Содержание

Глава первая. Мария Башкирцева. Сотворение мифа 5
Глава вторая. Семья и другие действующие лица 16
Глава третья. Баден-Баден. Жизнь русских за границей 25
Глава четвертая. Герцог Гамильтон. Как денди лондонский 36
Глава пятая. Жизнь без прикрас, или Галопом по Европам 57
Глава шестая. Фру-Фру, или Опять постылая Ницца 65
Глава седьмая. Римские каникулы. Кардиналино Пьетро 82
Глава восьмая. Париж. Мимолетный роман
с бонапартистом депутатом де Кассаньяком 108
Глава девятая. Полтавские гиппопотамы. Гриц, бедный
Паша и князь Эристов 114
Глава десятая. Полтава—Вена—Париж—Ницца—Сан-Ремо—
Рим—Ницца 127
Глава одиннадцатая. Неаполь. Кокотка в белом
и граф Лардерель 134
Глава двенадцатая. Париж. Академия Жулиана 145
Глава тринадцатая. Депутат де Кассаньяк
и маркиз Мультедо 153
Глава четырнадцатая. Смерть дедушки 168
Глава пятнадцатая. Мужчины в ее жизни 175
Глава шестнадцатая. Дорога славы 181
Глава семнадцатая. Овощной король, князь
Казимир Сутцо 198
Глава восемнадцатая. Предчувствие скорого конца 205
Глава девятнадцатая. Россия. Богомолье. Лавра 220
Глава двадцатая. Мадемуазель Андрей в Испании 226
Глава двадцать первая. Настоящий и великий
Бастьен-Лепаж 237
Глава двадцать вторая. Последняя попытка
замужества. Князья Кочубеи 242
Глава двадцать третья. Парад смертей. Гамбетта 249
Глава двадцать четвертая. Парад смертей. Отец 262
Глава двадцать пятая. Париж. Последний Салон 270
Глава двадцать шестая. Роман с Ги де Мопассаном 277
Глава двадцать седьмая. Парад смертей. Мария
Башкирцева и Жюль Бастьен-Лепаж 294
Глава двадцать восьмая. Башкирцева в России 304

Библиография 317

ГЛАВА ПЕРВАЯ
МАРИЯ БАШКИРЦЕВА.
СОТВОРЕНИЕ МИФА


Кто такая Мария Башкирцева?
Многим это имя ни о чем не говорит, кто-то слышал про рано умершую в 1884 году русскую художницу, жившую в Париже, некоторые читали ее написанный по-французски «Дневник», неоднократно издававшийся в русском переводе в конце XIX — начале XX века и недавно переизданный вновь.
И хотя только в издательстве Захарова «Дневник» выдержал два массовых издания всего за два года, странно было бы писать биографию девушки, прожившей всего
23 года: вполне резонно предположить, что вся ее биография содержится в ее дневнике — ведь она вела его довольно подробно чуть ли не с двенадцати лет. Но, к сожалению, дневник в традициях того времени был сильно сокращен наследниками автора, которые убрали многие подробности частной жизни ее семьи — то есть как раз все то, что в наше время больше всего интересует читателя.
Впрочем, это замечали и современники: «В дневнике ее указания на личную интимную обстановку редки и кратки, и такие важные факты, как семейные отношения, оставлены, по-видимому, с намерением в темноте; ни на один из них не пролито ни малейшего мерцания света», — писал в 1889 году Уильям Гладстон (1809—1898), известный политический деятель и писатель, бывший за свою долгую жизнь четыре (!) раза премьер-министром Англии. Уже сам факт, что такой известный человек отрецензировал появление дневника Марии Башкирцевой в переводе на английский язык, говорит о чрезвычайной популярности этой книги.
Жизнь Марии Башкирцевой старательно идеализирована публикаторами и семьей, и создан миф, разрушать который я вовсе не собираюсь... Но кажется, уже наступило время, когда можно рассказать о ее подлинной жизни, жизни русской мадемуазель, большую часть которой она прожила за границей, попытаться расшифровать, насколько это возможно, ее дневник, поразмышлять над его страницами, как напечатанными, так и сокрытыми, увидеть сокрытое в напечатанном, рассказать о быте того времени и вернуть имена когда-то известные, а теперь позабытые даже во Франции, а у нас и вовсе неведомые... Одним словом, пользуясь выражением Гладстона, «пролить мерцание света» на интимную обстановку и семейные отношения.
Конечно, написать биографию женщины, не оставившей особенного следа в искусстве — в том смысле, в котором мы привыкли относиться к биографиям великих людей и знаменитостей, невозможно. Да и прожила она слишком мало, хотя и не двадцать три, как указано во всех посвященных ей энциклопедических статьях, а около двадцати шести. Но, безусловно, каждая человеческая жизнь ценна, и будет интересно ее проследить, тем более у Марии Башкирцевой все-таки были явные литературные и художественные способности, только судьба не позволила им до конца развиться. Она так и осталась автором во многом фальсифицированного дневника, который, впрочем, с большим вниманием читает уже не одно поколение, и автором нескольких картин вполне эпигонского толка (притом эпигонкой она была третьестепенных художников Салона, вроде ее учителя Родольфа Жулиана, его приятеля Тони Робера-Флери или Жюля Бастьен-Лепажа, с которым она пережила предсмертный платонический роман). Большинство ее картин не сохранилось (всего было известно до ста пятидесяти картин и этюдов, причем картин, в основном, незавершенных). Зато те, что избежали обычной участи пылиться в запасниках, находятся в экспозициях всемирно известных музеев — Орсе в Париже и Русский музей в Петербурге, а также в музеях Ниццы, Чикаго, Саратова и Днепропетровска.

Недавно во Франции повторили выставку картин, бывшую в 1900 году: большая часть известных в то время художников, попавших на ту престижную выставку, оказалась никому теперь неизвестна. История искусства пошла другой дорогой. Не будем здесь решать, правильной или неправильной, во всяком случае, не той, которой пыталась идти Мария Башкирцева; ее дорога, как и дорога ее учителей, не получила достойного развития.
Кем она могла стать, если бы не бросила живопись вообще — удачно выйдя замуж, к чему всегда стремилась — ясно показывает судьба ее соперницы по Академии Жулиана, бывшей всего на два года ее старше, Луизы-Катрин Бреслау. Неоднократная участница Салона, получавшая там награды, она стала известной французской художницей академического направления и в XX веке, еще при жизни (она умерла в 1927 году), была благополучно забыта даже соотечественниками, хотя несколько ее картин хранятся в музеях мира. Такова была бы судьба и Марии Башкирцевой, проживи она дольше. Имя Марии Башкирцевой сохранил для нас ее дневник, иначе о ней сейчас никто и не вспомнил бы.

«Дневник» Марии Башкирцевой, которым зачитывались несколько поколений французов и русских, если точнее сказать, француженок и русских женщин и девушек (хотя восхищалась им не только Марина Цветаева, но и Велимир Хлебников, например), на первый взгляд, почти никаких реальных сведений о ее жизни не дает. Если основываться на ее дневнике в том виде, в котором он издан, жизнь ее крайне бедна событиями, хотя и богата передвижениями в пространстве. Она сама писала в дневнике, в той его части, которая до сих пор не издана: «Неужели я так и проведу свою жизнь в мечтах о чем-то необыкновенном? Я придумываю события!» (Запись от 28 июня 1883 года.)
Придумывают события тогда, когда их нет в реальной жизни. Но все-таки с ее стороны эта фраза — рисовка, поза, кокетство; события были, жизнь ее полна ими, но когда дневник сокращали, убрали из него всю живую жизнь, зашифровали оставшихся действующих лиц: вот и стало казаться, что событий действительно нет.
Приступая к этой книге, я спрашиваю себя: «Зачем мне писать о Башкирцевой, если особенной любви к этой экзальтированной русской мадемуазель я не испытываю, а ее болезненное желание славы и только славы любым способом мне антипатично?»
«Слава, популярность, известность повсюду — вот мои грезы, мои мечты». (Запись 1873 года.)
С этого начинается и этим заканчивается ее дневник.
«Придет день, когда по всей земле мое имя прогремит подобно удару грома» (23.11.1874).
«В двадцать два года я буду знаменитостью или умру» (13.04.1878).
На следующий день: «Если бы я взялась за рисование в пятнадцать лет, я была бы уже известна! Понимаете ли вы меня?»
«О, стать знаменитостью!
Когда я представляю себе в воображении, что я знаменита, — это точно какая-то молния, точно электрический ток; я невольно вскакиваю и принимаюсь ходить по комнате» (8.11.1883).
«Уже два часа. Новый год уже наступил, и ровно в полночь, с часами в руках, я произношу свое пожелание, заключенное в одном-единственном слове — слове прекрасном, звучном, великолепном, опьянительном: — Славы!» (31.12.1883).
Цитировать можно до бесконечности; лейтмотив ее дневника: «Желаю славы! И только славы!» На первых страницах почти всех рукописных тетрадей ее дневника так и написано: «Желаю славы!» Желаю славы и все тут, а если слава не приходит, то наступает апатия, моменты неверия в себя, желание расстаться с жизнью.

А что делать с анонимками, которыми она забрасывала своих жертв (а как еще можно назвать тех, кого она наметила себе в мужья или душеприказчики) и которые порой вызывают сомнения в ее чистоплотности? (Особенно, если знать о нечистоплотности ее ближайших родственников.)
А постоянная ложь о возрасте, отмеченная на страницах дневника и скрытая: годы она себе, как старая дева, скостила и ушла из жизни на два года моложе, чем была на самом деле?
Почему все же кривая судьбы выводит меня на эту книгу и я, повинуясь ей, не могу отказаться?

У меня есть три простых объяснения. Два из них — бытовые оправдания. Во-первых, когда-то мне заказали сценарий многосерийной кинокартины о Марии Башкирцевой, и, изучив множество материалов, я его написал. Сценарий существует, он живет своей жизнью и, может быть, когда-нибудь станет кинокартиной.
Мое второе алиби — то, что книгу мне заказал издатель И.В.Захаров, узнав про сценарий и правильно рассудив, что ежели кто и знает в этой стране хоть что-то про Марию Башкирцеву, так это я. Я опрометчиво согласился: книга была нужна документальная, и это потребовало б\льших изысканий, чем кинематографическая версия ее жизни.

Одна моя знакомая, узнав, что я собираюсь писать о Марии Башкирцевой, с удивлением воскликнула: «Зачем тебе эта графоманка?»
Но графоманка ли она, как многим кажется? На чем зиждется ее непомерное тщеславие, которое отмечали современники и которое присутствует на каждой странице ее тетрадей? Может ли одно тщеславие оставить след в душах и памяти потомков? В случае с Марией Башкирцевой, наверное, можно сказать, что это была правильно выстроенная судьба: она сама, ее родные, ее издатели, наконец, сам Господь Бог, как современные пиарщики, постарались, чтобы перед нами оказалась законченная, наполненная чаяниями и страданиями, душевной и физической болью, человеческая жизнь, вызывающая предельное сопереживание в чувствительных душах; и покуда такие ду¬-ши — а их миллионы — не переведутся на земле, ей будут сочувствовать.

Почему одним Башкирцева нравится, а другим — нет? Почему одни восторгаются ею, а другие так же резко отвергают? Есть тут какая-то загадка.
В юности я бредил стихами Велимира Хлебникова: судьба оборванного нищего гения, носившего свои стихи и цифровые выкладки событий мировой истории в рваной наволочке, волновала мое юношеское воображение. И вдруг я узнаю, что человек, пытавшийся изменить язык, изобрести совершенно новый, называвший себя Председателем
Земшара и уж, конечно, считавший себя гением, чувствовал близость с Башкирцевой. Именно в его письме я впервые случайно для себя наткнулся на имя Марии Башкирцевой, к тому времени совершенно забытой в СССР. В 1915 году он жил в родной Астрахани и, по словам очевидцев, работал над биографией Пушкина и «Дневником» Марии Башкирцевой. Он писал М.В.Матюшину: «Изучаю еще «Дневник Марии Башкирцевой». Он дает ключи к пониманию снов».
Какие ключи и каких снов, Хлебников не объяснил. Если исходить из того, что наша жизнь — это сон, и неизвестно еще, чей, то интимные дневники — безусловно, ключи к пониманию снов. Теперь, вновь найдя эти строки Хлебникова в книге, я почему-то вспомнил китайского философа Чжуан Чжоу, жившего более двух тысяч лет назад. «Однажды Чжуан Чжоу приснилось, что он бабочка, счастливая бабочка, которая радуется, что достигла исполнения желаний, и которая не знает, что она Чжуан Чжоу. Внезапно он проснулся и тогда с испугом увидел, что он Чжуан Чжоу. Неизвестно, Чжуан Чжоу снилось, что он бабочка, или же бабочке снилось, что она Чжуан Чжоу. А ведь между Чжуан Чжоу и бабочкой, несомненно, существует различие. Это называется превращением вещей».
И вот тут в силу вступает третья причина — метафизический фактор, почему я все-таки взялся написать эту книгу. Наверное, все в этой жизни предопределено. Может быть, еще в юности, когда я бредил Хлебниковым, мне приснилось, что я, как и он, работаю над биографией Пушкина и «Дневником» Башкирцевой. И вот в своей жизни — или во сне — кто знает, я дожил до начала того самого сна, приснившегося мне в юности и ставшего теперь реальностью. В самом конце того же века, что и Хлебников в начале, я работаю над биографией Пушкина и пишу книгу о Марии Башкирцевой. А ведь между мной и Хлебниковым, безусловно, существует различие — и не меньшее, чем между бабочкой и Чжуан Чжоу — но, видимо, это и называется превращением вещей. А может быть, друзья мои, это случайное совпадение? Или одна из математических выкладок сумасшедшего Велимира, которыми он объяснял ход мировой истории? Просто ход мировой истории, возвращение к одному и тому же сюжету, вечная спираль? Так или иначе, в этой перекличке что-то заложено, и мудрец должен следовать предначертанным путем.

Первое, что ясно как Божий день: если дневник никаких сведений о частной жизни почти не дает, то, во всяком случае, он что-то скрывает. Хлебникова волновала ее духовная жизнь, меня волнует частная. Чтобы знать о духовной — читайте дневник. С моей точки зрения, духовная жизнь — ложь. Зачастую осознанная, порой неосознанная. Во всяком случае, когда ее пытаются перевести в словесный ряд. Помните у поэта: «Мысль изреченная есть ложь»?
Но то, что она ложь, совсем не означает, что ее надо отбросить. Просто ее надо соотнести с частной жизнью, точно выверить это соотношение, тогда получится более или менее реальная картина. А чтобы узнать о частной жизни, надо этот дневник, эту песню сердца, расшифровать, подобрать к нему ключи. Тем более что родственники и публикаторы дневников сделали все, чтобы правду от нас скрыть.
Ее духовная жизнь мне ясна, она проста, как табуретка, главное орудие в руках Марии Башкирцевой — восклицательный знак, она восторженна, как институтка. Меня не приводит в волнение даже самая известная ее мысль, которую сто лет назад печатали на открытках с ее портретом: «Искусство возвышает душу даже самых скромных из своих служителей, так что всякий имеет в себе нечто особенное сравнительно с людьми, не принадлежащими к этому высокому братству».
Себя она скромным служителем не считала, хотя порой и сомневалась в своем таланте. Вероятно, меня просто перестало волновать все, что принадлежит к сфере юноше¬ского сознания и к теме исключительности и избранности художника.
Знаменитая, тысячу раз процитированная мысль А.С.Пуш¬кина из письма к князю П.А.Вяземскому меня тоже не волнует: «Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что из подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы — иначе».
Да не иначе, так же, вот в чем дело.
В частной жизни нет никакой особенной загадки художника, если дело не касается клинических проявлений душевных болезней, часто поражающих творческие натуры. Сам же Александр Сергеевич писал: «Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон, в заботах суетного света он малодушно погружен; молчит его святая лира; душа вкушает хладный сон, и меж детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он».
Хлебников писал в «Свояси»: «Заклинаю художников будущего вести точные дневники своего духа: смотреть на себя как на небо и вести точные записи восхода и захода звезд своего духа. В этой области у человечества есть лишь дневник Марии Башкирцевой — и больше ничего. Эта духовная нищета знаний о небе внутреннем — самая яркая черная Фраунгоферова черта современного человечества».
Мысль безумного Велимира чрезмерно затемнена. Сознание юношеское зачастую склонно к шизофрении. Что это за черная Фраунгоферова черта современного человечества, точно не удается выяснить ни с одним словарем. Известно только, что Иосиф Фраунгофер — знаменитый оптик 19-го столетия, которому был поставлен даже памятник в Мюнхене. Скорее всего, это Фраунгоферова линия, которая дает подробный рисунок солнечного спектра и указывает на пользование этими линиями при определении показателей преломления оптических средин. Значит, это просто красивый, как Велимиру кажется, поэтиче¬ский образ!

Что же открывает нам дневник Марии Башкирцевой и что скрывает он от нас?
Хлебников был не одинок в восхищении ею. Марина Цветаева примерно в ту же пору, по воспоминаниям ее сестры Анастасии, боготворила Башкирцеву. Недаром она посвятила свою первую книгу стихов светлой памяти Марии Башкирцевой.
«В ту весну мы встретили в гостях художника Леви, и эта встреча нас взволновала: он знал — говорил с ней, в Париже — Марию Башкирцеву! Как мы расспрашивали его! Как жадно слушали его рассказ! (Заметьте, те же восклицательные знаки, что и у Башкирцевой, только теперь уже у мемуаристки Анастасии Ивановны, дамы преклонных лет. Впрочем, обе сестры Цветаевы были восторженны, как институтки.) Вот что я помню, кроме (кажется, иронического) упоминания о ее неудачной переписке с Ги де Мопассаном: «Мария Башкирцева, несомненно, страдала слуховыми галлюцинациями. Помню такой случай: мы сидели, беседовали. Внезапно Мария настораживается, теряет нить беседы (прислушивается): звонок! Мы уверяем ее, что никакого звонка не было. Спорит, уверена в обратном. Так бывало не раз. Спала на очень узкой железной кровати в своей мастерской. Знала греческий. Читала в подлиннике Платона. Была очень красива».
Леви, уже пожилой, скорее полный, чем худой, русый, с небольшой остроконечной бородкой, казался нам почти дорог, отражая свет виденной им Башкирцевой. Мы уходили домой, будто рукой ее коснувшись, не сразу вошли в свою жизнь.
Сказала ли я, что Марина стала переписываться с матерью Марии, что та прислала Марине несколько фотографий дочери? От нее Марина узнала, что дневников Марии было много, но что напечатаны они будут через десять лет после ее, матери, смерти. Мешало изданию нежелание семьи вскрывать их семейные отношения. Об этих дневниках не слышно. Погибли они в огне войны? Как бесконечно жаль...»

Дневники Башкирцевой были достойным продолжением исповедального жанра, и чтобы понять, чем они стали для своего времени, надо попытаться заглянуть в него.
Шел 1887 год. Одновременно выходят первые публикации дневниковых записей Эдмона и Жюля Гонкуров. В газете «Тан» от 20 марта того года Анатоль Франс пишет, воспользовавшись выходом гонкуровских дневников: «Людей, говорящих о себе, принято стыдить. Между тем никто лучше них об этом предмете не расскажет». Наряду с франсовским панегириком дневникам и автобиографии, Фердинан Брюнетьер, французский историк литературы, считает их «литературой самоизлияний». Для него автобиография — жанр плебса, женщин, малолеток и т.д., недоносков, короче, низкий жанр. Он с презрением говорит о «захудалой» художнице Марии Башкирцевой. В его словах читается страх перед демократизацией, которая неизбежно наступает.
Но страх вызывают и сами эстеты, каковы были братья Гонкуры. Эстеты вдруг оказываются тоже демократичны. С 1887 года, одновременно с дневником Башкирцевой, Эдмон Гонкур начинает публикацию своего дневника, поддавшись уговорам Альфонса Доде и его жены. Эта публикация вызывает один скандал за другим. Многим было неприятно вспомнить, о чем они говорили и что делали много лет назад. Таково отношение к любым запискам до сих пор. Очень часто они вызывают скандалы, а теперь, и судебные процессы. Впрочем, во Франции судебные процессы не были редкостью уже в конце XIX века. Поэтому стоит заметить, что Эдмон Гонкур публиковал только избранные страницы своего дневника, завещая опубликовать дневник полностью только через двадцать лет после своей смерти.
Двадцать лет прошло к 1918 году, в это время шла мировая война. Было не до дневников, к ним вернулись лишь в 1923 году; специальная комиссии рассмотрела возможность напечатания и разрешила Национальной библиотеке... не передавать рукописи в печать. Только в 1956 году «Дневник» Гонкуров был полностью издан в княжестве Монако, а не во Франции, да и то некоторые имена в нем до сих заменены буквами, а ряд деталей опущен.

Дневник же Башкирцевой так и остался «слепым». Сплошь и рядом в так называемых комментариях «Молодой гвардии» издания 1990 года читаешь: «неустановленное лицо». К слову сказать, молодогвардейские издатели подвергали текст «дневника», по сравнению с дореволюционными публикациями, таким сокращениям, которые делают образ Марии Башкирцевой еще более бесплотным, идеализированным до сахаристости. Но это к слову. Из всего свода имен, сокрытых в дневнике, для русского читателя фактически установлен только один человек, Пьетро Антонелли, да и то потому, что был племянником кардинала Антонелли, статс-секретаря папы Пия IX, а фамилия самого кардинала незашифрованной нет-нет и проскакивает в напечатанном дневнике, так что догадаться не трудно. Да в захаровском издании 1998 года, хотя он и заявляет о принципиальном отказе от комментирования мемуарных текстов, есть сноска про герцога Гамильтона. Небогато для такого объемистого дневника и целой жизни!

Пришло время и для русского читателя кое-что рассказать из подлинной жизни мадемуазель Башкирцевой. Тем более что мифы вокруг нее начинаются, как я уже сказал, прямо с даты ее рождения. Во всех справочниках и энциклопедиях она с легкой руки ее матери пишется как рожденная в 1860 году, тогда как на самом деле она родилась в 1858 году. Почему ей убавили годы? Причин, на мой взгляд, несколько, но главная в том, что чем в более раннем возрасте она умерла, тем трагичней и поэтичней выглядит судьба этого чудо-ребенка, тем значительней кажется ее рано развившийся талант. Газеты того времени, с легкой подачи ее родственников, продолжали писать, что ей всего девятнадцать, когда ей уже было двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять... Вот такой несложный пиаровский ход!

Не думайте, что я тщу себя надеждой, что после моей книги у нас в стране хотя бы дата рождения Марии Башкирцевой в энциклопедиях будет исправлена. Такой надежды у меня нет. Столетний миф невозможно победить. В правде никто никогда не был заинтересован. Кроме того, никому до Башкирцевой нет никакого дела. Для чего же я этим занимаюсь? А просто из любви к точности и правде, или, если хотите, это «прихоть библиофила», любителя рыться в книгах, выискивая в них до сих пор неведомое, и наслаждаться уже этим одним.



ГЛАВА ВТОРАЯ
СЕМЬЯ И ДРУГИЕ
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА


Итак, с даты рождения Марии начинается путаница или, вернее, сотворение мифа о юном гении.
Французская исследовательница Колетта Кознье, единственная, у которой хватило простого любопытства взять в руки дневники Марии Башкирцевой в Национальной библиотеке, то есть обратиться к первоисточникам, а не к сокращенным изданиям, утверждает, что она родилась не 11 ноября 1860 года, как пишут во всех изданиях «Дневника», а 12 ноября (по старому стилю) 1858 года в селе Гавронцы под Полтавой (или 24 ноября нового стиля, принятого в Европе).
Кто дал в предисловии неверную дату рождения, сама Мария Башкирцева или ее мать с издателем, так и останется невыясненным. В предисловии к «Дневнику» сама Башкирцева якобы пишет: «Итак, предположите, что я знаменита, и начнем. Я родилась 11 ноября 1860 года».
Мне, в общем, понятно, зачем надо было уменьшить ей два года, но не понятна разница в один день. Думаю, что это связано с тем, что в начале XX века разница между старым и новым стилем уже составляла не 12, а
13 дней, и ее день рождения исчислили, отняв 13 дней от 24 числа ноября месяца нового стиля. Такое не раз случалось и продолжает случаться в нашей историографии, не говоря уж о бытовом уровне. Перемещаясь из России за границу, даже в пределах одного века, такие образованные люди, как Л.Н.Толстой или А.И.Герцен, путались в датировке своих писем и дневников. Перемещаясь из века в век, такой точный наблюдатель и классификатор времени, король примечаний и подсчетов (он даже с легкостью исчислил точную дату бала в Мэнсфилд-парке в одноименном романе Джейн Остин), как Владимир Набоков, в «Других берегах» путался в дате рождения своего отца. Да что писатели?! Ведь сам ученый классик марксизма-ленинизма Фридрих Энгельс в одной из своих работ дату манифеста об освобождении крестьян, 19 февраля старого стиля, перенес на 15 марта нового стиля, дважды прибавив по 12 дней.
Так вот, в неизданном отрывке дневника сама Мария пишет: «Я родилась 12 ноября, но должна была родиться только 12 января, поэтому мой возраст следует считать от 12 января по старому стилю». (Запись от 12 января 1877 го¬-да. Здесь и далее цитаты из неизданной части дневника будут даваться по книге о Марии Башкирцевой Колетты Кознье. Подробнее о ней см. раздел «Библиография».)
Думаю, что свидетельство самого героя в данном случае точнее всех остальных. Кроме всего прочего, Мария Башкирцева была образованней всего своего окружения, ей можно верить.

Долгое время сама Мария считала, что родилась недоношенной, и лишь случайно узнала, что родилась через семь месяцев после свадьбы вполне доношенным ребенком. Думается, это случилось в один из семейных скандалов, когда она узнала и про венерическую болезнь отца до свадьбы и про прочие «прелести» совместной жизни родителей. Чтобы скрыть факт ее преждевременного рождения, «официальный» день рождения праздновался всегда на два месяца позже фактического (т.е., как мы уже знаем, 12 января по старому стилю).
Когда же произошла подмена года рождения, теперь определить трудно, но мне думается, это происходило постепенно. Башкирцева все время уменьшала себе возраст. Ведь по тем временам девушка в двадцать пять лет была уже старой девой, уже «засиделась в девках». Старались и ее друзья. Когда надо было приукрасить легенду о ней, создаваемую при жизни, они еще более преуменьшали ее возраст, она сама неоднократно об этом пишет.
Когда после ее смерти взялись за издание ее дневника, еще слишком было живо в памяти ее окружающих, что она умерла в двадцать три года, немного не дожив до двадцати четырех. Эта цифра была у всех на слуху, о ней постоянно писали в журналах и газетах, поэтому нельзя было разрушать легенду. И ее мать, Мария Степановна Башкирцева, пошла на сознательную фальсификацию, ведь дневник вышел в свет всего через три года после смерти дочери.
Кроме того, ее дневник теперь начинается якобы с двенадцатилетнего возраста (что особо подчеркивается издателями), сразу представляя нам вполне зрелого ребенка, и в то же время придавая непринужденно-детский характер ее первому роману с неким герцогом Г., как он обозначается во всех изданиях дневника. Впрочем, на Западе этот Г. давно ни для кого не является секретом. Это герцог Гамильтон, родовитый богатый англичанин. Полностью его титул звучал: «герцог Гамильтон энд Брэндон». Не знаю, правда, точно, какой это был по счету герцог Гамильтон энд Брэндон, 11-й или 12-й, их там различают по номерам. (Зато я знаю, что некая Дорис Ленгли Мо написала о нашей героине роман «Мария и герцог Г.», выпущенный в Лондоне в 1966 году, но не переводившийся даже на французский язык. Впрочем, сам роман я не читал.) С точки зрения приличий того времени, влюбленность в герцога двенадцати-тринадцатилетней девочки, носящей короткие юбочки и платья, одно дело, и совсем другое, если за герцогом, взрослым мужчиной, бегает четырнадцати-пятнадцатилетняя особа.

Конечно, если внимательно читать дневник и знать ее истинный год рождения, то торчащие хвосты произведенной операции все время вылезают. Например, Мария Башкирцева обижается на родных, которые дразнят ее, что ей уже двадцать пять. Глупо думать, что мать прибавляет ей возраст, просто она напоминает ей истинное положение вещей.

Что же касается места рождения, то во всех изданиях дневника и энциклопедиях называется село Гавронцы под Полтавой, а в последнем русском захаровском издании дневника оно превратилось в село Гайворонцы. Судя по всему, село имело и то и другое название; в первом случае от слова «гава», что по-украински значит ворона, а во втором от «гайворон», по-украински — ворон.
Первые годы своей жизни она и провела в этих Гавронцах под Полтавой, а еще можно сказать, вспоминая Гоголя, близ Диканьки, ибо село находилось всего в восьми верстах от знаменитой Диканьки, имения богатого и знатного Кочубея.
Описание мест вокруг Диканьки оставил нам Николай Васильевич Гоголь:
«Как упоителен, как роскошен летний день в Малороссии! Как томительно-жарки те часы, когда полдень блещет в тишине и зное, и голубой, неизмеримый океан, сладострастным куполом нагнувшийся над землею, кажется, заснул, весь потонувши в неге, обнимая и сжимая прекрасную в воздушных объятиях своих! На нем ни облака. В поле ни речи. Все как-будто умерло; вверху только, в небесной глубине дрожит жаворонок, и серебряные песни летят по воздушным ступеням на влюбленную землю, да изредка крик чайки или звонкий голос перепела отдается в степи. Лениво и бездумно, будто гуляющие без цели, стоят подоблачные дубы, и ослепительные удары солнечных лучей зажигают целые живописные массы листьев, накидывая на другие темную, как ночь, тень, по которой только при сильном ветре прыщет золото. Изумруды, топазы, яхонты эфирных насекомых сыплются над пестрыми огородами, осеняемыми статными подсолнечниками. Серые стога сена и золотые снопы хлеба станом располагаются в поле и кочуют по его неизмеримости. Нагнувшиеся от тяжести плодов широкие ветви черешен, слив, яблонь, груш; небо, его чистое зеркало — река в зеленых, гордо поднятых рамах... как полно сладострастия и неги малороссийское лето!»
Это те самые места, где провела первые двенадцать лет жизни Мария Башкирцева, не могли все эти картины не запечатлеться навсегда в ее сердце. Почти три года она жила в отцовском имении в восьми верстах от Диканьки, остальное время обитала в имении деда по материнской линии (Черняковке, как пишется в изданиях дневника, но, скорее всего, в Черняховке), после того как родители разъехались.

Отец Марии Башкирцевой, Константин Павлович Башкирцев, был сыном Павла Григорьевича Башкирцева, столбового дворянина, генерала Крымской войны, человека, как пишет сама Мария Башкирцева, «храброго, сурового, жесткого и даже жестокого». Всего детей у него было пятеро — один сын и четверо сестер, теток Марии. С некоторыми из них, например, княгиней Эристовой, мы еще встретимся.

Мать ее, Мария Степановна, урожденная Бабанина, вышла замуж двадцати одного года по любви, отвергнув несколько выгодных партий. Впрочем, и Константин Башкирцев был хорошей партией.
Дед Башкирцевой со стороны матери похвалялся, что их род происходит от татар времен еще первого нашествия. Мария Башкирцева по недостатку образования иронизирует над этим, а напрасно, фамилия ее предков со стороны матери действительно татарского происхождения, происходит от тюркского слова baba — «отец, дед» — уважительное обращение к почтенному человеку, к старику, встречающееся во многих тюркских языках. Он был современником Пушкина и Лермонтова, воевал на Кавказе, был поклонником Байрона, сам писал стихи. «Еще очень молодым, — пишет Башкирцева, — он женился на мадемуазель Жюли Корнелиус, кроткой и хорошенькой девушке, пятнадцати лет. У них было девять человек детей». Так что Мария Башкирцева была на четверть француженкой и большую часть жизни провела, можно сказать, на исторической родине бабушки.

Братья госпожи Башкирцевой, матери Марии (или Муси, как ее звали в детстве), сильно начудили в жизни. Например, Георгий Бабанин (дядя Жорж) в двадцать лет женился на тридцатишестилетней вдове Доминике, уже имевшей дочь, а десять лет спустя она же стала, вопреки русским законам, женой другого брата, Этьена (вероятно, Евгения). Этьен затеял процесс и добился аннулирования брака Георгия, хотя его брак был заключен значительно позже, в результате сын дяди Жоржа (мы не знаем его имени), остро переживая, что стал внебрачным ребенком, покончил собой.
Неудивительно, что эту семью всю жизнь сопровождали слухи и постоянные судебные разбирательства, остракизм со стороны света (в Ницце Башкирцевых не принимала даже родная сестра ее отца, госпожа Тютчева), что доставило много неприятных минут и самой Марии Башкирцевой.
Жорж Бабанин, любимец деда, был самой трагикомической фигурой в этом ансамбле. Постоянно попадающий в разнообразные скандалы, герой светской и скандальной хроники, интересовавшийся только женщинами, вином и картами, преследовавший семью и за границей, вечно клянчивший, а то и просто воровавший у родственников деньги, в конце жизни опустившийся почти до состояния клошара (или лучше сказать по-современному: «бомжа»), он доводил их до кошмаров. Немудрено, что его похождения и вообще сведения о нем вычеркнуты из «Дневника».
Лишь в одном, наиболее полном, доревол

БИБЛИОГРАФИЯ


Дневник Марии Башкирцевой. Пер. с франц. под ред. Л.Я.Гуревич.
С приложением статей У.Гладстона и Ф.Коппе. СПб.—М., Издание товарищества М.О.Вольф, 1902.
Дневник Марии Башкирцевой. Сост., подготов. текста, примеч. и вступ. ст. А.Е.Басманова. М., «Молодая гвардия», 1991.
Мария Башкирцева. Дневник. Изд. второе, испр. М., «Захаров», 2000.
Journal de Marie Bashkirtseff. T. 1—2. Paris, 1901.
Catalogue des oeuvres de mademoiselle Bashkirtseff. Paris, 1885.
(Книга имеется только в ГРБ (бывш. ГБЛ) и уникальный экземпляр в ГРМ, в котором М.С.Башкирцевой сделаны под иллюстрациями надписи о местах нахождения произведений М.К.Башкирцевой.)
Colette Cosnier. Marie Bashkirtseff. Un portrait sans retouches. Paris, 1985.
Гнедич П.П. История искусств. В 3 томах. Т. 3. СПб., 1908.
Мутер Р. История живописи в 19 веке. В трех томах. Т. 3. СПб., 1901.
Власов В.Г. Большой энциклопедический словарь изобразительного искусства. В 8 томах. Т. 1 и 2. СПб., 2000.
Власов В.Г. Стили в искусстве. Словарь в 3 томах. СПб., 1995—1997.
Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. В 86 полутомах. СПб., 1890—1907.
Русский биографический словарь. Т. 2. М., 1900. Репринт. М., 1992.
Русские писатели. 1800—1917. Биографический словарь. Т. 1—2. М., 1989, 1992.
Вся Россия на 1901 г. Русская книга промышленности, торговли, сельского хозяйства и администрации. Адрес-календарь Российской империи. В 2 томах. СПб., 1900.
Анненков П.В. Парижские письма. М., 1983.
Бенуа А.Н. Мои воспоминания. В 2 томах. М., 1980.
Бенуа А.Н. Художественные письма. 1930—1936. М., 1997.
Бодлер Ш. Об искусстве. М., 1986.
Волконский С., князь. Мои воспоминания. В 2 томах. М., 1992.
Воллар А. Сезанн. Л., 1934. Репринт 1991.
Волошин М. Статья «Барбэ д’Оревильи» в кн. «Лики творчества». Л., 1988.
Гнедич П.П. Книга жизни. Воспоминания 1855—1918. М., 2000.
Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений. В 14 тт. Л., 1937—1952.
Гонкур Э. и Ж., де. Дневник. В 2 томах. М, 1964.
Готье Т. Путешествие в Россию. М., 1988.
Гречишкин С.С. Архив Л.Я.Гуревич. / Ежегодник рукописного отдела Пушкинского Дома на 1976 год. Л., 1978.
Дидро Д. Салоны. В 2 томах. М., 1989.
Достоевская А.Г. Дневник 1867 года. М., 1993.
Егер О. Всемирная история в 4 томах. Новейшая история, т. 4. СПб.—М., 1999.
Золя Э. Творчество. Роман. Алма-Ата, 1984.
Кирсанова Р.М. Сценический костюм и театральная публика в России XIX века. М., 1997.
Кони А.Ф. Собрание сочинений в восьми томах. Т. 8. Письма 1868—1927. М., 1969.
Креспель Ж.-П. Повседневная жизнь импрессионистов. 1863—1883. М., 1999.
Кузовлева О.В. Московский праздник цветов. / Московский архив, вып. 2. М., 2000.
Куницкий С.Д. Русское общество и Парижская коммуна. М., 1962.
Лану А. Мопассан. М., 1971.
Левицкая А.В. Воспоминания. / Российский архив., т. IX. М., 1999.
Лежён Ф. Можно, я буду говорить себе «ты»? Из книги «В защиту автобиографии». Вступл. и пер. с фр. Б. Дубина. «Ex libris НГ», 02.03.2000.
Ливен Д. Аристократия в Европе. 1815—1914. СПб., 2000.
Мартен-Фюжье А. Элегантная жизнь, или Как возник «Весь Париж». 1815—1848. М., 1998.
Мопассан Г., де. Знакомый и незнакомый. М., 1992.
Опочинская А.И. Рим. М., 1995.
Барбе д’Оревильи Ж.А. О дендизме и Джордже Браммелле. Вступительная статья М.Кузмина. М., 2000.
Розанов В.В. Иная земля, иное небо... Полное собрание путевых очерков. 1899—1913 гг. М., 1994.
Сезанн П. Переписка. Воспоминания современников. М., 1972.
Серова О.В. Горчаков, Кавур и объединение Италии. М., 1997.
Суворин А.С. Дневник. М., 1999.
Хлебников В. Собрание сочинений в 6 томах. Т. 1. М., 2000.
Хобсбаум Э. Век капитала. 1848—1875. Ростов-на-Дону, 1999.
Хобсбаум Э. Век империи. 1875—1914. Ростов-на-Дону, 1999.
Цветаева А.И. Воспоминания. М., 1983.