Я захотел стать писателем.
Я подумал: если писать каждый день по странице, то каждый год у меня будет появляться книга в 365 страниц, а в високосный даже в 366. Мне кажется, для писателя этого достаточно.
Я хотел писать красивые книжки, но и важные книжки тоже. Люди, которые прочитали бы мои книги, стали бы очень весёлыми и прекратили вести войны и совершать преступления. И если такое возможно, то больные бы выздоровели.
Прошло очень много времени, пока я взялся за первую книгу, потому что мне очень хотелось придумать особенное первое предложение. Такое, чтобы все от него просто упали. Можно даже в лужу, если бы они читали мою книгу в дождь и под зонтиком.
Зато последнее предложение у меня уже было. Его я придумал сразу. «И тогда пошёл снег». Потом маленькая черточка посередине, а дальше моя фамилия: В.Швыршвырм.
Каждый день после школы я брал тетрадь (толстую общую тетрадь в чёрной обложке с красным корешком, которую мне подарили на день рождения), но почему-то мне ничего не придумывалось. То есть мне придумывалось, но ничего такого, отчего мог упасть даже самый шаткий человек.
Если бы я был доктором, подумал я однажды, тогда я сейчас спас бы от смерти уже сто человек. Почему же мне захотелось стать писателем? Но я все равно очень этого хотел. И стукнул сам себя в живот.
— Ай, — сказал я.
«Мне было совсем не больно», — подумал я. Но на самом деле было больно.
Прошёл год, а у меня до сих пор было только одно последнее предложение.
«Может, всё-таки стать кем-нибудь другим? — подумал я. — Но нет. Сдаться всегда успеешь. Да-да».
Прошлый год, за который я ничего не написал, я назвал нулевым годом. И вот теперь я решил начать по-настоящему.
Я посмотрел на тетрадь.
«Вот что, — подумал я. — Пожалуй, я сделаю из последнего предложения первое, а дальше посмотрим».
И я написал:

Пошёл снег.
Мир...

У меня уже было два предложения. Потому что именно об этом должна быть моя книжка. О мире.
Мир трещал. Мир дрожал. Мир морщился. Мир раскачивался туда-сюда. Мир шипел.
Мир должен что-то делать. Но что?
Я покусал ручку и посмотрел на потолок.
Потом я зачеркнул всё — и первое предложение тоже — и вырвал страницу из тетрадки.
Ведь был ещё нулевой год. Тридцать первое декабря года номер ноль.
Я начну завтра.




Я проснулся и оделся.
И тут ко мне в дом вошли два незнакомых человека и стали говорить что-то непонятное.
— Вы кто? — спросил я.
— Швыш и Шныш, — сказали они.
Я ничего не понял и решил пока
ничего больше не спрашивать.
На завтрак они дали мне какой-то странный изюм и нечто похожее на сладкую грязь из болота.
— Шлошгехрюк, — сказали они.
На всякий случай я кивнул и вышел на улицу.
Там я увидел людей, которые несли на спине свои машины, а на деревьях сидели бегемоты и другие звери, очень на них похожие.
Мне ужасно понравилось. Ведь я давно хотел, чтобы однажды всё стало другим. И большинству людей это тоже нравилось, потому что они очень громко распевали песни.
Я шёл мимо магазина, где продавали пальто. «ВСЁ БЕСПЛАТНО» — было написано на стекле.
Я заглянул в витрину. На каждом пальто висел ценник с надписью: «Новое зимнее пальто. Бесплатно».
В дверях стоял продавец.
— Все пальто бесплатно? — спросил я.
— Да, — ответил он. — Если вы хотите за них заплатить, то приходите десятого сентября. Но только не опаздывайте.
Я кивнул и пошёл дальше.
— Хотите пальто? — крикнул он мне вслед.
— Нет, — сказал я.
— Хотите! Хотите! Вы очень хотите пальто! — завопил он. — Эй, ребята!
Из магазина выскочили двое парней, набросились на меня, повалили на землю и натянули на меня пальто.
— Ай! — закричал я. — Я не хочу никакого пальто!
— Оно бесплатно, — сказали они угрожающе. — Ты хорошо это понял?
Потом поднялись, отряхнули свои пальто и ушли назад в магазин.
Я лежал в луже.
— Похоже, что сидит как влитое, — сказал продавец. И помахал пистолетом.
Я встал и пошёл дальше.
— Раздаем всё! — закричал он и несколько раз выстрелил в воздух. Люди
с испуганными лицами бросились бежать к его магазину.
Мне стало жарко, но снять пальто
я боялся.
Кто-то хлопал меня по плечу.
— Можно, я подскажу вам дорогу?
Это был маленький сияющий человечек.
— Но я знаю, куда мне идти, — сказал я.
— Вот именно поэтому, — ответил он.
Потом нахмурился, немного поразмышлял и продолжил:
— Вам надо туда, туда, туда и туда.
И показал во все стороны.
— Вам нужно пальто? — спросил я.
— Да, спасибо, — ответил он.
Я отдал ему пальто и пошёл дальше.
— Правильно идёте, — сказал он.
Когда я дошёл до угла, он крикнул:
— Теперь вам нужно налево, направо, всё время прямо и снова назад. Уф-ф-ф. По-моему, это очень тёплое пальто.
Я пошёл направо.
— Очень хорошо! — закричал он. — Превосходно!
Я пошёл дальше и увидел на ступеньке около дома большую круглую штуковину. Я остановился. Она медленно перекатывалась и как будто тихонько вздыхала.
— Вы живая? — удивился я.
— Что вы имеете в виду? — спросила штуковина.
При этом я не увидел рта или чего-то похожего на него.
— Судя по всему, вы не человек, — сказал я.
— Не человек? — спросила штуковина и как будто задумалась. — А если бы
я была человеком, то как бы я выглядела?
— Тогда у вас наверняка была бы голова, — сказал я.
— Голова??? — удивилась штуковина. — И это кому-то нравится?
Я немного подумал, как мне лучше всего ответить на этот вопрос. Нравилась ли мне моя голова? «Мне бы её не хватало», — подумал я. Но если бы у меня никогда не было головы, не хватало бы мне её тогда? В этом я не был так уж уверен.
— Может быть, вы сами — чело-
век? — спросила штуковина.
Я хотел сказать ей «да». Но тут засомневался: а человек ли я? Я посмотрел на отражение в витрине и увидел, что у меня длинная жёлтая шея в чёрных пятнах.
— Мне кажется, я жираф, — сказал я.
— Понятно, — сказала штуковина. — А я шныпрфлст и сейчас собираюсь полетать.
Ужасно сопя и фыркая, она оторвалась от земли и немного пролетела над тротуаром.
Через несколько минут она снова
с шумом шлёпнулась на мостовую.
— Полетала! — крикнула она.
— И зачем вам это надо? — спросил я.
Но штуковина ещё не успела ответить, как порыв ветра поднял меня
в воздух ¬— и я сам полетел над улицей.
На следующей улице я упал.
Значит, всё стало по-другому. Теперь это было совершенно ясно.
Я увидел людей, которые танцевали, смеялись и кричали, будто они вне себя от злости, а другие, наоборот, всхлипывали, рвали на себе одежду и шептали
о том, как они счастливы.
Дорожные знаки показывали, что все должны сами решать, кому когда уступать дорогу. Светофоры загорались синим, белым, коричневым или лиловым цветом, и каждый раз в разном порядке.
На одной из школ было написано: ЗОЛОТЫЕ ДЕТКИ. НАЧАЛЬНАЯ ШКОЛА. Я подошёл к окну и прислушался.
— Столица голландской провинции Дренте — это Рио-де-Жанейро, — сказала какая-то девочка.
— Совершенно верно, — похвалил мужской голос.
В другом классе один мальчик сообщил:
— Двадцать три умножить на двадцать три равняется нулю.
Тут все дети захлопали в ладоши,
а голос учительницы произнёс:
— Как прекрасно! Как же ты догадался?
На площади кто-то вылетел из дома, пробив крышу, и помчался по направлению к Луне, висевшей над горизонтом, как половинка круглого печенья.
— Я правильно лечу? — крикнул он.
— Да, — крикнули ему оставшиеся на земле. Сами они собирались ехать на машине в Америку.
Я шёл все дальше и гляделся в витрины, как в зеркало, на своё отражение. И каждый раз оно менялось: я был то жирафом, то комаром, то велосипедным насосом, огромной перчаткой или щёткой для мытья посуды.
Потом я проголодался, и мне на голову свалился огромный торт. «Лучше бы это был бутерброд, — подумал я. —
С клубничным джемом».
— Но откуда нам было знать? — спел высоко в небе хор ангелов.
Они ещё немного поиграли на своих трубах, а потом, расстроенные, исчезли за облаками. Я был с ног до головы перепачкан кремом.
И тут мне всё это надоело.
— Нет! — закричал я. — Конечно, вы не могли это знать! Никто не мог ничего знать!
Мне хотелось, чтобы всё стало, как раньше, и никогда больше не менялось.
Но тут я подумал: а что, если где-то идёт война, или кто-то замышляет покушение на королеву, или, к примеру, мой дедушка вдруг умрёт? Разве тогда мне не захочется, чтобы все осталось, как было?
Я решил подумать о том, чт могло стать другим, а чт должно остаться
по-прежнему. Когда я подумаю как следует, я буду знать ответ. Тогда я напишу об этом в книжке для всех людей.
Она будет называться «Только так». Автор В.Швыршвырм.
Я отправился домой. Бегемоты на деревьях исчезли. Теперь везде сидели вороны и дрозды. И никто больше не тащил на спине свой автомобиль. Никто не пел, не парил в воздухе и не раздавал ничего бесплатно.
Когда я пришёл домой, там были мои мама и папа. Казалось, что всё — как раньше. Но когда мы сели ужинать, оказалось, что некоторые вещи всё-таки стали другими.
Мы ели вишнёвый пудинг. Раньше мы никогда не ели вишнёвого пудинга.
К нам в гости пришёл мой дедушка. После ужина он спел песню, от которой я всегда плакал. Про то, что было давно, и про то, что стало потом.
В тот день я лёг спать так поздно, как никогда ещё не ложился.

Я шёл по улице, и у меня взяли ин-
тервью для телевидения.
— Как вас зовут? — спросил кто-то
и сунул мне в лицо микрофон.
— Швыршвырм, — ответил я. — В.Швыршвырм.
— Как вам нравится этот мир? — спросил корреспондент.
— Не очень, — сказал я.
— А Голландия?
— Так себе.
— И что же в ней нужно поменять?
Я объяснил.
— Так-так, — сказал корреспондент. — Дело серьёзное.
— Да, — кивнул я. — Это уж точно.
Спустя некоторое время я получил письмо от правительства.

Уважаемый господин Швыр-швырм!
Скоро должны состояться выборы. Проблема в том, что у всех есть свое собственное мнение. Мы очень долго думали по этому поводу. Даже беспрерывно думали.
Мы полагаем, что только вы один знаете точно, что будет лучше всего для Голландии. (Мы видели вас по телевизору.)
В связи с этим мы просим вас проголосовать 23 мая. Больше голосовать никто не будет. Только вы. (Ради этого особого случая мы даем вам право голоса.)
С восьми часов утра до шести вечера на площади Дам в Амстердаме.

С глубоким уважением,
Правительство.

Я был полностью согласен с правительством. И в самом деле, я точно знал, чт будет лучше всего для Голландии.
23 мая я отправился в Амстердам.
Перед дворцом на площади Дам стоял длинный деревянный стол. Там мне выдали мой бюллетень.
Посреди площади стояла кабинка для голосования, задернутая шторкой.
Кругом толпились тысячи зрителей. Полиция удерживала их на расстоянии. Они хлопали в ладоши, кричали и подбадривали меня. Они были очень рады, что им не надо голосовать. Они понимали, что только я знаю, как будет для Голландии лучше всего. Возможно, они за-блуждались. Но поскольку им не надо было голосовать, в этом не было ничего страшного.
Я закрасил красным цветом тот квадратик, который хотел закрасить.
Посреди площади стояла урна для голосования. Вокруг неё стояли охранники. Я бросил туда свой бюллетень.
Началось ликование. Зрители кричали:
— Что лучше всего для Голландии?
— Дождитесь результатов, — сказал я.
Кто-то из правительства пожал мне руку и поблагодарил, и я даже заметил, что королева выглядывает из окошка своего дворца.
Я пошёл домой. В шесть часов вечера была вскрыта урна и прочитано содержание конверта.
Мы ели клубнику со взбитыми сливками.
— Судьба Голландии лежит на твоих плечах, — сказал мой папа.
Окно было раскрыто. На улице не было ни ветерка. Вдруг я услышал, как вздох облегчения прокатился по всей стране. Значит, сейчас все уже узнали, за чт я проголосовал.
Мои мама с папой посадили меня на плечи и стали носить по комнате. Они были очень рады, что с Голландией теперь всё будет в порядке.
— Ведь это так? — спросили они.
— Да, — ответил я.
Я выпил ещё чашку чаю и пошёл
в постель. «Я всего лишь выполнил свой долг», — подумал я.
В ту ночь я не мог заснуть и думал: «Сейчас я должен быть очень рад». Но
я вовсе не радовался, а наоборот, мне стало страшно. Хотя одним из моих планов было сделать так, чтобы никто
и ничего больше не боялся.
Я запутался.
В окна моей комнаты дул ветер, а по плоской крыше дома стучал дождик.
Я закрыл глаза и увидел площадь Дам. Дождь бил по королевскому дворцу. Ни в одном окне не было света. И на улице тоже не было ни души. Пустая урна для голосования валялась посреди площади. Мой бюллетень лежал где-то на трамвайных путях, и его подхватил ветер. Он взлетел, покружился немного, поднялся высоко над дворцом и исчез в тёмных облаках.
Но всё-таки с этого дня всё будет хорошо. Так и должно быть!
И я заснул.





Я стал знаменитым и вышел на парад-
ный балкон.
Тысячи людей на площади подо мной стояли и выкрикивали моё имя:
— Швыршвырм! Швыршвырм! Швыршвырм!
Я знал, что дома мои старенькие мама с папой приклеились к телевизору.
Меня окружили репортёры.
— Как господину Швыршвырму нравится быть таким знаменитым? — спросили они.
— Ну, господину Швыршвырму это очень приятно.
— Ему это приятно, — пояcнили они в свои микрофоны.
— Я снова должен помахать народу, — сказал я. — Прошу меня извинить.
Я помахал рукой и оглядел огромную толпу вокруг. Люди продолжали кричать и ликовать.
Но вдруг кто-то похлопал меня по плечу.
— А вы случайно не находите, что
у вас очень странная голова? В любом случае слишком странная, чтобы с такой головой стать знаменитым.
Я обернулся. Этого человека я не знал.
— Кто вы такой? — спросил я.
— Просто человек, — сказал он
и куда-то исчез.
«А ведь он прав», — подумал я. Потом вздохнул и кивнул: у меня действительно очень странная голова. Вдруг
я понял, насколько странной была моя голова. Ни у кого не было такой странной головы, как у меня.
— Швыршвырм! Швыршвырм! — кричала толпа.
Я снова повернулся. Но теперь я боялся показать своё лицо. Я закрылся руками.
Тут все сотни тысяч людей загудели и засвистели.
— Ваша голова! — кричали они. — Мы хотим видеть и вашу голову! Мы же не просто так пришли!
Они были правы. Они ведь пришли не зря и имели право смотреть на мою голову. Ведь я же был знаменитым.
Очень медленно я убрал руки от лица.
Толпа тут же снова стала ликовать. Видимо, они стояли слишком далеко, чтобы разглядеть, какая странная у меня голова.
— Ужасно странная, правда? — шепнул кто-то мне прямо в ухо.
Это был тот же самый человек.
Я не решился снова спрятать голову.
На глазах у меня выступили слезы.
Вдруг сотни тысяч людей на площади замолчали.
Я услышал, как репортеры зашептали в микрофоны:
— Он плачет. Великий Швыршвырм плачет.
Камеры подвинулись вплотную к моему носу.
По моим щекам текли слёзы. «И щёки у меня странные», — думал я.
Люди смотрели вверх на меня, открыв рты.
А потом все пошли по домам.
И я тоже.
На следующее утро меня приняла королева.
Я надеялся, что она не смотрела телевизор и не читала в газетах о том, что я плакал.
На ней было красное платье, которое всё переливалось в солнечных лучах. Мы стояли на газоне за дворцом.
С тех пор как давным-давно я встретил её на пляже, она совсем не изменилась. Но вот я сам изменился. Она бы ни за что теперь не узнала меня.
Королева поздравила меня. Я не решался поднять на неё глаза, смотрел только на землю и сказал: прямо не знаю, как мне её благодарить. Она улыбалась, выглядела она замечательно.
Кто-то из министров отозвал её в сторону. Я видел, как он шепнул ей что-то на ухо. Королева подняла брови и посмотрела на меня. Потом она о чём-то спросила его. Министр кивнул и снова что-то сказал. Тогда она медленно покачала головой, поблагодарила министра и вновь подошла ко мне.
Они говорили о моей голове. Я был
в этом уверен. Министр обратил внимание королевы на то, какая странная, ужасно странная у меня голова. Это было его обязанностью. Возможно, он даже сказал, что у меня позорная голова,
и посоветовал ей держаться от меня подальше.
Мне стало ужасно стыдно, и я закрыл лицо руками.
Королева снова обратилась ко мне:
— Что вы делаете?
— Я стесняюсь, — сказал я.
— Чего же? — спросила королева.
— Моей головы, — ответил я.
— Почему?
«Вы и сами знаете», — подумал я, но не сказал этого.
— У меня такая странная голова, — объяснил я и посмотрел на королеву сквозь пальцы.
— Но я не нахожу в этом ничего ужасного, — она ласково положила руку мне на плечо.
— Значит, вы тоже так считаете! — воскликнул я.
— Но ведь я сказала, что не вижу
в этом ничего ужасного, — улыбнулась она.
— Конечно, вы ни в чём не видите ничего ужасного, — сказал я. — В этом вы поклялись, когда стали королевой.
— Да, — ответила она. — Это так, но я, правда, вовсе не считаю вашу голову ужасной.
Я убрал руки от лица. В глазах у меня застыли слёзы.
Королева приказала дать мне платок.
— Какая прекрасная голова! — сказала она, когда я вытер лицо.
Но я знал, что она сказала бы так любому своему подданному.
Расстроенный, я пошёл домой, низко опустив голову.
На следующее утро мои поклонники снова стояли у двери и кричали:
— Швыршвырм! Швыршвырм!
Всю ночь я не мог заснуть и то и дело рассматривал в зеркале свою голову.
Я открыл окно и высунулся наружу.
— Вот он! — закричали они.
Я покачал головой.
— Мне очень жаль, — сказал я. — Но я больше не знаменит.
— Вот как? — удивились люди.
Такого они не ожидали. Повернулись ко мне спиной и ушли. И рассказали всем, кого встретили, что я перестал быть знаменитым.
— Он теперь совсем не знаменит, — говорили они уже совсем скоро.
Некоторые из них ещё оборачивались на углу улицы и спрашивали меня:
— А кто же тогда знаменит?
— Этого я не знаю, — говорил им я.
И они, расстроившись, уходили.
Я вернулся в дом и посмотрел в зеркало.
— Здравствуй, неизвестный со странной головой, — сказал я.
И улыбнулся. Может, и странной улыбкой, но зато очень весёлой.





Мне бы хотелось всегда (или почти всегда) быть счастливым.
Один мальчик объяснил мне, как это можно устроить.
Оказалось, что это очень сложно.
Нужно непременно уметь стоять на голове, свистеть в два пальца и никогда не краснеть.
— Я всегда счастлив, — сказал он мне.
Потом подпрыгнул высоко-высоко — на школьном дворе — и закричал: «Ура!»
Это было доказательство.
Но через неделю я увидел, что он плачет. Он упал, порвал брюки, и коленка
у него была вся в крови.
— Сейчас ты тоже счастлив? — спросил я.
— Да! — завопил он. — И сейчас
я счастлив. Очень счастлив!
Он размахнулся и со злостью ударил другой ногой по дереву.
— Никогда ещё не был так счастлив! — закричал он и хотел стукнуть меня. Наверное, тоже от большого счастья.
Я пошёл дальше.
«Значит, бывают разные способы быть счастливым», — подумал я.
Может, мои мама и папа тоже счастливы? Я не знаю. Часто они бывают очень серьёзными, но, может, бывает весёлое счастье, а бывает и серьёзное.
Я пошёл к морю.
Я стоял рядом с лодкой спасателей
и увидел, что далеко в море кто-то плавает. На пляже никого не было, все спасатели уже ушли домой.
— Помогите! — донеслось до меня. — Помогите!
Это кричал тот человек в море. Я увидел две руки, которыми он махал в воздухе. Видимо, он тонул.
Ни секунды не раздумывая, я столкнул лодку в воду, запрыгнул в неё и быстро-быстро поплыл к утопающему.
Когда я подплыл уже близко и на мгновение обернулся, то увидел, что это была королева!
— Ваше величест... — произнес я.
— Помогите! — крикнула она. — Сейчас не до величеств!
— Вы желаете, чтобы я вас спас? — спросил я на всякий случай.
— Скорей! — крикнула она.
В спасательной лодке оказалась большая рыбацкая сеть. Я забросил её в море, поймал королеву, поднатужился и с размаху втащил её на борт.
— К вашим услугам, — сказал я.
Сначала она не могла вымолвить ни слова.
Я подождал, пока она отдышится. На ней был серебристый купальник и шапочка, расшитая бриллиантами.
Я стал грести к берегу.
«Узнет ли она меня? — подумал я. — Наверняка нет. Или она помнит всех
и всегда?»
Лодка причалила. К нам тут же примчались её слуги.
— Где вы были? — спросили они.
— А где были вы? — возмутилась королева. — Это я должна спросить у вас.
— Мы повсюду вас искали, — сказали лакеи и потупились.
Королева ступила на берег.
— Чего ты хочешь? — спросила она меня. — Орден?
— Какой орден? — спросил я.
— Ну... — сказала королева. — Я могу прислать тебе альбом с разными орденами. Выберешь сам.
Я задумался.
— Нет, — сказал я. — Орден я не хочу.
— А чего же ты тогда хочешь? Золотой сервиз?
— Нет, — я покачал головой.
— Что же ещё?
Я боялся, что скажу что-то не то, но больше не смог придумать ничего такого, чего мне хотелось бы так же сильно.
— Я хотел бы быть таким же счастливым, как вы, — сказал я.
Королева кивнула, а слуги в это время вытирали ее золотыми полотенцами с серебряной вышивкой.
— Хорошо, — сказала она и отдала приказ, а один из придворных записал мои имя и адрес в маленьком блокноте. — Но только никому ни слова.
— Никому, — пообещал я.
А потом она ушла прямо в дюны.
Я остался на пляже один. Солнце садилось. Я постоял на голове, потом забежал в воду и снова выбежал, я махал чайкам и кораблю, который проплывал вдалеке и выпускал из трубы дым. Во¬круг не было ни души, так что никто не мог меня услышать, я повернулся лицом к закату и закричал:
— Я спас королеву!
Я был очень рад. И, по-моему, я уже становился счастливым.





Б ыл тёплый день, и я снова отпра-
вился на пляж, недалеко от того мес-та, где я спас королеву.
Я немного поплавал, а потом лёг на спину и стал смотреть в небо. Небо было синим. И нигде ни единого облачка.
Я подумал: «Этот синий — самый красивый цвет в мире. Мне бы хотелось, чтобы всё вокруг стало таким же синим, как это небо».
И тут очень медленно всё стало синеть. Мне это показалось очень необычным, ведь я всего-навсего подумал так, и я никогда не замечал, что мои желания исполняются (кроме одного случая и одной-единственной секунды).
Песок вокруг меня стал синим. Чайки в небе стали синими. Даже проплывавшие вдалеке корабли стали синими, а за ними тянулись клубы синего дыма.
Солнце играло на воде своими синими лучами, а горизонт превратился
в яркую синюю линию. Люди тоже стали синими: и я самый первый. Мои руки посинели, и ноги тоже.
Все на пляже стали удивленно оглядываться.
— Эй! — крикнул кто-то. — Что это такое! Быть этого не может!
Но несколько человек сказали, что,
в общем-то, в этом нет ничего удивительного, и при особых условиях такие вещи время от времени могут происходить, так же как, например, землетрясение.
К счастью, всем очень понравилось.
«Ведь это я всё устроил», — подумал я. Но вслух ничего не сказал. Чтобы они не подумали, что я могу что-то ещё. Например, превратить море в золото. Или сделать небо из цукатов.
Время от времени из синей воды вы-прыгивали синие рыбы. В синей палатке продавали синюю селедку с синим луком, и синие дети облизывали синее мороженое.
— Подкинь мячик! — закричали синие мальчишки. К моим ногам подкатился синий мяч.
«Синий — это цвет мира, — подумал я. — Может, теперь люди перестанут ссориться, и больше нигде не случится вооруженных столкновений».
Надо мной жужжала синяя оса.
— Кыш! — сказал я и замахнулся.
«Оса — это всё равно оса, будь она хоть синей, хоть красной, хоть белоснежной», — подумал я.
И синяя оса снова улетела искать синий лимонад.
Я подумал о маме с папой. Интересно, они тоже стали синими? Я подумал о синей правде, которая сильнее синей лжи. О синем затишье, которое бывает перед синей бурей. О синих кулаках, которыми не машут после синей драки.
Ещё я думал о синей власти небесно-синих диктаторов.
И тут я услышал, как одна девочка захныкала:
— Почему больше нет ничего красного?
— Радуйся тому, что есть, — сказала её мама.
— Но ведь хоть что-то могло остаться красным? — спросила она.
— Не хнычь! — сказал её папа. — Смотри по сторонам и наслаждайся синим цветом.
— Хотя бы одна вещь... — просила девочка.
Я обернулся. На ней был синий купальник, а в руках она держала синего мишку.
За горизонт садилось ярко-синее солнце.
Девочка получила синий подзатыльник и расплакалась. У неё по щекам потекли синие слезы.
— Вечно тебе всё не так, — вздохнула её мама.
А её папа зарыл в песок свои синие ноги.
«Это я виноват, — подумал я. — Это моя синяя вина».
Я задумался. А ведь и в самом деле, что-то ведь могло бы остаться и красным?
— Ой! — закричала вдруг девочка. — Смотрите!
Высоко в синем небе пролетела красная чайка. Она кричала, махала красными крыльями, а потом медленно скрылась вдали.
Я облегченно вздохнул.
И пошёл домой по синим дюнам.
Наступил синий вечер.





О днажды я решил в кого-нибудь
влюбиться.
Я хорошенько посмотрел по сторонам. Мне не хотелось торопиться, чтобы вдруг в спешке не влюбиться не в ту девочку.
Обстоятельно подумав, я сделал выбор. Её звали Маделина.
Я написал письмо о том, что хочу сообщить ей кое-что очень важное,
а именно: что я в неё влюблён. Письмо
я положил ей в карман пальто.
Но в ответ я получил записку — Маделина написала, что она в меня не влюблена.
Мне стало очень жаль, потому что, на мой взгляд, из всех девочек она лучше всего подходила для того, чтобы
в неё влюбиться. Ведь не зря же я столько думал?
Я написал ей новое письмо.

Дорогая Маделина!
Мною нельзя пренебрегать.
В.Швыршвырм

Но и на это письмо я получил ответ, что пренебрегать мною очень даже можно и что она больше не хочет получать от меня никаких писем, и даже если бы она могла влюбиться в тысячу мальчиков, то меня бы среди них не было.
И тогда я решил временно не влюбляться, хотя и слышал, как некоторые люди говорили, что прекрасней этого нет ничего на свете.
Мне не хотелось ещё раз так же ошибиться.
Кроме того, всякий раз теперь, когда я встречал Маделину, мне приходилось смотреть в другую сторону или же у меня внезапно развязывались шнурки, так что надо было сесть на корточки и завязать их, и при этом мне становилось жарко от усердия.
На обоях над моей кроватью маленькими цифрами было написано: 1001.
И никто никогда не сможет узнать, что они означают.

К нам в школу пришёл писатель.
Он был знаменитым.
Я никогда раньше не слышал о нём, но это ничего не значит, потому что
я не слышал о большинстве людей, живущих на земле.
Его внесли на плечах четверо самых сильных старшеклассников, и он помахал нам рукой.
— Помашите ему! — зашипел наш учитель.
Мы помахали.
Четверо старшеклассников кряхтели от натуги, потому что писатель был очень тяжёлый.
Одна девочка шепнула мне:
— Он очень-очень знаменитый.
Писатель сел за стол на сцене в большом физкультурном зале.
Сначала ему дали торт.
Учитель сказал, что он обожает торты.
Писатель начал есть. Мы смотрели на него.
— Это очень поучительно — смотреть, как великий писатель ест торт, — сказал наш учитель.
Мы должны были следить за его пальцами, за тем, как он держит вилку, проследить, съест ли он только крем или тесто тоже, сильно ли он перепачкается, оставит ли вишенки напоследок или смахнёт их с тарелки, и как он вытрет рот от крошек: ладошкой или рукавом.
Когда писатель доел торт, он почесал в затылке и прочитал стихотворение:

Где бы ни бродили мы...

Мне было плохо слышно, но звучало оно очень серьёзно.
Один мальчик сказал:
— Это стихотворение всемирно извест-но.
— Ч-ш-ш, — сказал учитель.
Но мальчик всё равно ещё шепнул очень быстро:
— Его опережает собственная слава.
Я не понял, чт он имел в виду.
Когда писатель дочитал стихотворение, нам разрешили его потрогать. Но не везде. Только его руки, от плеча до локтя.
Я тихонько коснулся кончика его правого локтя.
Вера, одна девочка из нашего класса, погладила писателя по голове.
— Не смей! — испуганно крикнул учитель.
Но писатель улыбнулся и кивнул Вере.
Потом все опять расселись в зале по классам.
Писатель остался сидеть за столом ещё некоторое время. Он начал что-то писать. Я смотрел со стороны на морщинки у него на лбу. Они были просто прекрасные.
Когда зал уже опустел, я на цыпочках подошёл к писателю и шепнул ему на ухо:
— Я тоже хочу стать писателем.
Он поднял голову, посмотрел на меня и сказал:
— Ладно.
Потом взял лист бумаги, положил передо мной и сказал:
— Напиши здесь, как тебя зовут.
Я написал мою фамилию в столбике, где уже были написаны другие фамилии: В.Швыршвырм.
— Теперь я писатель? — спросил я.
Я не мог в это поверить.
— Ты в предварительном списке, — сказал он и показал мне, что было написано в самом верху этого листа: Предварительный список писателей.
— Ты меня уже трогал? — спросил писатель.
— Да, — кивнул я. — Ваш локоть.
— Хорошо, — сказал он.
Потом встал и надел пальто. Оно было старое, с торчащими нитками и дырой на спине.
Я хотел ещё