Содержание

Андре Кастело и Роберт Балдиг. СЫН НАПОЛЕОНА

Часть первая. РИМСКИЙ КОРОЛЬ

Глава 1. Прекрасная телка 7
Глава 2. «Австрийское чрево» 25
Глава 3. Римский король 46
Глава 4. «Мальчуган» — Мария-Людовика 63
Глава 5. Проказник 89
Глава 6. Принц Пармский 111
Глава 7. Астианакс 141
Глава 8. Наполеон II 164

Часть вторая. ГЕРЦОГ РЕЙХШТАДТСКИЙ

Глава 1. Франсуа-Шарль 187
Глава 2. «Славный Рейхштадт» 218
Глава 3. «Моему сыну...» 233
Глава 4. Воспитанник Дитрихштейна 248
Глава 5. «Не пленник, но...» 265
Глава 6. Сын Наполеона 288
Глава 7. Орленок 306
Глава 8. Полковник 325
Глава 9. «Устрашающий метеор» 349
Глава 10. Бронзовый гроб 382


ОРЛЕНОК. Драма в шести актах в стихах

Первый акт. Крылья крепнут 391
Второй акт. Крылья встрепенулись 466
Третий акт. Крылья распускаются 513
Четвертый акт. Крылья помяты 557
Акт пятый. Крылья надломлены 612
Акт шестой 649

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
РИМСКИЙ КОРОЛЬ


Глава 1
ПРЕКРАСНАЯ ТЕЛКА

Австрия принесла в жертву
Минотавру прекрасную телку.
Принц де Линь

Утром во вторник 13 марта 1810 года было холодно и шел дождь. Трезвонили колокола, и грохотала пушка, а собравшиеся на Грабене и Картнерштрассе жители Вены наблюдали, как из императорского дворца Хофбург вы¬ехали восемьдесят три кареты, запряженные четверками, шестерками и восьмерками лошадей. Они везли вельмож, фрейлин, придворных советников, врачей, хирургов и священников. А впереди катилась массивная золотая карета, в которой, едва сдерживая слезы, сидела девушка.
Ее, светловолосую эрцгерцогиню Марию-Луизу, старшую дочь императора Австрии Франца I, выдавали замуж за Наполеона, который уже дважды входил в Вену победителем и искромсал империю Габсбургов своей шпагой. Слезы капали из ее ярко-синих глаз и катились по пухлым розовым щекам. Сдерживая рыдания, она сжимала рот с чуть отвисшей нижней губой — знаменитой австрийской губой, которую Габсбурги с гордостью передавали из поколения в поколение со времен Филиппа Справедливого и Карла Пятого. «Скорее некрасивая, чем хорошенькая, — так описывал канцлер Меттерних девушку, которую передавал Минотавру. — Но у нее прекрасная фигура, и если ее принарядить, она будет выглядеть весьма привлекательно».
Рядом с эрцгерцогиней сидела ее бывшая гувернантка графиня Лазанская и пыталась ее утешить. Но что она могла сказать? Уже на протяжении десяти лет французский правитель олицетворял собой кровожадный народ, который отправил на гильотину двоюродную бабушку невесты — Марию-Антуанетту. Почти пять лет полководец, выигравший битву при Аустерлице, был воплощением дьявола, Антихристом. В конце 1805 года, когда Марии-Луизе не исполнилось еще и четырнадцати, ей пришлось проехать семьсот миль по морозу и снегу, чтобы не попасть в руки солдат «французского чудовища». Во время того кошмарного путешествия она услышала немало страшных историй о французах и все принимала на веру — что в Тироле «они сожгли священников заживо», а сам Наполеон «собственными руками» убил двух своих генералов за то, что они бежали от солдат эрцгерцога Карла в Асперне. Девочка всячески демонстрировала свое презрение к нему — блох, которыми кишели придорожные гостиницы, называла «наполеонами» и позволила брату Францу-Карлу сжечь одну из своих кукол, говоря всем, что он поджаривает «корсиканца». Правда, даже это не помешало «императору революции» поставить старую австрийскую монархию на колени, так что маленькой Марии-Луизе оставалось только молиться.
— Мы надеемся на Бога, — вздыхала она, — который, конечно, не забыл нас и не откажет нам в защите. В конечном счете папа победит, и узурпатор обязательно будет повержен. Может быть, Бог позволил ему зайти так далеко для того, чтобы отрезать пути к отступлению и привести его к падению.
Но узурпатор пошел еще дальше! Спустя несколько лет, в 1809 году, «Антихрист» вновь оказался у ворот Вены вместе со своими войсками, которые, по словам Марии-Луизы, «вели войну, как настоящие варвары». И снова ей пришлось бежать, на этот раз под дождем. Ее преследовало печальное известие, что «Крампус» — австрийское прозвище рогатого дьявола — опять обосновался в ее любимом дворце Шёнбрунн под Веной. Вскоре было заключено перемирие, и ходили слухи, что Наполеон намеревается посетить императорскую семью в их убежище в Эрлау. Мария-Луиза пришла в ужас от этой идеи: «Уверяю вас, вид этого человека доставит мне больше мучений, чем любая пытка».

Бесконечная процессия тянулась теперь по Мариахильфе, где дома были украшены триколором. Накануне, после венчания в августинской церкви, где роль жениха исполнял эрцгерцог Карл, победитель сражения при Асперне, эти три революционных цвета стали цветами эрцгерцогини Марии-Луизы Австрийской...
Двумя месяцами раньше — теперь она не могла об этом не думать — Мария-Луиза лишь пожала плечами, когда учитель музыки сообщил ей новость: Наполеон развелся с Жозефиной и намеревается просить руки Марии-Луизы. «Должно быть, он ошибся, — писала она лучшей подруге, Виктории де Понте, дочери графини Коллоредо. — Наполеон слишком боится отказа и слишком стремится причинить нам еще больше зла, поэтому вряд ли обратится с просьбой подобного рода, а папа слишком добр, чтобы в таком важном вопросе заставить меня действовать против моей воли».
Тем не менее, испытывая легкое беспокойство, она написала отцу:
«Я получила немало доказательств вашей доброты и привязанности, поэтому осмеливаюсь сказать вам то, что предпочла бы отложить до вашего приезда в Офен, но по¬следние события принуждают меня к откровенности. Сегодня я прочитала в газетах о разводе Наполеона. Должна сказать вам, дорогой папа, что эта новость глубоко меня тревожит. Мысль о том, что я могу стать одной из тех, кого он выберет себе в жены для второго брака, заставляет меня довериться вашему родительскому сердцу. С присущей вам добротой вы не раз уверяли, что не станете принуждать меня к браку против моей воли, и после отъезда из Офена мне довелось познакомиться с эрцгерцогом Францем. В нем есть все, что мне нужно для счастья...»
К своему кузену Францу, который был на двенадцать лет старше нее, Мария-Луиза испытывала восторженную влюбленность, заставлявшую ее сердце бешено колотиться в груди. Как славно было бы однажды править вместе с ним тихим маленьким герцогством Модена и каждый год дарить ему по ребенку! Но, увы, эту романтическую эрцгерцогскую мечту разбил «Крампус»...

Длинная свадебная процессия теперь ехала мимо Шёнбрунна, и на эрцгерцогиню нахлынули воспоминания детства. Она вспомнила, как летом собирала травы, ловила бабочек и гонялась за белым кроликом, которому позволили сбежать из клетки — точнее, за белой крольчихой, так как эрцгерцогиням не дозволялось видеть самцов животных. А потом каталась верхом в Венском лесу со своей гувернанткой графиней Коллоредо, которой предстояло заботиться о ней еще семь лет и которую она называла своей мамой. Ее настоящая мать, плодовитая Мария-Тереза Бурбон-Сицилийская, была слишком занята, днями и ночами удовлетворяя деспотично-неутомимый темперамент супруга, чтобы уделять внимание своим многочисленным отпрыскам.
Вряд ли можно винить Марию-Луизу в том, что она так быстро утешилась после смерти матери — Мария-Тереза умерла в 1807 году после неудачной семнадцатой беременности. К тому же, ее отец, который не мог жить без женщины, женился снова: его третьей женой стала его кузина Мария-Людовика Эсте.
Молодая императрица была всего на четыре года старше своей падчерицы и в этот вторник, 13 марта, бурно рыдала, провожая новую Ифигению:
«Не могу описать, что чувствовала, — писала она Марии-Луизе, — глядя вслед вашей карете. Моя душа и мои мысли отправились вместе с вами. Спуститься вниз по лест¬нице показалось мне неуместным — надеюсь, вы простите меня, милая Мария-Луиза, — в таком деле...»

Думая о том же «деле», которое вынудило его пожертвовать дочерью, император Франц отправился вперед и ждал процессию в Санкт-Пёлтене, чтобы поцеловать на прощание жертву политики... и своей собственной слабо¬сти. «Папа слишком добр, чтобы заставить меня действовать против моей воли в таком важном деле». Но не получилось у папы быть добрым. Говорили, и не без оснований, что у него «политическое сердце». Кроме того, как он мог противостоять своему новому министру Меттерниху, который всего несколько месяцев назад сменил на этом посту графа Стадмона.
Граф Клеменс-Лотар, будущий князь фон Меттерних, тоже сопровождал новую Ифигению. Сегодня он светился от радости. Торжество его мирной политики, этот брак был наглядной иллюстрацией его знаменитого доклада императору, который он сделал 10 августа прошлого года за три дня до назначения на пост государственного министра: «Окончательные мирные условия могут быть любыми, но результат останется прежним: мы можем рассчитывать на безопасность лишь при условии, что сумеем приспособиться к победившей французской системе. ...Мои принципы не изменились, но нельзя бороться против необходимости... Следовательно, как только мир будет за¬ключен, мы должны придерживаться политики хитрости и уловок, лести и угодливости. Только так мы получим возможность продлить наше существование до Судного дня, то есть до дня всеобщего избавления».
К счастью для него — и несмотря на то, что он «был опьянен идеей мира» — ему не пришлось ставить свою подпись на унизительном Венском договоре: «Я не буду вести переговоры с этим дипломатическим фигляром», — за¬явил Наполеон.

Если бы Мария-Луиза знала! Если бы она только знала, что несколькими неделями раньше жена «дипломатического фигляра» выступала от ее имени в роли сводни! Меттерних был послом в Париже, и когда его отозвали, супруга не поехала с ним. Она получила указания от мужа «прощупать почву» и выяснить, готов ли Наполеон, вчерашний враг, жениться на эрцгерцогине.
Как ни странно, выполнить это задание графине Меттерних очень помогла не кто иная, как императрица Жозефина, которая — как графиня доложила мужу 3 января — сказала ей в Мальмезоне:
— У меня есть план, который завладел всеми моими мыслями, и этот план должен увенчаться успехом, иначе моя жертва будет напрасной — император должен жениться на вашей эрцгерцогине. Вчера я говорила с ним об этом, и он ответил, что пока не принял решение; но думаю, он его примет, если будет уверен в согласии вашей стороны.
Жозефина добавила, что будет завтракать с императором и еще раз поговорит с ним. Однако Наполеон так и не пришел к решению. Он по-прежнему хотел жениться на русской великой княжне, но царь не был в восторге от этой идеи и тянул с ответом. Недостатка в предлогах у него не было: его сестра Анна исповедует православие и слишком молода, чтобы стать матерью. Весь январь Александр хранил молчание. Наконец, 6 февраля 1810 года Наполеон получил известие от своего посла Коленкура: царь снова увиливает от ответа. На следующий день Шварценберга, австрийского представителя в Париже, вызвали в Тюильри и сообщили, что император выбрал в жены эрцгерцогиню Марию-Луизу. Незадачливый дипломат попросил дать ему время, чтобы известить двор, но ему ответили, что об этом не может быть и речи. Он мог лишь виновато объяснять Меттерниху:
— Принимая во внимание характер императора Наполеона, я понял, что стоило мне проявить хоть малейшее колебание, он отказался бы от этого проекта в пользу какого-либо другого...
Тем же вечером французскому народу объявили:
— Состоится бракосочетание между его величеством им¬ператором Наполеоном, королем Италии, протектором Рейнского союза и медиатором Швейцарского союза, и ее императорским и королевским высочеством эрцгерцогиней Марией-Луизой, дочерью его величества императора Франца, короля Богемии и Венгрии.
— Австрия, — злословил принц де Линь, а за ним и все парижане, — жертвует Минотавру прекрасную телку.
А австрийскому императору еще только предстояло узнать о решении Наполеона: что касается «прекрасной телки», она была пренебрежимо малой величиной в этом уравнении. Напустив на себя равнодушный вид, Меттерних сделал все возможное, чтобы убедить Франца I отправить дочь на заклание.
— В жизни государства, — говорил он императору, — как и в жизни отдельного человека, бывают времена, когда посторонний не вправе ставить себя на место человека, ответственного за принятие решения, особенно если при принятии такого решения нельзя руководствоваться холодным расчетом. Только ваше величество может взвесить свои обязательства императора и отца, прежде чем действовать в том или ином направлении.
Франц немного помолчал и ответил:
— Пусть дочь решает сама. Я не стану давить на нее, поскольку хочу узнать, каковы ее чувства, прежде чем бросить на чашу весов обязанности монарха. Идите к ней, а потом скажете мне ее ответ. Я не буду предупреждать ее о вашем визите, так как не хочу, чтобы она подумала, будто я пытаюсь повлиять на ее решение.
Такова версия Меттерниха. Но можно ли доверять этим цветистым объяснениям, рассчитанным на потомков?
— Мсье де Меттерних, — говорил Наполеон, — может стать великолепным государственным деятелем, ведь он так хорошо умеет лгать!
Маловероятно, что отец Марии-Луизы так быстро сдался, особенно если учесть, что сказал ему граф Гогенварт, архиепископ Венский:
— Пока я не увижу подлинных документов, выданных французскими гражданскими и церковными ведомствами, документов, подтверждающих расторжение и недействительность брака императора Наполеона, я не дам согласие на его союз с эрцгерцогиней Марией-Луизой.
Отто, французский посол, отказался передать решения церковного суда Парижа этому «старику, находящемуся в подчинении священников-эмигрантов», однако согласился письменно подтвердить аннулирование брака императора на законных основаниях, потому что во время бракосочетания «не были соблюдены самые важные церковные формальности, признанные во Франции». Это выглядело немного расплывчато, но архиепископу пришлось подчиниться. И Венская канцелярия, к своему огромному облегчению, смогла доложить Парижу, что «сложности устранены» — довольно наивное заявление, поскольку в Париже никто этих сложностей не видел. Маршал Бертье, принц Ваграмский, уже получил назначение чрезвычайным послом в Вену; впрочем, ему посоветовали воспользоваться другим его титулом — принц Невшательский.
Что до самой заинтересованной стороны, ее ответ был достоин персонажей Корнеля:
— Я желаю лишь того, что требует от меня мой долг. Когда на кон поставлены интересы государства, я должна считаться с ними, а не со своими чувствами. Прошу вас, передайте отцу, пусть выполняет он свои императорские обязательства и не подчиняет их моим личным интересам.
Несколькими днями раньше молодая эрцгерцогиня писала: «Если злая судьба потребует, я готова пожертвовать личным счастьем ради всеобщего блага и убеждена, что подлинное счастье заключается в исполнении долга, даже в ущерб собственным интересам. Я не желаю больше думать об этом, и моя душа готова принести эту вдвойне мучительную жертву».

Теперь она понимала, что стала национальной героиней, «Ангелом мира», как назвал ее король Саксонии двумя неделями раньше. И в этот вторник, 13 марта, она была готова взойти на жертвенный алтарь ради спасения отца, монархии и австрийского народа, ради избавления своей страны от третьего вторжения. Она даже считала, что способна повлиять на международную политику, и в Санкт-Пёлтене, бросившись на шею к отцу, уверяла его со слезами на глазах:
— Я буду трудиться ради вашего счастья и моего.
Официальная «передача» должна была состояться 16 мар¬та в Браунау, небольшом австрийском городке, стоявшем на границе Рейнского союза.

* * *
Из Браунау Мария-Луиза напишет отцу:
«Я постоянно думаю о вас и буду думать всегда; Господь дал мне силы перенести расставание со всеми моими австрийскими друзьями. Я доверяю только ему. Он один может утешить меня и помочь исполнить мой долг, принести жерт¬ву ради вас. Сегодня в два часа после короткого отдыха на австрийской половине я прибыла во французский лагерь.
Я больше не понимала, что делаю, когда целовала руки прощавшимся со мной людям. Меня сотрясала дрожь, я была так подавлена, что принц Невшательский прослезился от сочувствия. Я повернулась к нему, и все мои спутники покинули меня. Господи, как же отличаются французские и венские женщины! Королева Неаполя поцеловала меня и вела себя очень дружелюбно, но я ей не доверяю; подозреваю, что она проделала этот путь не из желания служить мне. Она отвела меня во французский лагерь, где в течение двух часов помогала мне одеваться. Уверяю вас, теперь от меня так же хорошо пахнет духами, как от любой француженки».
Наполеон использовал все средства, чтобы завоевать расположение жены. Во дворце выставили приданое новой императрицы: ворох платьев и белья, кашемировых шалей, расписанных огромными пальмами, и английских фишю работы Гербо с улицы Нев-Сен-Агустин или Корби с Пале-Рояль. Тессье с улицы Нев-де-Пети-Шамз доставил двенадцать дюжин пар шелковых чулок, а обувщик императрицы Жозефины — пятьдесят пар туфель. Мария-Луиза едва взглянула на всю эту красоту и с презрением отвернулась от вееров, усыпанных сотнями бриллиантов и изумрудов. С этого момента она будет пользоваться только золотыми и серебряными вещами — вплоть до биде и спринцовки, палочки для чистки ушей и скребка для чистки языка — кроме ночного горшка с агатовой подставкой. Император положит ей 480 000 франков в год на гардероб и 120 000 франков на личные расходы. (Жозефина получала всего 360 000 франков на гардероб, правда, она всегда была в долгах.)
Но какое значение все это имело для Марии-Луизы? «Господи, — писала она отцу, — мои мысли все время возвращаются к тем дням, что я провела с вами! Уверяю вас, дорогой папа, горе мое безутешно».
Кошмарная погода, ужасный завтрак в Ганцбурге и страшное заикание баварского королевского принца — который решил по такому случаю произнести длинную речь — только усугубили ее депрессию.
Но когда карета, которую специально заказал для этой цели ее высокопоставленный жених, ехала в сторону Мюнхена и Страсбурга, Мария-Луиза вновь задумалась о своем браке. Если отбросить все эти истории о Крампусе, что она знала о человеке, который стал ее мужем? Она уже получила от него три письма. Император написал их собственноручно — что требовало от него больших усилий — называя ее «кузиной» в первом письме и «сестрой» во втором и третьем. Они были выдержаны в официальном тоне, но вместе с тем полны очарования: «Хотелось бы знать, хватит ли у вас сострадания, чтобы понять, что я чувствую, когда слышу, как все восхищаются вами и вашим благородством, которые снискали любовь всего моего народа?»
Она ответила — явно не задумываясь над своими первыми словами: «Как бы я хотела стать лавром, чтобы приблизиться к вам...»
Еще он прислал ей свой портрет, обрамленный двенадцатью бриллиантами.
— У него приятное лицо и величественная осанка, — сказала она графине Лазанской, своей спутнице в этом путешествии.
Что еще она знала о нем?
Неделей раньше — во вторник 6 марта — за обедом она подвергла тщательному допросу французского посла.
— Ваша светлость позволит мне проявить немного любопытства? Мне интересно все, что касается Франции.
— Я полностью в распоряжении вашего императорского и королевского высочества.
— Прежде всего, искусство. Далеко ли от Тюильри
Музей Наполеона? Мне хотелось бы часто посещать его и осматривать сокровища и древности.
— Оба дворца стоят рядом, мадам.
— Император любит музыку?
— Очень, особенно оперу... У него выступают знаменитые итальянские певцы.
— Смогу я брать уроки игры на арфе, моем любимом музыкальном инструменте?
— Его величество сочтет за удовольствие выполнить желание вашего высочества.
— Император так добр ко мне; интересно, позволит он мне разбить ботанический сад?
— Компьен и Сен-Клу превосходно подойдут для этой цели.
— Мне говорили, что в Фонтенбло необычайно красиво, там изумительная дикая природа — ничто так меня не привлекает, как прекрасный пейзаж.
— С красотой Фонтенбло не сравнится ни одно произведение живописи или литературы.
Беседа закончилась такими словами:
— Я надеюсь, император проявит ко мне снисхождение: я не умею танцевать кадриль, но если понадобится, приглашу учителя танцев.

* * *
Тем временем Наполеон, ожидая в Компьене приезда жены, уже брал уроки танцев. Как ни парадоксально, он попросил об этом королеву Голландии, дочь Жозефины.
— Теперь я должен стать немного помягче. Молодой женщине не понравится моя суровость и серьезность. Конечно же, ей захочется наслаждаться прелестями своего возраста. Так что, Гортензия, Терпсихора вы наша, учите меня вальсировать.
По всей видимости, Наполеон не танцевал с тех пор, как учился в военной школе, где — если верить герцогине Абрантес — он производил впечатление Кота в сапогах.
— Наш учитель танцев, — рассказывал сам император, — посоветовал нам учиться танцевать вальс со стулом. Я неизменно падал вместе со стулом, который крепко сжимал в объятиях, и стул разлетался на куски под моей тяжестью. Многие стулья из моей комнаты и из комнат моих друзей постигла та же участь.
На этот раз результат тоже был плачевным.
— Я слишком стар для этого, — заявил император. —
К тому же, не танцами мне следует выделяться.
Он не мог усидеть на месте и все время наведывался в апартаменты, приготовленные для новой императрицы, где ее уже ждали платья, белье и туфли, сшитые по образцам, доставленным из Вены. Однажды он взял в руки «неправдоподобно маленькую» туфельку и шутливо шлепнул ею по щеке своего камердинера.
— Вы только посмотрите, Констант — в этой туфельке таится столько обещаний. Много вы видели ножек, которым она придется впору, а? Да она на ладони поместится!
Он был словно пьяный, «охваченный нетерпением, опьяненный счастьем». Казалось, Ваграм и Аустерлиц возбуждали его меньше, чем этот брак с внучкой Карла V.
— Я обеспечиваю себя предками, — говорил он.
Кроме того, Наполеон обеспечивал себя семьей, в которую входили Людовик XVI и Мария-Антуанетта, ставшие ему благодаря этому новому союзу двоюродным дедушкой и двоюродной бабушкой.
Хотя итальянка мадам де Матис появлялась у него по ночам до самого приезда новой императрицы, он продолжал писать эрцгерцогине нетерпеливые и уже почти любовные письма:
«Как счастлив я буду увидеть вас и поведать о нежных чувствах, которые испытываю к вам! Вчера по телеграфу мне сообщили, что вы простудились. Умоляю вас, будьте осторожны. Этим утром я охотился; посылаю вам подстреленных мной первых четырех фазанов как символ преданности повелительнице всех моих тайных мыслей. Почему я не могу оказаться на месте пажа и принести клятву верности, опустившись на одно колено и держа ваши руки в моих? Но представьте это в своем воображении. А я представляю, как покрываю ваши руки поцелуями... До свидания, мадам. Мысль, что вы говорите и думаете обо мне, приносит мне радость. Но это только справедливо, ведь я тоже часто думаю о вас, Луиза».
Луиза! Уже не «мадам», не «сестра» или «кузина». Он возбужденно допрашивал курьеров, каждая поездка которых обходилась в триста наполеондоров.
— Скажите мне честно, что вы думаете об эрцгерцогине Марии-Луизе?
— Она очаровательна, сир.
— Это мне ни о чем не говорит. Скажите, какого она роста?
— Сир, она примерно того же роста, что и королева Голландии.
— Хорошо. А цвет лица?
— Бледный, сир, и очень чистая кожа, как у королевы Голландии.
— Значит, она похожа на королеву Голландии?
— Нет, сир.
Император вздохнул.
— Чертовски трудно вытянуть из них хоть несколько слов. Ясно, что моя жена некрасива, потому что никто из этих молодых негодяев не смог назвать ее хорошенькой. Тем не менее, если у нее хороший нрав и она родит мне здоровых сыновей, я буду любить ее как первую красавицу мира.
В этом-то и было все дело. «Я женюсь на чреве!»
— В каком возрасте еще не поздно стать отцом? — спрашивал он своего врача Корвизара. — Мне всего сорок, но если шестидесятилетний мужчина женится на молодой жен¬щине, у них могут быть дети?
— Иногда, сир.
— А семидесятилетний?
— Наверняка, — с улыбкой ответил доктор.

Наверное, ни один человек так не стремился к бессмертию, как Наполеон. Как только он завладел королевским престолом, его главной целью стало создание новой династии, закладка первого звена в длинной цепи.
Поскольку Жозефина доказала свою способность к деторождению, произведя на свет Евгения и Гортензию, Наполеон долгое время считал себя бесплодным. Припомнив усыновление Октавиана, новый Цезарь обратился к своему клану и выбрал в качестве наследника старшего сына Луи и Гортензии. Он испытывал странное чувство к мальчику, которого называл «маленький Наполеон», считая себя одновременно и его дядей, и в некотором роде дедушкой — ведь дети Жозефины, Евгений и Гортензия, в какой-то степени были и его детьми. Император брал мальчика на парады, играл с ним, шутил и учил ездить верхом на пони, пообещав подарить лошадь, когда тот вырастет. Именно об этом мальчике он думал, когда в марте 1806 года объявил образование королевских принцев своей особой заботой.
Но 13 декабря того же года рождение маленького Леона, «сына девицы Элеоноры Денюель, двадцати лет, имеющей самостоятельный доход, и неизвестного отца», при¬несло надежду «неизвестному отцу». Значит, он не бесплоден! Он способен зародить жизнь — он может пережить себя! И когда в Финкенштейне он узнал о смерти маленького Наполеона-Чарльза, который умер от крупа 5 мая 1807 года в Гааге, его горе не было горем отца и основателя дина¬стии. Его уже посещала мысль о разводе. Однако «девица Элеонора Денюель» оказывала знаки внимания еще и Мюрату, поэтому у Наполеона оставались некоторые сомнения. И даже когда прекрасная Пеллапра чуть позже уверяла его, что дочь, которую она произвела на свет, от него, Наполеон не был уверен до конца. Он знал, какой она пользовалась популярностью...
Лишь в Шенбрунне Наполеон наконец обрел полную уверенность: мадам Валевская была беременна. На этот раз сомнений быть не могло, так как его «польская жена» была вне подозрений. Поэтому он решил развестись с Жозефиной, которой, по странному стечению обстоятельств, будет обязан своим вторым браком.
«Я женюсь на чреве!»
Во время ожидания в Компьене союз с эрцгерцогиней привлекал его лишь плодовитостью Габсбургов и Лоранов: у Марии-Терезы было шестнадцать детей, у императора Франца — тринадцать, у Марии-Каролины Неапольской — семнадцать. Ему не пришло в голову посчитать, сколько эрцгерцогов и эрцгерцогинь умерли безумными, от туберкулеза или в младенчестве. Их маленькие гробики громоздились в усыпальнице капуцинской церкви — однажды ночью 1809 года, когда он захватил Вену, Наполеон нанес визит в фамильный склеп Габсбургов. Сейчас его не волновала проблема наследственности, прежде всего ему необходимо было обеспечить предками своего будущего наследника, который по материнской линии станет потомком Генриха IV и Людовика XIV и будет внучатым племянником Людовика XVI и Марии-Антуанетты. Ребенок станет не узурпатором трона Бурбонов, он его просто уна¬следует.
Еще до свадьбы он начал готовить почву для строительства империи своего сына. Указом римского сената от 30 января 1810 года Италию забрали у Евгения, а привилегии, дарованные его собственным братьям и их наследникам, были отменены в пользу прямых потомков императора. Более того, 17 февраля 1810 года римский сенат учредил титул Римского короля. До сих пор титул короля римлян был не более чем почетным званием, поэтому император тем же указом разделил Папскую область на департаменты, названные в честь реки Тибр и Тразименского озера. И наконец, 16 марта король Голландии «уступил» Французской империи несколько провинций.

* * *
Во вторник, 27 марта, кавалькада, меняя на каждой почтовой станции сто двадцать две лошади, тащилась под проливным дождем в сторону Суассона, где они собирались остановиться на ночь. Будущая императрица дремала. Она с трудом переносила не только обильные трапезы, меню которых по сей день хранятся в Национальном архиве, но и сотни триумфальных арок, гирлянды, кантаты, девушек с букетами, речи, артиллерийские залпы и колокольный звон — все это ей приходилось ежедневно воспринимать с любезной улыбкой после отъезда из Браунау двенадцать дней назад. С ней постоянно находилась королева Каролина, которая, стремясь произвести впечатление на «маленькую девочку», вела себя довольно одиозно, что, впрочем, было вполне в ее духе. В Мюнхене она отправила графиню Лазанскую домой, якобы по приказу Наполеона. «Мой жених, — писала Мария-Луиза отцу, — не мог потребовать от меня большей жертвы, хотя я подозреваю, что виноват в этом не он».
Liebe Mamma отвечала: «Ее скорое возвращение чрезвычайно меня удивило... но, с другой стороны, такова судьба всех принцесс, и когда девушка вступает в брак, она должна иметь мужество расстаться, если потребуется, со всем, что было ей дорого, и полностью посвятить себя мужу. Только он может управлять вашим сердцем, и я уверена, вы так себе и сказали после отъезда Лазанской...»
И со всей своей серьезностью приписала: «Мыслящий человек с радостью подчиняется воле мужа, предназначенного Провидением... Пусть он будет единственным объектом вашей привязанности».
Однако, как догадывалась Мария-Людовика, Мария-Луиза пребывала в состоянии «глубочайшей тревоги», так как на следующий день ей предстояло наконец встретиться с мужем в палатке, поставленной неподалеку от фермы Понтарше, в семи километрах от Суассона.
— Нам снова придется проходить через церемонию Брау¬нау? — с волнением поинтересовалась она.
Королева Каролина успокоила девушку: в палатке, по¬ставленной специально для этого случая, — она обошлась в 689 франков 50 сантимов — эрцгерцогиня должна просто упасть на колени перед императором и произнести небольшую хвалебную речь, которую бедняжка с этого момента без конца твердила про себя. Как написал ей отец семна¬дцатого числа — письмо она получила только в Компьене, — они оба «утешались сознанием исполняемого долга».
Дождь все лил и лил. Вдруг два гусара в лиловато-голубых мундирах, скакавшие во главе кавалькады, подали сигнал к остановке. Они стояли перед небольшой церквушкой в Курселе. Лакей торопливо открыл дверцу кареты и опустил складную лестницу. Мария-Луиза не успела ни о чем спросить, так как в ту же минуту гофмейстер прокричал:
— Император!
Перед ней появился Наполеон и заключил ее в объятия: Наполеон в мокром сером сюртуке — в этом сюртуке он воевал в Ваграме и снова надел его сейчас «из тщеславного кокетства» — ведь он намеревался покорить Вену еще раз...
Все пошло наперекосяк из-за нетерпеливости императора... Нетерпеливости влюбленного школьника...
Он сел напротив двух женщин и выпалил:
— Мадам, видеть вас для меня огромное удовольствие.
Несмотря на нелепую шляпку с перьями попугая ара, украшавшую голову Марии-Луизы, она произвела благоприятное впечатление на императора. Мария-Луиза была как раз той самой «славной здоровой девушкой», которую он искал. Глаза навыкате — зато прелестного небесно-голубого цвета; слишком длинный нос — зато он придавал лицу аристократический вид; тяжеловатый подбородок — зато он прекрасно гармонировал с сочной нижней губой; и грудь — полная и высокая, как того требовала мода.
В общем, она производила впечатление если не утонченности, то бело-розовой свежести. К тому же, у Марии-Луизы были изящные руки и ноги — к восторгу Наполеона, который ненавидел то, что он называл «плебейским гольем».
Со своей стороны, девушка была приятно удивлена. «Крампус» оказался очаровательным, особенно когда улыбался и старался угодить.
Суассон промчались без остановки: император торопился в Компьен.
Там двор поспешно собрался в приемном зале. Австрийский дипломатический курьер — граф де Клари-Алдиньен, внук принца де Линя — оставил красочное описание их