СОДЕРЖАНИЕ

ЭШЕНДЕН, ИЛИ БРИТАНСКИЙ АГЕНТ
От автора. Пер. А.Ливерганта*1 7
I. Р. Пер. А.Кудрявицкого 11
II. Визит полиции. Пер. А.Кудрявицкого 13
III. Мисс Кинг. Пер. А.Кудрявицкого 27
IV. Безволосый Мексиканец. Пер. И.Бернштейн 48
V. Смуглянка. Пер. И.Бернштейн 64
VI. Грек. Пер. И.Бернштейн 72
VII. Поездка в Париж. Пер. А.Ливерганта 85
VIII. Джулия Лаццари. Пер. А.Ливерганта 103
IX. Густав. Пер. А.Ливерганта 124
X. Предатель. Пер. А.Ливерганта 130
XI. За кулисами. Пер. А.Ливерганта 163
XII. Его превосходительство. Пер. А.Ливерганта 169
XIII. Орел или решка. Пер. А.Ливерганта 197
XIV. Случайное знакомство. Пер. А.Кудрявицкого 202
XV. Любовь и русская литература. Пер. А.Кудрявицкого 217
XVI. Белье мистера Харрингтона. Пер. А.Кудрявицкого 229

Из книги «ДЖЕНТЛЬМЕН В ГОСТИНОЙ»
Мэйбл. Пер. А.Кудрявицкого 249
Мастерсон. Пер. М.Загота 254
Принцесса Сентябрина. Пер. Т.Казавчинской 266
Брак по расчету. Пер. М.Загота 275
Мираж. Пер. И.Бернштейн 291

ШЕСТЬ РАССКАЗОВ, НАПИСАННЫХ ОТ ПЕРВОГО ЛИЦА
Предисловие. Пер. Т.Казавчинской* 313
Порядочность. Пер. И.Гуровой* 317
Ровно дюжина. Пер. М.Лорие 355
Нечто человеческое. Пер. Норы Галь 381
Джейн. Пер. Норы Галь 418
На чужом жнивье. Пер. Т.Казавчинской* 445
Источник вдохновения. Пер. М.Лорие 488

Библиографический комментарий 522


Переводы, отмеченные в «Содержании» знаком*, публикуются впервые.

ЭШЕНДЕН,
ИЛИ
БРИТАНСКИЙ АГЕНТ


(1928)


ОТ АВТОРА

В основу этой книги положен мой опыт работы в разведке во время Первой мировой войны, однако опыт этот подвергся художественному переосмыслению. Факт — плохой рассказчик: обычно он приступает к повествованию по собственной прихоти, задолго до того, как оно началось, он совершенно не держит тему и обрывает ее на полуслове. На самом интересном месте он может завести разговор о чем-то абсолютно постороннем; кульминация, интрига, завязка и развязка для него, как правило, — пустой звук. А между тем есть немало писателей, которые в своих сочинениях руководствуются фактом, а никак не вымыслом. Раз жизнь, рассуждают они, хаотична и непредсказуема, такой же должна быть и литература, ведь литература должна подражать жизни. В жизни царит случай — должен он царить и в литературе; в литературе не должно быть кульминации, ибо кульминация — это грубое нарушение жизненной правды. Ничто так не выводит этих людей из себя, как резкие повороты сюжета, с помощью которых некоторые писатели стремятся удивить своих читателей, и поэтому, когда описываемые ими события приобретают драматический характер, они изо всех сил стараются свести этот драматизм на нет. Они не столько пишут рассказ сами, сколько дают нам материал, с помощью которого мы можем написать свой собственный рассказ. Иногда нам предлагается некий взятый наудачу случай, смысл которого мы должны определить сами. Иногда нам дается некий черновой набросок персонажа — делайте, дескать, с ним что хотите. Нам, иными словами, дают лишь рецепт блюда, а приготовить его нам предстоит самим. Впрочем, такая литература ничуть не хуже любой другой — ей принадлежит немало первоклассных произведений. Чехов довел метод жизненной правды до совершенства. Такой метод более пригоден для короткого повествования, чем для длинного. Описание настроения, обстановки или атмосферы может удерживать внимание читателя на десяти страницах; когда же повествование растягивается на все пятьдесят, ему становится нужен некий стержень, некое организующее начало. Таким повествовательным стержнем и является сюжет, у которого обязательно должны быть начало, середина и конец. Сюжет — понятие самодовлеющее. Он начинается с описания обстоятельств, которые имеют причинно-следственную связь, и эта причинно-следственная связь прослеживается до тех пор, пока, к удовольствию читателя, не доводится до своего логического конца. Из чего следует, что повествование должно в определенном месте начинаться и в определенном же месте кончаться. Не брести куда глаза глядят, а уверенно вышагивать по заранее прочерченному пути, снизу вверх, от зачина до кульминации. Если изобразить это движение графически, то получится полукруг. Элемент неожиданности никогда не помешает, и этот толчок, этот внезапный поворот, который так претит эпигонам Чехова, плох лишь тогда, когда он плохо сработан; если же он является органичной частью повествования, если логически из него вытекает, — он превосходен. В кульминации нет ровным счетом ничего плохого — читатель имеет на нее полное и неотъемлемое право; кульминация плоха лишь в том случае, если не является логическим следствием предшествовавших ей обстоятельств. Избегать кульминации в литературном произведении на том лишь основании, что наша с вами жизнь в основном несобытийна, — лицемерие чистой воды.
Вообще, утверждение, что литература должна подражать жизни, вовсе не является аксиомой. Есть ведь и другая точка зрения, ничуть не менее правомочная. Согласно этой точке зрения, литература должна использовать жизнь лишь в качестве сырья, которое ей предстоит обработать по своему разумению. И тут напрашивается аналогия с изобразительным искусством. Для пейзажистов семнадцатого века живая природа была не более чем предлогом для создания произведения искусства. Они переписывали пейзаж, подгоняя размер дерева под размер облака, использовали свет и тень для создания перспективы. Они стремились не скопировать действительность, а преобразить ее. Они переделывали мир на свой лад, сообразуясь с чувством реальности своих зрителей. Импрессионисты же, в отличие от них, писали только то, что видели. Они пытались передать неуловимую красоту природы: ослепительный солнечный день, игру теней или прозрачность воздуха. Их целью была истина. Они хотели, чтобы художник был лишь глазом и рукой. Интеллект был им ненавистен. И как же невыразительны сейчас их пейзажи в сравнении с величественными пейзажами Клода! Метод Клода — это метод непревзойденного мастера новеллистики Ги де Мопассана. И метод этот очень хорош — полагаю, что метод жизненной правды он непременно переживет. Ведь сейчас нам уже не так интересно, что представляли собой русские разночинцы пятьдесят лет назад, да и сюжет чеховских рассказов, как правило, не настолько увлекателен (по сравнению с историей Паоло и Франчески или Макбета), чтобы постоянно держать читателя в напряжении. Писатель же, о котором веду речь я, берет от жизни то, что любопытно, наглядно и драматично; он не копирует жизнь, но и не дает волю безудержной фантазии; что-то он при описании выбрасывает, что-то видоизменяет; описывая те факты, с которыми он предпочитает иметь дело, он предлагает читателю преображенную картину мира, которая, будучи проявлением авторского темперамента, является в известном смысле автопортретом, задуманным для того, чтобы заинтересовать и увлечь читателя. Если автору это удалось, читатель сочтет его произведение правдивым.
Все это я написал только для того, чтобы внушить читателю: эта книга — вымысел, впрочем, ненамного больший, чем несколько книг на ту же тему, которые вышли за последние несколько лет и которые претендуют на право называться мемуарной прозой. Работа сотрудника внешней разведки в целом крайне однообразна и нередко совершенно бесполезна. Жизненный материал, который эта работа дает писателю, — бессвязен и невыразителен; автор сам должен сделать его связным, волнующим и правдоподобным.
В 1917 году я поехал в Россию с заданием предотвратить большевистскую революцию и воспрепятствовать выходу России из войны. Читатель увидит, что усилия мои успеха не имели. Из Владивостока я поехал в Петроград. Однажды, когда мы ехали по Сибири, поезд остановился на каком-то полустанке, и пассажиры, как это обычно бывает, вышли на платформу — одни за водой для чая, другие — запастись съестным, третьи — просто размять ноги. На лавке, в окружении двадцати-тридцати однополчан в рваных, грязных гимнастерках, сидел слепой солдат — высокий, сильный, еще совсем молодой парень. Судя по всему, ему не было и восемнадцати. На щеках вился светлый юношеский пушок. Лицо было широкое, скуластое. Лоб пересекал огромный шрам от раны, лишившей его зрения. Из-за прикрытых глаз выражение его лица казалось каким-то таинственно остраненным. Солдат запел. Сильным, красивым голосом. Он пел и сам же подыгрывал себе на аккордеоне. Поезд стоял, а он пел песню за песней. Слов я не понимал, но в этом диком и печальном пении мне слышался крик угнетенных; мне виделись голые степи и бескрайние леса, медленные, величавые русские реки и тяжкий крестьянский труд — пахота, жнивье, вздохи ветра в березах, долгие, погруженные в ночь зимние месяцы, а потом танцующие крестьянки, деревенские дети, плещущиеся летними вечерами в мелких речушках; я ощутил ужас войны, промозглые ночи в окопах, бредущих по грязным дорогам солдат после боя, от которого веет ужасом, страданиями и смертью. Пение вселяло страх и в то же время было необычайно трогательным. У ног певца лежала фуражка, доверху наполненная медяками, которые бросали в нее пассажиры. Всех нас охватило чувство безграничного сострадания и безотчетного ужаса, ибо в этом невидящем, обезображенном шрамом лице было что-то жуткое, какая-то погруженность в себя, оторванность от этого пленительного мира. В слепом певце было что-то нечеловеческое. Солдаты угрюмо молчали, всем своим видом давая понять, что на милостыню пассажиров они имеют такое же право, как и слепец. От них исходили пренебрежение и злоба, от нас — безмерная жалость, но никому не приходило в голову, что есть только один способ возместить страдания этому беспомощному существу.

I. Р.

В последних числах августа Эшенден, писатель по профессии, которого война застала за границей, сумел наконец вернуться в Англию. Вскоре по приезде он попал на званый обед, где был представлен не старому еще полковнику, фамилии которого не расслышал. Они обменялись парой фраз. Когда же Эшенден собрался уходить, полковник подошел к нему и спросил:
— Вы не откажетесь зайти ко мне в гости? Мне очень хотелось бы с вами потолковать.
— С удовольствием, — ответил Эшенден. — В любое время, когда вам будет удобно.
— Тогда завтра в одиннадцать. Хорошо?
— Договорились.
— У вас есть визитная карточка? Я запишу на ней мой адрес.
Эшенден вручил ему карточку, и полковник карандашом нацарапал на ней название улицы и номер дома.
Когда на следующее утро Эшенден шел на это свидание, он попал на улицу, застроенную вульгарного вида домами из красного кирпича. Эта часть Лондона некогда считалась фешенебельной, а теперь упала во мнении квартиросъемщиков, предпочитающих более престижные районы. На доме, куда был приглашен Эшенден, висела табличка: «Продается». Ставни были закрыты, и ничто не указывало на то, что здесь кто-то живет.
Писатель позвонил в дверь, и ему тотчас же открыли; это произошло настолько быстро, что он даже вздрогнул. Его не спросили, по какому он делу, а сразу проводили в продолговатую комнату в глубине дома, раньше, очевидно, служившую столовой; ее броская внутренняя отделка до странного не вязалась с довольно убогой, конторского вида мебелью. Эшендену помещение это показалось похожим на склад купленных по дешевке подержанных вещей. Завидев Эшендена, полковник встал и поздоровался с ним за руку. Как узнал впоследствии писатель, человек этот служил в разведке и для конспирации представлялся не по фамилии, а просто Р. Он был чуть выше среднего роста, худощав; седые волосы коротко острижены, на желтоватом лице виднелись глубокие складки, холеные усы походили на щеточку. Обращало на себя внимание, как близко посажены его голубые глаза. Еще немного — и он казался бы косоглазым. В его бегающих глазах светилась жестокость, даже беспощадность; взгляд был хитрым и каким-то скользким. Сразу же становилось ясно: такой человек не может внушить ни доверия к себе, ни симпатии. Держался он, однако же, весьма любезно, даже сердечно.
Забросав Эшендена вопросами, полковник затем без всяких околичностей заявил ему, что он чуть ли не идеально подходит для службы в разведке. В самом деле, Эшенден знал несколько европейских языков, а литературная деятельность была отменным прикрытием — под предлогом сбора материала для книг он мог, не привлекая к себе внимания, посещать любую из нейтральных стран. Как раз когда они обсуждали это обстоятельство, Р. сказал:
— У вас будет возможность собрать материал, который, без сомнения, пригодится вам в работе.
— Очень сомневаюсь в этом, — возразил Эшенден.
— Расскажу вам об одном случае, происшедшем на днях. Ручаюсь за его достоверность. Порою мне кажется, что из этого мог бы выйти чертовски интересный рассказ. Один французский министр отправился в Ниццу, чтобы набраться сил после гриппа. В портфеле он вез несколько важных документов. Очень важных. Так вот, прибыв в город, он через пару дней подцепил на танцах какую-то блондинку — то ли в ресторане, то ли где-то еще. Очень уж она ему понравилась. Короче говоря, он привел ее к себе в отель, что было, замечу, весьма рискованно. Когда утром он пришел в себя, ни блондинки, ни портфеля в номере не было. Он помнит, что выпил с этой женщиной пару бокалов вина. По его мнению, когда он отвернулся, она подсыпала ему в бокал снотворное.
Р. окончил свой рассказ, взглянул на Эшендена, и в его близко посаженных глазах мелькнул огонек.
— Правда, драматично? — спросил он.
— Вы хотите сказать, что все это случилось на днях?
— На прошлой неделе.
— Невероятно! — воскликнул Эшенден. — За последние шестьдесят лет подобные происшествия описаны в тысячах новелл и в сотнях пьес, которые постоянно идут на сцене. Неужели вы хотите сказать, что жизнь лишь повторяет избитые сюжетные ходы?
Р. был чуточку озадачен.
— Если нужно, могу назвать подлинные имена и даты. Поверьте, союзники не оберутся хлопот из-за пропажи находившихся в том портфеле документов.
— Что ж, сэр, если работа в разведке дает писателю материал подобного сорта, то, боюсь, источником вдохновения он для него послужить не может, — вздохнул Эшенден. — Здесь просто нечего описывать.
Тем не менее они довольно быстро договорились об условиях, и когда Эшенден стал прощаться, в блокноте его были уже подробно записаны полученные им инструкции. На следующий день писатель должен был ехать в Женеву. На прощание Р. сказал ему как бы невзначай (тем самым придав своим словам особый смысл):
— Думаю, перед тем как вы приступите к работе, мне следует кое о чем вас предупредить. И не забывайте об этом. Если вы добьетесь успеха, никто не скажет вам спасибо, если же попадете в беду, никто вас не выручит. Устраивает вас это?
— Вполне.
— Тогда позвольте с вами проститься.

II. ВИЗИТ ПОЛИЦИИ

Эшенден возвращался в Женеву. Ночь выдалась бурная, с гор дул холодный ветер, но тяжело нагруженный маленький пароходик упорно пролагал себе путь по бурным водам озера. Проливной дождь, временами переходивший в мокрый снег, сердитыми всплесками хлестал по палубе; он напоминал сварливую женщину, которая все никак не может перестать браниться. Эшенден ездил на французский берег, чтобы написать и отослать свой отчет. День или два назад его посетил в гостинице агент, индус. Он пришел часов в пять вечера и застал Эшендена лишь по счастливой случайности — заранее о своем визите он не предупредил. По инструкции он имел право явиться в отель лишь в крайнем случае. Индус рассказал, что некий бенгалец, агент германской разведки, вернулся недавно из Берлина с черным тростниковым сундучком, где лежали кое-какие документы, которые могли бы заинтересовать британское правительство. В те времена немцы из кожи лезли вон, чтобы раздуть в Индии недовольство англичанами и заставить последних сохранить там весь контингент своих войск или — что еще лучше — перебросить туда несколько дивизий из Франции. Нашелся предлог, чтобы в Берне арестовать этого бенгальца и тем самым отстранить его на время от активных действий, однако черный сундучок так и не был обнаружен. Агент Эшендена был очень храбрым и довольно смышленым парнем; он как ни в чем не бывало общался со своими соотечественниками, хотя и был все время начеку, чтобы не сказать ничего такого, что бы могло повредить интересам Англии. Ему удалось выяснить, что бенгалец, собираясь отбыть в Берн, для вящей сохранности оставил сундучок в камере хранения на цюрихском вокзале; теперь же, сидя в тюрьме в ожидании суда, он не имел возможности передать никому из своих сообщников квитанцию, по которой те могли бы этот сундучок получить. Немецкой разведке крайне важно было, чтобы сундучок не попал в чужие руки; поскольку же никакими законными способами немцы добыть его не могли, то решили той же ночью взломать дверь камеры хранения и похитить его. План был дерзкий и неглупый; Эшенден, узнав о нем, ощутил приятное возбуждение — ведь большая часть его новых обязанностей была невыразимо скучна. Да, с такой вот лихостью и неразборчивостью в средствах действовал, как то было известно Эшендену, резидент германской разведки в Берне. Однако же взлом был назначен на два часа ночи, так что времени терять было нельзя. Эшенден не мог связаться с английским консулом в Берне ни по телефону, ни с помощью телеграфа. Индус никуда ехать не мог — он рисковал жизнью уже тогда, когда пришел к писателю, — если бы кто-нибудь заметил, как он выходит из его номера, вполне могло статься, что труп индуса с воткнутым в бок ножом вскоре плавал бы в озере. Поэтому нашему герою ничего не оставалось, как ехать в Берн самому.
Поезд должен был вскоре отправиться, и Эшенден вполне на него успевал. Он надел пальто и шляпу, сбежал вниз по лестнице и подозвал наемный экипаж. Через четыре часа он уже звонил в дверь резидентуры британской разведки. Лишь одному человеку здесь было известно его имя. Именно этого человека он и попросил вызвать. Вышел незнакомый ему высокий мужчина, как видно, до крайности усталый. Не сказав ни слова, он провел Эшендена через все здание в свой кабинет. Тот поведал ему суть дела. Высокий человек взглянул на часы.
— Сами мы уже ничего предпринять не успеем — в Цюрих нам вовремя не попасть.
Он ненадолго задумался.
— Предупредим-ка мы швейцарские власти. Они могут связаться с кем надо по телефону. Так что когда ваши приятели-взломщики явятся в камеру хранения, они поймут, что вокзал слишком хорошо охраняется. Вам же лучше всего вернуться в Женеву.
Пожав руку Эшендену, он проводил его до входной двери. Писатель был уверен, что так и не узнает, что cлучится дальше. Он представлял собой лишь винтик в огромном и сложно устроенном механизме и потому был лишен привилегии общего обзора происходящего. Эшенден бывал вовлечен обычно либо в начало, либо в конец цепочки событий, а то и во всякие мелкие инциденты, составляющие средние звенья этой цепи, так что узнавать, какие плоды принесло его собственное усердие, доводилось ему редко. Это вызывало у него такую же неудовлетворенность, как современные романы, состоящие из множества бессвязных эпизодов и заставляющие читателя, напрягая ум, нанизывать описываемые события, словно бусы, на ниточку логической последовательности в попытке осмыслить повествование.
Невзирая на то что на нем были теплые рукавицы и меховое пальто, Эшенден продрог до костей. В салоне пароходика было тепло и светло, там можно было даже читать, однако писатель решил, что в салоне лучше не сидеть — его мог бы там заметить какой-нибудь постоянно путешествующий на этом судне пассажир, которого удивило бы, почему это он все время ездит из Женевы в городок Тонон на французском берегу. Так что Эшенден избрал более надежное укрытие и проводил долгие часы на погруженной во тьму палубе. Он смотрел туда, где должны были светиться огни Женевы, но не видел их — мокрый снег не позволял даже угадать, где они находятся, берег был едва различим. Озеро Леман, в хорошую погоду такое красивое и спокойное, похожее на зеркальные пруды во французских парках, сейчас, в шторм, казалось грозным и непостижимым, как море. Наш герой подумал, что, вернувшись в отель, растопит в номере камин, примет горячую ванну и сядет обедать в халате у самого огня. Перспектива провести вечер наедине с собой, с трубкой в зубах и книгой на коленях, представлялась ему настолько заманчивой, что делала приемлемыми все неудобства путешествия по озеру. Мимо писателя тяжелой поступью протопали два матроса; они наклонили головы, чтобы хоть как-то защититься от дувшего им в лицо ветра. Один из них прокричал Эшендену: «Nous arrivons»1. Матросы подошли к борту и открыли дверцу, чтобы пассажиры могли спуститься по трапу на берег. Приглядевшись, писатель заметил во мгле огни мола, долгожданные огни. Через пару минут пароходик причалил, и Эшенден, обернув лицо шарфом до самых глаз, присоединился к маленькой группке пассажиров, ожидавшей, пока можно будет сойти на берег. Такие путешествия писатель совершал постоянно — в его обязанности входило раз в неделю пересекать озеро, на французском бepeгу передавать по назначению свои отчеты и получать инструкции; каждый раз, стоя среди столпившихся у трапа пассажиров в ожидании своей очереди сойти на берег, он ощущал легкое волнение. В его паспорте не оставалось никаких отметок о том, что он побывал во Франции, — пароходик дважды останавливался у французского берега, но следовал из одного швейцарского города в другой, так что вполне можно было подумать, что Эшенден ездил, к примеру, в Лозанну или Веве. Однако он никогда не мог быть вполне уверен, что его не засекла тайная полиция; если же Эшендена выследили бы и увидели, как он сходил на берег во французских городках, тот факт, что в его паспорте не оставалось никаких отметок о посещении другой страны, объяснить было бы трудно. Конечно, он на всякий случай придумал более или менее правдоподобную историю, но знал, что ее вряд ли примут на веру, хотя и надеялся, что швейцарским властям невозможно будет доказать, что он не простой путешественник. Но даже и в этом случае его могли на два-три дня упрятать в тюрьму, где проводить время не так уж приятно, а потом под конвоем доставить к границе, что было бы совершенно унизительно. Швейцарцы прекрасно знали, что их страна служила сценой, на которой разыгрывались всякого рода интриги, — отели в крупных городах кишмя кишели шпионами и тайными агентами, революционерами и пропагандистами. Так что швейцарцы, ревниво блюдя свой нейтралитет, были настроены предотвращать любые действия проживавших в их стране иностранцев, способные поссорить их с какой-либо из враждующих держав.
На причале, как всегда, стояли двое полицейских, наблюдавших за высадкой пассажиров. Эшенден прошел мимо них с самым невозмутимым видом и лишь после этого вздохнул наконец свободно. Тьма поглотила его, и он торопливо шагал теперь к отелю. Жуткая погода как будто презрительно смахнула опрятность чистеньких аллей, по которым обычно прогуливались горожане. Магазины были закрыты, и писателю попадались навстречу лишь с трудом переставлявшие ноги случайные прохожие, жавшиеся к стенам домов в попытке спастись от слепого гнева судьбы. Эта бурная, мрачная ночь навевала мысли о том, что цивилизация, как бы устыдившись своей искусственности, сжалась от страха перед яростью стихии. Ветер швырял в лицo Эшендену колючий снег; мостовая была мокрой и скользкой, так что идти приходилось осторожно. Отель стоял на самом берегу озера и отражался в его водах. Когда Эшенден приблизился, мальчик-швейцар открыл перед ним дверь и он вошел в холл вслед за порывом ветра, взметнувшим бумаги с конторки портье. Яркий свет ослепил Эшендена; он остановился, решив узнать, нет ли ему писем. Но на его имя никакой корреспонденции не было, и он собрался уже войти в кабину лифта, когда портье сообщил ему, что в номере его ожидают два джентльмена. Знакомых в Женеве у Эшендена не было.
— В самом деле? — спросил он, немало удивленный. — Кто же это?
Он озаботился завести хорошие отношения с портье, давая тому за любую пустячную услугу щедрые чаевые. На губах портье заиграла усмешка.
— Думаю, не будет никакого вреда от того, если я вам скажу. По-моему, это полицейские.
— А что им надо? — осведомился писатель.
— Они не сказали. Спросили только, где вы, и я сказал, что вы отправились на прогулку. Они заявили, что дождутся вашего возвращения.
— И долго они ждут?
— Уже час.
Сердце у Эшендена дрогнуло, но он постарался ничем не выдать своей тревоги.
— Что ж, тогда я поднимусь и побеседую с ними.
Лифтер посторонился, чтобы пропустить его в кабину лифта, но писатель отрицательно покачал головой.
— Замерз я очень, — сказал он. — Лучше поднимусь по лестнице.
Он хотел дать себе время на размышление, но, миновав три лестничных пролета, ощутил, что ноги его будто налились свинцом. Трудно было сомневаться, почему двум полицейским так необходимо с ним увидеться. Эшенден внезапно почувствовал смертельную усталость и подумал: если на него обрушат множество вопросов, он не выдержит; если же его арестуют как шпиона, ему придется просидеть в камере по крайней мере всю ночь. Теперь он больше, чем когда-либо, мечтал о горячей ванне и сытном обеде у пылающего камина. Он чуть было не надумал развернуться и уйти из отеля, бросив свои вещи: паспорт был у него в кармане, расписание поездов, отходящих в соседние страны, он знал наизусть. Пока швейцарские власти будут разрабатывать план действий, он окажется в безопасности. Однако Эшенден все же продолжал с трудом подниматься по лестнице. Его вовсе не устраивала перспектива так легко бросить начатое дело; он ведь поехал в Женеву, зная, что идет на риск, но намереваясь выполнить то, за что взялся; поэтому он решил, что лучше все-таки попытаться преодолеть возникшие трудности. Разумеется, не так приятно провести пару лет в швейцарской тюрьме, однако вероятность этого, как для монарха вероятность пасть от руки убийцы, — всего лишь одно из неудобств, связанных с самой сутью профессии. Эшенден добрался до площадки третьего этажа и побрел к своему номеру. Его охватило какое-то легкомыслие (за которое писателя часто упрекали и критики); остановившись на мгновение у двери, он понял, что теперешние неприятности довольно-таки забавны. Он воспрянул духом и настроился без зазрения совести изображать совершенную невинность. Когда он открыл дверь, вошел и предстал перед посетителями, на устах его играла вполне искренняя улыбка.
— Добрый день, господа, — произнес он.
Комната была ярко освещена — горели все лампы, в очаге пылал огонь, воздух был серым от дыма — незнакомцы, поняв, что ждать придется долго, курили крепкие дешевые сигары. Они так и сидели в пальто и шляпах, как будто зашли минуту назад; однако даже по количеству пепла в маленькой пепельнице можно было догадаться, что посетители пробыли в комнате достаточно долго и успели в ней освоиться. Оба были крупные мужчины с черными усами, крепко сложенные, даже полноватые. Эшендену они напомнили Фафнера и Фазольта, двух гигантов из «Золота Рейна»; их грубо сработанные ботинки, уверенность, с которой эти люди восседали в креслах, и тяжеловесная неподвижность их лиц — все выдавало, что эти двое — сотрудники полиции. Эшенден окинул комнату оценивающим взглядом. Он был аккуратным человеком и сразу заметил, что его вещи — не то чтобы в беспорядке, но лежат не так, как он их оставил, и явно подверглись досмотру. Это его особенно не обеспокоило — он не держал в комнате никаких компрометирующих бумаг, а шифр затвердил на память и уничтожил перед тем, как уехать из Англии; сообщения же, подобные дошедшему днем раньше из Германии, передавались ему через третьих лиц и без задержки переправлялись им дальше по надлежащим каналам. Обыска он не боялся, но тот факт, что он был произведен, укрепил в нем подозрение, что его разоблачили перед местными властями как тайного агента.
— Чем могу служить, господа? — спросил он вежливо. — Здесь довольно жарко. Может, снимете пальто и шляпы?
Его немного раздражало, что они сидят в помещении в шляпах.
— Мы к вам только на минутку, — ответил один. — Шли вот мимо, a привратник сказал, что вы скоро вернетесь. Ну, мы и решили вас подождать.
Шляпы они так и не сняли. Эшенден размотал шарф и сбросил наконец свое тяжелое пальто.
— Хотите сигару? — спросил он, поднося ящичек по очереди одному, затем другому полицейскому.
— Что ж, я не против, — отозвался первый, которого писатель про себя прозвал Фафнером, и взял сигару. Второй сделал то же самое, не сказав ни слова, даже не поблагодарив.
То, что на крышке ящичка была выгравирована фамилия владельца, похоже, произвело на гигантов определенное впечатление, поскольку оба тотчас же сняли шляпы.
— Малоприятная у вас, должно быть, получилась прогулка в такую погоду, — заметил Фафнер, откусывая кончик сигары и выплевывая его в камин.
В последнее время Эшенден положил себе за правило (пригодное как для повседневной жизни, так и для работы в разведке) отвечать людям так, чтобы в ответах этих содержался максимум правды, которую можно было огласить без риска для себя. Поэтому ответил он так:
— За кого вы меня принимаете? Если бы это зависело от меня, я бы даже не вышел на улицу. Но мне сегодня пришлось отправиться в Веве, чтобы навестить тяжелобольного друга. Я ездил туда на пароходе. На озере жуть что творилось.
— Мы вообще-то из полиции, — как бы вскользь сказал Фафнер.
Писатель подумал, что они, должно быть, считают его форменным идиотом, если воображают, что он еще об этом не догадался. Однако сообщение это было не из тех, которые благоразумно было бы пропустить мимо ушей.
— О, в самом деле? — отозвался Эшенден.
— Паспорт у вас с собой?
— Да. Сейчас ведь война, так что иностранцу, по-моему, разумнее всего носить его с собой.
— Что ж, здравая мысль.
Писатель вручил собеседнику красивый новенький паспорт, не содержавший никакой информации о его поездках за границу с тех самых пор, как он прибыл сюда из Лондона три месяца назад. Полицейский внимательно изучил документ и передал его товарищу.
— Тут вроде бы все в порядке, — сказал он.
Эшенден, с сигарой в зубах стоявший возле камина, чтобы поскорее согреться, ничего не ответил. Он осторожно посмотрел на полицейских, но постарался изобразить на лице беззаботность и приязнь. Фазольт вернул паспорт Фафнеру, который машинально стал барабанить пальцами по обложке.
— Нас послал к вам начальник полиции, — сообщил он, и писатель заметил, что оба незваных гостя теперь внимательно на него смотрят. — Он хочет, чтобы вы ответили на некоторые вопросы.
Эшендену известно было хорошее правило: если у тебя нет наготове уместного ответа, лучше промолчи. Когда собеседник сказал что-то, по его мнению, требующее ответа, твое молчание приведет его в замешательство. Так что Эшенден ждал, пока полицейский договорит. Хотя писатель не до конца был в этом уверен, ему показалось, что тот немного колеблется.
— Знаете, многие жители этого района, оказывается, жалуются на шум, который поднимают завсегдатаи казино, когда выходят оттуда посреди ночи. Мы хотим знать, вас лично шум не беспокоит? Ваши окна ведь выходят на озеро, а по дорожке вдоль берега как раз проходят эти люди. Если они действительно так уж шумят, то, наверное, очень вам мешают.
На мгновение Эшенден остолбенел. Что за ахинею нес этот полицейский («Бум-бум-бум», — звучали его слова, как будто этот гигант шагал по дощатой сцене), и какого черта начальнику полиции понадобилось посылать к нему своих подчиненных, чтобы узнать, не мешают ли ему спать горластые игроки? Похоже было, что ему готовят ловушку. Нет ничего глупее, чем искать глубокий смысл в явно нелепых суждениях. Это западня, в которую по опрометчивости попадают многие простодушные репортеры. У Эшендена сложилось твердое убеждение, что животное, именуемое человеком, непроходимо глупо. Уверенность в этом очень пригодилась ему в жизни. У него мелькнула мысль: если полицейский задает ему подобный вопрос, то явно из-за отсутствия хотя бы малейших доказательств, что он, Эшенден, замешан в какой-либо противоправной деятельности. Безусловно, кто-то донес на него в полицию, однако улик против него указать не смог, обыск комнаты никаких результатов не дал. Но до чего же глупо пытаться оправдать свой визит подобным образом! Какая скудость воображения! Писателю тотчас же пришло в голову: могло быть не менее трех причин того, что полицейским так хотелось с ним побеседовать. Он подумал: если б знать этих людей лучше, можно бы догадаться, что именно заставило их прийти сюда. Заданный ими вопрос решительно бросал вызов здравому смыслу. Полицейские оказались даже глупее, чем Эшенден думал сначала, однако в сердце у него отведен был неприкосновенный уголок для глупцов; вот и сейчас он посмотрел на этих людей с неожиданной теплотой. Ему хотелось их по-отечески отшлепать. Однако на вопрос он ответил совершенно спокойно:
— По правде говоря, я сплю как убитый — должно быть, потому, что у меня чистая совесть и незапятнанная репутация. Так что я пока что никакого шума не слышал.
Эшенден посмотрел на них и слегка улыбнулся, чего его ответ, как ему казалось, заслуживал. Однако выражение их лиц оставалось невозмутимым. Наш герой был не только британским тайным агентом, но и писателем-юмористом, так что, столкнувшись с подобной тупостью, он с трудом подавил зевоту. Приняв по возможности внушительный вид, он продолжал более серьезным тоном:
— Но даже если меня и разбудил бы поднятый кем-то шум, я не стал бы жаловаться. В мир

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ КОММЕНТАРИЙ


Список сокращений

В. — Моэм, У.Сомерсет. Вилла на холме; Эшенден, или Британский агент; Рассказы. — М.: Республика, 1992.
Д. — Моэм, У.Сомерсет. Дождь: Рассказы. — М.: Издательство иностранной литературы, 1961; то же: М.: Мир, 1964.
М-II — Моэм, Сомерсет. Избранные произведения: В 2 т., т.2. — М.: Радуга, 1985.
М-4 — Моэм, У.Сомерсет. Собрание сочинений: В 5 т., т.4. — М.: Художественная литература, 1993.
Н — «Неделя» (М.).

СМ — журнал «Cosmopolitan Magazine» (N.Y.).
IM — журнал «International Magazine» (N.Y.).
NM — журнал «Nash’s Magazine» (L.).
SM — журнал «The Strand Magazine» (L.).
L. — London.
N.Y. — New York.


«ЭШЕНДЕН»

Книга «Эшенден, или Британский агент» («Ashenden: or The British Agent») вышла 29 марта 1928 г. в Англии (L.: William Heinemann Ltd) и 30 марта того же года — в США (N.Y.: Doubleday, Doran & Company, Inc.). Готовя книгу к выпуску в составе Собрания сочинений (The Collected Edition of the Works of W.Somerset Maugham. — L.: William Heinemann Ltd. — «Ashenden», 1934), автор снял посвящение, в нумерации главок заменил римские цифры на арабские и сопроводил книгу предисловием «От автора». Это предисловие, ранее не переводившееся на русский язык, важно во многих отношениях и поэтому включено в настоящее издание, для которого и выполнен перевод А.Ливерганта.
«Эшенден» представляет собой цепочку эпизодов, изложенных в хронологической последовательности. Некоторые из этих 16 главок являются самостоятельными рассказами, другие играют роль связок. До выхода книги в свет Моэм опубликовал в журналах несколько эпизодов.
«Мисс Кинг» («Miss King»). Впервые под названием «Британский агент» («The British Agent») — в IM, февраль 1928 г. и NM, апрель того же года.
«Безволосый Мексиканец» («The Hairless Mexican»). Впервые — в IM, декабрь 1927 г. и NM, февраль 1928 г.
«Смуглянка» («The Dark Woman»). Впервые под названием «Одна из тех самых женщин» («One of Those Women») — в IM, октябрь, 1927 г. и NM, декабрь того же года.
«Его превосходительство» («His Excellency»). Впервые — в IM, ноябрь 1927 г. и NM, январь 1928 г.
«Белье мистера Харрингтона» («Mr. Harrington’s Washing»). Впервые — в IM, январь 1928 г. и NM, март того же года.
Главки «Р.» («R.»), «Визит полиции» («A Domiciliary Visit»), «Грек» («The Greek»), «Поездка в Париж» («A Trip to Paris»), «Джулия Лаццари» («Giulia Lazzari»), «Густав» («Gustav»), «За кулисами» («Behind the Scenes»), «Орел или решка» («The Flip of a Coin»), «Случайное знакомство» («A Chance Acquaintance») и «Любовь и русская литература» («Love and Russian Literature») отдельно в периодических изданиях не публиковались.
Сразу по выходе книги в свет она была переведена и издана в Советском Союзе: Могам, Сомерсет. Ашенден, или Британский шпион: Роман / Пер. с англ. В.Барбашевой; С предисл.
А.Старчакова. — М.-Л.: Земля и фабрика, 1929. Четыре из шестнадцати главок были опущены в этом издании: «Мисс Кинг», «Густав», «Предатель» и «Орел или решка». Любопытно, что «русские» главки были сохранены, причем без сокращений (в связи с этим следует исправить ошибочное утверждение в «Библиографической справке» в М-4 о том, что перевод новеллы «Белье мистера Харрингтона» публикуется на русском языке впервые).
В «Полном собрании рассказов» Моэма на английском языке (1951) автор «укрупнил» рассказы, объединив по несколько главок в одну новеллу. Так, «Р.», «Визит полиции» и «Мисс Кинг» составили рассказ «Мисс Кинг»; «Безволосый Мексиканец», «Смуглянка» и «Грек» — «Безволосый Мексиканец»; «Поездка в Париж» и «Джулия Лаццари» — «Джулия Лаццари»; «Густав» и «Предатель» — «Предатель»; «За кулисами» и «Его превосходительство» — «Его превосходительство»; «Случайное знакомство», «Любовь и русская литература» и «Белье мистера Харрингтона» — «Белье мистера Харрингтона». За пределами «Полного собрания рассказов» остался, таким образом, лишь рассказ-связка «Орел или решка». После выхода английского «Полного собрания рассказов» новеллы из «Эшендена» переводились на русский язык по текстам, представленным в этом издании.
Полный «Эшенден», за исключением авторского предисловия, опубликован на русском языке в составе В.; эти переводы и использованы в настоящем издании, кроме переводов, выполненных А.Кудрявицким, — по его просьбе используются журнальные первопубликации.
«Мисс Кинг». Перевод А.Кудрявицкого опубликован в журнале «Иностранная литература» (М.), 1992, ? 7.
«Безволосый Мексиканец». Переводы на русский язык: Могам В.С. Безволосый Мексиканец / Пер. Е.Коган. — М.: Акц. изд-во «Огонек», 1929. — (Библиотека «Огонек», ? 491); Могам В.С. Безволосый Мексиканец / Пер.П.Охрименко и В.Голант. — «Вокруг света» (М.), 1939, ?? 4, 5. Перевод И.Бернштейн опубликован в М-II.
«Джулия Лаццари». Перевод В.Титова под названием «Джулия Лаззари» опубликован в журнале «Знамя» (М.), 1970, ? 3. Перевод А.Ливерганта опубликован в В.
«Предатель». Перевод Л.Штерна опубликован в журнале «Искатель» (М.), 1968, ? 6; перевод С.Шпака и В.Постникова — в кн.: Подвиг, т.8. — Спб.: АО «Прибой»; журнал «Сельская молодежь», 1994. Перевод А.Ливерганта опубликован в В.
«Его превосходительство». Перевод М.Соколова и А.Шарова опубликован в журнале «Аврора» (Л.), 1988, ? 5. Перевод А.Ливерганта с добавлением текста эпизода «Орел или решка» в качестве заключительной части новеллы опубликован в В.
«Белье мистера Харрингтона». Перевод И.Гуровой опубликован в М-4. Перевод А.Кудрявицкого — в «Иностранной литературе», 1992, ? 7.
В соответствии с принципами настоящего издания, тексты «укрупненных» новелл вновь разбиты на главки в том виде, в котором были опубликованы в «Эшендене»; восстановлены их нумерация и названия.

Из книги «ДЖЕНТЛЬМЕН В ГОСТИНОЙ»

Книга очерков «Джентльмен в гостиной: Дневник путешествия из Рангуна в Хайфон» («The Gentleman in the Parlour:
A Record of a Journey from Rangoon to Haiphong») вышла в феврале 1930 г. в Англии (L.: William Heinemann Ltd) и 18 апреля того же года — в США (N.Y.: Doubleday, Doran & Company, Inc.). В состав книги Моэм включил, опустив названия, несколько ранее опубликованных новелл, которые впоследствии и переиздал в корпусе «Полного собрания рассказов».
«Мэйбл» («Mabel»). Впервые под названием «Женщина, которая отказалась понять намек» («The Woman Who Wouldn’t Take a Hint») — в СМ, апрель 1924 г. Впервые под настоящим названием — в «Полном собрании рассказов». Перевод А.Кудрявицкого опубликован в В.; этот текст использован в настоящем издании.
«Мастерсон» («Masterson»). Рассказ был отклонен SM, после чего Моэм опубликовал его под названием «На дороге в Мандалай» («On the Road to Mandalay» — строчка из стихотворения Р.Киплинга «Мандалай») в IM, декабрь 1929 г. В «Полном собрании рассказов» автор восстановил первоначальное название. Перевод М.Загота впервые опубликован с сокращениями в Н, 1980, ? 11; использован текст перевода, воспроизведенный в В.
«Принцесса Сентябрина» («Princess September»). Рассказ был написан для миниатюрного издания в серии «Кукольная библиотека Королевы» («The Queen’s Doll’s House Library») и опубликован во втором томике (L.: Methuen & Co., 1924) под названием «Принцесса и соловей» («The Princess and the Nightingale»). Под этим же названием напечатан в журнале «Pearson’s Magazine and the Good Housekeeping» (N.Y.) в декабре 1922 г. Впоследствии выпущен отдельными иллюстрированными изданиями: под названием «Принцесса Сентябрина и Соловей» («Princess September and the Nightingale»; N.Y.: Oxford University Press, 1939) — в США и под названием «Принцесса Сентябрина» — в США (N.Y.: Harcourt, Brace & World, Inc., 1969) и Англии (L.: Collins St.James Press, 1970). Перевод под названием «Принцесса Сентябрь» опубликован в Н, от
23-29 июля, 1964. Перевод Т.Казавчинской опубликован в В.; этот текст использован в настоящем издании.
«Брак по расчету» («A Marriage of Convenience»). Впервые — в «Illustrated London News» от 23 июня 1908 г. В переработанном виде опубликован в SM, декабрь 1929 г. и IM, январь 1930 г. Перевод М.Загота опубликован с сокращениями в «Литературной России» (М.) от 2 августа 1974 г.; использован текст перевода, воспроизведенный в М-4.
«Мираж» («Mirage»). Впервые — в IM, октябрь 1929 г. и SM, ноябрь того же года. Перевод И.Бернштейн опубликован в
М-II; этот текст использован в настоящем издании.

ШЕСТЬ РАССКАЗОВ, НАПИСАННЫХ
ОТ ПЕРВОГО ЛИЦА

Сборник «Шесть рассказов, написанных от первого лица» («Six Stories Written in the First Person Singular») вышел 17 сентября 1931 г. в США (N.Y.: Doubleday, Doran & Company, Inc.) и
28 сентября того же года — в Англии (L.: William Heinemann Ltd).
«Порядочность» («Virtue»). Впервые — в IM, февраль 1931 г. и NM, март того же года. На русском языке рассказ не публиковался; перевод И.Гуровой выполнен для настоящего издания.
«Ровно дюжина» («The Round Dozen»). Впервые — в журнале «The Good Housekeeping» (L.), март 1924 г. и, под названием «Пылкий двоеженец» («The Ardent Bigamist»), — в IM, июль того же года. Сокращенный перевод Б.Бобкова под названием «Для ровного счета» опубликован в «Литературной России», 1985, ?3. Перевод М.Лорие опубликован в М-II; этот текст использован в настоящем издании.
«Нечто человеческое» («The Human Element»). Впервые — в IM, декабрь 1930 г. и NM, январь 1931 г. Перевод Норы Галь опубликован в М-II; использован текст перевода, воспроизведенный в М-4.
«Джейн» («Jane»). Впервые — в IM, апрель 1923 г. и NM, август того же года. Сокращенный перевод Г.Бена опубликован в «Литературной России», 1969, ? 46, и в кн.: Моэм У.С. Ожерелье: Рассказы. — М.: Правда, 1969. — (Б-ка «Огонек», ? 52). Перевод Норы Галь опубликован в М-II; этот текст использован в настоящем издании.
«На чужом жнивье» («The Alien Corn»). Название рассказа подсказано строчкой из стихотворения Джона Китса «Ода соловью»: «She stood in tears amid the alien corn» («В слезах стояла на чужом жнивье»). Впервые — в IM, август 1931 г. и NM, октябрь того же года. На русском языке рассказ не публиковался; перевод Т.Казавчинской выполнен для настоящего издания.
«Источник вдохновения» («The Creative Impulse»). Впервые — в журнале «Harper’s Bazaar» (N.Y.), август 1926 г. и NM, ноябрь того же года. Перевод М.Лорие опубликован в М-II; этот текст использован в настоящем издании.

Все публиковавшиеся ранее переводы заново просмотрены издателем и при необходимости уточнены.