Содержание


Предисловие 5

Сумасброд 8
Четыре бессмертных отца царя Эдипа 18
Беспощадный зов крови 27
Неликвидное семейное счастье 38
Выращивание жемчуга в условиях
моделирования советской старины 47
Защитник русского секса 59
Остров свободы и счастья 73
Истребитель 87
Последний гуманист 105
Спасатель тайги 108
Экспортер национального самосознания 119
Рассказ Юрия о превратностях
военно-полевой жизни 128
Рассказ старого вождя, имя которого Юрий забыл 133
Приговор Великого Руганзу в изложении
старого вождя народа тутси 137

Приложение 143

Предисловие

Три года назад мне случилось написать книгу «Смерть приходит по Интернету», в которой в общедоступной форме было рассказано о преступлениях, которые тайно совершаются в домах новых русских банкиров. В чем я сейчас глубоко раскаиваюсь. Не потому, что книга вышла плохой. И не потому, что она якобы стала популярным учебником для всевозможных мерзавцев и душегубов. Отнюдь, не вышла и не стала. Однако в силу плачевного состояния отечественной мысли эта книга была встречена не только читателями, но и критиками с каким-то нездоровым ажиотажем.
Дело дошло до того, что практически все толкователи, являющиеся посредниками между автором и читателем, признали сей труд лучшим моим произведением. С чем я категорически не согласен! Поскольку отношусь к тому разряду писателей, для которого социальность и общественная актуальность не являются самоцелью, а лишь используются в качестве одного из вспомогательных материалов, позволяющих придать законченному произведению, что называется, товарный вид.
То есть искать в той злополучной книге хоть какие-то признаки реальной жизни столь же бессмысленно, как дрессировать дождевых червей или возбуждать уголовный процесс против памятника Дзержинскому, что покоится на задворках Центрального дома художников. Суета сует.
Поэтому радостные восклицания критического цеха по поводу того, что в «Смерти, приходящей по Интернету» показана галерея типажей, у которых полностью отсутствуют такие качества, как мораль и нравственность, не только беспочвенны, но и спровоцированы низменным чувством. Это чувство можно охарактеризовать как радость по поводу того, что у новых русских ничего этого нет, а вот у них, у критиков, всего этого в избытке. Однако это не так. Морали и нравственности сейчас нет ни у кого из тех, кто не удалился в пустынь и не питается кореньями. Нет не только у новых русских, но и у гневных критиков, и у поучающих писателей, и у всеядных читателей. В том числе нет и у автора данного произведения. Поэтому не будем!
Не будем еще и потому, что гильдия отечественных критиков, обладающих неисчерпаемой духовностью, раздает налево и направо в качестве литературных премий деньги новых русских, которые якобы живут, руководствуясь лишь условными и безусловными рефлексами.
Однако на этом, на затаптывании в грязь всех моих предыдущих произведений при помощи «Смерти, которая — блин! — приходит по Интернету» дело не закончилось. Богатые люди стали искать со мной встречи. Но не только для того, чтобы взять автограф или поразить художествами выписанного из Европы повара. Все они страстно хотели быть описанными мной в новой книге. Недолго мне удавалось оставаться непреклонным, ссылаясь на занятость и исчерпанность темы. Сломался я довольно быстро, когда размер предлагаемых мне гонораров превысил сумму, которая способна обеспечить достойное существование трех поколений моих потомков.
Получив согласие, хитроумные соискатели тайной славы тут же, не сговариваясь и даже не зная о существовании друг друга, выдали мне авансы. Что полностью отрезало все пути к отступлению, ибо киллер для какого-то, хоть и модного, писателя стоит гораздо дешевле. К тому же предусмотрительные мои клиенты выдали авансы, опять же не сговариваясь, фальшивыми купюрами, а возврата, вероятно, потребуют настоящими.
В заключение необходимо сказать несколько слов о механике данного произведения, именно механике, поскольку, как уже успели убедиться читатели моей самой ненавидимой мной книги, искать в нем психологизм абсолютно бессмысленно. Во-первых, по настоятельному требованию заказчиков все имена я изменил до неузнаваемости. Во-вторых, описал все события по памяти и по собственному разумению, так как не в полной мере владею знаниями о способах современной отечественной коммерческой деятельности, а также не обладаю способностью читать мысли собеседников. Что они мне рассказали, то я добросовестно и отработал. Вполне честно и беспристрастно, как обычно использовав максимум авторского произвола.

Автор


Сумасброд

Андрей сам называет себя сумасбродом. Поэтому не станем искать иных характеристик, а воспользуемся предложенной нашим героем. Ибо кто знает человека лучше, чем он сам, проводящий наедине с собой двадцать четыре часа в сутки до тех пор, пока его не положат в деревянный футляр стандартной конфигурации и не закопают на глубину двух метров. Правда, самооценки порой расходятся с реальностью, поскольку не каждый из живущих наделен способностью к объективной рефлексии, не оставляющей никаких шансов таким субъективным чувствам, как жалость к себе или стремление к самоуважению.
Но в данном конкретном случае не согласиться с Андреем невозможно. Поскольку он действительно ярко выраженный сумасброд. Однако таковым он был не всегда. В противном случае, если бы сумасбродство Андрея было генетического свойства, ему не удалось бы нажить того огромного состояния, которым он владеет сейчас. Ну а потом, удалившись от дел, он начал сознательно культивировать в себе это национальное качество, за счет которого в значительной степени питалась Великая русская литература XIX века, описывавшая некоторых представителей выродившегося мелкопоместного дворянства в виде вредоносных насекомых.
Не отвлекаясь на период становления нового характера, на первые робкие шаги и незначительные завоевания на поприще произвола, движимого непред¬сказуемыми импульсами дерзкой фантазии, сразу же перейдем к изложению главного реализованного проекта Андрея, которым он заслуженно гордится.
Три года назад, облюбовав в глухом углу Владимирской области девственное в отношении цивилизации местечко, он возвел на приобретенном по дешевке земельном участке шикарный трехэтажный дом с многочисленными хозяйственными постройками, обнеся территорию основательным забором. Получилось что-то типа хорошо укрепленной крепости с вышками для пулеметчиков по периметру. И заселил эту крепость двумя десятками охранников, управляющим, двумя поварихами и двумя горничными, которым исправно платил зарплату. Сам же хозяин в доме не жил ни дня.
Следует отметить, что владение Андрей оформил по фальшивому паспорту на никогда не существовавшего в природе человека.
В радиусе пяти километров находились два бедных села — Каблуково и Вязгино. И две полуразвалившиеся деревни — Федотовка и Луначарка. В этих населенных пунктах проживало около восьмисот человек преимущественно пенсионного возраста. Однако была и относительная молодежь, возраст которой не превышал сорока лет. Таковых было сотни две.
И Андрей, переодевшись в простой, изрядно потертый костюм, зачастил то в Каблуково, то в Вязгино, то в Федотовку, то в Луначарку, имея в карманах лишь небольшие денежные суммы мелкими купюрами, билеты на электричку и местный автобус да хорошо сохранившийся браунинг образца 1913 года. В качестве псевдонима выбрал хорошо себя зарекомендовавшую фамилию Нечаев*.
Андрей довольно быстро перезнакомился чуть ли не со всеми жителями вышеуказанных населенных пунктов, чему способствовали его приятное открытое лицо, умные разговоры и готовность, с которой он угощал мужиков водкой скверного качества, продающейся в сельских продмагах Владимирщины. Собрав вокруг себя десять—пятнадцать мужчин, отвыкших от крестьянского труда и не нашедших ему какую-либо позитивную замену, товарищ Нечаев расспрашивал людей об их тяжелой доле, о насущных потребностях, об обидах, которые у них накопились на обворовывающих народ толстосумов. Постепенно аудитория, которую собирал интеллигент, остро переживавший свалившуюся на простых людей беду, расширялась. На сходки, где можно было не только выговориться, но и узнать много умного и справедливого о себе, о своей участи, стало собираться все дееспособное население. Причем Нечаев не только слушал людей и сочувственно качал головой, но и учил, как надо поступить, то есть и как отомстить за себя и своих детей, и как извлечь определенную материальную пользу, вернув хотя бы часть награбленного.
В один прекрасный момент наконец-то прозвучало долго висевшее в воздухе слово «революция». Оно подвело теоретическую базу под уже многократно высказывавшийся тезис «убивать их надо, гадов!». Народ стал в спешном порядке вооружаться, чему местные власти не препятствовали по причине их полного отсутствия в богом заброшенном углу Владимирской области. Потому что властвовать в Каблукове, в Вязгине, в Федотовке и в Луначарке было нечем ввиду полного отсутствия материальных ценностей, которые можно было бы расхитить или получить в качестве взяток. К властям можно было с большой натяжкой отнести лишь одну-единственную каблуковскую фельдшерицу, которая в меру своих ограниченных возможностей пыталась облегчить страдания народа. Однако Нечаев внятно объяснил ей, что владимирское крестьянство можно избавить от страданий лишь с помощью вооруженной борьбы. А ее святое дело отныне будет заключаться в перевязывании раненых на поле боя.
Был произведен учет всех способных держать в руках оружие. Таковых оказалось почти двести пятьдесят человек. Из них были составлены четыре роты. Однако на всех оружия явно не хватало: обойдя все дворы с мандатом, выписанным неким мифическим облреввоенсоветом, смогли собрать лишь семьдесят восемь охотничьих ружей. Остальное взял на себя Нечаев. Через две недели на двух грузовиках подвезли ящики с гладкоствольными ружьями и патронами для охоты на медведя, предусмотрительно присыпанные в кузове сеном.
Еще две недели революционные бойцы совершенствовались в заброшенном карьере в стрельбе и приемах рукопашного боя.
И наконец-то Нечаев предложил прекрасный объект для приложения праведного крестьянского гнева, который уже давно мозолил глаза жителям Каблукова, Вязгина, Федотовки и Луначарки. Это был богатый буржуйский дом, выстроенный Андреем.
Выпив для куражу фиксации в душах отваги пять ящиков водки, борцы за счастье трудового крестьянства с четырех сторон начали приближаться к буржуйскому логову, возбуждая себя яростными криками, из которых без особого труда можно было вычленить лейт¬мотив: «Смерть козлам!»
Все попытки охранников образумить вышедшие из лесу толпы непонятных безумцев, вступить с ними в переговоры и убедить отказаться от бессмысленного кровопролития ни к чему не привели. В ответ беспорядочно загрохотали двести пятьдесят стволов, изрыгавших картечь. Со сторожевых вышек солидно ответили четыре пулемета и два гранатомета системы «Муха», прекрасно себя зарекомендовавших в чеченской кампании.
Дьявольский расчет Нечаева оказался удивительно точным: двадцать обученных охранников с современным стрелковым оружием, засевших в фортификационном сооружении, и двести пятьдесят гопников с залитыми бельмами и гладкоствольными ружьями по силам были равны друг другу. Завязался долгий кровопролитный бой, исход которого предрешить не взялся бы ни один генштабовский стратег. Андрей с безопасного расстояния с огромным интересом наблюдал за этой увлекательной бучей, в которой бессчетно гибли поверившие ему люди, постреливая из браунинга в воздух и записывая баталию на портативную видеокамеру.
Однако редели и немногочисленные ряды охранников. Кто-то из них был изрешечен визгливой шрапнелью, кто-то был заколот тесаком для разделывания свиных туш во время безуспешной попытки скрыться с поля боя. И вот, спустя пять часов, канонада начала стихать. Еще через полчаса выяснилось, что оборона цитадели полностью уничтожена. При помощи огромного соснового бревна были выбиты ворота, и ликующие победители ворвались на территорию барской усадьбы.
При этом малообразованные крестьяне, не имевшие ни малейшего представления о мировой истории, чисто интуитивно действовали по законам Средневековья, применявшимся при взятии вражеских городов и укрепленных форпостов. Несчастные женщины после надругания над ними приняли мученическую смерть. Еще страшнее обошлись с управляющим, которого приняли за хозяина поместья.
Выигравшая сражение сторона, заперев «барина» в кухне и приставив к нему охрану, хлынула в трехэтажную домину за господским добром. Однако обойдя
многочисленные комнаты, ничего в них не обнаружили. Не было ни мебели, ни картин, ни антиквариата, ни богатой библиотеки, ни шкатулок с драгоценностями, ни шкафов с костюмами и постельным бельем, ни погребов с бочками вина, ни мешков с долларами. В доме было хоть шаром покати. Лишь в одной комнатушке, где жил управляющий, получавший скудное жалованье в пятьсот долларов в месяц, была обнаружена довольно аскетичная обстановка, среди которой самым дорогим был переносной телевизор «Сони». Однако на всех разделить его не получалось.
Разъяренная таким обманом собственных ожиданий толпа кинулась пытать управляющего, чтобы выяснить местонахождение тайника, в котором были спрятаны баснословные богатства. Однако несчастный, нанятый для верной смерти человек ничем помочь им не мог. Его мучения продолжались более полутора часов и были прерваны естественной смертью от разрыва аневризмы.
В запасе у победителей осталось единственное бесчинство, которым они не преминули воспользоваться. Усадьба, подожженная с разных углов, вспыхнула, словно стог сена, озаряя сгустившиеся сумерки в радиусе десяти верст. В наступившей тишине стали слышны отдаленные удары обрезка водопроводной трубы о пожарный рельс и набат, пролившийся с колокольни Новопокровского монастыря на готовящуюся к ночи природу.
Что делать дальше, никто не знал. Потому что предводитель восстания Нечаев бесследно исчез. Поискав его некоторое время среди павших, крестьяне испуганно разошлись по домам.
Расследование этого дикого преступления ФСБ провело в строжайшей тайне, совершенно справедливо опасаясь его огласки в средствах массовой информации, поскольку пламя крестьянской войны вполне могло перекинуться на другие российские регионы. Как обошлись с жителями мятежных сел и деревень, Андрей не знал. Да, в общем-то, это мало его интересовало. Единственное, что он знал наверняка, так это то, что следствию не удалось найти ни Нечаева, ни хозяина сгоревшей усадьбы.
Андрей рассказал мне все это в своем ближнем доме, где я провел несколько чрезвычайно содержательных часов преимущественно в «буфетной зале», как называл хозяин просторное помещение, в котором хранилось невероятное количество самых разнообразных напитков. Внешне Андрей в полной мере соответствовал данной себе характеристике. Восседая на оттоманке в пестром халате, из которого гордо высовывалась буйно поросшая кудрявыми волосами грудь, он составлял для себя какие-то чудовищные «коктейли», смешивая антагонистические напитки: виски с бенедиктином, текилу с джином, мартини с квасом, коньяк с хересом, кальвадос с массандровским портвейном, не теряя при этом ни ясности мысли, ни убедительности речи.
Необходимо отметить, что дом Андрея напоминал одновременно и самодеятельный театр, и египетскую пирамиду. То есть бесчисленные комнаты, коридоры и глухие чуланы, взаимное расположение которых невозможно не только запомнить, но и исследовать, были заполнены людьми, постоянно перемещавшимися из одного помещения в какое-то другое, неведомое для самих перемещавшихся. Люди эти, мягко выражаясь, выглядели довольно странно. На первый взгляд, причиной этой странности были причудливые одеяния, в которые они были облачены. После молчаливого наслаждения произведенным на меня эффектом Андрей сообщил, что приобретает одежду для своих слуг у костюмеров, обшивающих оперную труппу Большого театра.
Но главную особенность хаотично снующих по дому слуг составляли не причудливые костюмы всех времен и народов, а выражения лиц, скрывавших какую-то тайну, недоступную моему заурядному рассудку, который преображается лишь в процессе взаимодействия пальцев с компьютерной клавиатурой. Я попросил Андрея раскрыть тайну этих толп. И он с готовностью ответил мне, что все они закодированы. Но не от алкоголизма или же табакокурения. Кому-то нанятый хозяином психиатр-виртуоз внушил стойкое отвращение к электрическому свету. И эти люди всю светлую часть суток проводили, перебегая от окна к окну, избегая искусственно освещенных коридоров. Когда в доме включали бесчисленные люстры, светильники, торшеры, бра, то несчастные крепко зажмуривались и, вытянув перед собой руки, спешно искали свои спальни. Кто-то был закодирован от звуков шума морского прибоя, который хаотично издавали установленные в различных уголках запутанного здания акустические системы. Эти несчастные испуганно бегали от пугающих их звуков, иногда обманываясь даже шумом спускаемой в унитазе воды. Третьи панически боялись черных котов, которые, судя по нервозности поведения, в свою очередь, тоже кого-то боялись. Четвертые обреченно дожидались атомной бомбардировки. Пятых приводил в ужас вид человека в брандмейстерском мундире, который тщетно пытался скрыться от преследовавшей его собственной тени — беднягу невозможно было затащить в ярко освещенную солнцем комнату даже под угрозой смерти. И лишь полная темнота приносила ему некоторое облегчение. Но полной темноты в доме не было никогда, даже ночью, поскольку специальная компьютерная программа, управлявшая освещением дома, преднамеренно хаотично включала и выключала в комнатах светильники.
Однако в доме Андрея все же существовало исключение из этого незыблемого закона тотального безумия. В семи или девяти комнатах, в которых обитал сам хозяин, не было ни световых, ни шумовых эффектов. Понятно, что входить в господские покои без звона традиционного валдайского колокольчика никто не имел права. К нарушавшим это правило Андрей применял повторное кодирование, после чего человек пугался уже двух каких-либо предметов и явлений. В самом крайнем случае человеку внушался ужас к взаимоисключающим, антагонистическим вещам. Так, мне показали человека, который не переносил ни света, ни темноты. Несчастный, чтобы не сойти с ума, был вынужден беспрерывно оглушать свое сознание опием. Надо сказать, что этого зелья было в доме предостаточно.
Воспользовавшись представившимся случаем, я попросил Андрея, чтобы его гипнотизер-виртуоз избавил меня от пагубного пристрастия к спиртному. «Это вам любой дилетант сделает, — ответил Андрей, — мой же способен на большее. Скажем, он установит вам норму, которую вы не сможете перевыполнять. Например, сто пятьдесят водочки, или триста портвейна, или три бутылки пива». Я с радостью согласился. Однако виртуоз оказался не слишком понятливым. И теперь все мои выпивки заканчиваются чудовищной головной болью. Потому что эти дозы в моем сознании не только скрепились союзом «и» вместо «или», но и каждая из них расценивается дисциплинированной психикой как обязательная к выпиванию полностью, без остатка. Поэтому неизменно получается чудовищный коктейль, занимающий в моем желудке объем в 1995 миллилитров.
Однако речь не обо мне. Андрей рассказал о множестве иных сумасбродных проектов, которые он успел реализовать. Стоит вкратце рассказать, например, о том, как он закопал на разной глубине и на всей площади угодий некоего приглянувшегося ему фермера десять килограммов «старинных» монет, которые ему отлил «под античность» знакомый ювелир. Довольно скоро слух о поле, нашпигованном кладами, распространился в радиусе пятидесяти километров. И, несмотря на отчаянные попытки фермера остановить коллективное безобразие на принадлежащих ему по закону землях, толпы людей с лопатами, тачками и панцирными кроватными сетками для просева грунта за три дня сделали на площади в триста гектаров один сплошной котлован, в некоторых местах достигавший пятнадцатиметровой глубины. Вскоре его заполнили грунтовые воды, и вместо поля, кормившего многочисленное семейство фермера, получилось озеро, в котором впоследствии утонуло немало крестьян из близлежащих деревень, пытавшихся продолжить на его дне поиски шального счастья.
Что же касается грядущих проектов Андрея, то о них он предпочитает не распространяться, поскольку каждый из них находится в антагонистических отношениях с рядом статей уголовного кодекса. И предварительная огласка грандиозных планов может сорвать их реализацию за счет активного противодействия правоохранительных органов.


Четыре бессмертных
отца царя Эдипа

«Бляди, подъем!» — этот дикий отцовский крик посреди ночи сохранился в сознании Сергея как первое детское воспоминание. Да иного и быть не могло, потому что такой полууставной командой отец, скончавшийся десять лет назад от алкоголизма, поднимал свое семейство регулярно. То есть с той же самой частотой, с какой напивался до бесчувствия. А напивался он не реже четырех раз в неделю, благо этому не препятствовала жизнь в богом заброшенном гарнизоне и служба в оставленном высшим командованием на произвол судьбы-лихоимки батальоне внутренних войск.
«Бляди, подъем!» — и в ночной квартире стремительно пробуждалась неестественно бурная жизнь. Старшие братья пытались спрятаться от грозных отцовских сапог то под кроватью, то под столом, то в гулком барачном коридоре. Мать, прикрывая собой младшенького Сереженьку, металась по постылому жилью дурной растрепанной птицей, издающей то всхлипывания, то гортанные звуки. Что приводило отца, которого от пьянства могла частично отвлечь лишь утиная охота, в еще большее неистовство.
Бог миловал, Сергей не нажил естественного в данной ситуации заикания. Чему, несомненно, способствовала пробудившаяся в очень раннем возрасте яростная злоба к обидчикам, среди коих первое место занимал, естественно, родной отец. Однако энуреза избежать не удалось. Более того, он преследовал мальчика не только в детстве, но и перекочевал во взрослую жизнь. Это было обидно, но при наличии большого количества денег и немых слуг не вызывало никаких проблем.
Сергей, которого природа, вопреки пьяному зачатию, а может быть, и благодаря ему, щедро наградила нечеловеческой способностью адаптироваться к любым формам жизни, уже в пятнадцать лет начал делать комсомольскую карьеру. Потому что это был единственный способ побега из кошмара богом забытого гарнизона. Не сомнительные компании с портвейном и острыми выкидными ножами стали его повседневностью, а пламенные общие собрания и заседания бюро школы, где не по годам смышленый юноша жег сердца однокашников пламенными речами о самом главном, придумывал эффектные мероприятия по повышению идеологической грамотности и борьбе с любыми проявлениями чуждых веяний, зорко следил за отчетно¬стью и собираемостью взносов.
В шестнадцать он был уже первым секретарем комсомольского бюро школы, с семнадцати до восемнадцати руководил комсомольской ячейкой фабрики по производству бензиновых паяльных ламп, с восемнадцати до двадцати внедрялся в армии в ряды компартии. А затем, после демобилизации, не тратя время на поездку в ненавистный родной городишко, сразу же обосновался в комитете ВЛКСМ областного города в качестве инструктора по идеологии с параллельной заочной учебой в высшей партшколе.
Через три года наступило горячее время перестройки. Будучи уже третьим секретарем, Сергей, никогда не бывший догматиком, прекрасно сориентировался в новой исторической ситуации, которая вместо административного господства над народными массами сулила финансовое могущество. И бывший пастырь советской молодежи вместе с тысячами своих коллег встал в новую колею, из которой выпихнуть человека, осознавшего свою новую избранность, могли лишь исключительные обстоятельства.
Короче, жили в ту пору весело: весело открывали кооперативы, благотворительные фонды, не облагаемые налогом, весело налаживали связи с зарубежными компаньонами, весело пили доселе неведомые напитки, весело ежемесячно меняли секретарш, весело обогащались. Причем это искрометное веселье, зиждившееся на определенном социальном статусе, на стартовом комсомольско-партийном капитале, на ничейном богатстве Советского Союза, не омрачалось не то чтобы заказными убийствами, но даже и конкуренции-то тогда, по сути, не было. Всего было навалом: подходи и бери.
Затем, правда, спустя лет пять, лошади уже начали скидывать неловких седоков под копыта бешено мчавшейся по необозримым российским просторам орды, звенящей золотыми нагрудными цепями, верещащей пейджерами и мобильниками, полощущей на ветру, словно штандартами, полами малиновых пиджаков. То есть стали и душить, фигурально, конечно, выражаясь, друг друга, и дырявить черепные коробки, а также минировать автомобили, подключать к бассейнам высокое напряжение, подкладывать в постель спидоносных телок, закапывать живьем в ближнем Подмосковье, etc.
Сергей, как и положено хозяину жизни, прошел все эти ступени развития общества. И в конце концов приобрел искомое могущество и значительную устойчивость собственного бизнеса. Его даже допустили в круг избранных, которым позволено делать взносы в общак, предназначенный для содержания председателя одного из думских комитетов.
Однако дикий крик «Бляди, подъем!» не отпускает его и поныне. Нет-нет да и приснится их убогая комнатенка и страшный отец.
Поняв, что никуда от этого воспоминания уже не деться до конца дней своих, Сергей года четыре назад решил использовать этот сильный раздражитель для скрашивания своего досуга, уже довольно давно ставшего монотонным. Поскольку те примитивные развлечения, которые предлагают состоятельным господам толпы шоуменов, хозяев кабаков, казино и публичных домов, модные театральные режиссеры и бездушная голливудская киноиндустрия, — все это адресовано совсем уж кретинам, годовой доход которых не превышает сотни штук баксов.
Поэтому Сергей стал культивировать у себя в особняке образ покойного отца. Подыскал четверых совершенно безответных бомжей, не обремененных алкоголизмом, которые были из прежних, из порядочных. Вымыл их и одел во все чистое. То есть в форму советского капитана внутренних войск образца семидесятых. И постригли их по образу и подобию незабвенного папаши. И тем же самым «Тройным» одеколоном спрыснули, чтобы злость вползала в сердце Сергея не только через глаза, но и через ноздри.
Эти люди стали ему прислуживать, выполняя немудреную домашнюю работу типа принеси, подай, унеси, убери. Конечно, не все сразу, а по очереди: каждый из них дежурил сутки, а потом отдыхал. Но не потому, что работа была такая уж тяжелая. Тяжелы были хозяйские кулаки, которые он то и дело пускал в ход при возникновении малейшей ассоциации с его чудовищным детством.
Трое отдыхавших, дабы не ярить Сергея сверх меры своим коллективным присутствием, отлеживались в отведенном для них флигельке. Лежали молча, лишь изредка постанывая. Поскольку по настоянию хозяина и по добровольному согласию у прислужников были ампутированы языки. Не из опасения, что регулярно избиваемые люди могли кому-либо проговориться о своей тяжелой участи, которая никак не сообразуется с рядом положений Уголовного кодекса Российской Федерации. И повара, и шофер, и горничные, и охранники прекрасно все знали. Да и от нечастых гостей Сергей ничего не скрывал. Просто данная операция исключала возможность случайного произнесения кем-нибудь из этой четверки фразы «Бляди, подъем!» В этом случае Сергей не сдержался бы и убил несчастного. Но к этому он не стремился, хоть и не был ограничен в действиях на территории собственной усадьбы.
Конечно, Сергей избивал своих «отцов родных», что называется, от чистого сердца. То есть пребывая в состоянии аффекта, а не руководствуясь холодным и расчетливым рассудком, бездушным и потому наиболее опасным для жертв возведенного в систему насилия. Пользовался он лишь кулаками да каминной кочергой, не запрещая при этом несчастным пассивно защищать жизненно важные органы ладонями, локтями и предплечьями. Правила, которые сформулировал Сергей, были достаточно гуманны: если меня не убил и не изуродовал отец, то и с ними следует поступать точно так же.
У наивного читателя, поверхностно знакомого с реалиями современной жизни, может возникнуть вполне естественный вопрос: почему же эти несчастные, вместо того чтобы сбежать из пыточного дома, безропотно сносили глумление хозяина? Ведь не только же сытная еда и крыша над головой были тому причиной? Конечно, не только! Бывшие бомжи, как уже было сказано выше, происходили из «бывших порядочных», что делало их париями в сообществе вольных асоциалов, большинство из которых имело не только криминальное прошлое, но и патологическое настоящее. Поэтому кулаки и кочерга Сергея для четырех «отцов родных» были не так страшны, как повинующиеся лишь безусловным рефлексам стаи изгоев.
Конечно, Сергей тоже не был психически здоров. То есть здоров не в полной мере, на чем категорично настаивает психиатрическая наука, базис которой был заложен в конце XIX — начале XX века немецкими корифеями. Эта наука квалифицирует нервные про-цессы как Эдипов комплекс, характеризующийся ненавистью к родному отцу и тайным вожделением к матери. К счастью, в живых уже не было не только отца Сергея, но и его матери.
Поэтому до кровосмешения дело не дошло. Да и не могло дойти ни при каких обстоятельствах, поскольку вопреки теории господина Фрейда Сергей не испытывал к своей забитой матери абсолютно никаких чувств. В душе не было даже жалости.
Однако он не женился. Боялся жениться. Потому что не был уверен в том, что сможет дать счастье гипотетическому сыну, который в результате брака может появиться на свет. Конечно, Сергей, чья свирепая злоба в последние годы в полной мере компенсировалась избиением четырех специально нанятых для этого людей, непременно постарался бы всем сердцем полюбить сына, привязаться к нему всей душой. Вероятно, лет пять-семь такая любовь давалась бы без труда и ничем не омрачалась. Но впоследствии, как это следует из теории передачи наследственных признаков, в сыне все больше и больше начали бы проступать ненавистные черты деда: разнузданность, тупость, эгоизм, склонность к спиртному и скабрезным солдафонским анекдотам, буйность нрава, отсутствие интеллекта, лживость, предательство, неблагодарность, завистливость, распутность, безжалостность, вероломство, вороватость, физическая и моральная нечистоплотность, лицемерие, жадность. Чего доброго после лицея он вдруг пошел бы в военное училище. Последствий этого шага Сергей даже не мог себе представить. Вполне возможно, вначале Сергей, насколько позволили бы силы, жестоко бил бы своего сына.
Затем их роли переменились бы.
Поэтому Сергей не рискует. Его вполне устраивает нынешнее бессемейное положение. Любовь? Во-первых, кто сказал, что любовью человека способна одарить лишь жена? Может быть, это и справедливо на первых порах, пока в безоблачную жизнь супругов не начнет вторгаться отупляющий быт, способный вытравить в человеке любые, даже самые возвышенные чувства. Ведь быт терзает богатых людей не меньше, чем бедных. Просто одни устают от беготни по рынкам в поисках самых дешевых продуктов, других терзает монотонность совсем иных процессов.
А во-вторых, у Сергея достает средств на то, чтобы решать свои сексуальные проблемы без помощи суетливых проституток. Секс, если его дарят бескорыстно, то есть не по таксе, обходится гораздо дороже. Все совершенно справедливо: тебе дарят, и ты даришь. Даришь не как плату, а в знак благодарности, признательности, пребывая в прекрасном расположении духа, которое называется как минимум влюбленностью. Чаще же это настоящая любовь, стремительная, двухнедельная, а оттого и более острая. При этом ощущаются и разряды тока от первого прикосновения, и все, что положено ощущать любимым. Порой возникает и горечь разлуки, которая, впрочем, быстро сходит на нет под натиском стремительного времени.
Стараясь соблюсти максимальную деликатность, я спросил у Сергея, как он представляет свое отдаленное будущее, когда, уйдя от дел, он останется один. То есть без семьи. И без друзей, которые к тому моменту будут либо нетранспортабельны, либо уже закончат свое земное существование. Да и кому перейдет вся его недвижимость, и главное — его дело?
Сергей, отхлебнув бурбона, грустно усмехнулся. И зло глянул на выжидательно возникшего в дверях «папашу», к вечеру уже изрядно заклеенного пластырем: «Да вот с этими и доживу, что останется». «Позвольте, — удивился я, — но разве ваши прислужники при столь напряженной физической нагрузке дотянут до вашей старости?» — «Нет, конечно, — задумчиво ответил Сергей. — Этих я скоро поменяю. Куплю им по квартирке, отвалю деньжат за честную службу и найму новых. Потому что мой отец всегда должен быть сорокалетни

С новорусским приветом

17.06.2002

Автор: Константин Мильчин
Источник: Книжное обозрение, № 25-26

Интересно, за что же Владимир Тучков так ненавидит новых русских? Ведь чего он только с ними не делал! Сперва поместил в сказки Льва Николаевича Толстого. Потом убивал в книге «Смерть приходит по интернету». А теперь заставил и все в том же интернете петь. Правда, на самом деле в книге никто нигде не поет. Название к содержимому отношения не имеет и, скорее всего, просто подчеркивает связь с предыдущим сборником. Собственно, если верить автору, то все истории, включенные в «Поющих…», ему рассказали сами новые русские, которые прочитали «Смерть…» и непременно пожелали попасть в литературу. Пожелали, чтобы Тучков их подвиги увековечил. И он поспешил исполнить их желание… Истории в книге самые невероятные. Новый русский по имени Андрей возвел под Владимиром крепость, затем устроил в ближайших селах маленькую революцию и подвигнул местных алкоголиков на штурм укрепления, а сам тем временем все это снимал на камеру. Новый русский Николай построил себе больницу, где оперировал бомжей, что приводило к потрясающим результатам: «так пациент R12, поступивший в больницу с воспалением легких, которое было квалифицировано как почечные колики, через две недели покинул стационар, обладая способностью испускать мочу через анальное отверстие». Новый русский Сергей, которого в детстве бил отец, офицер внутренних войск, нанял четырех интеллигентных бомжей и бьет их по несколько раз на дню, мстя за детские обиды. Бизнесмен Аркадий, прознав, что традиционный секс исчезает, нанял группу проституток, которую возил по провинциальным городам, где устраивал эротические шоу с повальным спариванием в конце, защищая таким образом гетеросексуальный секс. Новый русский Юрий был настолько упертым антисемитом, что отправился в африканскую страну Бурунди помогать в межплеменной войне народности хуту с народностью тутси, поскольку считал последних евреями. Новый русский Евгений, именующий себя Джоном, прочитал в детстве журнал «Америка» и так загорелся любовью к Соединенным Штатам, что, разбогатев, построил где-то в Сибири город Либертаун, объявил его территорией США, ввел в виде денежной единицы доллар, учредил парламент и две партии – республиканскую и демократическую, назначил шерифа, а сам стал мэром, но вскоре был низложен собственными согражданами. И это только некоторые истории из числа «жизнеописаний новых русских банкиров, терзаемых роковыми страстями». Страсти, что и говорить, роковые. А сами истории, если подойти к ним серьезно, имеют, пожалуй, два жанровых прототипа – старый и новый. Старый – это русские народные сказки про купцов-самодуров: «Жил да был купец, и было у него много денег, и возомнил о себе купец, и решил купец, и все купцу по плечу…» А новый – анекдоты про новых русских. Строго говоря, новые русские и существуют-то в основном в анекдотах; они – те самые, в кого врезаются «запорожцы» и кто часы покупает на 100 тысяч зеленых дороже, чтобы лохом не быть. Тучков сочиняет собственные анекдоты (правда, для анекдотов его истории чересчур пространны) и включает в них что-то вроде социального анализа. Его интересует предыстория новорусских самодуров – с чего они, скажите на милость, бесятся? Причину их самодурства Тучков отыскивает в детстве, но постарался тут не только дедушка Фрейд, но и дедушка Ленин: на детские комплексы наложилось влияние советской власти. И вот, получив деньги, а с ними власть, богачи начинают чудить… Впрочем, возможно, я приписываю Тучкову слишком серьезные намерения, а он собирался просто рассказать энное количество баек. В чем и преуспел.