Содержание



От переводчика    5

Атта Тролль. Сон в летнюю ночь    7

Германия. Зимняя сказка    165

Комментарии
Атта Тролль    312
Германия    330

Библиография    362

Предисловие


«Атта Тролль» возник поздней осенью 1841 года и был в отрывках напечатан в «Элегантном мире» как раз в то время, когда мой друг Генрих Лаубе вновь взял на себя редактирование этого журнала. Форма и содержание стихов должны были соответствовать невзыскательным запросам издания; и хотя я отдал только те главы, которые могли быть опубликованы, они всё равно претерпели множество редактур. Я лелеял надежду в последующем опубликовать всё полностью, но не пошёл дальше намерений, и, как все великие творения немцев, например Кёльнский собор, шеллинговский
Бог, прусская конституция и т.д., «Атта Тролль» так и остался незакон­чен­ным. Именно в таком виде, немного подмарафетив и как-то завершив для порядка, я передаю сегодня поэму публике, руководствуясь побуждени­ями отнюдь не только личного характера.
«Атта Тролль» появился, повторюсь, поздней осенью 1841 года, в то время, когда великое возмущение, поднятое против меня врагами всех мастей, ещё не до конца улеглось. Это было поистине великое возмущение, и я бы никогда не поверил, что в Германии может родиться столько гнилых яблок, сколько мне тогда летело в голову. Наше отечество — благословен­ный край; конечно, здесь не растут лимоны и апельсины, да и лавр с великим трудом пробивается на германской почве, однако гнилые яблоки зреют
у нас в отрадном изобилии, и все наши большие поэты воспевали этот факт. Во время великого возмущения, когда я должен был потерять и голову,
и корону, я не потерял ни то ни другое, абсурдные же обвинения, на­страивавшие чернь против меня, давно (хотя я даже не снизошёл до ответа на них) канули в небытие. Время взяло на себя моё оправдание, и даже некоторые уважаемые германские правительства, я должен с благодарно­стью признать, были в этом вопросе на моей стороне. Приказы об аресте, с нетерпением поджидавшие  поэта на каждой станции по пути от герман­ской границы до дома, ежегодно надлежащим образом обновлялись
к святому Рождеству, когда на ёлках уютно мерцают фонарики. Подобная небезопасность дорог начисто отбила у меня охоту к путешествию по германским краям, поэтому я праздную Рождество на чужбине, и здесь же, на чужбине, в изгнании окончу дни мои. Доблестные борцы за свет и правду, обвинявшие меня в нерешительности и раболепии, разгуливают тем временем в совершенной безопасности на родине, занимая доходные места на государственной службе или высшие должности в гильдиях, или
в качестве завсегдатаев посещают по вечерам клубы, патриотически наслаждаясь там виноградным соком батюшки Рейна и омытыми морем шлезвиг-гольштейнскими устрицами.
Выше я с особым умыслом указал, когда был написан «Атта Тролль». В то время расцветало так называемое политическое стихосложение. Оппозиция, как говорит Руге, продала свою шкуру и обернулась поэзией. Музы получили строжайшее указание впредь не слоняться бесцельно
и легкомысленно, а пойти на службу отечеству кем-то вроде маркитан­ток свободы или прачек христианско-германской национальности. В роще германских бардов появился тот неясный и бесплодный пафос, тот бессмысленный пар энтузиазма, который, бросаясь бесстрашно в океан банальностей, напомнил мне одного американского матроса. Он так безмерно восхищался генералом Джексоном, что однажды, прыгнув в море с верхушки мачты, прокричал: «Я умираю за генерала Джексона!» И хотя у нас, немцев, не было ещё никакого флота, зато было у нас множе­ство восторженных матросов, умиравших за генерала Джексона и в стихах, и в прозе. Талант был тогда очень неудобным даром, потому что вызывал подозрение в бесхарактерности. Завистливая импотенция после тыся­челетних раздумий нашла, наконец, грозное оружие против высокомерия гениев, а именно противопоставление таланта характеру. Многим льстило, когда они слышали: порядочные люди обычно очень плохие музыканты, зато среди хороших музыкантов редко встретишь порядочных людей, однако в мире главное порядочность, а не музыка. Пустая голова на законном основании била себя по переполненному сердцу, а образ мыслей был козырем. Я вспоминаю одного тогдашнего писателя, который считал своей особой заслугой то, что не умел писать: за свой деревянный слог он получил в награду серебряный кубок.
Бог свидетель:  тогда возникла  необходимость защитить неотъемлемые права духа, и главным образом — в поэзии. Поскольку подобная защита была основным делом моей жизни, я ни в коем случае не упускал это из виду в настоящей поэме, и её тональность, как и содержание, были протестом против выступлений тогдашних трибунов. И действительно, уже первые главы «Атта Тролля», появившиеся в печати, способствовали бурному разлитию желчи у моих выдающихся героев, моих римлян, которые обвинили меня не только в литературной, но и в социальной реакционно­сти и даже в глумлении над самыми святыми гуманистическими идеями. Что касается эстетических достоинств поэмы, то я и тогда знал, и сейчас знаю им цену; я писал её для собственного удовольствия в причудливой мечтательной манере той романтической школы, которой отдал лучшие годы моей юности и где под конец высек учителя. В этом отношении моя поэма, возможно, предосудительна. Но ты лжёшь, Брут, ты лжёшь, Кас­сий, и ты, Азиний, тоже лжёшь, утверждая, что моя ирония направлена против тех идей, которые являются бесценным завоеванием человече­ства и за которые я сам столько боролся и страдал. Нет, именно потому, что эти идеи представляются поэту в их абсолютной ясности и величии, его охватывает непреодолимый приступ смеха, когда он видит, как грубо, пошло и неуклюже могут восприниматься эти идеи ограниченными современ­никами. Тогда он шутит над их, так сказать, бренной медвежьей шкурой. Существуют зеркала, которые настолько криво отшлифованы, что сам Аполлон отражается в них карикатурно, вызывая у нас смех. Но
в этом случае мы смеёмся только над изображением, не над богом.
И ещё одно. Нужно ли говорить о том, что пародия на стихотворе­ние Фрейлиграта, которая иногда озорно проглядывает в «Атта Тролле» и как бы создаёт его комическую основу, никоим образом не преследует цели ума­лить достоинства поэта? Я высоко его ценю, особенно сейчас, и считаю крупнейшим поэтом, появившемся в Германии после Июльской револю­ции. Первый сборник его стихов поздно попался мне на глаза, как раз когда создавался «Атта Тролль». Я, помню, был в таком настроении, что «Вен­ценосный мавр» особенно забавлял меня. Это произведение считается, кстати, самым удачным. Для читателей, которые о нём вообще не слы­ша­ли (такие, вероятно, имеются в Китае и Японии, а также на берегах Нигера
и Сенегала), замечу, что у венценосного мавра, выходящего из своего белого шатра, как чёрная луна во время затмения из-за облака, есть чернокожая возлюбленная, над тёмным ликом которой колышутся белые страусо­­вые перья. Однако этот отважный воин покидает её, отправляется на битву, где гремит бара­бан, украшенный черепами, — ах! — он находит там своё чёрное Ватерлоо, и победители продают его белым. Благородного африканца тащат в Ев­ропу, где мы встречаем его уже на службе в труппе бродячих вольти­жировщиков, которые во время представлений доверяют ему турецкий барабан. Теперь стоит он, мрачный и серьёзный, у входа
в манеж и барабанит, думая о своём былом величии, о том, что когда-то был абсолютным монархом на далёком, далёком Нигере и охотился на львов и тигров:

Слёзы текут из глаз, со звуком глухим    
Он бьёт в барабан — и рвёт его на куски.

Написано в Париже, в декабре 1846 года
Генрих Гейне













Глава I


Окольцован цепью горной,
У подножья скал угрюмых,
Шумом диких водопадов
Убаюкан, как виденье

Чудное, лежит в долине
Городок Котре нарядный.
На балконах белых зданий
Дамы весело смеются.

От души смеются дамы,
10  Глядя вниз, на шумный рынок,
Где медведица с медведем
Дружно пляшут под волынку.

Атта Тролль с женой законной,
Косолапой чёрной Муммой,
Здесь танцуют, и восторги
Выражают бурно баски.

Важно, словно гранд испанский,
Атта Тролль ведёт грандессу,
А лохматая супруга
20  Потеряла чувство меры.

Может публика подумать,
Что она канкан танцует, —
Так плутовка крутит задом,
Grand’-Chaumière напоминая.

Бравый поводырь медведей,
На цепи водящий Мумму,
Аморальные движенья
Тоже, кажется, заметил.

Иногда кнутом стегает
30  Он фривольную плясунью,
И ревёт от боли Мумма,
И в горах ей вторит эхо.

Этот поводырь медведей
Носит шесть мадонн на шляпе —
Шесть иконок, что от пули
И от вши его спасают.

А на плечи он накинул,
Словно плащ, покров алтарный
И в его широких складках
40  Пистолет и нож скрывает.

В юности он был монахом,
А потом сограждан грабил,
После, тем же промышляя,
К дону Карлосу нанялся.

Но когда бежал дон Карлос
Во главе своих карлистов
И к профессиям приличным
Потянулись паладины

(Книги пишет герр Шнаппанский),
50  Наш бесстрашный рыцарь веры
Стал водить по белу свету
Атта Тролля с чёрной Муммой.

Он на ярмарках и рынках
Танцевать их заставляет
Перед публикой — и пляшет
Атта Тролль в Котре сегодня.

Мрачных гор свободный житель,
Гордый князь природы дикой,
Атта Тролль в цепях танцует
60  Перед чернью человечьей!

Должен за металл презренный
Он плясать, а ведь недавно
Тролль в своих владеньях горных
Ощущал себя великим.

Только молодость он вспомнит
И потерянное царство,
Сразу из груди медвежьей
Раздаётся злобный рык.

Фрейлигратов мавр в неволе
70  Скверно бил по барабану,
И на площади танцует
Скверно Атта Тролль под плетью.

Вместо жалости — насмешки
Слышит он. Сама Жюльетта
Смотрит на него с балкона
И смеётся над беднягой.

У француженки Жюльетты
Сердце чёрствое. Такие
Все они — важней им внешность.
80  Правда, внешность — просто чудо!

Взгляды этих дам, как сети:
В них сердца мужские бьются,
Словно пойманные рыбки,
Гибель сладкую предвидя.


Глава II


Фрейлигратов мавр, тоскуя,
Лупит так по барабану,
Что натянутая кожа
С треском рвётся от ударов, —

Может кто-нибудь лишиться
Барабанных перепонок.
А теперь вообразите:
Наш медведь с цепи сорвался!

Смех и музыка умолкли,
10  Дамы в страхе побледнели,
И от грозного медведя
В панике бежит народ.

Атта Тролль могучей лапой
Разорвал свои оковы
И огромными прыжками
Вдоль по улицам несётся

(Все дорогу уступают).
Он взбирается на скалы,
Смотрит вниз, как победитель,
20  И бесследно исчезает.

А на площади остались
Только поводырь и Мумма.
Поводырь в иконках шляпу
Яростно бросает наземь

И мадонн несчастных топчет.
А потом покров алтарный
С тела голого срывает.
Проклинает он медвежью

Чёрную неблагодарность!
30  Ведь всегда был Атта Тролль
У него, как друг, ухожен
И обучен разным танцам.

Всем он был ему обязан,
Жизнью даже! Предлагали
Сотню талеров за шкуру
Атта Тролля — бесполезно!

И на бедной чёрной Мумме,
Олицетвореньи скорби,
Что пред ним стоит покорно,
40  Замерев, на задних лапах,

Ярость поводырь срывает,
Плетью лупит, называя
Королевою Христиной,
Бабой Муньоса, путаной...

Это всё происходило
Чудным летом, пополудни...
Жаркий день сменился ночью,
Ночь была великолепна.

Половину этой ночи
50  Мы с Жюльеттой на балконе
Простояли, созерцая
Мириады звёзд на небе.

«Ах, — вздохнув, она сказала, —
Звёзды ярче над Парижем,
Где они морозной ночью
В уличной грязи искрятся».


Глава III


Летней ночи сон чудесный!
В этой песне мало смысла,
Как в любви, как в жизни бренной,
Как в творце с его твореньем.

Лишь страстям своим послушен,
То гарцуя, то летая,
В мире сказочном резвится
Мой возлюбленный Пегас.

Ты не лошадь ломовая
10  В упряжи буржуазии
И не конь партийных схваток,
Горячо копытом бьющий!

На копытах золотые
У тебя блестят подковы,
И унизаны поводья
Дорогими жемчугами.

Вдаль меня ты унеси!
Вдаль по узким горным тропам,
Где кипенье водопадов
20  Отвратит от бездны вздора!

Унеси меня в долины,
Где дубов могучих корни
Животворно омывает
Древних саг источник сладкий!

Дай мне той воды напиться,
Окропи глаза слезою —
Ах, как страстно я желаю
Озаренья и прозренья!

С глаз упала пелена!
30  Взором я проник в глубины
Диких гор, где Атта Тролль
Прячется в своей берлоге.

Он рычит, и почему-то
Мне знаком язык медвежий —
Я, наверно, эти звуки
В дорогой Отчизне слышал...

От переводчика


Гениальные произведения литературы вечны, а их переводы, сделан­ные не всегда гениями, к сожалению, живут недолго, а точнее, до того вре­мени, пока какой-нибудь сумасшедший потомок не решит заново пере­вести уже десятки раз переведённое.
В юности, пытаясь читать Гейне, я не мог понять, как великий поэт может так косноязычно писать. То, что он великий, я знал из учебников, а что косноязычный — благодаря переводчикам. Потом лет сорок я жил спокойно и о немецком поэте, которого так и не смогли научить гово­рить по-рус­ски, вспоминал нечасто. Однако оказалось, что есть нечто, на эзо­териче­ском уровне прочно связавшее меня с Гейне. В моей в библио­теке среди других изданий Гейне есть два тома избранных произведений поэта, вышедшие в 1956 году в московском издательстве «Художественная литература». Скажу честно — эти книги я никогда не открывал. Но пару лет назад неожиданно подошёл к полке, взял первый том и обмер! На фор­заце стояло посвящение Александра Дейча, под редак­цией которого вышел двухтомник, моему деду, украинскому поэту Лео­ниду Первомайскому:

Пускай наш внук вздохнёт благоговейно:
«Уж тем остались памятны они,
Что трудной службе в батальоне Гейне
Свои охотно отдавали дни!»

Прочитав адресованное, в общем-то, мне послание, я тут же написал ответ в середину прошлого века:

Однажды внук, вздохнув благоговейно,
Задумался: чем дедов хуже он?
И, встав бесстрашно под знамёна Гейне,
Ушёл служить в знакомый батальон!

Вдохновлённый письмом из прошлого, я перевёл «Атта Тролля» и «Германию», а уж о том, что из всего этого получилось, — судить сегодняшнему читателю и будущему поэту-переводчику, который, придя
в ужас от моего косноязычия, решит заново перевести гениального Ген­риха Гейне на русский язык.

Сергей Пархомовский