1
Каждому человеку Всевышняя определила свою тональность — и Каспер умел ее слышать. Лучше всего ему это удавалось в то краткое беззащитное мгновение, когда, оказавшись поблизости, люди еще не знали, что он вслушивается в них. Поэтому он и ждал у окна — и сейчас тоже ждал.
Было холодно. Так, как бывает только в Дании и только в апреле. Когда вы, в ошалелом восторге от солнечного света, уже завернули кран на батарее, отправили шубы скорняку, позабыли про теплое белье и — вышли из дома. И только тут с большим опозданием обнаружили, что на улице — около нуля, влажность девяносто процентов, а северный ветер, пронизывая насквозь одежду и кожу, обвивается вокруг сердца, наполняя его сибирской тоской.
Дождь был еще холоднее, чем снег — мелкий, плотный и серый, словно шелковый занавес. Из-за этого занавеса выплыла длинная черная «вольво» с тонированными стеклами. Из машины вышли мужчина, женщина и ребенок, и поначалу казалось, ничто не предвещает беды.
Мужчина был высоким, широкоплечим и привыкшим к тому, что все вокруг соответствует его желаниям, — в противном случае ему ничего не стоит перекроить окружающий мир в соответствии с ними. У женщины были светлые, словно глетчер, волосы, и выглядела она на миллион, при этом возникало подо зрение, что она очень даже неглупа и сама этот миллион заработала. Девочка была одета дорого и вела себя с достоинством. Такой вот образцовый пример святого и обеспеченного семейства.
Они дошли до середины двора, когда у Каспера возникло первое ощущение их тональности. Это был ре-минор в своем худшем варианте. Как в Токатте и фуге ре-минор. Огромные, роковые столпы музыки.
В этот момент он узнал девочку. И тут наступила тишина.
Она длилась недолго, может быть секунду. Но на эту секунду тишина поглотила весь окружающий мир. Не стало дворика, тренировочного манежа, кабинета Даффи, окна. Скверной погоды. Апреля. Дании. Настоящего времени.
Потом все вернулось на прежнее место. Будто так всегда и было.
Он стоял, ухватившись за дверной косяк. Должно же быть какое-то разумное объяснение. Положим, здоровье пошаливает. Отключился на мгновение. Что-то вроде микроинсульта. Неизбежная расплата за то, что просидел, не смыкая глаз, за карточным столом две ночи кряду с десяти вечера до восьми утра. Или все-таки землетрясение? Первые, сильные толчки могли ощущаться даже здесь.
Он осторожно оглянулся. За письменным столом, как ни в чем не бывало, сидел Даффи. Посреди двора три человека преодолевали встречный ветер. Никаких признаков землетрясения не наблюдалось. Тут было нечто иное.
Талант — это умение вовремя отказываться. За последние двадцать пять лет он в этом преуспел. Одно слово — и Даффи скажет им, что его нет на месте.
Открыв дверь, он протянул руку.
— Avanti, — сказал он. — Каспер Кроне. Очень приятно.
В то мгновение, когда женщина пожимала ему руку, он встретился глазами с девочкой. Едва заметно, так, что никто, кроме них двоих, не обратил на это внимания, она покачала головой.

Он провел их в спортзал. Они остановились, озираясь по сторонам. Темные очки мало что могут выразить, но звучали гости напряженно. Они ожидали увидеть что-нибудь более шикарное. Что-то вроде Большого зала, где репетирует Королевский балет. Нечто похожее на приемные в Амалиенборге. С полами из мербау, приглушенными тонами и позолоченными панелями по стенам.
— Ее зовут КлараМария, — сказала женщина. — У нее невроз. Она все время в напряжении. Вас нам порекомендовали в больнице Биспебьерг. В детском психиатрическом отделении.
Даже в системе опытного лгуна ложь вызывает еле заметный сбой. Эта женщина не была исключением. Девочка стояла, глядя себе под ноги.
— Я беру десять тысяч за сеанс, — сообщил Каспер.
Он сказал это, чтобы лучше понять происходящее. Вот сейчас они начнут возражать, возникнет диалог. У не го появится возможность поглубже в них вслу шаться.
Возражать они не стали. Мужчина достал бумажник. Тот развернулся, как мехи аккордеона. Касперу, когда он еще выступал на рынках, доводилось видеть такие у торговцев лошадьми. В этом могла бы поместиться фалабелла, небольшая лошадь. Из бумажника появились десять хрустящих, свежеотпечатанных тысячекроновых купюр.
— Я вынужден попросить вперед за два занятия, — сказал он. — Таково требование моего аудитора.
Еще десяток купюр появились на свет.
Каспер вынул одну из своих старых визитных карточек с серебряным тиснением и авторучку.
— У меня сейчас как раз отменилось занятие, — сказал он, — совершенно случайно. Я мог бы успеть посмотреть ее. В первую очередь — мышечный тонус и связь с физическим ритмом. Это займет не более двадцати минут.
— Давайте лучше как-нибудь на днях, — предложила женщина.
Он написал на карточке номер своего телефона.
— Я должна присутствовать на сеансе, — добавила она.
Он покачал головой.
— К сожалению, это исключено. Совершенно исключено, когда речь идет о работе с ребенком на глубинном уровне.
В помещении что-то произошло, температура упала, частоты всех колебаний понизились, все застыло.
Он закрыл глаза. Когда он снова их открыл — через пятнадцать секунд — купюры все еще лежали перед ним. Он взял их, пока не поздно.
Они повернулись. И направились через кабинет к выходу. Даффи открыл им входную дверь. Они пересекли двор, не оборачиваясь. Сели в машину. «Вольво» тронулась и скрылась в дожде.
Он прижался лбом к холодному стеклу. Хотел было положить авторучку назад в карман — в тепло, к деньгам. Денег в кармане не оказалось.
Возле стола раздался какой-то звук. Характерное шуршание. Какое можно услышать, когда тасуют колоду совершенно новых карт Пиаже. Перед сторожем на столе лежала тонкая, цвета красного дерева пачка новеньких купюр.
— В твоем правом наружном кармане, — проговорил Даффи, — осталось двести крон. Чтобы побриться. И поесть чего-нибудь горячего. Еще там лежит записка.
Записка оказалась игральной картой, двойкой пик. На обороте его собственной авторучкой было написано: «Государственная больница. Подъезд 52.03. Спросить Вивиан. — Даффи».

В ту ночь он спал в конюшне.
Там оставалось еще более двадцати животных: лошади и один верблюд — в основном старые или просто никому не нужные. Остальных еще зимой, в се зон, отправили в цирки Франции и Южной Германии.
Скрипка была при нем. Он расстелил одеяло и простыню в стойле Роселил — наполовину берберской, наполовину арабской кобылы. Ее не взяли, потому что она не слушалась никого, кроме своего наездника. Да и того на самом деле не слушалась.
Каспер играл Partita a-moll. Одинокая лампочка под потолком отбрасывала мягкий золотистый свет на внимающих ему животных. Когда-то он прочитал у Мартина Бубера, что люди одухотворенные по своей природе находятся ближе всего к животным. Экхарт об этом  тоже писал. В своих трактатах. Именно среди животных надо искать Бога. Он подумал о девочке.
В девятнадцатилетнем возрасте, когда он добился настоящего признания, он обнаружил, что, если тебе открыта звуковая основа человека, в особенности ребенка, можно неплохо зарабатывать. Он сразу же начал делать на этом деньги. Через несколько лет у него было по десять учеников в день — как у Баха в Лейпциге.
У него занимались тысячи детей. Спонтанных детей, испорченных детей, вундеркиндов, несчастных детей.
И наконец появилась эта девочка.
Каспер убрал скрипку в футляр и взял его в руки, словно кормящая мать младенца. Скрипка была кремонской школы, работы Гварнери — последнее, что осталось от лучших времен.
Он прочитал свою вечернюю молитву. Близость животных помогала почти полностью справиться со страхом. Он прислушался к усталости, которая наваливалась на него одновременно со всех сторон. В то мгновение, когда ему удалось определить ее тональность, она кристаллизовалась в сон.

2
Он проснулся необычайно рано. Зашевелились животные. Лампочка, поблекшая в утреннем свете, все еще горела под потолком. Перед стойлом стоял кардинал и с ним мальчик-певчий. Оба в длинных черных пальто.
— Мёрк, — представился тот, кто был старше. — Министерство юстиции. Вы позволите вас подвезти?

Они отвезли его в его московское прошлое. В начале восьмидесятых он проработал три зимних сезона в русском государственном цирке. Жил он в Доме циркового артиста, на углу Тверской и Гнездниковского переулка. О дореволюционном величии того здания ему теперь напомнил особняк, в котором помещалось Копенгагенское налоговое управление на улице Кампмансгаде. За последние полгода ему приходилось приезжать сюда уже дважды. Однако машину за ним присылали впервые.
В здании было темно, двери были заперты. Но у кардинала имелся ключ. При помощи этогоключа можно было попасть даже на те верхние этажи, которые на панели лифта были заблокированы. У Киркегора где-то написано, что в каждом человеке есть многоэтажный дом, но нет лестниц, ведущих в бельэтаж. Вот бы Киркегору оказаться с ними сегодня утром — они поднялись на самый верх.
В вестибюле он отметил мрамор и электрические факелы из бронзы, но то была лишь прелюдия. Выйдя из лифта, они оказались на лестничной площадке, на которой, в потоках утреннего света, проникающего сквозь большие мансардные окна, вполне можно было бы установить стол для турнира по бильярду. В стеклянной будке между лифтом и лестницей сидел молодой человек. Белая рубашка, галстук, красив, как Оле Лукойе. Но звучание его напоминало о четком строевом шаге. Зажужжал электрический замок, и дверь перед ними открылась.
За дверью начинался широкий белый коридор. Паркетные полы, уютные лампы и высокие двустворчатые двери, ведущие в просторные непрокуренные кабинеты, где люди трудились, как будто им платили от выработки. Приятно было сознавать, что деньги налогоплательщиков не пропадают даром: тут все гудело, словно на площадке, где возводится цирковой шатер. Настораживал только ранний час. Когда они проезжали мимо станции Нёррепорт, Каспер взглянул на часы. Они показывали без четверти шесть.
Одна из последних дверей была заперта. Открыв ее, Мёрк пропустил Каспера вперед.
В приемной, гулкой, словно придел церкви, сидели двое широкоплечих монахов в костюмах. Тот, что помладше, был с бородой, а волосы его были собраны в хвост. Кивнув Мёрку в знак приветствия, они встали.
Дверь позади них открылась — все вошли. В коридоре температура была вполне нормальной, здесь же оказалось холодно. Окно, выходящее на озеро Святого Йоргена, было распахнуто, на них повеяло ветром откуда-то из Внешней Монголии. Женщина, сидящая за столом, походила на казачку: мускулистая, красивая, бесстрастная.
— А его зачем привели? — спросила она.
У письменного стола полукругом стояли стулья, они сели.
Перед женщиной лежали три папки. На отвороте пиджака у нее был прикреплен маленький значок. Такой, какие носят счастливчики, получившие в награду от Ее Величества крест ордена Даннеброга. На полке за ее спиной размещалась целая экспозиция языческих серебряных кубков с вычеканенными на них лошадьми. Каспер надел очки. Современное пятиборье. По крайней мере, один из кубков был с Чемпионата Скандинавских стран.
Женщина явно была готова к тому, что так или иначе будет одержана быстрая победа. Прекрасные светлые волосы были уложены в гладкую самурайскую прическу. Теперь же какая-то растерянность закралась в ее звуковую систему.
Мёрк кивнул монахам.
— Он ходатайствовал о возвращении ему датского гражданства. Иностранный отдел полиции рассматривает его дело для передачи в Комиссию по предоставлению гражданства.
В первый раз, когда Каспера вызвали — это было через месяц после его возвращения в Копенгаген, — к нему прикрепили судебного исполнителя. В следующий раз им занималась уже заведующая отделом Аста Борелло. В тот раз они с ней сидели вдвоем в каком-то маленьком помещении для досмотра, несколькими этажами ниже. Он тогда прекрасно понимал, что это не ее кабинет. Вот теперь она была у себя дома. Рядом с ней, перед компьютером, приготовившись вести протокол, сидел юнец в костюме, с белокурыми локонами. В кабинете было светло и достаточно просторно, чтобы начертить на полу арену для велосипедного циркового номера. А велосипед стоял у стены — серый гоночный велосипед из сверкающего легкого сплава. Вдоль стен были расставлены низкие столики и диваны для непринужденной, неофициальной беседы, скромные офисные стулья и два студийных магнитофона для записи показаний в присутствии свидетелей.
— Мы получили данные от американцев, — сказала она. — От Commissioner of Internal Revenue. Со ссылкой на договор об избежании двойного налогообложения, заключенный в мае сорок восьмого. Данные — начиная с семьдесят первого года, когда он впервые получил самостоятельный доход, подлежащий налогообложению. Оказалось, что он получил гонораров на сумму, по меньшей мере, двадцать миллионов крон. Из которых менее семисот тысяч занесено в налоговую декларацию.
— У него имеется какое-нибудь состояние?
Вопрос этот задал старший из монахов.
— Нет. С девяносто первого года мы имеем право — на основании закона о налоговом контроле — заблокировать и все его иностранные счета. Когда мы обратились к испанцам, нам сначала отказали. Ответили, что артисты варьете и танцовщицы фламенко пользуются каким-то исключительным дипломатическим иммунитетом. Но мы снова обратились к ним с решением международного суда. Оказалось, что он продал всю оставшуюся у него незначительную недвижимость. Последние банковские счета — в общей сложности это несколько миллионов — мы теперь контролируем.
— Могут ли у него быть вклады в других странах?
— Не исключено. В Швейцарии уклонение от уплаты налогов не является преступлением. Там это считается религиозной добродетелью. Но он никогда не сможет перевести эти деньги в Данию. Никогда не получит разрешения от Национального банка на трансакцию. Не сможет открыть банковский счет. Даже завести карточку на бензин.
Она скрестила руки и откинулась назад.
— Статья 13 закона о налоговом контроле предусматривает штраф — как правило, это двести процентов от неуплаченной суммы — и тюремное заключение, если уклонение от налогов является умышленным или следствием крайней халатности. В данном случае предполагается тюремное заключение на один год, а также уплата штрафа и суммы налога в размере не менее сорока миллионов крон. Начиная с октября мы ходатайствуем о помещении его в предварительное заключение. Нам отказали. Мы считаем, что далее так продолжаться не может.
Наступила тишина. Больше ей нечего было добавить.
Мёрк наклонился вперед. Атмосфера в помещении изменилась. Появилась тональность ля-минор. В ее крайнем выражении. Настойчивая и серьезная. В отличие от женщины чиновник обращался непосредственно к Касперу.
— Мы съездили в Лондон и вместе с Интерполом побывали в адвокатской конторе «Де Грёве», которая занимается всеми вашими контрактами. Год назад вы в течение двадцати четырех часов расторгли все заключенные контракты, воспользовавшись врачебным заключением, которое не подтвердило WVVF. Для вас тут же закрыли все международные сцены. Тем временем против вас готовится иск. Он будет рассматриваться в Испании. Параллельно с испанским же налоговым иском. Наши эксперты говорят, что исход этих дел совершенно ясен. Будет предъявлено требование о возмещении суммы в размере не менее двухсот пятидесяти миллионов. Дополнительно будет предъявлено обвинение в управлении автомобилем в нетрезвом состоянии, это при том, что у вас уже есть два серьезных нарушения, последнее из которых предполагало полное лишение водительских прав. Все это означает не менее пяти лет заключения. Отбывать их вы будете в Алауринэль-Гранде. Говорят, что со времен инквизиции там ничего не изменилось.
Женщина пыталась никак не реагировать на это неожиданное сообщение. У нее это не получилось.
— Уклонение от уплаты налогов — это обыкновенное воровство, — воскликнула она. — У государства. Черт возьми! Это наше дело! Он должен предстать перед судом в Дании!
Чувства раскрыли ее натуру, и Каспер услышал ее. У нее были красивые оттенки. Очень датские. Христианские. Социал-демократические. Ненависть к финансовой путанице. Ко всяким эксцессам. Чрезмерному потреблению. Похоже, она закончила университет и стала политологом, не залезая в долги. У нее уже есть пенсионные накопления. Она ездит на работу на велосипеде. Кавалером ордена Даннеброга стала, когда ей не было еще и сорока. Трогательно. Он симпатизировал ей на все сто процентов — ну просто идеально структурированная натура. Если бы он сам мог стать таким!
Мёрк не обратил на нее никакого внимания. Он был полностью сосредоточен на Каспере.
— У присутствующего здесь Янсона в кармане ордер на ваш арест, — продолжал он. — Вас могут сию ми нуту отвезти в аэропорт. Только заглянете на свой чердак за вещичками. Возьмете зубную щетку и паспорт. И — вперед.
Звучание всех остальных присутствующих затихло. Молодые люди и чиновники были лишь декорацией. Женщина играла каденцию. А вот партитура все время была у Мёрка.
— Не исключено, что у нас есть и другая возможность, — продолжил Мёрк. — Говорят, что вы человек, к которому люди имеют обыкновение возвращаться. У вас когда-то была юная ученица по имени КлараМария. Мы хотели бы знать, не появлялась ли она снова.
Перед глазами Каспера все закружилось.Как бывает, когда выпрямляешься после тройного сальто. При прыжках вперед нет никакой возможности сориентироваться.
— Дети и взрослые, — проговорил он, — толпами возвращаются ко мне. Но отдельные имена…
Он откинулся назад, назад в безысходность. Напряжение в помещении выросло. Еще немного — и ктонибудь сорвется. Он надеялся только, что это будет не он. И  почувствовал, как внутри него сама собой началась молитва.
Ошибку допустила женщина.
— Семнадцать тысяч, — воскликнула она. — За один костюм!
Его молитва была услышана. Аста Борелло лишь немного приоткрылась. Но этого ему будет достаточно.
Его пальцы обвили рукав пиджака. У сшитых на заказ пиджаков на рукавах настоящие пуговицы. На готовых пиджаках — всего лишь декорация.
— Тридцать четыре тысячи, — поправил он мягко. — Семнадцать тысяч стоила ткань. Это Касеро. Пошив — это еще семнадцать тысяч.
Прежняя растерянность в ее системе росла, но пока она еще владела собой.
Каспер кивнул в сторону Мёрка, в сторону чиновников, двух молодых людей. И впервые поймал ее взгляд.
— Можно попросить их на минуту выйти?
— Они здесь среди прочего для того, чтобы обеспечить защиту прав того, кто приглашен для беседы. Голос ее был тусклым.
— Я хочу поговорить о нас с тобой, Аста.
Заведующая отделом не двигалась с места.
— Напрасно ты заговорила о костюме. Ведь только банки и некоторые предприятия в случае невыплаты кредита обязаны сообщать о задолженности. Теперь мы больше ничего не можем скрывать.
Все присутствующие замерли.
— Вечная двойная игра, — продолжал Каспер. — Все эти унизительные встречи. При том, что мы не можем коснуться друг друга. Мне этого не выдержать. У меня уже нет прежних сил.
— Какой-то бред, — пробормотала она.
— Тебе надо попросить, чтобы у тебя забрали это дело, Аста.
Она посмотрела на Мёрка.
— Я все про него узнала, — сказала она. — Все будет указано в отчете. Не понимаю, почему вы его не задержали. Не понимаю, почему от нас скрывают информацию. Ему кто-то покровительствует.
Голос больше не слушался ее.
— Поэтому мы и узнали о костюме. Но я никогда не встречалась с ним в неофициальной обстановке.
Каспер представил себе ее аромат. Аромат жизни в степях. Смешанный с запахом диких таежных трав.
— Я придумал, — сказал он. — Ты уйдешь с работы. Мы подготовим номер. Ты сбросишь пятнадцать килограммов. И будешь выступать в сетчатом трико.
Он накрыл ее руку своей.
— Мы поженимся, — продолжал он. — На манеже. Как Диана и Марек.
Она сидела как парализованная. Потом отдернула руку. Словно от паука-птицееда.
Встав, она обошла стол и направилась к нему. С физической уверенностью атлета, но без какой-либо определенной цели. Возможно, она хотела выпроводить его. Возможно, хотела заставить его замолчать. Возможно, просто хотела дать волю своему гневу.
Лучше бы она сидела на своем месте. Как только она встала, у нее не осталось никаких шансов.
Едва она поравнялась с его стулом, как Каспер опрокинулся назад. Но для всех остальных находящихся в комнате это выглядело, как будто она толкнула Каспера. Только он и она знали, что она даже не успела коснуться его. Он выкатился на середину комнаты.
— Аста, — проговорил он. — Только без рук!
Она пыталась держаться от него подальше, но у нее это не получалось. Тело его отлетело в сторону, присутствующим же показалось, что это она пнула его ногой. Он ударился о велосипед, и тот опрокинулся на него. Она схватила велосипед. Со стороны это выглядело так, будто она оторвала Каспера от пола и ударила его о дверной косяк.
Она рванула на себя дверь. Может быть, она хотела выйти, может быть, она хотела позвать на помощь, но теперь всем показалось, что она вышвырнула Каспера в приемную. Подбежала к нему. Схватила его за руку. Он примерился к дверям и ударился сначала об одну из них, потом о другую.
Двери открылись. Вошли два человека. Еще несколько появились из других кабинетов. Оле Лукойе тоже направлялся к ним.
Каспер встал. Поправил пиджак. Достал из кармана ключи, отцепил от связки один ключ, бросил его на пол перед женщиной.
— Вот, — воскликнул он. — Забери! Возвращаю!
Она почувствовала на себе взгляды коллег. Потом бросилась к нему.
Но опять не успела ничего сделать. Старший монах схватил ее за одну руку, Мёрк — за другую.
Каспер отступил к двери, ведущей на лестничную площадку.
— Мое тело, Аста, — заметил он, — ты, как бы там ни было, конфисковать не можешь.

Чтобы выйтина лестницу, надо было миновать дверь из закаленного стекла рядом с будкой. Оставив ее открытой, Оле Лукойе вышел вслед за Каспером на лестничную площадку.
Каспер порылся в кармане в поисках клочка бумаги, но не нашел ничего, кроме стокроновой купюры. Положив ее на стекло, он написал: «Я сменил номер телефона, поменял замок. Кольцо верну тебе. Не ищи меня. Каспер».
— Это для Асты, — сказал он, — как называется это ваше заведение?
— Отдел H.
Никакой таблички на дверях не было. Он протянул купюру молодому человеку. Ему было под тридцать. Каспер с грустью подумал о тех страданиях, которые ожидают это молодое существо. И ведь никак не подготовишь таких, как он, ни от чего не защитишь. Самое большее, что возможно, — это попытаться на одно мгновение осторожно дать им прикоснуться к собственному горькому опыту.
— Все проходит, — произнес он. — Даже любовь заведующей отделом.

Улица Кампмансгаде была сизой от мороза. Но когда он ступил на тротуар, на него упал пронзительный луч солнца. Мир улыбался ему. Он капнул каплю чистой воды в отравленный колодец уныния, преобразив его тем самым в живительный источник. Как очень точно написал Максим Горький о великом клоуне-дрессировщике Анатолии Анатольевиче Дурове.
Он хотел было побежать, но едва не упал. Он ничего не ел уже двадцать четыре часа. На углу с Фаримагаде находился то ли магазинчик, то ли лотерейный киоск; он с трудом открыл дверь.
Сквозь расставленные на полках веером порнографические журналы он мог наблюдать за улицей — она была пуста.
К нему подошел продавец. У Каспера оставалась еще одна купюра в кармане, ему следовало бы купить колу и сэндвич, но он знал, что не сможет есть, сейчас не сможет. Вместо этого он купил лотерейный билет — на одну восьмую часть номинала в случае выигрыша.
На противоположной стороне улицы показались монахи. Они бежали, но как-то нерешительно — оба еще не пришли в себя от того, что произошло. Они оглядывались по сторонам. Старший говорил по мобильному телефону, кажется, со своей матерью. Потом они сели в большую «рено» и укатили.
Каспер подождал, пока на остановке у железной дороги не остановится автобус. Потом перешел Фаримагаде.

Пассажиров было много, но он нашел место на заднем сиденье и забрался в угол.
Он знал, что на самом деле не получил никакого реального преимущества. Ему не хватало музыки, чегото окончательного. Он стал напевать. Женщина, сидящая рядом с ним, отпрянула. Но разве можно было на нее обижаться. Он пел фрагменты из начала Токатты ре-минор. Не той, дорической, а написанной Бахом в молодости. Он нащупал лотерейный билет. Датская государственная лотерея — явление удивительное. Выигрыши большие. Шансы выигрыша — один к пяти. Процент выплат — шестьдесят пять. Одна из лучших лотерей в мире. Лотерейный билет был утешением. Маленькое компактное поле надежд. Маленький вызов вселенной. Этим лотерейным билетом он провоцировал Всевышнюю. Чтобы она продемонстрировала, существует ли она на самом деле. Чтобы проявила себя в виде выигрыша. Посреди безотрадной статистической апрельской невероятности.

3
Для обычного слуха и сознания Копенгаген со всеми своими предместьями раскинулся в горизонтальной плоскости в разные стороны от центра города. Касперу же всегда казалось, что город расположен на внутренней стороне воронки.
Наверху, у края, там, где свет, и воздух, и морской бриз, шелестящий в кронах деревьев, находятся Клампенборг и Сёллерёд, ну и, может быть, Хольте и Вирум. Уже у Багсверда и Гладсаксе начинается спуск, а где-то в глубине находится Глоструп. Над пустынями его скромных одноэтажных коттеджей разносится клаустрофобическое эхо. Глоструп и Видовре — это преддверие Амагера, а там уж и вовсе начинается фановая труба.
Знаменитая польская монахиня Фаустина Ковальская как-то сказала, что если усердно молиться, то можно и в Аду устроиться со всеми удобствами. Раньше Каспер всегда считал, что эта святая так говорила, потому что никогда не бывала в Глострупе. Теперь он прожил здесь шесть месяцев. И полюбил эту жизнь.
Он любил гриль-бары. Танцевальные школы джиттербага. Юных последователей «Ангелов ада». Похоронные бюро. Колбасу для жарения в витринах мясных лавок. Дисконтные магазины. Необычно освещенные палисадники. Экзистенциальный голод на лицах, которые попадались ему на улицах, голод на смысл жизни — ему самому это было не чуждо. И иногда это узнавание совершенно противоестественным образом делало его счастливым. Даже сейчас, на краю пропасти. Он вышел из автобуса на главной улице Глострупа, невероятно счастливый, но ужасно голодный. Так больше продолжаться не может. Даже Будда и Иисус постились лишь тридцать — сорок дней. И потом говорили, что больше — это уже не смешно. Он остановился у китайского ресторана на углу Сиеставай и незаметно заглянул внутрь. Сегодня работала старшая дочь. Он вошел в ресторан.
— Я пришел попрощаться, — сказал он. — Получил приглашение. Из Бельгии. Цирк Карре. Варьете «Зебрюгге». Потом американское телевидение.
Она склонилась над барной стойкой.
— Следующей весной я приеду за тобой. Я куплю остров. Поблизости от Рюу Кюу. Построю для тебя пагоду. У журчащего источника. У поросших мхом скал. Хватит стоять у фритюрницы. Мы будем смотреть, как заходит солнце, а я буду импровизировать.
Он склонился к ней и запел:
В росе отраженье
Апрельской луны.
Промокла насквозь,
Но ей все равно.
Звучит ее лютня
Из серебра.
Одна в своем доме
Она слушает ночь.
Двое водителей грузовика перестали жевать. Девушка серьезно смотрела на него из-под мягких, изогнутых иссиня-черных ресниц.
— И что же, — спросила она, — ты хочешь получить взамен?
Он опустил голову, так что его губы почти коснулись ее уха. Белого-белого. Словно меловой утес. Изогнутого, словно раковина мидии с острова Гили Траванган.
— Порцию жареных овощей, — прошептал он. — С рисом и тамари. И мою почту.

Поставив еду на стол, она скользнула прочь, словно храмовая танцовщица при дворе в Джакарте. Потом вернулась назад с ножом для бумаги и положила перед ним стопку конвертов.
Частных писем не было. Он не стал открывать остальные конверты. Но некоторое время посидел, перебирая их, задерживая каждый из них на мгновение в руке, прежде чем уронить на стол. Он вслушивался в их свободу, подвижность, дух странствий.
Среди писем оказалась открытка с приглашением на выставку современной итальянской мебели, где даже бокал «спуманте» не смог бы скрыть от вас тот факт, что сидеть на этих креслах и диванах так неудобно, что без специалиста по мануальной терапии до дома вам будет не добраться. Конверты мрачного вида от коллекторских агентств с обратным адресом в районе Нордвест. Билеты на премьеру в новую оперу на острове Докёэн. Дисконтные проспекты от американских авиакомпаний. Письмо из английского издательства по поводу справочника «Великие имена в комедии XX века». Все это он оставил без внимания.
Где-то зазвонил телефон. Девушка возникла перед ним с телефонной трубкой на маленьком золотистом лакированном подносе.
Они с Каспером посмотрели друг на друга. В качестве почтового адреса он всегда указывал абонентский почтовый ящик на Гасверксвай. Оттуда ему два раза в неделю приносили письма и бандероли в этот ресторанчик. В Отделе регистрации населения был указан адрес «для передачи» цирку «Блафф» на Грёндальс Парквай. Там он раз в две недели забирал письма из государственных учреждений. Почтовая компания обязана была сохранять конфиденциальность. Соня с Грёндальс Парквай умерла бы на костре за него. Найти его было невозможно. Даже налоговая инспекция вынуждена была сдаться. Теперь кто-то все-таки до него добрался. Он снял трубку.
— Вы не возражаете, если мы приедем через четверть часа?
Это была светловолосая женщина.
— Не возражаю, — ответил он.
Она повесила трубку. Он сидел, слушая гудки. В справочной он узнал телефон больницы Биспебьерг. Его соединили с детским психиатрическим отделением. Туда и в Центр школьной психологии направляли практически всех детей из Копенгагена и пригородов.
Дежурная отделения соединила его с Ван Хессен.
Она была профессором детской психиатрии, вместе с ней он занимался некоторыми из самых сложных детей. Процесс этот для детей был целительным. Для нее же он был весьма непростым.
— Это Каспер. Ко мне приходили мужчина, женщина и ребенок. Девочка десяти лет, зовут КлараМария. Они говорят, что это ты их направила ко мне.
Она была слишком удивлена, чтобы задавать какие-либо вопросы.
— У нас не было ребенка с таким именем. Во всяком случае, пока я здесь работаю. И мы никогда не дали бы направление. Без предварительной договоренности.
Она начала воспроизводить в памяти болезненные части прошлого.
— К тебе, — продолжила она, — мы при любых обстоятельствах постарались бы не направлять. Даже если бы у нас была предварительная договоренность.
Где-то на заднем плане играло фортепианное трио ми-бемоль мажор Шуберта. На переднем плане жужжал компьютер.
— Элизабет, — сказал он, — ты что, пишешь объявление о знакомстве?
Она задержала дыхание.
— Объявления — это слишком узкий канал, — продолжал он. — Любовь требует от человека, чтобы он открылся. Нужна большая сфера общения, чем Интернет. Тебе бы подошла двигательная терапия. И что-нибудь для голоса. Я мог бы давать тебе уроки п

Тишина

03.07.2009

Автор: Нина Иванова
Источник: Time-out Москва

«Вышел новый роман Питера Хега», — сказала я коллеге на работе. «А, это этот аутист», — услышала в ответ. Точно, этот аутист Питер Хег — один из самых странных современных писателей. Это единственный датчанин, чьи книги переводятся на 30 языков. Его «Смилла и ее чувство снега» про дочь эскимосской охотницы и светила в области медицины, которая оказалась на стыке дикого мира и цивилизованного — Смилла ушла из стойбища, потому что не могла убивать тюленей, но жизнь в Копенгагене ее тяготит, — стала мировым бестселлером. Остальные датские писатели решают какие-то свои собственные локальные проблемы и не интересны за пределами страны. Хег тоже ищет ответы на сугубо собственные личные и гражданские вопросы: например, вопрос национальной самоидентификации в современном мире («Представления о двадцатом веке»), или конфликт дикой природы и цивилизации («Смилла и ее чувство снега», «Женщина и обезьяна»), или избавление от детских трудностей и комплексов («Условно пригодные»). Но его проблемы, если отвлечься от местной специфики, универсальны, любой может их примерить на себя, а потому Хег интересен даже тем, кто снега отродясь не видел. Питер Хег как животное — его нельзя заставить сделать что-то, потому что так нужно для его карьеры писателя, для его издателя, для членов его семьи. Например, после того, как в 1996 году вышла его книга «Женщина и обезьяна», писатель решил, что вокруг него слишком много шума, и пропал. Два раза в год он обязан был появляться на заседании в издательстве «Мунксгор Росинанте», и он это делал. Остальное время путешествовал по свету, изучал восточную философию, жил отшельником и занимался благотворительностью. Он передал издательству права по решению ряда художественных и финансовых вопросов и попросил его не беспокоить. Сейчас Хег полгода, с мая по октябрь, с семьей живет за городом на даче, остальное время — в городе, потому что работа жены привязана к крупным городам (жена Питера Хега, Акинюй, родом из Африки, танцовщица). Но даже в городе Хег ставит между собой и окружающим миром многочисленные фильтры: он не пользуется телефоном, не смотрит телевизор, его адрес нельзя найти в справочнике, на дверях квартиры нет его имени, а все письма на его имя автоматически пересылаются в издательство. Только так ему удается, подобно герою его книги «Тишина», слышать людей. «Каждому человеку Всевышняя определила свою тональность — и Каспер умел ее слышать» — так начинается роман. Каспер Кроне, клоун, слышит людей, как музыку, определяя мелодию и тональность каждого. Но однажды к нему приводят девочку КларуМарию, которая не звучит. Внутри ребенка тишина. Вскоре выяснятся, что девочку похитили у родной матери. Она просит Каспера ей помочь, и тот ввязывается в поиски. В общем, это история про женщину Смиллу и мальчика Исайю наоборот — взрослый мужчина пытается раскрыть преступление против маленькой девочки. Написанная с хеговской манерой говорить про то, про что даже думать не хочется. 

Экшен + философия — роман, в общем, не хуже «Смиллы»

20.07.2009

Автор: Лев Данилкин
Источник: Афиша

Многие уверены, что Питер Хег, по сути, автор одного романа — пятизвездочной «Смиллы и ее чувства снега» (1992), ­тогда как все остальные его вещи представляют собой лишь типичные образцы скандинавской литературы, окрашен­ной характерной депрессивностью; можно, конечно, прочесть, но необязатель­но. ­Это неправда, но даже если так, после «Тишины» — которую Хег писал чуть ли не десятилетие — вряд ли кому-то придет в голову говорить о том, что на «Смилле» все закончилось. «Тишина» боль­шое — и это ощущение, которое не надо объяснять, — произведение, в котором сказано много чего такого, чего нет ни в одном другом романе на свете; оно сложнее «Смиллы» — в смысле это беллетристи­ка с более высоким порогом доступа, требующая от тебя большей собранности и внимания. Как и «Смилла», «Тишина» — роман-квест, и, как почти всегда у Хега, главный герой — диверсант-одиночка с визионерскими способностями, предотвращающий глобальную катастрофу. «Говорящая ­маска» на этот раз — Каспер, 42-летний клоун-профессионал, слышащий гораздо больше звуков, чем обычные люди, и умеющий их интерпретировать. Он скрывается от налоговой полиции нескольких стран и мечется по Копенгагену, разыскивая пропавших детей, которых, по-видимому, похитила некая злодейская стремящаяся к сверхприбылям корпорация. Собственно, весь роман — это погони и побеги: Каспер охотится за похитителями, а полиция — за ним. Иногда это эпизоды почти комедийные, иногда более ­минорные; в любом случае все они сопровождаются чрезвычайно точными комментариями Каспера; вообще, замечания в сторону — лучшее, что есть в этом романе, замечания — и всякая вставная естественно-научная информация: ну да, опять «Над пропастью во ржи», которую Сэлинджер написал бы в соавторстве со Стивеном Хокингом», как однажды припечатали «Смиллу» в каком-то американском журнале; это у Хега всегда очень хорошо ­по­лучалось. Хеговская формула романа — мир математически реалистичен и в то же время сюрреален: дети с паранормальными способностями, игроки на рынке копенгагенской недвижимости, геодезисты и сейсмологи, цирковые акробаты, ­монахини из Русской церкви, гонщики-инвалиды (довольно многие из вышеупомянутых могут похвастаться трудно ­запоминае­мыми датскими именами и фамилиями). Опять, как в первой части «Смиллы», один из магнитов, инсталлированных в роман, — Копенгаген: обладающий особой, хеговской, атмосферой город-лабиринт, хорошая мишень для сатирика, описывающего нравы буржуазии, и од­новременно — материал для визионера; странный, мистический город. В сущности, «Тишина» — кафкианский квест: никуда особо не ведущий, но не разочаровывающий; по правде говоря, удовольствие от времени, проведенного в компании этого писателя, мало с чем сравнимо. P.S. Особенно следует отметить феноменально точный, выверенный до микрона перевод. «Тишина» — роман про то, чем одни звуки отличаются от других, и тут переводчику, как и автору, надо иметь идеальный слух; одна ошибка — и работа насмарку; у Е.Красновой получилось пройти по проволоке.

Цирк приехал

20.07.2009

Автор: Наталия Курчатова
Источник: Эксперт

Питер Хег в каком-то смысле, что наш Пелевин: достигнув известности, пропал с радаров, перестал давать интервью и принялся изучать восточную философию. Что-то общее есть и в манере впрягать в одну телегу коня и трепетную лань: что в «Смилле и ее чувстве снега», что в новой «Тишине» Хег без церемоний пользуется мощностями авантюрного сюжета для того, чтобы протащить через сознание читателя и метафизику, и лирическую нить, а полуфантастичность героев и ситуаций сочетается с мастерской обобщенностью современного им (и нам) мира. В романах Хега с равной естественностью присутствуют отрезанные кусачками фаланги пальцев, танцоры на свободно висящей проволоке, музыка Баха и философствующие клоуны. Главный герой «Тишины» — клоун-супермен сорока с небольшим лет, обладающий способностью слышать в мистических диапазонах. Он обременен обвинением в уклонении от уплаты налогов, а также грузом одиночества и упущенных возможностей. Герой заключает странный контракт с рыцарским орденом «светских монахинь», в свое время отколовшимся от православной церкви. Обязательства с его стороны — поиск пропавших «детей индиго», находившихся на попечении ордена, а также своеобразное «послушание» через личный финансовый и карьерный крах и, как выясняется позже, пробитый череп и пулю в животе. Хег в свое время поступил мудро, оговорив с издательством неопределенный срок работы над романами; в «Тишине» это сказывается самым положительным образом. Пятисотстраничный том, густо насыщенный плутовскими коллизиями, лирикой и драматическими столкновениями, написан дробно, с многочисленными отступлениями и в то же время обладает замечательной внутренней целостностью. Хег в буквальном смысле ведет читателя по «свободно висящей проволоке»; в каком-то смысле это действительно цирк — искусство архаическое и вечно современное, чудесное сочетание выверенного мастерства и шаманских плясок над бездной, на грани жизни, смерти и любви.

Такая вкусная датская клюква

25.08.2009

Автор: Наталья Кочеткова
Источник: Известия.ру

2 сентября во Всероссийском выставочном центре начнется Московская международная книжная ярмарка. Одной из самых громких премьер форума станет новый роман датчанина Питера Хега "Тишина". Автор "Смиллы и ее чувства снега" выпустил его после 10-летнего перерыва. В "Смиллу и ее чувство снега" (дочь эскимосской охотницы и знаменитого врача-датчанина никак не может отыскать себя на стыке двух миров - дикого и цивилизованного) влюблены даже те, кто видит снег только на Рождество и не каждый год. Это библия всех аутистов, неприкаянных одиночек и "лишних людей". Таких, как выяснилось, в этом мире много: роман переведен на 30 языков и вот уже 17 лет является одним из мировых бестселлеров. В 1997 году датским режиссером Биллем Августом был снят одноименный фильм, где Смиллу сыграла Джулия Ормонд. Собственно, "Смилла..." - это про самого Хега. Он отгораживается от мира всеми возможными способами - не пользуется телефоном, интернетом, не смотрит телевизор, его адрес нельзя найти в справочнике, на дверях его квартиры нет таблички с именем, а все письма за него получает издательство. После того как в 1996 году вышла его последняя книга "Женщина и обезьяна", писатель решил, что устал от шума... и пропал. Путешествовал по свету, изучал восточную философию, жил отшельником, медитировал и занимался благотворительностью. Он переложил на издательство "Мунксгор Росинанте" все обязанности по решению художественных и финансовых вопросов и попросил его не беспокоить. Хотя, согласно обязательствам, два раза в год появлялся на общем заседании. И вот после 10-летнего затишья Хег вернулся: в 2006 году вышел его новый роман "Тишина", который 3 года спустя перевели на русский язык. Получилась "Смилла..." наоборот: не взрослая женщина расследует смерть маленького мальчика, а взрослый мужчина по имени Каспер Кроне пытается помочь маленькой девочке, связанной с могущественной православной общиной. Он тоже не такой, как все. Смилла умела различать множество типов и оттенков снега. Каспер умеет слышать людей. Вообще-то он не музыкант, а клоун. Но с детства у него особые отношения с музыкой. Настолько особые, что каждый человек, по его ощущению, имеет уникальную внутреннюю мелодию. Девочку Клару-Марию приводят к Касперу (он лжет, что психоаналитик) странные люди, которые на поверку оказываются киднепперами. Девочка отличается от прочих тем, что "не звучит". Во всяком случае, Каспер не слышит ее мелодии... Как и в "Смилле...", в "Тишине" есть детективная интрига. Смилла, пытаясь понять, отчего умер мальчик Исайя, ввязывается в странное расследование, которое приводит ее к могущественной тайной научной организации. В "Тишине" девочка передает Касперу записку, в которой просит его о помощи и шифром объясняет, как найти ее родителей. Кроме того, Клара-Мария оказывается связанной с всесильной группировкой - общиной, принадлежащей Восточной, то есть православной, церкви, подчиняющейся почему-то белорусскому патриархату. И вот тут безупречного Питера Хега подводит слух и голос. Фигурально выражаясь, он дает петуха - мыслит о православии католическими парадигмами. Все, что касается описания духовного ордена и вообще русских, выглядит развесистой клюквой. Чего ему только из Копенгагена не привиделось: и исповедальня в православной церкви, и бороды, и баня по соседству с храмом (дьякон обосновывает ее наличие тем, что баня для православных - священное место), и почитание Лейбница как святого, которого церковь не успела канонизировать, и настоятельница, носящая под власяницей кружевное белье. Правда, медведи водку не пьют, и за то спасибо. Разумеется, мы любим Хега не за реализм, а потому на его свободное сочинение на тему славян и христианства вполне можно взглянуть сквозь пальцы. Но читать это по-русски все же несколько обидно... 

Питер Хёг. Тишина

25.08.2009

Автор: Николай Александров
Источник: Эхо Москвы. Книжечки

В петербургском издательстве «Симпозиум» вышел роман датчанина Питера Хёга «Тишина». Автор знаменитых книг "Смилла и ее чувство снега", "Ночные рассказы" опубликовал "Тишину" после десятилетнего молчания. Он был раздосадован громким успехом своих произведений и повышенным вниманием публики и прессы. Хёг замкнулся, отказался от интервью, пустился путешествовать. Впрочем, отшельнический образ жизни и изучение восточной философии не помешали написать новый роман. В "Тишине" Хёг не перестал быть романтиком, любителем странных характеров и положений. Он по-прежнему питает склонность к необычным историям и героям. "Каждому человеку Всевышняя определила свою тональность и Каспер умел ее слышать. Лучше всего ему это удавалось в то краткое беззащитное мгновение, когда, оказавшись поблизости, люди еще не знали, что он вслушивается в них". Вот об этом человеке, который умеет слушать души других людей, о том, как он использует свой дар, о мире, в который каждая душа вносит свою музыку и пишет Хёг.

Записки из тихого дома

13.08.2009

Автор: Михаил Шиянов
Источник: Время новостей

Уже больше десяти лет роман датского писателя Питера Хега «Смилла и ее чувство снега» не дает миру забыть о маленькой северной стране с самой высокой налоговой ставкой. Сам автор, прогремев на всю планету, на десятилетие ушел в затвор, поселившись, как бы у нас сказали в «безнадежном замкадье». Ни одного интервью, отключенный мобильный, парное молоко по утрам и регулярная медитация Дзогчен. Никто, включая жену и дочерей, не видел ни строчки из того, что Питер ежедневно записывал в рабочую тетрадь. Опасаясь идиотских вопросов о том, «как продвигается работа» и «о чем будет новая книга», Хег не только закрывался локтем каждый раз, когда кто-то входил в его кабинет, но путал следы, нарочно выбирая «подставные» книги в библиотеке. Результат -- роман «Тишина». Хотя в России томились молчанием писателя не так долго (предыдущую книжку Хега мы прочитали лишь в 2005 году), «Тишину» у нас ждали. Когда роман опубликовали, нашего читателя постигла нечаянная радость: русское присутствие составляет что-то около трети объема. Главный персонаж книги -- знаменитый клоун Каспер Кроне на 500 страницах пытается измерить общим аршином русскую душу, подгоняя традиции православия под нужды одинокого северного народа. Кроне не просто великий клоун, а обладатель феноменального слуха, который позволяет ему расслышать «тональность» любого человека: его страх, радость или растерянность, прикинуть в уме объем помещения по отраженному от стенок звуку собственного голоса или марку хронометра по тиканью механизма. Клоун, задолжавший несметные миллионы налоговым службам сразу нескольких стран (скорее по небрежности, чем от жадности), бегает по Копенгагену от полиции и одновременно выслеживает похитителей едва знакомого ему ребенка. Пропавшая девочка, «тональность» которой совершенно беззвучна, как-то связана с местным таинственным, но всесильным духовным орденом православных раскольников. Гоняясь за киднеперами и за тишиной, Каспер рассуждает о Бахе, вспоминает давно ушедшую любимую, проникает в режимные заведения, ловит в живот пулю и разваливает международную аферу. При этом клоун, обладатель собрания сочинений Кьеркегора, беспрерывно философствует, отыскивая оправдание своим действиям у великих мистиков прошлого. Мартин Бубер с Мейстером Экхартом появляются в самом начале, Гурджиев -- ближе ко второй главе, Григорий Палама -- в середине романа. В сущности, в «Тишине» не изобретается почти ничего нового. Фанаты могут быть спокойны -- формат соблюден: это все тот же особый северный «магический научпоп», превращающий поход романтического героя по кабинетам в метафизические «Москва--Петушки». Так же, как в «Смилле» или, к примеру, в «Женщине и обезьяне», плоть романа составляют огромные периоды рассуждений на специальные темы вроде физики звука или устройства подземных коммуникаций Копенгагена. Они перебиваются провокационными обобщениями о человеческой природе и инструкциями по изготовлению механической дрели из дверных петель и мотка гнилой бечевки. Все это вместе и создает завораживающий эффект. Когда вышел первый роман Хега о маленькой фрекен, знающей несколько дюжин различных определений снега, по крайней мере один из его российских читателей -- автор этого текста не смог удержаться от того, чтобы проникнуть в высотку МГУ и отыскать кафедру гляциологии. И уж наверняка кто-то, прочитав тот роман, пытался найти запись «Песен Гурре» Шенберга, которые звучат в важнейшие моменты «Смиллы». Самыми разными звуками, конечно, наполнена и «Тишина». Каспер, вслушиваясь в вечерний перезвон колоколов, мысленно рисует звуковой ландшафт датской столицы, на котором он без труда находит любого человека. Клоун, делающий жизнь с Кьеркегора, рассуждает о божественности баховских фуг, сравнивает звучание автомобильного двигателя с «Гольдберг-вариациями», а собственное непостоянство оправдывает существованием Парижской симфонии Моцарта. Одно из его жизненных наблюдений поистине достойно его великого предшественника Ганса Шнира из беллевского романа «Глазами клоуна». «Многие думают, что они в этой жизни купили билет на Гилберта и Салливана, -- говорит Каспер. -- Но с большим опозданием обнаруживают, что жизнь -- это фрагмент гибельной музыки Шнитке». Стараниями Кроне мы слышим и другую музыку: так вибрирует структура ледяного кристалла, а так распирает звуками неверную северную весну. В диалогах, которые клоун ведет с десятками разных людей (чиновниками и бандитами), мы отчетливо слышим, как перекатывается по венам медлительная датская кровь. Одна из сильных сторон Хега -- неисправимая провинциальность; он такой же «гений места» для Копенгагена, как Крусанов для Петербурга, а Иванов для Перми. Но на родине Хега, где царит увлечение минимализмом и антироманной формой, к его книгам относятся примерно как у нас к опричной дилогии Сорокина -- морщатся, хоть и раскупают. Иностранцы же не могли почувствовать подвоха. Нам ведь интересны не формальные упражнения в стиле, а то, что творится в головах у граждан страны, национальной чертой которых считается склонность к суициду. Сама датская столица со своими невыдуманными Волчьими долинами и Оленьими прудами, Клампенборгом, Селлередом, Багсвердом и Гладсаксе для нас что-то вроде фантастического города Среднеземья. Административная прозрачность этой страны сравнима только с окружившими ее льдами. Тем приятнее, когда датчане все же решают утаить друг от друга что-то и находится человек, готовый раскопать и вытащить тайну на божий свет. У нового романа Хега есть только одна беда: выставленные на мировой суд многолетние прозрения писателя относительно русской мистики, переведенные на русский язык, немедленно превращаются в тыкву. Нет претензий к переводу -- он прекрасен. Это сам писатель, соблазнившись темой russky duhovnost', сломал о нее зубы. Русская тема в «Тишине» далась Хегу не намного лучше, чем Бегбедеру в его "разоблачительном" романе «Идеаль». Разглагольствования датчанина, ни разу не бывавшего в России, нисколько не лучше откровенного вранья Бегбедера, навещающего Москву раз в полгода. Но если «Идеаль» и не пытался претендовать на правду и изначально сочинялся в качестве «дружеских врак» парижского приятеля Сергея Минаева и Дениса Симачева, то произносимые ex cathedra соображения Хега могут порядком смутить его российских поклонников. Пусть у него нет пассажей про медведей, бродящих по Лубянской площади (медведей Хег припас для Гренландии), но все, что касается русских бород и пристрастия к парной, присутствует в самом бесстыжем виде. Описывая реальную русскую церковь на улице Бредгаде, датский затворник, видимо, никогда туда не заходивший, сочиняет какую-то исповедальную кабинку, а в смежном помещении устраивает баню, провозглашая при этом устами дьякона, будто баня для православных -- священное место! Игуменья же местного монастыря (Хег называет ее старицей) утверждает, будто Лейбниц -- великий святой, которого церковь не успела канонизировать. Главное, кажется, что Хег несет эту околесицу совершенно всерьез. Мерянье «духовными потенциалами», битвы за монополию на цитирование отцов-пустынников и нетипичная для датчан (какими мы привыкли их видеть у Хега) религиозная чванливость создают очень неприятный шум, который не дает вполне насладиться в целом ровным и чистым звучанием романа. Понадеявшись на свои силы и каталог провинциальной библиотеки, Хег произвел на свет выводок чудовищных штампов. Тут нечаянно задумаешься, не кривил ли он душой, описывая соотечественников, делясь наблюдениями за природой, анализируя искусство. В единственном на всю Россию интервью он признается, что не слишком разбирается в музыке, хоть и делает вид, что различит на слух дюжину исполнений баховской Чаконы. Секундочку, а Олений пруд -- он вообще существует? Столичные соцработники в Дании правда приносят многодетным домой тресковую печень? На 500-кроновой купюре изображен Нильс Бор? На родине Кьеркегора есть цирки? Питер Хег -- проект Бориса Акунина?

Тишина и волшебство

12.08.2009

Автор: Алексей Евдокимов
Источник: Телеграф.lv

Источник  — telegraf.lv   Трудно сказать, повезло или нет писателям, написавшим самую свою знаменитую книжку в начале карьеры. С одной стороны, книга эта, будучи расхваленной, раскупленной, экранизированной с участием голливудских звезд, делает тебе имя и состояние. С другой — обрекает тебя соревноваться с самим собой, пытаться вычислить формулу успеха не менее действенную, но другую (если ты профессионально честен), что многократно сложней, чем найти ее в первый раз. Питер Хег в начале девяностых опубликовал роман «Смилла и ее чувство снега» — и с тех пор остается самым знаменитым в мире литературным датчанином. Парадоксальную и завораживающую книгу о гляциологине-полуэскимоске пытались копировать многие, делая главной героиней, например, полуиндуску, но сам Хег десятка полтора лет как раз последовательно избегал собственных литературных находок. Выпускал то депрессивные и лишь слегка беллетризированные воспоминания о детдомовском детстве («Условно пригодные»), то гротескную сатиру на современный евроистеблишмент («Женщина и обезьяна»). Все это, однако, не только близко не повторяло успеха «Смиллы» у публики, но и проигрывало ей чисто литературно. И в конце концов он написал «Тишину». Это действительно в определенном смысле возвращение к истокам. Во всяком случае второй у Хега образчик жанра «интеллектуального триллера», где на шампур детективного квеста нанизываются дополнительные бонусы: лирические отступления, философские отвлечения, естественно-научные сведения. Писатели поамбициозней любят вслед за суперклассиком жанра Умберто Эко прежде чем начать с читателем игру в авантюрные поддавки, устроить ему «экзамен на зрелость», неторопливо погружая в незнакомую фактуру. Так поступал и Хег в «Смилле», через первые главы которой неподготовленный читатель продирается в поту и с одышкой. В «Тишину» же въезжаешь как по хорошей лыжне — и без помех скользишь до финала. Нет, лекционный материал тут тоже чрезвычайно обширный: если, закрыв «Смиллу», вы были способны писать кандидатскую по гляциологии или эскимосской этнографии, то прочитавшему «Тишину» (даром что так называется) можно, скажем, выдавать искусствоведческий диплом по специальности «история музыки». Более того, здесь много рассуждений о религии и Боге, к которым сдержанный ироничный скандинав Хег раньше склонности не проявлял. Однако если в «Смилле» научно-философское «грузилово» было призвано заставить нас играть по  авторским правилам, то здесь оно — демонстрация того, что автор сам играет с нами по заранее оговоренным жанровым правилам. У нас же «интеллектуальный триллер»? Тогда вот вам пассаж о «Теодицее» Лейбница в качестве разминки перед бегством от полиции с переодеванием. Если уж употреблять мудреные богословские термины, то вот вам еще один — апофатическая теология: где Бог определяется через то, что не есть Он. Волей-неволей характеризовать «Тишину» приходится схожим методом — перечисляя ее отличия от «Смиллы». Тем более что их меньше, чем сходств. Жанровая общность — ладно. Герой тут — мужчина, знаменитый в недавнем прошлом клоун, да еще с уникальными способностями: после тяжелейшей детской травмы он слышит в сотни раз больше обычного человека, в том числе в мистическом диапазоне. Однако тоже — одиночка, бессемейный и бездетный, асоциальный тип в неопределенных финансовых обстоятельствах и в сложных отношениях с государством (скрывается от налоговой полиции), отягощенных кризисом среднего возраста (если Смилле Ясперсен было 38, то Касперу Кроне — 42). Если Смилла искала убийц чужого странного мальчика, которому почему-то считала себя обязанной, то Каспер ищет похищенную чужую странную девочку, перед которой почему-то чувствует ответственность. У обоих сложные отношения с собственными родителями. Обоим в поисках помогают обаятельные чудаки. Оба беспрерывно перемещаются в подробно называемых копенгагенских декорациях. Оба склонны к ядовитым шуткам. Главная разница — в отношении к реальности. «Смилла» при всей акцентуированности персонажей и сюжетных диковинах (живой метеорит, морские черви как потенциальная опасность для человечества) «работала» с подчеркнуто (и подчеркивалось это автором настойчиво до занудства) узнаваемой, безусловной, «нашей», «здешней» реальностью. «Тишина» — не столько триллер про экстрасенсов, сколько просто сказка. Дети, умеющие останавливать время, или карманное воровство при помощи телекинеза во внутренней системе ее литературных условностей в общем-то куда более закономерны, чем тяга жительницы элитного комплекса в центре Копенгагена к эскимосским иглу в системе «реалистической» «Смиллы». Парадокс, однако, в том, что литературного волшебства в последней оказывалось больше, чем в полной мистики «Тишине». Да и экстатические мурашки, читая про снег и лед, ты чувствовал чаще, чем барахтаясь в высокопарных пассажах о религиозном экстазе. 

Питер Хёг "Тишина"

01.10.2009

Автор: Николай Александров
Источник: Psychologies

Датчанин Питер Хёг, автор знаменитых книг "Женщина и обезьяна", "Смилла и её чувство снега", "Ночные рассказы" (Симпозиум, 2003, 2005), опубликовал роман "Тишина" после 10 лет молчания. Хёг был раздасадован громким успехом своих произведений. Он замкнулся, отказался от нтервью, пустился путешествовать и изучать восточную философию. В "Тишине" Хёг не перестал быть романтиком. Он по-прежнему питает склонность к странным историям и героям. "Каждому человеку Всевышняя опеделила свою тональность - и Каспер умел её слышать". О человеке, который умеет слушать души других людей и помогать им, о мире, в который каждая душа вносит свою музыку, и пишет Хёг.

Оттенки звучания в Копенгагене

26.02.2010

Автор: Мария Мельникова
Источник: Книжное обозрение №5(#325)

«Посмотрите на меня, – сказал он. – У меня нет ни гроша. Все потеряно. Не женат. Детей нет. Карьера закончилась. Выдворен из страны. Меня разыскивают в двенадцати странах. Но я нахожусь в процессе восстановления порядка. Это по мне заметно? Что где-то там, в глубине, таится нарождающаяся чистота?» Если другим героям «Тишины» это не заметно, то это их проблемы, причем большие. А читателю все понятно. Сколько бы Питер Хёг ни разводил перцептивной мистики, каких бы детективных виражей не закладывал и сколько противоречий ни насаждал, все равно в основе своей он прост как рождественская сказка. Его истории – о детях, которых обижают взрослые, природе, которую мучают люди, и настоящих героях, которые спасают всех, несмотря ни на что. И в самых невыигрышных ситуациях выглядят круто, как Чак Норрис по кабельному в начале 90-х. Вышеприведенную речь клоун Каспер Кроне произносит, когда все интересное для него еще только начинается. Потом ему предстоит в числе прочего наводить порядок со сквозным ранением в живот и проломленным черепом. И ведь наведет. И читатель, опять же, поверит. Чак Норрис и 90-е могут морально устареть, кабельное из офигенной западной штуки превратиться в обычное средство коммуникации, но жажда загадочного, непохожего на других парня, который придет, скажет что-нибудь этакое и всех удивительным способом победит – неизбывна. Питер Хёг умеет создать такого парня. Он знает толк в этой самой крутизне – наивной, неправдоподобной, но такой желанной простому человеческому сердцу. Те, кто читал «Смиллу и ее чувство снега», не смогут не узнать знакомое. Вместо снежного чувства тут волшебный слух – у каждого человека и предмета есть своя тональность, и клоун Каспер умеет ее улавливать. Вместо маленького гренландца, чудом пережившего столкновение с доисторическим червем, – девятилетняя подружка и большая поклонница Каспера, умеющая генерировать вокруг себя особенную, трансцендентную тишину, ту «которая была до того, как Вселенная поставила первый компакт-диск». А где есть уникальный ребенок, там, разумеется, найдутся и нехорошие люди, которым позарез нужно использовать его в своих грязных целях. Так что девочку похитили и ее надо спасать. Ох, нелегкая это работа – спасать из лап таинственных организаций маленьких уникальных девочек, когда тебе сорок два года, за всякие финансовые безобразия тебя вот-вот выдадут испанскому правосудию и вообще у тебя сложилась в жизни такая ситуация, что самого себя бы спасти от показательной демонстрации студентам психфака – смотрите, дети, как не надо жить… Но раз ты клоун, делай шоу. И Каспер делает – угоняет машины, нарушает неприкосновенность частной собственности, нагло врет властям, шутит шутки юмора, прыгает из окна, очаровывает женщин, повергает в шок мужчин и с упорством, достойным лучшего применения, пытается разобраться в себе. И пойди разбери, где тут пародия на Джеймса Бонда, где мистический триллер, где психологическая драма, а где философский трактат о звуках и поисках Веры. Не разберешь. Клоунада – жанр синкретический.

Хёг П. Тишина

28.12.2009

Автор: 
Источник: Книжное обозрение №43-44(#317)

Новый роман Питера Хёга — автора знаменитого "Снежного чувства Смиллы"  и одного из самых эксцентричных писателей современной Дании — "Тишина" тоже рассказывает о необычном чувстве. Для копенгагенского клоуна Каспера Кроне каждый человек — это звук, со своей особенной тональностью. Потому-то он постоянно стремится к тишине...