Д’Альтон Иозеф-Вильгельм-Эдуард (1772—1840), анатом, остеолог, профессор археологии и истории искусства в Боннском университете — 205
Ариосто Людовико (1474—1533), итальянский поэт — 75
Арним Беттина (1785—1869), приятельница Гете — 443

Байрон Джордж-Гордон (1788—1824), поэт — 73, 82, 118, 123—127, 144, 151, 152, 155, 156, 184, 219—221, 262, 263, 370, 371, 386, 421
Бейльвиц Фридрих-Август фон, полковник — 412
Беккер Генрих (1764—1822), актер — 79
Беранже Пьер-Жан (1780—1857), фран¬цузский поэт — 168, 169, 187, 190, 196, 432
Бергер Иоганн фон, полковник — 24
Бериш Эрнст-Вольфганг ( 1738—1809), друг Гете в студенческий период его жизни в Лейпциге — 335—337
Бомарше Пьер-Огюстен-Карон (1732—1799), драматург и публицист — 309, 421
Бонапарт Мария-Летиция (1750—1836), мать Наполеона — 390
Брилль Пауль (1554—1626), фламанд¬ский живописец — 316
Буассерэ Сульпиций (1783—1854), главный архитектор и хранитель памятников Баварии — 344
Бурбоны, французская королевская фамилия — 75
Бух Леопольд фон (1774—1853), геолог — 270, 271
Бюргер Готфрид-Август (1747—1794), писатель — 136, 185

Вебер Карл-Мария (1786—1826), композитор — 132
Вейсентурн Иоганна-Франвуль фон (1773—1847), актриса-писательница — 53
Веллингтон (1769—1852), герцог, английский фельдмаршал — 106, 149, 217
Вергилий (70—19 до н.э.), римский поэт — 22
Вернэ Орас (1786—1863), французский батальный живописец — 423
Вильгельм (1797—1888), принц прусский, впоследствии император Вильгельм I — 200
Вильмен Абель-Франсуа (1790—1870), французский писатель, профессор — 285
Винкельман Иоганн-Иоахим (1717—1768), археолог и историк искусства — 16, 17, 136, 206
Виньи Альфред де (1797—1863), французский поэт — 347
Вольтер Франсуа Аруэ (1694—1778), французский философ и поэт — 140, 261, 262, 346, 422
Вольф Анна-Амалия (1780—1851), актриса — 327
Вольф Пий-Александр (1782—1828), актер — 98, 254
Вольф Фридрих-Август (1759—1824), филолог — 94, 95

Гаген Август (1797—1880), поэт и литератор — 38
Гаман Иоганн-Георг (1730—1788), философ-литератор — 208
Гегель Георг-Вильгельм-Фридрих (1770—1831), философ — 274
Гейгендорф фон (1778—1848), актриса, любовница великого герцога Карла-Августа — 99
Геннингаузен Фридрих-Вильгельм, коммерсант, минералог-любитель — 239
Гергард Вильгельм (1780—1858), советник посольства в Лейпциге — 194
Гердер Иоганн-Готфрид (1744—1803), философ — 104, 105, 208
Герен Арнольд-Герман-Людвиг (1760—1842), профессор истории в Геттингенском университете — 26, 72
Гершель Вильям (1738—1822), астроном — 203, 204
Геттлинг Карл-Вильгельм (1793—1869), профессор-филолог в Иене — 282
Гизо Франсуа-Пьер-Гильом (1787—1874), французский историк — 285, 289, 296, 297
Гольдсмит Оливер (1728—1774), английский писатель — 257
Гомер, древнегреческий поэт — 19, 118
Гораций (65—8 до н.э.), римский поэт — 22
Горн Франц (1781—1837), писатель — 108
Гофман Эрнст-Теодор-Амадей (1776—1822), писатель — 108
Гоцци Карло (1720—1806), граф, итальянский драматург — 342
Гумбольт Александр фон (1769—1859), ученый — 158, 159
Гэ Дельфина (1805—1855), французская писательница — 347
Гюго Виктор (1802—1885), французский писатель — 167, 347

Данте Альгиери (1265—1321), итальянский поэт — 107, 255, 256
Делавинь Жан-Батист (1793—1843), французский поэт — 167
Дешан Эмиль (1791—1876), французский поэт — 347
Дидро Дени (1713—1784), французский философ — 421, 422
Диссен Лудольф (1784—1837), профессор филологии в Геттингене — 26
Дюпре Гильом и Антуан, француз¬ские художники-медальеры — 375
Дюрер Альбрехт (1471—1528), живописец и гравер — 431

Евгений Лейхтенбергский (1781—1824), герцог, пасынок Наполеона — 85

Жерар де Нерваль (1808—1855), французский писатель — 321, 322

Зольгер Карл-Вильгельм-Фердинанд (1780—1819), профессор философии в Берлине — 187—189

Ифланд Август-Вильгельм (1759—1814), драматург — 90, 106, 147

Кальдерон де ла Барка (1600—1681), испанский драматург — 90, 135, 153
Каннинг Джордус (1770—1827), английский государственный деятель — 167
Кант Эммануил (1724—1804), философ — 136, 213, 214, 321
Каподистрия Иоанн (1776—1831), граф, русский министр иностранных дел в 1816-1822 годах, с 1827 года президент греческого государства — 284, 285
Карл (1801—1883), принц прусский — 200
Карл-Август Саксен-Веймарский (1757—1828), герцог — 268
Карл Великий (742—814), король франков — 85
Карлейль Томас (1795—1881), английский историк — 226, 251, 252
Каррачи, семья итальянских живописцев: Людовико (1555—1619) и его троюродные братья — Агостино (1557—1602) и Аннибале (1560—1609) — 317
Кернер Теодор (1791—1813), поэт — 17
Клопшток Фридрих-Готлиб (1724—1803), поэт — 18, 104
Кнебель Карл-Людвиг фон (1744—1834), писатель — 34
Корнелиус Петер фон (1783—1867), живописец — 344
Котта Иоганн-Фридрих фон (1764—1832), книгоиздатель — 34
Коцебу Август (1761—1819), драматург и романист — 48, 90, 106, 186, 391
Крейтер Фридрих-Теодор (1790—1856), секретарь и библиотекарь Гете — 31, 54
Кудрэ Клеменс-Венцеслав (1775—1845), архитектор — 111, 217, 218, 268, 287
Кузен Виктор (1792—1867), французский философ — 285
Курье Поль-Луи (1772—1825), французский ученый — 421

Лагранж Жозеф-Луи (1736—1813), французский математик — 268
Ламартин Альфонс де (1790—1869), французский поэт — 167
Ланкло Нинон де (1616—1706), французская писательница — 342
Ларош Карл (1794—1884), актер — 302
Лафатер Иоганн-Каспар (1741—1801), богослов, писатель — 272, 273
Лафонтен Жан (1621—1695), французский баснописец — 91
Лейбниц Готфрид-Вильгельм (1646—1716), философ — 347
Лео Генрих (1799—1878), историк — 226
Леонардо да Винчи (1452—1519), живописец — 159, 258
Лессинг Готгольд-Эфраим (1729—1781), писатель — 120, 136, 140, 206, 212, 213, 424
Лоррен Клод (1600—1682), французский живописец-пейзажист — 306, 307, 317, 440
Лютер Мартин (1483—1546), религиозный реформатор — 98

Манцони Алессандро (1785—1873), итальянский поэт — 167, 197, 224, 226—230
Матиссон Фридрих (1761—1851), поэт — 196
Мейер Иоганн-Генрих (1759—1832), живописец — 297
Мейербер Джакомо (1791—1864), композитор — 192
Менгс Антон-Рафаэль (1728—1779), живописец — 16, 17
Мериме Проспер (1803—1870), фран¬цузский писатель — 187, 347
Мерк Иоганн-Генрих (1741—1791), друг Гете — 267, 274, 275, 425, 427
Мильнер Адольф (1774—1829), поэт — 23
Мильтон Джон (1608—1674), английский поэт — 338
Мольер Жан-Батист Покелен (1622—1673), французский актер — 135, 147, 148
Моцарт Иоганн-Христофор-Вольфганг-Амадей (1756—1791), композитор — 338, 391

Наполеон I (1769—1821) — 98, 150, 176, 285, 290, 293, 298—300, 304, 340, 407, 421
Негеррат Якоб (1788—1877), минералог — 254
Нейрейтер Эжен-Наполеон (1806—1882), художник — 431

Овидий (43 до н.э. — 17 н.э.), рим¬ский поэт — 22

Петр I (1682—1725) — 315, 316, 410
Платен Август фон (1796—1835), поэт — 64, 144, 385
Платон (427—347 до н.э.), древнегреческий философ — 258, 416
Пуссен Никола (1594—1665), французский живописец — 72, 439

Рамберг Иоганн-Генрих (1763—1840), живописец — 83
Рафаэль Санти (1483—1520), живописец — 130, 169
Ребейн Вильгельм, придворный советник в Веймаре — 60, 115
Рейнгард Франц-Фолькмар (1753—1812), придворный проповедник в Дрездене — 42
Рейтерн Гергард (1783—1865), подполковник — 429, 430
Рер Иоганн-Фридрих (1777—1848), суперинтендант в Веймаре — 170, 388
Ример Фридрих-Вильгельм (1774—1845), филолог — 117, 119, 339
Рихтер Иоганн-Пауль-Фридрих (1763—1825), писатель, известный под псевдонимом «Жан Поль» — 34, 428, 429
Роос Иоганн-Генрих (1631—1685), живописец — 80, 84
Рубенс Петер-Пауль (1577—1640), фламандский живописец — 210, 211
Руссо Жан-Жак (1712—1778), французский философ-просветитель — 110
Рюисдаль Яков (1628—1682), голланд¬ский живописец — 343
Рюккерт Фридрих (1788—1866), поэт — 57

Сен-Пьер Бернарден де (1737—1814), французский писатель — 372
Скотт Вальтер (1771—1832), английский писатель — 199, 240—242, 245, 247, 248, 410—413
Сорэ Фридрих-Якоб (1795—1865), воспитатель наследного принца Карла-Александра — 62, 190
Софокл (496—406 до н.э.), древнегреческий трагик — 19, 134, 135
Спиноза Барух (1632—1677), нидерландский философ — 407
Стерн Лауренс (1713—1768), английский писатель — 257

Тассо Антонио (1566—1642), итальянский живописец — 316
Тастю Амабль (1798—1885), французская поэтесса — 347
Тепфер Карл (1792—1871), писатель — 266
Тидге Христофор Август (1752—1841), поэт — 78
Тик Людвиг (1773—1853), писатель — 34, 91, 249
Томсон Джемс (1700—1748), английский поэт — 441

Уланд Людвиг (1787—1862), поэт — 46, 443
Унцельман Карл-Вольфганг (1786—1843), актер — 327

Фабвье Шарль-Никола (1783—1855), полковник, ученый-эллинист — 347
Фихте Иоганн-Готлиб (1762—1814), философ — 321
Флемминг Пауль (1609—1640), поэт — 169, 170
Фогель Карл (1798—1864), доктор, придворный советник — 170, 379, 425
Фосс Иоганн-Генрих (1751—1826), писатель — 305, 383, 384
Фрезер Вильям, издатель журнала «Foreign Review» — 250
Фридрих II Великий (1194—1250), император — 112, 113, 139
Фроман Карл-Фридрих-Эрнст (1765—1837), книгопродавец в Иене — 33, 34
Фрорип Эмма, дочь старшего медицианского советника Людвига-Фридриха Фрорица — 94
Фуке де ла Мотт Фридрих (1777—1843), барон, беллетрист — 225, 240
Фюрнштейн Антон (1783—1841), поэт — 40

Цаупер Иозеф-Станислав (1784—1850), профессор — 51, 292
Цезарь Гай Юлий (100—44 до н.э.) — 22
Цельтер Карл-Фридрих (1758—1832), профессор музыки в Берлинской академии искусств — 65—68, 216, 217, 294, 358
Цицерон Марк-Туллий (106—43 до н.э.), древнегреческий оратор — 22

Шатобриан Франсуа-Рене де (1768—1848), французский писатель — 167
Швабе Иоганн-Фридрих (1779—1843), старший советник консистории — 401
Шванефельд Герман (1600—1655), живописец — 440
Шекспир Уильям (1564—1616), английский драматург — 19, 75, 118, 124, 143, 144, 154, 278, 279
Шеллинг Фридрих-Вильгельм-Иозеф (1775—1854), философ — 394, 399
Шиллер Фридрих фон (1759—1805), поэт — 18, 60, 61, 89, 90, 92, 94, 119, 120, 121, 123, 135, 154, 155, 178, 179, 183—186, 208, 238, 257, 258, 276, 283, 327, 391, 417, 429, 435, 436
Шимановская Мария (1789—1831), польская пианистка — 51, 54, 60
Шлегель Август-Вильгельм (1767—1845), поэт — 34, 91, 352
Шлегель Фридрих (1772—1829), литератор — 34, 91, 352
Шпигель Карл-Эмиль фон, обергофмаршал — 441
Штернберг Каспар (1761—1838), естествоиспытатель — 214, 215
Шубарт Карл-Эрнест (1796—1861), писатель — 46, 263, 264
Шульц Христофор-Людвиг-Фридрих (1781—1834), государственный советник в Берлине — 42
Шютце Стефан (1771—1839), писатель — 152, 233

Эбервейн Карл (1786—1868) — учитель пения — 170
Эберт Карл-Эгон (1801—1882), литератор — 292, 308, 309
Эглофштейн Каролина фон (1783—1868), поэтесса — 94
Эльс Карл-Людвиг (1780—1833), актер — 303

Якоби Фридрих-Вильгельм (1793—1819), президент Баварской академии наук — 207

Предисловие

Это собрание разговоров и собеседований с Гете возникло главным образом из присущей мне потребности запечатлевать в памяти путем записи те переживания, которые являлись для меня ценными и значительными.
Кроме того, я постоянно ощущал потребность в пополнении своего образования, как тогда, когда я впервые встретился с этим необыкновенным человеком, так и позже, когда я уже многие годы прожил с ним вместе; поэтому я старался схва¬тить содержание его слов и записать их для себя, чтобы они и в моей дальнейшей жизни оставались моим достоянием.
Но когда я думаю о богатстве и полноте его высказываний, которые я имел счастье слышать в течение девяти лет, и потом вижу то немногое, что мне удалось из этого записать, то я кажусь себе похожим на ребенка, пытающегося поймать в пригоршни живительные струи весеннего дождя, причем боль¬шая часть захваченной влаги стекает между его пальцами.
Но говорят, что книги имеют свою судьбу, и слова эти относятся не только к возникновению, но также и к более позднему моменту выхода в большой и широкий свет; это можно было бы сказать и о возникновении настоящей книги. Часто проходили месяцы, когда созвездия были неблагоприятны и когда нездоровье, дела и напряженная забота о поддержании существования не оставляли мне времени записать хотя бы строчку. Но затем звезды становились благосклонными, и хо¬рошее самочувствие, досуг и охота писать — все так удачно склады¬валось, что я имел возможность снова сделать успешный шаг вперед. И затем, разве возможно, чтобы во время длительной совмест¬ной жизни не наступало иногда периодов некоторого безразличия? И разве бывает, чтобы настоящее всегда оцени¬валось именно так, как оно того заслуживает?
Все это я говорю для того, чтобы оправдать многие суще¬ственные пробелы, которые читатель найдет в том случае, если он обнаружит склонность проследить даты записей. Благо¬даря этим пробелам утеряно много ценного, и особенно это касается тех отзывов, часто очень благосклонных, которые Гете высказывал о своих многочисленных, всюду рассеянных друзьях или о произведениях того или другого из современных ему немецких авторов. Другие совершенно аналогичные отзывы на¬шли себе место в заметках. Но как уже сказано: книги имеют свою судьбу с самого своего возникновения.
Вообще же то, что мне удалось в этой книге сделать своим достоянием, и что я считаю украшением всей своей жизни, я с сердечной благодарностью приписываю высокому Промыслу. У меня есть даже некоторая уверенность, что к моим сообщениям мир отнесется с благодарностью.
Я считаю, что эти беседы о жизни, искусстве и науке не только могут пролить на многое новый свет, заключая в себе ценнейшие учения, но что эти непосредственные, выхваченные из жизни зарисовки много будут содействовать завершению того образа Гете, который уже сложился в нас на основании его разнообразных произведений.
Но в то же самое время я далек от мысли, что мне удалось обрисовать внутренний облик Гете во всей его полноте. Душа этого необыкновенного человека была поистине подобна мно¬гогранному алмазу, который в разных направлениях играет разными цветами. И поскольку он в различных обстоятельствах и по отношению к различным лицам был разным, постольку и я могу, хотя бы и со всею скромностью, сказать: это мой Гете.
Это слово относится не только к тому, как он являл себя мне, но в особенности так же и к тому, как я способен был его воспринимать и изображать. В таких случаях имеет место отражение, и редко может быть так, чтобы при передаче через другую индивидуальность не было бы утеряно что-либо свое¬образное и не примешалось что-либо чуждое. Скульптурные изображения Гете, сделанные Раухом, Доу, Штилером и Да¬видом, все в высокой степени правдивы и все же все они в большей или меньшей степени носят на себе отпечаток ин¬дивидуальности, которая их создала. И если это относится к телесным, материальным вещам, то еще в большей степени проявляется это при передаче беглых, неосязаемых духовных черт. Но как бы то ни было, все те, которые, благодаря духовному влиянию Гете или личному общению с ним, имеют возможность судить о данном вопросе, не откажутся, я наде¬юсь, признать мое стремление к возможно большей правди¬вости.
После этих замечаний, относящихся главным образом к восприятию содержания, мне остается еще по поводу самого содержания сказать следующее.
То, что называется истиной, хотя бы применительно к отдельному предмету, никогда не может быть чем-то маленьким, узким, ограниченным. Наоборот, наряду с простотою, истина в то же время должна быть достаточно содержательной, что, так же как и многообразные проявления широко и глубоко захва¬тывающего естественного закона, не так легко поддается выра¬жению. Тут нельзя обойтись одним суждением, или немногими суждениями, недостаточно также, если мы одному суждению противопо¬ставим другое, противоречащее ему; лишь все это вместе позволяет достигнуть известного приближения к истине, не говоря уже о самой истине.
Так, например, отдельные высказывания Гете о поэзии ча¬сто кажутся односторонними, а иногда и явно противоречивыми: то он придает преимущественное значение материалу, который дает внешний мир, то он на первый план ставит вну¬тренний мир поэта; то ему кажется, что вся суть в теме, то в обработке темы; то он требует совершенства формы, то с полным пренебрежением ко всякой форме он ценит только духовный смысл произведения.
Но все эти речи и противоречия дают лишь отдельные черты истинного, они вместе характеризуют проблему и содействуют достижению истины; именно поэтому я, как в этом, так и в аналогичных случаях, очень избегал сглаживать такие видимые противоречия, вызванные тем, что сами высказывания делались по разному поводу и в разное время. Я доверяю сознательности и пониманию культурного читателя; я надеюсь, что его не введут в заблуждение отдельные детали, что он сумеет, охваты¬вая целое, найти для всего надлежащее место и объединить разрозненное.
Точно так же читателю, может быть, часто придется на¬тыкаться на вещи, которые при первом взгляде покажутся незначительными, однако, если глубже заглянуть, то легко за¬метить, что такие малозначащие подробности часто дают в итоге нечто значительное: или обосновывают что-либо после¬дующее, или же помогают добавить какую-либо маленькую черточку к характеристике; поэтому они, являясь необходимыми, если и не могут быть санкционированы, то все же представляются извинительными.
Итак, я этой, давно выношенной книгой, теперь, при ее выходе в свет, посылаю свой прощальный привет; я желаю ей быть приятной и суметь пробудить и распространить как можно больше хорошего.

Иоганн Петер Эккерман
Веймар, 31 октября 1835 года


Введение
Автор дает сведения о своей личности, происхождении
и о возникновении своего знакомства с Гете

В Винзене-на-Луге, маленьком городке между Люнебургом и Гамбургом, на границе болот и лугов, родился я в начале 1790-х годов, в хижине, ибо именно так следует назвать этот домик, в котором была только одна отапливаемая комната и вовсе не было лестницы; около входной двери стояла приставная лесенка, по которой можно было прямо подняться на сеновал.
Я родился последним от второго брака и знал своих роди¬телей уже очень пожилыми; детство мое протекло одиноко между отцом и матерью. От первого брака отца остались два сына, из которых один, после многих морских путешествий в качестве матроса в далекие края, был за¬хвачен в плен и пропал без вести. Другой сын, после не¬однократных поездок в Гренландию, где он охотился на китов и тюленей, в конце концов вернулся в Гамбург и там жил, имея скромный достаток. От второго брака моего отца у меня были две старшие сестры, которые, когда мне минул двенадцатый год, уже покинули отцов¬ский дом и поступили в услужение, живя то в нашем городке, то в Гамбурге.
Главным источником существования нашей маленькой се¬мьи была корова, которая не только снабжала нас еже¬дневно молоком, но от которой мы также ежегодно выкармливали теленочка и иногда могли продавать на несколько грошей молока. Кроме того, мы обладали уголком земли, который прино¬сил запас нужных нам на год овощей. Но зерно для хлеба и муку для кухни нам приходилось покупать.
Моя мать с особенным искусством занималась прядением из шерсти. Кроме того, она кроила и шила женские шапочки для наших горожанок; они им очень нравились и это было источником некоторого заработка для нее.
Настоящей профессией моего отца была небольшая тор¬говля. Он торговал различными товарами, в зависимости от времен года. Он часто отлучался из дома и принужден был много ходить пешком по окрестностям. Летом можно было его видеть с легким деревянным коробом на спине, переходящим из одной деревни в другую, торгуя лентами, нитками и шелком. В то же время он покупал шерстяные чулки и «бейдерванд» (род материи, сотканной из коричневой шерсти и льняных ниток); затем он сбывал это по ту сторону Эльбы в Фирландета, куда он тоже отправлялся со своим товаром. Зимою он тор¬говал необработанными гусиными перьями и небеленым по¬лотном, которые он скупал в деревнях плоской и низменной по¬лосы и, пользуясь пароходным сообщением, переправлял в Гам¬бург. Во всяком случае, барыши его, вероятно, были очень ничтожны, потому что мы жили всегда в бедности.
Что касается моих детских занятий, то они также были различны в различные времена года. С наступлением весны, когда спадали воды обычного разлива Эльбы, я еже¬дневно отправлялся собирать застрявший около плотин и прибитый к отмелям тростник, который был лучшей подстилкой для нашей коровы. Когда затем на наших широко раскинувшихся лугах появлялась первая травка, я, вместе с другими мальчиками, проводил там целые дни, пася коров. Летом я занимался обра¬боткой нашего участка, а в течение всего года таскал для нашего очага сухой валежник из лесочка, находившегося неподалеку от нашей хижины. Во время жатвы я неделями бродил по полям, собирая колосья, а позднее, когда осенние ветры оголяли деревья, собирал желуди и продавал их зажиточным жителям, которые откармливали ими гусей. Когда я достаточно подрос, я стал сопровождать моего отца в его странствованиях из де¬ревни в деревню и помогал ему нести его короб. Это время осталось одним из любимейших воспоминаний моей юности.
В такой обстановке и среди таких занятий, посещая также временами школу и обучившись кое-как читать и писать, я до¬стиг четырнадцатилетнего возраста; нельзя не согласиться, что от этого до дружбы с Гете было очень далеко. Я не имел представления о том, что в мире существуют такие вещи, как поэзия и изящные искусства, а потому, к счастию, меня не могло тревожить смутное стремление к чему-либо подобному.
Говорят, что животные обучаются органами своего тела; о человеке можно было бы сказать, что очень часто благодаря чистой случайности узнает он о тех высших задатках, которые в нем дремлют. Подобного рода случайность произошла и со мною, и, хотя она сама по себе была незначительна, она при¬дала новое направление всей моей жизни и поэтому запечатле¬лась в моей памяти как нечто незабываемое.
Однажды вечером при зажженной лампе я сидел у стола вместе с обоими моими родителями. Отец только что вернулся из Гамбурга и рассказывал о ходе своей торговли. Так как он любил курить, он принес с собою картуз табаку, который лежал передо мною на столе; на нем была этикетка с изобра¬жением лошади. Эта нарисованная лошадь казалась мне пре¬красной картинкой. И так как у меня под руками были чернила, перо и кусочек бумаги, то мною овладело неудержимое желание срисовать ее. Отец продолжал рассказывать о Гамбурге, и я, незаметно для своих родителей, весь углубился в срисовывание лошади. Когда я закончил, мне казалось, что мое изображение совершенно сходно с оригиналом, и я ощущал никогда еще до сих пор неизведанное счастье. Я показал моим родителям свою работу, и они не могли воздержаться от похвалы и восхищения. Ночь я провел в радостном возбуждении почти без сна; я думал все время о нарисованной мною лошади и с нетерпением до¬жидался утра, чтобы снова иметь ее перед глазами и радоваться на нее.
Начиная с этого времени, меня уже не покидало стремле¬ние срисовывать. Но так как там, где я жил, я не имел никаких средств удовлетворить его, то я был очень счастлив, когда наш сосед, горшечник, снабдил меня несколькими тетрадями с кон¬турами, служившими ему образчиками при размалевывании его тарелок и блюд.
Эти очертания я самым тщательным образом копировал пером и чернилами, и таким образом получились две тетради, которые скоро начали ходить по рукам и достигли первого лица в нашем местечке — старшины Мейера. Он призвал меня к себе, сделал мне подарки и хвалил меня с большой сердечно¬стью. Он спросил меня, не хочу ли я стать живописцем; в та¬ком случае он тотчас же после моей конфирмации мог бы направить меня к одному искусному мастеру в Гамбург. Я сказал, что я очень хочу этого, но должен обсудить этот вопрос с моими родителями.
Однако эти последние, оба крестьяне по происхождению и обитатели местечка, жители которого не занимались почти ни¬чем другим, кроме земледелия и скотоводства, под живописцем понимали маляра, окрашивающего стены и двери. Они поэтому самым решительным образом воспротивились моему желанию, указывая на то, что это не только очень грязное, но и очень опасное ремесло, занимаясь которым легко сломать себе ноги и шею, что нередко и случается, особенно в Гамбурге, при окраске семиэтажных домов. А так как и мои собственные пред¬ставления о живописи стояли на этом же уровне, то у меня пропала охота к ремеслу живописца, и я выкинул из головы предложение доброго старшины.
Но все же теперь ко мне было привлечено внимание вы¬соких особ, меня не упускали из виду и заботились о моем развитии. Мне дали возможность брать частные уроки вместе с детьми немногочисленного высшего общества, я учился фран¬цузскому языку и немного латыни и музыке; вместе с тем меня снабжали лучшей одеждой, и достойный суперинтендент Паризиус не считал для себя унизительным приглашать меня к своему столу.
С этого времени я полюбил школу; я старался продлить эти благоприятные обстоятельства возможно дольше, и мои родители также охотно согласились на то, чтобы я был кон¬фирмован только на шестнадцатом году.
Но тут возник вопрос, что же мне дальше делать. Если бы поступить согласно моим желаниям, то меня надо было бы отдать в гимназию для продолжения моих научных занятий. Однако об этом нечего было и думать, ибо для этого совершенно не было средств; мало того, острая нужда настоятельно требо¬вала, чтобы я как можно скорее достиг такого положения, при котором мог бы не только содержать самого себя, но и прийти на помощь моим нуждающимся родителям.
Случай занять такое положение представился мне тотчас же после конфирмации: а именно, один из местных юристов выразил желание взять меня к себе в качестве писца и для выполнения других мелких услуг, на что я с радостью согла¬сился. За последние полтора года моих прилежных занятий в школе я приобрел не только хороший почерк, но и неко¬торый навык письменно выражать мысли, так что чувствовал себя хорошо подготовленным к предложенному мне месту. Эта служба, при которой я выполнял также и некоторые мелкие дела из области адвокат¬ской практики и нередко имел случай формулировать в установленной форме как жалобы, так и су¬дебные решения, продолжалась два года, а именно до 1810 года, когда ганноверские учреждения в Винзене-на-Луге были рас¬формированы как принадлежащие департаменту Нижней Эльбы, вошедшему в состав французской империи.
Тогда я получил место в канцелярии Дирекции прямых на¬логов в Люнебурге, и, когда она в ближайшие годы также была распущена, нашел занятия в подпрефектуре Ильцена. Здесь работал я до конца 1812 года, когда префект, господин фон Дю¬ринг, принял во мне участие и дал мне место секретаря мэрии в Бевенсене. Эту должность я занимал до весны 1813 года, когда приближение казаков возродило наши надежды на освобожде¬ние от французского владычества.
Я вышел в отставку и вернулся на родину, мечтая лишь о том, чтобы как можно скорее стать в ряды защитников оте¬чества; ряды эти негласно начали уже там и здесь формиро¬ваться. Так я и поступил, и в конце лета был принят в качестве добровольца в Кильмансегский егерский корпус, в котором, в роте капитана Кноппа, проделал зимний поход 1813—1814 года через Мекленбург, Голштинию к Гамбургу против маршала Даву. Затем мы направились через Рейн против генерала Мезона и в течение лета маневрировали то туда то сюда в плодородной Фландрии и Брабанте.
Здесь перед великими картинами нидерландцев мне открылся новый мир; я проводил целые дни в церквах и музеях. В сущ¬ности, это были первые картины, которые я увидел в своей жизни; я понял теперь, что значит быть живописцем; я видел премированные работы учеников и готов был плакать о том, что мне не удалось пойти по этому пути. Но я тут же принял решение; в Турнэ я познакомился с одним молодым художни¬ком, достал тушь и большой лист бумаги для рисования и тот¬час же сел перед картиною, чтобы ее скопировать. Великая страсть к делу возмещала недостаток подготовки и упражнения, и я благополучно закончил контуры фигур; я начал, идя слева направо, оттушевывать картину, как вдруг приказ о высту¬плении прервал мою работу. Я поспешил отметить на неза¬конченной части последовательность теней и света несколькими условными буквами, в надежде, что в спокойные часы мне удастся таким образом закончить картину. Свернув в тру¬бочку, я спрятал ее в котелок, который вместе с кружкой носил на спине в течение длинного марша от Турнэ до Гаммельна.
Здесь осенью 1814 года егерский корпус был распущен. Я отправился на родину; отец тем временем умер, мать еще была жива и находилась у своей старшей дочери, которая вы¬шла замуж и жила в родительском доме. Я тотчас же стал продолжать мои упражнения в рисовании; прежде всего я за¬кончил принесенную из Брабанта картину; а так как здесь у меня не было более подходящих образцов, то я взялся за маленькие гравюры на меди Рамберга, которые я в увеличен¬ном виде изображал тушью. Но тут я очень быстро ощутил недостаток подготовки и знаний; я не имел никакого понятия ни об анатомии человека, ни об анатомии животных; отсутство¬вали у меня также познания о различных видах деревьев и устройстве земной поверхности, и мне приходилось поэтому за¬трачивать огромные усилия, прежде чем удавалось достигнуть хоть сколько-нибудь сносных результатов.
Поэтому очень скоро мне стало ясно, что надо подойти к делу совершенно иначе, если я действительно хочу стать ху¬дожником, и что дальнейшие попытки идти ощупью будут даром потраченными усилиями. Я решил обратиться к какому-нибудь дельному мастеру и начать все с начала.
Что же касается мастера, то я не думал ни о ком дру¬гом, кроме Рамберга из Ганновера. Направиться в этот город меня побуждало еще и то обстоятельство, что там жил в счаст¬ливых условиях близкий друг моей юности, который неодно¬кратно приглашал меня к себе и благорасположение которого позволяло надеяться на всякого рода поддержку. Поэтому, недолго думая, я связал свою котомку и зимою 1815 года совер¬шил пешком один этот почти сорокачасовой путь через пу¬стынные поля по глубокому снегу; через несколько дней я благополучно достиг Ганновера.
Я немедленно отправился к Рамбергу и изложил ему мои планы. Просмотрев образчики моей работы, он, по-видимому, убедился в моем таланте, но обратил мое внимание на то, что для занятия искусством надо иметь обеспеченный хлеб, что усвоение техники требует много времени и что нечего пока и думать о том, чтобы искусство могло дать мне сред¬ства к существованию. Со своей стороны, он выразил полную готовность прийти мне на помощь; он тотчас же выбрал из массы своих рисунков несколько подходящих с изображением частей человеческого тела и дал их мне для срисовывания.
Так жил я у моего друга и рисовал с оригиналов Рамберга. Я делал успехи, и оригиналы, которые он мне давал, стано¬вились все более и более значительными. Всю анатомию чело¬веческого тела проработал я в своих рисунках и не уставал все снова и снова рисовать трудные руки и ноги. Так прошло несколько счастливых месяцев. Когда наступил май, я почув¬ствовал себя нездоровым; в июне я был уже более не в со¬стоянии водить карандашом, так тряслись мои руки.
Мы прибегли к помощи врача. Он нашел мое состояние опасным. Он заявил, что последствиями моего участия в походе является приостановка всяких кожных выделений, что жар бро¬сился внутрь и что если бы я протянул так еще две недели, я неизбежно стал бы добычею смерти. Он предписал немедленно брать теплые ванны и применять другие средства, восстанавли¬вающие деятельность кожи; очень скоро показались признаки улучшения, но о продолжении моих занятий искусством нельзя было уже больше и думать.
Все это время я встречал со стороны моего друга самое сердечное отношение и величайшую заботливость; что я ему в тягость или мог бы стать в тягость, на это с его стороны не было ни малейшего намека. Я, однако, думал об этом; эта давно уже втайне беспокоившая меня забота, вероятно, уско¬рила проявление гнездившейся во мне болезни; теперь же, когда, в связи с моим выздоровлением, я предвидел необходи¬мость значительных расходов, эта мысль не давала мне покоя.
В период этих внутренних и внешних осложнений для меня открылась возможность получить занятие в одной связанной с военным ведомством комиссии, которая занималась обслужива¬нием потребностей ганноверской армии; не¬удивительно, что я уступил давлению обстоятельств и, от¬казавшись от карьеры художника, с радостью взял это место.
Мое выздоровление быстро подвигалось вперед, и скоро я почувствовал себя таким сильным и веселым, каким я давно не был. Я предвидел возможность до некоторой степени возна¬градить моего друга за то, что он так великодушно для меня сделал. Новизна службы, в которую я только что начал втя¬гиваться, давала моему уму достаточно материала. Мои началь¬ники казались мне людьми благороднейшего образа мыслей, и с моими товарищами по службе, из которых некоторые про¬делали поход в том же самом корпусе, как и я, я очень быстро сошелся и был на самой короткой ноге.
Достигнув более прочного положения, я впервые несколько свободнее осмотрелся в этом крупном центре, где было не мало хорошего; вместе с тем, в часы досуга я не уставал бродить по прелестным окрестностям. Я крепко сдружился с одним из учеников Рамберга, молодым, подающим надежды художником; он был моим неизменным спутником в прогул¬ках. Вынужденный по причине нездоровья и других обстоя¬тельств отказаться от практического усовершенствования в об¬ласти искусства, я находил утешение в том, что ежедневно беседовал с ним о нашем об¬щем друге — об искусстве. Я при¬нимал участие в его композициях; он часто показывал мне на¬броски своих картин, и мы совместно обсуждали их. Благодаря ему я прочитал многие полезные для меня книги: я читал Винкельмана, я читал Менгса; но так как я не был непосред¬ственно знаком с теми вещами, о которых говорили эти авторы, то прочитанное мог усвоить себе лишь в самых общих чертах и в сущности мало извлекал из этого пользы.
Мой друг, родившийся и выросший в столице, по своему образованию во всех отношениях превосходил меня; он обла¬дал в частности очень недурными познаниями в изящной ли¬тературе, которых у меня совершенно не было. В это время прославленным героем дня был Теодор Кернер; он принес мне его стихотворения Лира и меч, которые произвели огромное впечатление также и на меня; я был восхищен ими.
Много говорят о художественном воздействии поэтической формы и придают ей очень большое значение; но мне кажется, что действительная мощь присуща содержанию, что именно в нем все дело. К этому выводу я бессознательно пришел, читая книжечку Лира и меч. Ведь эти стихотворения оказывали на мою душу такое глубокое и могучее влияние именно потому, что я, подобно Кернеру, много лет питал в своей груди нена¬висть к угнетателям; что подобно ему я участвовал в осво¬бодительной войне; подобно ему пережил все тягости фор¬сированных маршей, ночных бивуаков, сторожевой службы и битв, и при этом думал и ощущал то же самое, что и Кернер.
Всякий раз, когда на меня производит впечатление какое-либо значительное произведение искусства, оно пробуждает во мне самом продуктивные силы; так это было и с книжкой Теодора Кернера. Я припоминал, что в детстве и в последую¬щие годы нередко сам писал небольшие стихотворения, но не обращал на них особого внимания, так как не придавал тогда большой ценности так легко возникавшим у меня вещам и так как для оценки поэтического таланта всегда требуется некоторая духовная зрелость. И вот теперь дарование Теодора Кернера представилось мне, как нечто достойное славы и зависти, и про¬будило во мне могучее желание попробовать, не смогу ли и я идти некоторым образом по его стопам.
Возвращение наших войск из Франкфурта дало мне желан¬ный повод. Я живо помнил, какие невероятные испытания приходится претерпевать солдату в походе, в то время как обыватели уютно живут в своих домах и зачастую окружены всеми удобствами; и я подумал, что было бы хорошо изобра¬зить в стихах этот контраст и, повлияв соответственным об¬разом на души, подготовить тем более сердечную встречу для наших возвращающихся войск.
Я написал стихотворение, отпечатал его на свой счет в нескольких стах экземплярах и распространил его по городу. Впечатление, произведенное им, оказалось более благоприятным, чем я ожидал. Оно доставило мне массу очень приятных для меня новых знакомств, многие разделяли высказанные мною чувства и взгляды, поощряли меня продолжать подобного рода опыты и вообще высказывали мнение, что я проявил талант, который стоит того, чтобы его развивать. Стихотворение было перепечатано в газетах и получило довольно широкое распро¬странение; сверх того, я испытал большую радость, узнав, что оно положено на музыку популярным композитором, хотя в сущности было мало приспособлено для пения как по своей длине, так и по своему чисто риторическому характеру.
С тех пор не проходило недели, чтобы я, к моему удоволь¬ствию, не сочинял какого-нибудь нового стихо¬творения. Мне шел тогда двадцать четвертый год, я был полон горячего чув¬ства и стремления к деятельности, но я лишен был необ¬ходимого просвещения, мне не хватало знания. Мне рекомендо¬вали изучать наших великих поэтов и в особенности указывали на Шиллера и Клопштока. Я достал их произведения, читал их, изумлялся им, но это мало подвигало меня вперед; путь, которым шли эти таланты, как я уже тогда бессознательно чувствовал, слишком далеко отклонялся от того направления, по которому влекла меня моя собственная натура.
В это время я впервые услыхал имя Гете и впервые в мои руки попал том его стихотворений. Я читал его песни, я все снова и снова перечитывал их и испытывал такое счастье, ко¬торое не поддается описанию словами. Я чувствовал себя так, словно я только что проснулся и впервые достиг подлинного сознания; мне казалось, что в этих песнях отражено мое соб¬ственное, до сих пор мне не знакомое «я». И нигде не на¬талкивался я на что-либо непонятное и мудреное, недоступное для простого человеческого мышления и восприятия. Нигде не было имен иноземных или древних божеств, перед которыми я остановился бы в недоумении; напротив, во всем видел я человеческое сердце с его стремлениями, с его счастьем и стра¬данием, я видел родную немецкую природу в ярком свете дня, подлинную действительность, просветленную поэзией.
Я жил этими песнями целые недели и месяцы. Потом уда¬лось мне достать Вильгельма Мейстера, затем жизнеописание Гете и, наконец, его драматические произведения. Каждый пра¬здник я читал Фауста, в котором сначала меня отпугивали бездны и порочность человеческой природы, но к которому все снова и снова влекла меня загадочность и мощь его характера. Изумление и восхищение с каждым днем росли, я дни и недели проводил за чтением этих произведений, я думал и говорил только о Гете.
Польза, извлекаемая нами при изучении трудов великого писателя может быть различной; но главное приобретение со¬стоит при этом в том, что мы начинаем отчетливее сознавать не только наш собственный внутренний мир, но и многообраз¬ный мир вне нас. Такое влияние оказали на меня произведения Гете. Они помогли мне лучше понимать и воспринимать внеш¬ние предметы и характеры; мало-помалу пришел я к поня¬тию единства или глубочайшей внутренней гармонии индиви¬дуума, и таким образом передо мною все более раскрывалась загадка великого многообразия как природных, так и художе¬ственных явлений.
После того, как я несколько освоился с произведениями Гете и попутно сделал кое-какие новые практические опыты в области поэзии, я обратился к величайшим иностранным и древним поэтам и прочитал в лучших переводах не только наиболее выдающиеся пьесы Шекспира, но также Софокла и Гомера.
При этом, однако, я быстро заметил, что из этих высоких творений я в состоянии усваивать только общечеловеческое, в то время как понимание частностей, как в смысле языка, так и в смысле исторического освещения, предполагает научные познания и общее образование, которые можно получить только в школе и в университете.
К тому же очень многие указывали мне на то, что я тщетно трачу силы на свои собственные поэтические опыты, так как без так называемого классического образования поэт никогда не достигнет достаточно умелого и выразительного пользования своим языком и вообще не будет в состоянии создать что-либо превосходное по духу и по содержанию.
В это же время я прочитал биографии многих выдающихся людей, чтобы посмотреть, какое образование они должны были получить, чтобы достигнуть значительных результатов, и все¬гда оказывалось, что они проходили через школы и универ¬ситеты; это заставило меня решиться проделать тот же путь, несмотря на мой возраст и неблагоприятные обстоятельства.
Я тотчас же обратился к одному преподававшему в ганновер¬ской гимназии прекрасному филологу и стал брать у него частные уроки не только латинского, но и греческого языка; этим занятиям отдавал я все мое свободное время, остававшееся у меня после службы, которая отнимала по меньшей мере шесть часов ежедневно.
Так прошел год. Я делал хорошие успехи; но при моем неудержимом желании как можно скорее продвинуться вперед, мне казалось, что я иду слишком медленно и что надо пустить в ход и другие средства. Если бы мне удалось, думал я, проводить ежедневно четыре — пять часов в гимназии и таким образом жить целиком в ученой стихии, мои успехи были бы гораздо больше и я несравненно скорее достиг бы цели.
В этом убеждении укрепляли меня советы сведущих лиц; я решился поэтому выполнить это и легко получил полную поддержку со стороны моего начальства, так как часы гимна¬зических занятий по большей части падали на такое время дня, когда я был свободен от службы.
Я подал прошение о приеме и в один из воскресных дней отправился в сопровождении моего учителя к почтенному ди¬ректору гимназии, чтобы держать требуемый экзамен. Он экза¬меновал меня со всею возможной сни¬сходительностью, но голова моя была плохо подготовлена к восприятию традицион¬ных школьных вопросов, и, несмотря на все прилежание, мне не хватало многих навыков, поэтому я показал себя слабее, чем был на самом деле. Однако после того, как мой учитель заверил, что я знаю больше, чем сумел обнаружить на испы¬тании, и принимая во внимание мою исключительную жажду знания, директор принял меня в предпоследний класс.
Едва ли надо говорить, что я, двадцатипятилетний юноша, уже находящийся на королевской службе, представлял среди этих, по большей части весьма еще юных подростков стран¬ную фигуру, так что на первых порах и сам я чувствовал себя в этом новом положении не совсем-то ловко; однако моя вели¬кая жажда науки заставляла меня все преодолевать и переносить. Впрочем, вообще говоря, мне не на что было пожало¬ваться: учителя относились ко мне прекрасно, старшие и луч¬шие ученики в классе очень охотно и дружески шли мне на¬встречу, и даже головорезы обыкновенно стеснялись делать меня мишенью своих дик

Не с рождения, но до смерти

19.05.2004

Автор: Юлия Рахаева
Источник: Вечерняя Москва

В Музее Гете в Веймаре маршрут экскурсии проложен так, чтобы к комнате, в которой великий немец скончался, подойти в самом конце... Вот что записал на другой день после смерти Гете его секретарь Иоганн Петер Эккерман: "Он лежал, вытянувшись, на спине и казался спящим; черты его возвышенно благородного лица выражали глубокий мир и твердость. За мощным лбом, казалось, еще жила мысль. Я положил свою руку на его сердце — оно не билось, — и я отвернулся, чтобы дать волю долго сдерживаемым слезам". Этот человек был рядом с Гете долгие годы, вел с ним подробные беседы, которые затем тщательно записывал. В книге приводится классический перевод Николая Холодковского, отредактированный 70 лет назад для "Academia".