Содержание

От составителя 5

1. Состояние власти 6
2. Настроение общества 21
3. Переворот 47

Приложения
I. Письмо великого князя Александра Михайловича Николаю II 107
II. Записка, составленная в кружке
Римского-Корсакова 115
III. Объяснительная записка к пункту II предыдущего документа 118
IV. Письменное показание Н.Маклакова 132
V. Совещание членов прогрессивного блока
с Протопоповым 135
VI. Всеподданнейший доклад М.В.Родзянко 148

Именной указатель 156

От составителя

Вся деловая часть предлагаемой книжки основана на подлинных документах, в большинстве своем до сих пор не опубликованных и собранных учрежденной Временным правительством Чрезвычайной комиссией для расследования противозаконных по должности действий бывших министров. Книжка в несколько сокращенном виде (читатель найдет здесь семь новых документов) была напечатана в журнале «Былое» ? 15 (помечена 1919 годом, вышла в 1921 году) под заглавием «Последние дни старого режима».

А.Б.
Июль 1921


1
СОСТОЯНИЕ ВЛАСТИ


Болезнь государственного тела России —
Царь, императрица, Вырубова, Распутин — Великие князья — Двор — Кружки: Бадмаев, Андронников и Манасевич-Мануйлов — Правые — Правительство; Совет министров; Штюрмер, Трепов и Голицын — Отношение правительства
к Думе — Граф Игнатьев и Покровский — Беляев — Н.Маклаков и Белецкий — Протопопов

На исходе 1916 года все члены государственного тела России были поражены болезнью, которая уже не могла ни пройти сама, ни быть излеченной обыкновенными средствами, но требовала сложной и опасной операции. Так понимали в то время положение все люди, обладавшие государственным смыслом; ни у кого не могло быть сомнения в необходимости операции; спорили только о том, какую степень потрясения, по необходимости сопряженного с нею, может вынести расслабленное тело. По мнению одних, государство должно было и во время операции продолжать исполнять то дело, которое главным образом и ускорило рост болезни: именно, вести внешнюю войну; по мнению других, от этого дела оно могло отказаться.
Как бы то ни было, операция, первый период которой прошел сравнительно безболезненно, совершилась. Она застигла врасплох представителей обоих мнений и протекла в формах, неожиданных для представителей разных слоев русского общества.
Главный толчок к развитию болезни дала война; она уже третий год расшатывала государственный организм, обнаруживая всю его ветхость и лишая его последних творческих сил. Осенний призыв 1916 года захватил тринадцатый миллион землепашцев, ремесленников и всех прочих техников своего дела; непосредственным следствием этого был — паралич главных артерий, питающих страну; для борьбы с наступившим кризисом неразрывно связанных между собою продовольствия и транспорта требовались исключительные люди и исключительные способности; между тем власть, раздираемая различными влияниями и лишенная воли, сама пришла к бездействию; в ней, по словам одного из ее представителей, не было уже ни одного «боевого атома», и весь «дух борьбы» выражался лишь в том, чтобы «ставить заслоны».
Император Николай II, упрямый, но безвольный, нервный, но притупившийся ко всему, изверившийся в людях, задерганный и осторожный на словах, был уже «сам себе не хозяин». Он перестал понимать положение и не делал отчетливо ни одного шага, совершенно отдаваясь в руки тех, кого сам поставил у власти. Распутин говорил, что у него «внутри недостает». Имея наклонность к общественности, Николай II боялся ее, тая давнюю обиду на Думу. Став верховным главнокомандующим, император тем самым утратил свое центральное положение, и верховная власть, бывшая и без того «в плену у биржевых акул», распылилась окончательно в руках Александры Федоровны и тех, кто стоял за нею.
Императрица, которую иные находили умной и блестящей, в сущности давно уже направлявшая волю царя и обладавшая твердым характером, была всецело под влиянием Распутина, который звал ее Екатериной II, и того «большого мистического настроения» особого рода, которое, по словам Протопопова, охватило всю царскую семью и совершенно отделило ее от внешнего мира. Самолюбивая женщина, «относившаяся к России как к провинции малокультурной» и совмещавшая с этим обожание Распутина, ставившего ее на поклоны; женщина, воспитанная в английском духе и молившаяся вместе с тем в «тайничках» Федоровского собора, — действительно управляла Россией. «Едва ли можно сохранить самодержавие, — писал около Нового года придворный историограф генерал Дубенский, — слишком проявилась глубокая рознь русских интересов с интересами Александры Федоровны».
В «мистический круг» входила наивная, преданная и несчастливая подруга императрицы А.А.Вырубова, иногда судившая царя «своею простотою ума», покорная Распутину, «фонограф его слов и внушений» (слова Протопопова). Ей, по ее словам, «вся Россия присылала всякие записки», которые она механически передавала по назначению.
«Связью власти с миром» и «ценителем людей» был Григорий Распутин; для одних — «мерзавец», у которого была «контора для обделывания дел»; для других — «великий комедьянт»; для третьих — «удобная педаль немецкого шпионажа»; для четвертых — упрямый, неискренний, скрытный человек, который не забывал обид и мстил жестоко и который некогда учился у магнетизера. О вреде Распутина напрасно говорили царю такие разнообразные люди, как Родзянко, генерал Иванов, Кауфман-Туркестанский, Нилов, Орлов, Дрентельн, великие князья, Фредерикс. Мнения представителей власти, знавших этого безграмотного «старца», которого Вырубова назвала «неаппетитным», при всем их разнообразии, сходятся в одном: все они — нелестны; вместе с тем, однако, известно, что все они, больше или меньше, зависели от него; область влияния этого человека, каков бы он ни был, была громадна; жизнь его протекала в исключительной атмосфере истерического поклонения и непреходящей ненависти: на него молились, его искали уничтожить; недюжинность распутного мужика, убитого в спину на юсуповской «вечеринке с граммофоном», сказалась, пожалуй, более всего в том, что пуля, его прикончившая, попала в самое сердце царствующей династии.
Затворники Царского Села и «маленького домика» Вырубовой, окрестившие друг друга и тех, кто приходил с ними в соприкосновение, такими же законспирированными кличками, какие были в употреблении в самых низах — в департаменте полиции, — были отделены от мира пропастью, которая, по воле Распутина, то суживалась, открывая доступ избранным влияниям, то расширялась, становясь совершенно непереходимой даже для родственников царя, отодвинутых тем же Распутиным на второй план; часть их перешла в оппозицию. «Теперь все Владимировичи и все Михайловичи в полном протесте против императрицы», — записывал в дневнике генерал Дубенский; они обращались к царю с письмами и записками; так, великий князь Георгий Михайлович в ноябре писал царю о ненависти к Штюрмеру самых умеренных кругов в армии и об ответственном министерстве как единственной мере для спасения России. Письмо Николая Михайловича уже было опубликовано. Обширное письмо великого князя Александра Михайловича к царю от 25 декабря 1916 / 4 февраля 1917 годов приводится в приложении (первом) в конце нашей книги.
Милюков был в среде этих оппозиционно настроенных великих князей после убийства Распутина, в котором один из них был замешан, что особенно отшатнуло от них царя, написавшего в ответ на просьбу «смягчить участь» Дмитрия Павловича известную фразу: «Никому не дано право заниматься убийством». Настроение в этой среде было двойственное: радовались тому, что очистилась атмосфера, но к возможности безболезненного исхода из положения относились безнадежно.
Гораздо ближе к царской семье стоял круг придворных. В этом кругу, где «атмосфера, — по выражению Воейкова, — была манекен», кипела борьба мелких самолюбий и интриг. Десятка два людей, у каждого из которых были свои обязанности («я в шахматы играю, я двери открываю»), трепетали над тем, кто из них займет место министра двора после смерти старого, временами вовсе выживающего из ума, «дорогого графа» Фредерикса, к которому царь питал большую привязанность.
Некоторые из этих людей, весьма занятых биржевыми делами и получивших от правительственных низов не очень лестный эпитет «придворной рвани», были по-своему «конституционно» настроены; большинство питало ярую ненависть к Распутину. Среди них выделялись — ближе всех стоявший к царской семье зять Фредерикса Воейков, ловкий коммерсант и владелец [минеральной воды] Куваки, — и Нилов, старый «морской волк», пьяница, которого любили за грубость; этот последний всех откровеннее говорил с царем о Распутине; получив отпор, как все остальные, он смирился и твердил одно: «Будет революция, нас всех повесят, а на каком фонаре, все равно».
Эта среда, как и среда правительственная, была ареной, на которой открывался широкий простор влияниям больших и малых кружков; оттуда летели записки, диктовались назначения, шла вся «большая политика»; наиболее видными кружками были кружки Бадмаева, кн. Андронникова и Манасевича-Мануйлова.
Бадмаев — умный и хитрый азиат, у которого в голове был политический хаос, а на языке шуточки и который занимался, кроме тибетской медицины, бурятской школой и бетонными трубами — дружил с Распутиным и с Курловым, некогда сыгравшим роль в убийстве Столыпина; при помощи бадмаевского кружка получил пост министра внутренних дел Протопопов.
Князь Андронников, вертевшийся в придворных и правительственных кругах, подносивший иконы министрам, цветы и конфеты их женам и знакомый с царскосельским камердинером, характеризует сам себя так: «человек, гражданин, всегда желавший принести как можно больше пользы».
Манасевич-Мануйлов, ловкий и умный журналист, был сотрудником «Нового времени», газеты, много лет вдохновлявшей и пугавшей правительство.
Партия правых, сильно измельчавшая, также разбилась на кружки, которые действовали путем записок и личных влияний. Их оппозиция правительству принимала угрожающие размеры при попытках сократить субсидии, которыми они пользовались всегда, но размеры которых не были баснословны. Среди правых были, по-видимому, и люди, действительно бескорыстно преданные идее самодержавия. Для этих «последних могикан», по выражению Н.Маклакова, было, однако, ясно, что они «стояли у могилы того, во что веровали»; в записке, составленной в кружке Римского-Корсакова и переданной царю кн. Голицыным в ноябре, и в записке Говорухи-Отрока с поправкой Маклакова, переданной царю в январе (читатель найдет обе в конце книги — приложения II и III), правые тщетно пытались убедить его взять более твердый курс, особенно по отношению к Думе, и оставить подражание «походке пьяного — от стены к стене». Не остановили крушения — ни выходка Маркова, ни письмо Маклакова (см. приложение IV), ни попытка усиления правого крыла Государственного Совета при содействии политически беспринципного Щегловитова, ни последние назначения, вроде назначения князя Голицына.
Если все описанные круги были проникнуты своеобразным миросозерцанием, которое хоть по временам давало возможность взглянуть в лицо жизни, — то круги бюрократические, непосредственно к ним примыкающие и перед ними ответственные, давно были лишены какого бы то ни было миросозерцания. Все учащающуюся смену лиц в этих кругах Пуришкевич назвал «министерской чехардой»; но лица эти не обновляли и не поддерживали власть, а только ускоряли ее падение. Правительство, которое давно не имело представления не только о народе, но и о «земской России и Думе», возглавлялось «недружным, друг другу не доверяющим» Советом министров; это учреждение перестало жить со времен П.А.Столыпина, последнего крупного деятеля самодержавия; с тех пор оно постепенно превращалось, а при Штюрмере фактически превратилось, в старый Комитет министров, стоящий вне политики и занимающийся «деловым» регулированием общеимперской службы, которая, по словам людей живых и сколько-нибудь связанных со страной, давно стала «каторгой духа и мозга». «Совет министров, — говорит Протопопов, — остался позади жизни и стал как бы тормозом народному импульсу».
В сущности, уже замена на посту председателя Совета министров опытного, но окончательно одряхлевшего бюрократа Горемыкина Штюрмером, в котором царь, как оказалось впоследствии, видел «земского деятеля», заставила многих призадуматься. Штюрмер имел весьма величавый и хладнокровный вид и сам аттестовал свои руки как «крепкие руки в бархатных перчатках». На деле он был только «футляром», в котором скрывался хитрый обыватель, делавший все «под шумок», с «канцелярскими уловками»; это была игрушка в руках Манасевича-Мануйлова, «старикашка на веревочке», как выразился о нем однажды Распутин, которому случалось и прикрикнуть на беспамятного, одержимого старческим склерозом и торопившегося, как бы только сбыть с рук дело, премьера.
Ославленному Милюковым в Думе Штюрмеру пришлось уступить место Трепову. На долю этого бюрократа выпала непосильная задача — взять твердый курс в ту минуту, когда буря началась (в ноябре 1916 года); при Трепове считалось «хорошим тоном» избегать применения 87-й статьи; но все уловки только подливали масла в огонь, и, недостаточно сильный, ничего не успевший изменить за 48 дней своего премьерства Трепов пал, побежденный Протопоповым, которому удалось уловить его на предложении отступного Распутину (чтобы последний не мешался в государственные дела).
Последним премьером был князь Н.Д.Голицын, самые обстоятельства назначения которого показывают, до какой растерянности дошла власть. Стоявший вдали от дел и заведовавший с 1915 года только «комитетом помощи русским военнопленным», Голицын был вызван в Царское Село будто бы императрицей. Его встретил царь, который поговорил о том, кого бы назначить премьером («Рухлов не знает французского языка, а на днях собирается конференция союзников»), и наконец сказал: «Я с вами хитрю, вызвал вас я, а не императрица, мой выбор пал на вас». Голицын, «мечтавший только об отдыхе», напрасно просился в отставку. Едва ли старый аристократ, брезгливо называвший народ «чернью» и нетвердо знакомый с делопроизводством Совета министров, мог справиться с претившими ему ставленниками Распутина — Протопоповым и Добровольским; Протопопова не могли осилить и более сильные, у него была особая звезда, погасшая лишь тогда, когда все было кончено.
Характерно для той «большой политики», которую делал Совет министров и которая сводилась к изысканию средств отдалить неминуемый созыв Государственной Думы, заседание Совета министров 3 января. Его деловая сторона изложена в следующей «памятной записке», составленной И.Лодыженским:
«Совет министров, в заседании 3 января 1917 года, обсуждал вопрос о времени предстоящего возобновления занятий законодательных учреждений, причем в среде Совета были заявлены различные мнения.
Пять членов (Покровский, Шуваев, Николаенко, Феодосьев и Ланговой) высказались, что в соответствии с высочайшим указом от 15 декабря 1916 года Государственная Дума должна быть созвана 12 января, но возможность созыва Думы должна быть подготовлена соответствующими мероприятиями.
Председатель и 8 членов (Григорович, Риттих, Добровольский, Протопопов, Разумовский, Войновский-Кригер, Раев и Кульчицкий) находили, что при настоящем настроении думского большинства открытие Думы и появление в ней правительства неизбежно вызовет нежелательные и недопустимые выступления, следствием коих должен бы явиться роспуск Думы и назначение новых выборов. Во избежание подобной крайней меры председатель и согласные с ним члены Совета считали предпочтительным на некоторое время отсрочить созыв Думы, назначив срок созыва на 31 января.
А.Д.Протопопов, к мнению которого присоединились Н.А.Добровольский, Н.К.Кульчицкий и Н.И.Раев, полагали продолжить срок настоящего перерыва занятий Думы до 14 февраля».
Эту формальную и сухую запись дополняет живая характеристика заседания, сделанная одним из его участников — Н.Н.Покровским. Из его рассказа мы знаем, что Протопопов развивал здесь свою «необыкновенную теорию политических течений в России», которую он повторил и в заседании 25 февраля. Теория, по словам Н.Н.Покровского, заключалась в том, что революционное течение (анархизм и социализм) постепенно втекает в оппозиционное (общественные элементы с Государственной Думой во главе); таким образом, оппозиционное течение совпадает с революционным и стремится захватить власть, вследствие чего следует бороться с оппозицией всеми средствами, вплоть до роспуска Думы. Далее, Протопопов, по словам Покровского, предлагал «графическую схему», и «нес околесную», так что несколько лиц переглянулись и спросили друг друга: «Вы что-нибудь поняли?» Характерно, однако, что мнение Протопопова и было принято; правда, он пошел на известную уступку.
Среди членов правительства было немного лиц, о которых можно говорить подробно, так как их личная деятельность мало чем отмечена; все они неслись в неудержимом водовороте к неминуемой катастрофе. Среди них были и люди высокой честности, как, например, министр народного просвещения граф Игнатьев, много раз просившийся в отставку и смененный Кульчицким лишь за два месяца до переворота, или министр иностранных дел Покровский, которому приходилось указывать на невозможность руководить внешней политикой при существующем курсе политики внутренней; но и эти люди ничего не могли сделать для того, чтобы предотвратить катастрофу.
Большую роль в февральские дни пришлось сыграть последнему военному министру генералу Беляеву, которого Родзянко считает человеком порядочным. А.А.Поливанов характеризует его как своего бывшего ученика — старательного и добросовестного, но к творчеству неспособного и склонного к угодничеству.
Нельзя обойти молчанием двух лиц, которые приняли участие в развертывающихся событиях и готовились стать у власти. Один из них — бывший министр внутренних дел, любимец царя, Н.Маклаков, которого царский курьер не застал на Рождестве в Петербурге; по-видимому, он имел шансы сменить Протопопова; будучи человеком правых убеждений, Маклаков сознавал «вне суматохи и бесконечного верчения административного колеса», что дело правых, которых «били, не давали встать и опять били», безвозвратно проиграно.
Другим претендентом на власть, который должен был накануне переворота стать заместителем генерала Батюшина, был С.Белецкий, выдающийся в свое время директор департамента полиции, едва не ставший обер-прокурором Синода; это был человек практики, услужливый и искательный, который умел «всюду втереться».
Последнему министру внутренних дел Протопопову суждено было занять исключительное место в правительственной среде. Роль его настолько велика, что на его характеристике следует остановиться подробней.
А.Д.Протопопов, помещик и промышленник из симбирских дворян и член Государственной Думы от партии 17 октября, был выбран товарищем председателя четвертой Государственной Думы. О нем заговорили тогда, когда, весной 1916 года, он отправился за границу в качестве члена парламентской делегации и на обратном пути, в Стокгольме, имел беседу с советником германского посольства Варбургом. Подробности этой беседы, имевшей целью нащупать почву для заключения мира, передавались различно не только лицами, осведомленными о ней, но и самим Протопоповым.
В то время у Протопопова были уже широкие планы. Он лелеял мысль о большой газете, которая объединила бы промышленные круги и в которой сотрудничали бы «лучшие писатели — Милюков, Горький и Меньшиков». Газета воплотилась впоследствии в «Русскую волю». Тогда же в голову его вступила «дурная и несчастная мысль насчет министерства», ибо «честолюбие его бегало и прыгало»; первоначально он думал лишь о министерстве торговли.
Действуя одновременно в разных направлениях и не порывая отношений с думской средой, Протопопов сумел проникнуть к царю и заинтересовать его своей стокгольмской беседой, а также — приблизиться к Бадмаеву, с которым свела его болезнь, и к его кружку, где он узнал Распутина и Вырубову.
16 сентября 1916 года Протопопов, неожиданно для всех и несколько неожиданно для самого себя, был, при помощи Распутина, назначен управляющим министерством внутренних дел. Ему сразу же довелось проникнуть в самый «мистический круг» царской семьи, оставив за собой как Думу и прогрессивный блок, из которых он вышел, так и чуждые ему бюрократические круги, для которых он был неприятен, и придворную среду, которая видела в нем выскочку и, со свойственной ей порою вульгарностью языка, окрестила его «балоболкой».
Почувствовав «откровенную преданность» и искреннее обожание к «Хозяину земли русской» и его семье и получив кличку «Калинина» (данную Распутиным), Протопопов, с присущим ему легкомыслием и «манией величия», задался планами спасения России, которая все чаще представлялась ему «царской вотчиной». Он замышлял передать продовольственное дело в министерство внутренних дел, произвести реформу земства и полиции и разрешить еврейский вопрос.
На деле оказалось прежде всего полное незнакомство с ведомством, сказывавшееся, например, при посещении Москвы, описанном Челноковым. Протопопов стал управлять министерством, постоянно болея «дипломатическими болезнями», при помощи многочисленных и часто меняющихся товарищей, среди них были неофициальные, как Курлов, возбуждавший особую к себе и своему прошлому ненависть в общественных кругах. Протопопову, по его словам, «некогда было думать о деле»; он втягивался все более в то, что называлось в его времена «политикой»; будучи «редким гостем в Совете министров», он был частым гостем Царского Села.
С первого шага Протопопов возбудил к себе нелюбовь и презрение общественных и правительственных кругов. Отношение Думы сказалось на совещании с членами прогрессивного блока, устроенном 19 октября у Родзянки (см. приложение V в конце книги); но Протопопов, желавший, «чтобы люди имели счастие», и полагавший, что «нельзя гений целого народа поставить в рамки чиновничьей указки», оказался, несмотря на жандармский мундир Плеве, в котором он однажды щегольнул перед думской комиссией, неприемлемым и для бюрократии, увидавшей в нем мечтателя и общественного деятеля; недаром сам Распутин сказал однажды, что Протопопов — «из того же мешка» и что у него «честь тянется, как подвязка».
К этому присоединилось влияние личного характера Протопопова, который «стал в контры с собственной думою» и заставил многих сделать из него «притчу во языцех» и отнестись к нему юмористически. Характерно, например, его (ставшее известным лишь впоследствии) знакомство с гадателем Шарлем Перэном, едва ли не германским шпионом, о чем и предупреждал директор департамента полиции; Протопопов не хотел об этом знать, веруя в свой «рок»; он неудержимо интересовался тем, что говорил ему Перэн: что «его планета — Юпитер, которая проходит под Сатурном», и разные гороскопические вещи.
Полная неудача в замышленных реформах и травля со всех сторон озлобили Протопопова. В то время как Милюков накануне убийства Распутина назвал его в Думе «загадочной картинкой», Протопопов вступил уже на путь «революционно-правой», по собственному выражению, политики, выразившейся в борьбе с Государственной Думой, запрещении съездов, преследовании общественных организаций и печати, давлении на выборы и, наконец, многочисленных арестах, завершившихся январским арестом рабочей группы военно-промышленного комитета. Этим, а также и тем, что на Протопопова временами «накатывало», что сближало его с духом Царского Села, объясняется его пребывание на посту до конца; после убийства Распутина 17 декабря положение Протопопова не только не пошатнулось, но упрочилось: 20 декабря он был из управляющих сделан министром внутренних дел, и с тех пор, несмотря на все окружавшие его враждебные толки и на многочисленные попытки весьма влиятельных лиц заставить его уйти, продолжал свое дело до последней минуты.
Личность и деятельность Протопопова сыграли решающую роль в деле ускорения разрушения царской власти. Распутин накануне своей гибели как бы завещал свое дело Протопопову, и Протопопов исполнил завещание. В противоположность обыкновенным бюрократам, которым многолетний чиновничий опыт помогал сохранять видимость государственного смысла, Протопопов принес к самому подножию трона весь истерический клубок своих личных чувств и мыслей; как мяч, запущенный расчетливой рукой, беспорядочно отскакивающий от стен, он внес развал в кучу порядливо расставленных, по видимости устойчивых, а на деле шатких кегель государственной игры.
В этом смысле Протопопов оказался действительно «роковым человеком».



2
НАСТРОЕНИЕ ОБЩЕСТВА
И СОБЫТИЯ НАКАНУНЕ ПЕРЕВОРОТА


Январские и февральские доклады петербургского охранного отделения — Арест рабочей группы Центрального военно-промышленного комитета
и роль Обросимова — Выделение Петербургского военного округа — Приготовления к 14 февраля — Настроения светских кругов и армии — Последний всеподданнейший доклад Родзянко — Н.Маклаков
и его проект манифеста — Открытие сессии законодательных палат

Таково было состояние власти, «охваченной, — по выражению Гучкова, — процессами гниения», что сопровождалось «глубоким недоверием и презрением к ней всего русского общества, внешними неудачами и материальными невзгодами в тылу». За несколько месяцев до переворота, в особом совещании по государственной обороне под председательством генерала Беляева, Гучков сказал в своей речи: «Если бы нашей внутренней жизнью и жизнью нашей армии руководил германский генеральный штаб, он не создал бы ничего, кроме того, что создала русская правительственная власть». Родзянко назвал деятельность этой власти «планомерным и правильным изгнанием всего того, что могло принести пользу в смысле победы над Германией».
Единственным живым органом, который учитывал политическое положение и понимал, насколько опасна для расстроенного правительства организованная общественность, которая, в лице прогрессивного блока, военно-промышленных комитетов и других общественных организаций, давно могла с гораздо большим успехом действовать в направлении обороны страны, был департамент полиции. Доклады охранного отделения в
1916 году дают лучшую характеристику общественных настроений; они исполнены тревоги, но их громкого голоса умирающая власть уже услышать не могла.
В секретном докладе «отделения по охранению общественной безопасности и порядка в столице» от
5 января, на основании добытого через секретную агентуру осведомительного материала, сообщается, что, по слухам, были перед Рождеством какие-то законспирированные совещания членов левого крыла Государственного Совета и Государственной Думы, что постановлено ходатайствовать перед высочайшею властью об удалении целого ряда представителей правительства с занимаемых ими постов; во главе означенного списка стоят Щегловитов и Протопопов.
«Настроение в столице носит исключительно тревожный характер. Циркулируют в обществе самые дикие слухи как о намерениях правительственной власти, в смысле принятия различного рода реакционных мер, так равно и о предположениях враждебных этой власти групп и слоев населения, в смысле возможных и вероятных революционных начинаний и эксцессов. Все ждут каких-то исключительных событий и выступлений как с той, так и с другой стороны. Одинаково серьезно и с тревогой ожидают как разных революционных вспышек, так равно и несомненного якобы в ближайшем будущем «дворцового переворота», провозвестником коего, по общему убеждению, явился акт в отношении “пресловутого старца”».
Далее сообщается, что всюду идут толки об общем (а не только партийном) терроре, в связи с вероятным окончательным роспуском Думы. Политический момент напоминает канун 1905 года; «как и тогда, все началось с бесконечных и бесчисленных съездов и совещаний общественных организаций, выносивших резолюции резкие по существу, но, несомненно, в весьма малой и слабой степени выражавшие истинные размеры недовольства широких народных масс населения страны.
Весьма вероятно, что начнутся студенческие беспорядки, к которым примкнут и рабочие, что все это увенчается попытками к совершению террористических актов, хотя бы в отношении нового министра народного просвещения или министра внутренних дел как главного, по указаниям, виновника всех зол и бедствий, испытываемых страною.
Либеральная буржуазия верит, что в связи с наступлением перечисленных выше ужасных и неизбежных событий правительственная власть должна будет пойти на уступки и передать всю полноту своих функций в руки кадет, в лице лидируемого ими прогрессивного блока, и тогда на Руси «все образуется». Левые же упорно утверждают, что наша власть зарвалась, на уступки ни в коем случае не пойдет и, не оценивая в должной мере создавшейся обстановки, логически должна привести страну к неизбежным переживаниям стихийной и даже анархической революции, когда уже не будет ни времени, ни места, ни оснований для осуществления кадетских вожделений и когда, по их убеждениям, и создастся почва для «превращения России» в свободное от царизма государство, построенное на новых социальных основах».
Перед 9 января начальник охранного отделения Глобачев докладывает о «настроениях революционного подполья» по партиям и приходит к следующему выводу: «Ряд ликвидаций последнего времени в значительной мере ослабил силы подполья, и ныне, по сведениям агентуры, к 9 января возможны лишь отдельные разрозненные стачки и попытки устроить митинги, но все это будет носить неорганизованный характер». Однако же здесь констатируется «общая распропагандированность пролетариата».
19 января вновь следует обширный «совершенно секретный» доклад охранного отделения. «Отсрочка Думы продолжает быть центром всех суждений... Рост дороговизны и повторные неудачи правительственных мероприятии по борьбе с исчезновением продуктов вызвали еще перед Рождеством резкую волну недовольства... Население открыто (на улицах, в трамваях, в театрах, в магазинах) критикует в недопустимом по резкости тоне все правительственные мероприятия».
Отмечаются: «успех крайне левых журналов и газет» («Летопись», «Дело», «День», «Русская воля» и появление «Луча»); оппозиционные речи «в самых умеренных по своим политическим симпатиям кругах»; доверчивость широких масс к Думе, которая еще недавно считалась «черносотенной» и «буржуазной», разговоры о «мужестве Милюкова и Родзянки» после 1 ноября.
«Озлобленное дороговизной и продовольственной разрухой большинство обывателей — в тумане», питается «злостными сплетнями» о «думской петиции», об «организации офицеров, постановившей убить ряд лиц, якобы мешающих обновлению России».
«Неспособные к органической работе и переполнившие Государственную думу политиканы... способствуют своими речами разрухе тыла... Их пропаганда, не остановленная правительством в самом начале, упала на почву усталости от войны; действительно возможно, что роспуск Государственной Думы послужит сигналом для вспышки революционного брожения и приведет к тому, что правительству придется бороться не с ничтожной кучкой оторванных от большинства населения членов Думы, а со всей Россией.
Резюмируя эти колеблющиеся настроения в нескольких словах, можно сказать, что ожидаемый массами в феврале месяце роспуск Государственной думы не обязательно вызовет, но легко может вызвать

Именной указатель

Адабаш — 51
Аджемов — 31
Александр Михайлович — 10
Александра Федоровна — 8, 41, 47, 52, 57, 63, 73, 91, 92
Алексеев — 39, 47, 57, 73—79, 98
Алексей Николаевич — 51, 52
Андронников — 11
Аргутинский-Долгоруков — 66

Бадмаев — 11, 18
Балк — 50, 67, 84
Батюшин — 17
Белецкий — 17, 30
Беляев — 16, 21, 34, 35, 50, 51, 56, 59, 67, 70, 71, 77, 80—84, 88, 89
Бенкендорф — 74, 75
Богданович — 74
Брусилов — 60, 98
Бубликов — 31, 84, 85

Варбург — 17
Васильев — 30, 50, 56
Вейс — 48, 50
Вендорф — 84
Вильгельм — 64
Владимировичи — 9
Воейков — 10, 63, 75, 77, 86, 95, 98, 99, 100, 105
Войновский-Кригер — см. Кригер-Войновский
Воронцова-Дашкова — см. Шереметева
Вырубова — 8, 9, 18, 47, 52
Вяземский — 93

Гвоздев — 30—33
Георгий Михайлович — 9, 10
Герарди — 63
Глобачев — 24, 26, 34, 37, 50, 56
Говоруха-Отрок — 12
Голицын — 12, 14, 30, 31, 44—46, 50, 51, 55, 57, 67—69, 70, 76
Горемыкин — 13
Горький — 17
Граббе — 86
Григорович — 15
Гримм — 45, 46
Гулевич — 84
Гучков — 21, 26—33, 39, 40, 93, 96, 100—104

Данилов — 84, 94, 102, 103
Делянов — 50
Демкин — 50
Джунковский — 39
Дмитрий Павлович — 10, 38
Дмитрюков — 135
Добровольский — 14, 15, 56
Долгорукий — 86
Доманевский — 92
Дрентельн — 9, 95
Дубенский — 8, 9, 47, 51, 75, 77, 85, 95, 99

Екатерина II — 8
Елисеев — 59
Ефремов — 45

Занкевич — 67, 71, 72, 80, 92

Иванов, генерал — 9, 40, 72—87, 90—93, 96, 97, 104, 105
Иванов, сенатор — 55
Игнатьев — 16
Игнатьева — 38

Капнист — 83, 135, 147
Караулов — 31
Кауфман-Туркестанский — 9
Керенский — 31, 46, 51, 55, 58, 59
Кирилл Владимирович — 67, 68
Клыков — 50
Ковалевский — 146
Кольт — 79
Комаров — 72
Кондзеровский — 75, 79
Коновалов — 26—31
Корнилов — 104, 105
Кригер-Войновский — 15, 45, 56, 71
Кринский — 78, 84
Крупенский — 135
Крыжановский — 70
Крылов — 53, 54
Кульчицкий — 15, 16
Курлов — 11, 18
Кутепов — 65
Кутлер — 31

Лазарева — 37
Ланговой — 14
Лебедев — 87
Лейхтенбергский — 86, 99
Литвинов — 65
Лодыженский — 14, 45, 78
Львов — 26—28, 70, 103

Макаренко — 68
Маклаков — 12, 16, 40, 43
Манасевич-Мануйлов — 11—13, 135, 136
Марков — 12
Мендель — 61
Меньшиков — 17
Милюков — 10, 13, 17—19, 24, 25, 31, 37, 40, 46, 57, 135—148
Михаил Александрович — 70, 72, 96—101, 105
Михайличенко — 64, 67, 81
Михайловичи — 9
Мрозовский — 89, 90

Нарышкин — 74, 86, 99, 100, 102
Некрасов — 89
Непенин — 98
Николаенко — 14
Николай II — 7—10, 12, 14, 33, 34, 39—47, 51, 54, 577, 58, 63, 69, 70, 74—78, 85—88, 94, 95, 98, 100—106
Николай Михайлович — 10
Николай Николаевич — 98, 103
Нилов — 9, 10, 11, 86

Обросимов — 32, 33
Огурцов — 88
Ольга Николаевна — 51, 52
Орлов — 9
Осипов — 90

Павленков — 50—52, 64, 67
Переверзев — 31
Перцов — 48
Перэн — 19
Питирим — 38
Плеве — 19
Пожарский — 80, 90
Покровский — 14—16, 56, 57
Поливанов — 16
Протопопов — 8, 11—22, 30—39, 44, 48, 50, 56, 57, 68, 73, 77, 111, 112, 135—148
Пуришкевич — 12, 26, 45

Раев — 15, 56
Разумовский — 15
Распутин — 8—13, 18, 20, 135—137
Ратьков — 74
Рейн — 48
Риттих — 15, 45, 48, 50, 56—59
Родзянко — 9, 16, 19, 21—24, 27, 37, 41, 42, 45, 50, 55—60, 69, 70, 76, 77, 85, 90—95, 104
Родичев — 51
Рузский — 35, 60, 84—86, 94—102
Рухлов — 14

Саблин — 86
Савич — 57, 103, 135
Сахаров — 98
Сверчков — 135
Секретев — 65
Скобелев — 58
Соколов — 59
Спиридович — 47
Сталь — 72
Стемпковский — 135
Столыпин — 11, 12, 130
Сумароков-Эльстон — 37
Суслов — 75
Сухомлинов — 135, 136
Сухомлинова — 34

Татьяна Николаевна — 51, 52
Тихменев — 84, 97, 98
Трегубов — 73
Трепов — 13, 45, 92
Третьяков — 28
Трубецкой — 84
Тяжельников — 68, 81

Федоров — 28, 85, 86, 99
Феодосьев — 14
Фредерикс — 9, 10, 74—77, 86, 95, 100—102, 105
Фролов — 34

Хабалов — 30, 34—37, 48—61, 61—73, 80, 82, 136
Хвостов — 143, 144
Хрусталев-Носарь — 30

Цабель — 75

Чебыкин — 67, 71
Челноков — 18
Чихачев — 135
Чхеидзе — 31, 32, 45, 51

Шалфеев — 54
Шаховской — 45
Шереметева — 37
Шильдер — 88
Шингарев — 55, 135
Штакельберг — 75
Штюрмер — 9, 12, 13, 45, 136
Шуваев — 14
Шульгин — 94, 100—104, 135

Щегловитов — 12, 22, 45, 46,69
Щербатов — 121

Эверт — 98
Энгельгардт — 135

Юсупов — 133

Александр Блок. Последние дни императорской власти

25.04.2005

Автор: 
Источник: rus.delfi.lv

Источник — http://rus.delfi.lv/archive/article.php?id=10997037    Небольшая, но чрезвычайно интересная книга переиздана спустя более 80 лет со времени первой публикации. Именно так — великий русский поэт Александр Блок составил "по неизданным документам" подробную хронику "последних дней" Российской империи. В поле зрения исследователя: январь-февраль 1917 года. Место действия: Россия, Петроград. Что происходило тогда? Удивительней всего даже не то, что эта историческая работа написана лучшим поэтом Серебряного века, а то, как просто и внятно она сделана — в эпоху тотальной "разрухи в головах". В советское время этот отрезок истории был словно вычеркнут из памяти поколений. Нам следовало знать только то, что "верхи не могли, а низы не хотели" (или наоборот, но какая, в сущности, разница!) — и все. Великий Октябрь — другое дело! Но так было не всегда. В самом начале Советской власти еще можно было высказывать свое мнение о великих потрясениях России.     И для нас сейчас особенно важны свидетельства не просто очевидцев краха империи, но самых умных и проницательных из них. Кстати, эта книга в настоящий момент приобретает дополнительную общественную актуальность — в контексте споров (порой с пеной у рта!) по поводу политико-исторической ангажированности популярного сериала "Гибель империи". "Последние дни императорской власти" впервые были опубликованы (без приложений) в журнале "Былое" № 15, 1919 г. Данный текст печатается по отдельному изданию: Петроград, "Алконост", 1921 г. Важное примечание от составителя (1921): "Вся деловая часть предлагаемой книжки основана на подлинных документах, в большинстве своем до сих пор не опубликованных и собранных учрежденной Временным правительством Чрезвычайной комиссии для расследования противозаконных по должности действий бывших министров". Книга состоит из трех частей — "Состояние власти", "Настроение общества", "Переворот" — а также любопытных примечаний, весьма красноречиво характеризующих эпоху: "Письмо великого князя Александра Михайловича Николаю II" (кстати, совершенно потрясающий документ, после прочтения которого становится ясно: если Николай не внял такому голосу разума и сердца, то можно всерьез сомневаться в существовании у него оных!), "Записка, составленная в кружке Римского-Корсакова и поданная Николаю II князем Голицыным" (ноябрь 1916 года, программа монархистов по роспуску Государственной Думы и введению фактически Чрезвычайного положения по всей стране с целью решительного подавления революционных выступлений и настроений, а также искоренения либеральной заразы), "Письменное показание Н. Маклакова" (сидя в тюрьме, бывший министр сообщает комиссии Временного правительства содержание своего письма царю), "Совещание членов прогрессивного блока с Протопоповым", "Всеподданейший доклад В. М. Родзянко" (последний доклад Родзянко царю от имени Государственной Думы накануне Февральской революции; фактически последняя соломинка, брошенная императору, идущему на дно вместе с кораблем империи). Характерны последние слова доклада Родзянко Государю: "…никакие усилия… не могут заставить Государственную Думу идти по указке правительства… Государственная Дума потеряла бы доверие к себе страны, и тогда, по всему вероятию, страна, изнемогая от тягот жизни, ввиду создавшихся неурядиц в управлении сама могла бы стать на защиту своих законных прав". Нельзя забывать уроков истории, а то Грызлову в один прекрасный день придется писать такое письмо Путину (хороший сюжет для вовремя закрытых "Кукол").