремль, царивший там дух, и Петр перед своим изгнанием оттуда не видел никого, кроме свиты, окружавшей его по дороге в церковь или в баню, куда он шел между двумя рядами карликов, несших занавесы из красной материи, пряча государя от посторонних глаз. Ребенок задыхался в этой атмосфере. В подмосковном селе Преображенском ему, конечно, дышалось неизмеримо свободнее.
Но вот однажды, предоставленный самому себе, он попал на берег Яузы и в первый раз увидел Немецкую слободу. С того дня Петр не хотел больше от нее удаляться; наоборот, он звал туда всю Россию.


Дни испытаний

Федор, старший сын и наследник Алексея, умер в 1682 году бездетным. Кто же станет его преемником?
Со смерти последнего Рюриковича в 1598 году наступило Смутное время, и престол захватывался почти все время силой. Борис Годунов достиг его ценой ряда убийств, Дмитрий — благодаря польским штыкам, Василий Шуйский был обязан своим избранием боярам, наконец, Михаил Романов — народу. При этом последнем избрании выработано было нечто вроде династического права, но, несмотря на это, при восшествии на престол Алексея пришлось прибегнуть к голосованию.
Один из младших братьев Федора, Иван, сын Мило¬славской, которому в то время исполнилось 15 лет, был почти слеп и, похоже, слабоумен. И бояре единогласно высказались за избрание Петра, сына Нарышкиной, который был моложе своего брата на пять лет. Вероятно также, что бояр привлекал юный возраст Петра, благодаря чему предвиделось более продолжительное междуцарствие, а власть сохранялась бы в руках бояр на более долгое время.
Они привлекли на свою сторону патриарха Иоакима. В России глава церкви пользовался временной властью во время междуцарствия. В 1598 году, например, патриарх Иов решил победу Годунова. Так или иначе, но избрание Петра на царство было незаконно. Речь, сказанная «всяких чинов людям», случайно собравшимся в Кремле, призыв к голосованию, появление импровизированных избирателей на Красном крыльце перед народом, имя, брошенное в толпу, — и дело было сделано: у России появился новый царь, которого звали Петром.
Оправданий этому нарушению закона и наследственных прав не было никаких. То была неприкрытая победа Нарышкиных над Милославскими, застигнутыми врас¬плох и лишенными возможности защищаться благодаря быстроте и неожиданности развязки.
Но торжество Нарышкиных продолжалось всего месяц. На другой день после своего поражения побежденная сторона снова выходит на сцену, а за ней неожиданно появляются два новых политических фактора, которые изменяют весь ход борьбы: царевна Софья и стрельцы.



ГЛАВА II
ЦАРЕВНА СОФЬЯ


Честолюбие и любовь

Софье, единственной из пяти дочерей Алексея, имя которой осталось в истории, шел в ту пору двадцать шестой год. Некоторые русские историки, начиная с Сумарокова, и даже иностранцы, такие, как Штраленберг и Перри, утверждают, что она была красива, хотя ни один из них не видел царевны. Свидетельство французского дипломата Невиля заслуживает большего доверия: «Уродливое тело непомерной толщины, большая, как котел, голова, покрытое волосами лицо и шишки на ногах». Костомаров старается смягчить краски: «Некрасивая, на взгляд иностранцев, Софья могла казаться привлекательной москвичам того времени, которые не считали тучность недостатком». Монах Сильвестр Медведев, доверенный царевны, осторожно умалчивает о ее наружности, превознося ее душевные качества. Но в одном согласны все, не исключая Невиля: «Насколько ее тело было широко и грубо, настолько же тонок и развит был ее политический ум; не читав никогда Макиавелли, она от природы владела всеми его правилами».
До 1682 года жизнь Софьи была такой же, как жизнь всех русских девушек того времени, но усложненная, ввиду ее положения, еще большими, почти монастырскими строгостями. Одиночество, строгое и мелочное исполнение обрядов, частые церковные посты. Патриарх и самые ближние родственники были единственными посетителями терема. Даже врач допускался только в случаях очень серьезной болезни. При этом ставни затворялись, и он мог щупать пульс больной только через какую-нибудь ткань. Потайные ходы вели из терема в церковь, где царица и царевны скрывались за красными занавесями от любопытства остальных молящихся. В 1674 году, сворачивая в один из внутренних дворов дворца, два молодых дворянина, Бутурлин и Дашков, случайно встретили карету, в которой Софья отправлялась на богомолье в монастырь, и заглянули в окошко. Любопытство чуть не стоило им головы, но ограничилось лишь суровым допросом в застенке.
Все, что народ знал о царевнах, это лишь их имена, произносимые в церкви на ектеньях, а они в свою очередь ничего не знали о жизни других людей вне того узкого круга, в котором были замкнуты судьбой. Не имея возможности выйти замуж ни за простого смертного, ни за иностранного принца, они не должны были знать ни любви, ни брака, ни материнства.

Не преступив этих строгих правил, Софья не смогла бы сыграть роль, в которой она вскоре появляется. Петр был провозглашен царем 27 апреля; 23 мая стрельцы уничтожили его единовластие, присоединив к нему Ивана. Все исторические свидетельства указывают на Софью как на вдохновительницу и главное действующее лицо этого государственного контрпереворота.
Кремлевский терем Софьи находился под непосредственным влиянием византийских идей, причудливой смеси аскетизма и интриганства.
У изголовья умирающего брата Софья напоминала Пульхерию, дочь императора Аркадия, захватившую власть во время правления малолетнего Феодосия, а после его смерти царствовавшую при поддержке Марция, начальника императорской гвардии. Готовясь к перевороту, Софья, без сомнения, видела в своем тереме другие мужские лица кроме патриарха и своих родственников Милославских.
Прикованный к постели Федор нуждался в женском уходе. Среди близких ему лиц находился человек, который посоветовал ему нарушить правила терема и найти себе сиделку, указав при этом на Софью. Это был Василий Голицын, человек любопытный во многих отношениях. Он проявлял сильнее, чем Сильвестр Медведев, ту нравственную и умственную эволюцию, которую потом, быть может, преувеличивали, но которая, без сомнения, предшествовала появлению великого реформатора и подготовила почву для его свершений. В продолжение нескольких лет Голицын принимал участие в государственных делах. При его содействии произошла отмена местничества, обычая чисто азиатского, согласно которому один из подданных царя не мог занимать по отношению к другому места, более низкого, чем-то, которое занимал его предок по отношению к предку другого. Местничество было непреодолимым препятствием для подбора способных людей и неиссякаемым источником споров, затруднявших действия правительства. Голицын задумал учредить регулярную армию. По словам Невиля, его мечты шли даже дальше реформ Петра: он хотел освободить крестьян и сделать их собственниками земли, цивилизовать Сибирь и перерезать ее почтовыми дорогами. Голицын бегло говорил по-немецки и изысканно писал по-латыни, принимал у себя шотландца Гордона и лечился у немца Блументроста. Грек Спафари, занимавший благодаря Голицыну видное положение в посоль¬ском приказе, был прогрессивным дипломатом и космополитом, объездившим всю Европу и побывавшим в Китае.
Голицын составлял планы навигации по большим рекам Азии и переписывался с бургомистром Амстердама Витценом. Он жил во дворце, который ничем не отличался от европейских аристократических жилищ, имел ценную мебель, гобелены, редкие картины и большие зеркала. В его библиотеке были латинские, польские и немецкие книги; у него хранилась рукопись серба Крыжанича, апостола реформ, вдохновившего Петра. Голицын приказал построить в Москве три тысячи домов и первый в городе каменный мост по проекту польского монаха-архитектора. Он был страстным поклонником Франции, а сын его носил медальон с портретом Людовика XIV.
Падение Голицына, последовавшее за воцарением Петра, искренне воспринималось некоторыми современниками-иностранцами как гибель культурных начинаний в России. Но взгляд этот не вполне объективен: Голицын был еще сильно привязан к тому, что намеревался разрушить. Он пытал крестьянина, якобы хотевшего напустить на него порчу. Его обвиняли впоследствии в том, что, желая угодить Софье, он клал «для прилюбления» в кушанья, подносимые царевне, разные травы и коренья, данные ему одним человеком, и сам же велел сжечь этого человека.
Ему было 39 лет, когда болезнь Федора сблизила его с Софьей.
С ним вместе у изголовья умирающего царевича появились Симеон Полоцкий, человек, очень образованный для своего времени, Сильвестр Медведев, ученый монах, библиограф и придворный поэт, и полководец Хованский, любимец стрельцов. Душой этой партии был Медведев, но Голицын занимал в ней центральное место: любовь Софьи вручала ему власть. С ее горячей страстной натурой она еще не жила, и ее мысль и сердце, проснувшиеся разом, заставили броситься в жизненный омут без расчета, без страха и всецело отдаться потоку, который должен был унести ее. Влюбившись, она совершенно естественно присоединяла к своим честолюбивым планам человека, без которого успех не имел бы прелести. Софья влекла его к высокой цели, которую они должны были достигнуть вдвоем. А он, по-видимому, был неуверенным и нерешительным человеком, легко приходившим в уныние. И он отступил бы в решительную минуту, если бы не Медведев и Хованский. Медведев электризовал свою партию, вдыхал в нее страсть и боевой жар. Хованский же передал в руки Софьи страшное орудие, в котором она нуждалась для достижения своих целей.


Регентша

Порожденные царем Иваном Грозным и его товарищем по оружию Адашевым, стрельцы имели в народе мрачную славу: вольные люди, солдаты из поколения в поколение, они составляли привилегированную касту, приобрели в силу этих привилегий важность, превышавшую их значение и заслуги. Государство давало им жилье, обмундирование и жалованье даже в мирное время, тогда как другие были принуждены служить без жалованья и за собственный счет даже во время войны. У них была своя администрация и свой начальник, который назначался из знатных бояр. В мирное время они исполняли обязанности городской полиции, несли караульную службу и служили почетной стражей, а также тушили пожары. Избранный полк стремянных сопровождал государя на всех выездах его за город. Во время войны стрельцы составляли авангард и ядро его войска. В Москве было двадцать стрелецких полков, по 800—1000 человек
в каждом, отличавшихся цветом одежды, красными, синими и зелеными кафтанами с широкими красными поясами, желтыми сапогами и бархатными шапками, опушенными мехом. Были стрелецкие полки и в провинции.
Поскольку военная служба оставляла им много свободного времени, они занимались ремеслами и торговлей, быстро богатея, поскольку не платили ни пошлин, ни налогов. Зажиточные горожане испрашивали у царя милости быть зачисленными в ряды стрельцов.
Борис Годунов был им обязан своими победами над татарами, в царствование Михаила они взяли в плен Марину Мнишек, в царствование Алексея отняли у поляков Смоленск, при Федоре защищали Чигирин от турок. Стрельцы победили восставшего Разина и спасли монархию. Но эта смутная эпоха внесла в их ряды дух непослушания, а праздная жизнь окончательно развратила их. Защитники порядка, они с некоторых пор стали действовать заодно с мятежниками всякого рода. При возведении Петра на престол стрельцы, не имевшие причин жаловаться, кричали громче всех.

Завладев властью, Нарышкины застали шестнадцать возмутившихся полков. Не зная, что делать, они вызвали Матвеева, творца своего величия, и в ожидании этого спасителя предавали суду стрелецких начальников. К ним применялся «правеж» как к несостоятельным должникам. Перед строем войск обвиняемых били батогами по икрам до тех пор, пока они не отдавали все свое имущество, нажитое хищениями действительными или предполагаемыми. Разнузданный зверь, проснувшийся в рядах этих диких преторианцев, ждал только добычи, чтобы вонзить в нее когти.
Восстание началось при барабанном бое и с циничной откровенностью. Дядя царевны, Иван Милославский, объявленный впоследствии главным зачинщиком и преследуемый до самой смерти неукрот