Год издания: 2010,2008
Кол-во страниц: 144
Переплёт: твердый
ISBN: 978-5-8159-0981-6,978-5-8159-0840-6
Серия : Зарубежная литература
Жанр: Проза
Пол Гэллико (1897—1976) — американский Андерсен, автор «Снежного гуся», «Дженни» и «Ослиного чуда».
«Томасина» (1957) — самая известная из его историй.
Это рассказ о мужчине, забывшем, что такое любовь.
О девочке, любившей кошку.
И о кошке, думавшей, что она — богиня.
Paul Gallico
THOMASINA
Перевод с английского Н.Трауберг
Глава первая
Ветеринар Эндрю Макдьюи просунул в приоткрытую дверь рыжую жёсткую бороду и окинул враждебным взглядом людей, сидевших в приёмной на деревянных стульях, и зверей у них на руках или у ног. Вилли Бэннок, его помощник, нянька и санитар, уже сообщил ему, кто ждёт приёма, и доктор Макдьюи знал, что увидит своего соседа и друга, священника Энгуса Педди. Отец Энгус приходил почти всегда из-за своей любимой старой собачки, которую сам и перекармливал сластями. Врач посмотрел на коротенького, кругленького священника
и заметил, как печально и доверчиво собачка смотрела на него самого. Она знала, что запахи этого места и колкий мех на лице великана прочно связаны с избавлением от мук.
Заметил он и отдыхавшую у них в городке жену богатого подрядчика из Глазго – она привела йоркширского терьера, страдающего ревматизмом, в бархатной попонке с шёлковыми завязками. Этого терьера он терпеть не мог. Была тут
и миссис Кинлох с сиамской кошкой, которая лежала у неё на коленях и мяукала от ушной боли, встряхивая головой. Был мистер Добби, местный бакалейщик, глядевший печально, как и его скотчтерьер, который болел чесоткой, и шерсть его так облезла, что он явно нуждался не столько во враче, сколько в обойщике.
Было ещё человек пять, в том числе – худенький мальчик, которого он где-то видел, а на самом большом стуле, как бы возглавляя весь ряд, сидела старая грузная миссис Лагган, владелица табачно-газетной лавочки, с неописуемой чёрной дворняжкой по имени Рэбби. И хозяйка, и древняя дворняга давно стали местными достопримечательностями.
Хозяйка вдовела двадцать пять лет, прожила – все семьдесят, а пятнадцать разделяла одиночество с преданным Рэбби. Весь городок привык и к толстой вдове в шотландской шали,
и к чёрному шару на ступеньках её крохотного магазина. Рэбби всегда лежал на ступеньках, уткнувшись носом в лапы, и покупатели машинально переступали через него. В городке говорили, что дети рождаются тут с таким рефлексом.
Доктор Макдьюи взглянул на пациентов, и пациенты взглянули на него – кто испуганно, кто равнодушно, кто с надеждой, а кто и с враждою, передавшейся им. Всё его лицо дышало злобой – и высокий лоб, и густые рыжие брови, и властные синие глаза, и крупный нос, и насмешливые губы, видневшие-
ся из-под усов, и воинственный, поросший бородой подбородок. Быть может, местные жители не зря считали его бессердечным.
Такой знаменитый человек, как Макдьюи, естественно, вызывал пересуды в маленьком городке графства Аргайл, где он работал несколько лет. В маленьких городках ветеринар – личность важная, так как лечит он не только собак
и кошек, но и птицу, и скот с окрестных ферм – овец, свиней, коров. А наш доктор к тому же был ветеринарным ин-
спектором всей округи.
Макдьюи считали честным, умелым и прямым, но слишком странным, чтобы доверить ему бессловесных Божьих тварей. Он их не любил; не любил он и Бога. Был он неверующим или не был, но в церкви его не встречали, хотя со священником он дружил. Шёл слух, что со смерти жены сердце его окаменело
и живым остался только тот кусочек, где гнездилась любовь
к семилетней дочери – Мэри Руа. Дочь эту никто никогда не видел без рыжей кошки Томасины.
Да нет, говорили сплетники, доктор он хороший. Мигом вылечит или убьёт, только уж очень любит усыплять. Те, кто подобрее, считали, что это он от жалости – не может видеть, как страдает животное; а кто поехидней или пообиженней, предполагали, что просто ему наплевать и на зверей, и на людей.
Но те, у кого зверей не было, думали, что в нём есть хоть
что-то хорошее, если он дружит с таким человеком, как отец Энгус. Дружили они с детства, вместе учились, и как раз священ-
ник и уговорил его, когда умерла Энн Макдьюи, переехать сюда, чтобы избавиться от тяжелых воспоминаний.
Некоторые помнили старого Макдьюи, ветеринара из Глазго. В отличие от сына, он был не только властен, но и набожен. Рассказывали, что Эндрю хотел стать хирургом, но отец оставил ему деньги на том условии, что он унаследует и его практику. Кто-то из здешних жителей побывал в их старом доме и не удивлялся теперь, что молодой Макдьюи стал таким, каким стал.
Энгус Педди знал, что Макдьюи-отец был истинным ханжой, в чьём доме Господь выполнял функции полисмена, и тоже не удивлялся, что Эндрю сперва возненавидел Бога, а потом и отверг. Неверие это укрепилось, когда умерла Энн, оставив двухлетнюю дочь – Мэри Руа.
Оглядев ожидающих, доктор уставил бороду в миссис Лагган и мотнул головой, давая понять, что можно войти в кабинет. Вдова испуганно квакнула, с трудом поднялась и прижала
к себе несчастного Рэбби. Лапки его повисли, глаза закатились. Он был похож на перекормленную свинку, а свистел и пыхтел, как храпящий старик.
Энгус Педди встал, чтобы помочь вдове, и улыбнулся ей ангельской улыбкой, ибо он ничем не походил на известного нам из книг шотландского священника. Собачка его, по имени Сецессия, неуклюже спрыгнула на пол. Он приподнял её за лапки и сказал:
– Видишь, Цесси, вот Рэбби Лагган! Ему плохо, бедному.
Собаки посмотрели друг на друга печальными круглыми глазами. Миссис Лагган пошла за врачом в процедурную и по-
ложила Рэбби на белый длинный стол. Лапки его беспомощно раскинулись, и дышал он тяжело.
Ветеринар поднял его верхнюю губу, взглянул на зубы, заглянул под веки и положил руку на твёрдый вздутый живот.
– Сколько ему? – спросил он.
Миссис Лагган, одетая, как все достойные вдовы, в чёрное платье и мягкую шаль, испуганно заколыхалась.
– Пятнадцать с небольшим, – сказала она и быстро добавила: – Нет, четырнадцать... – словно могла продлить этим его жизнь. Пятнадцать – ведь и впрямь много, а четырнадцать – ещё ничего, доживёт до пятнадцати или до шестнадцати, как старый колли миссис Кэмпбэлл.
Ветеринар кивнул.
– Незачем ему страдать. Сами видите, задыхается. Еле дышит, – сказал он и опустил собаку на пол, а она шлёпнулась на брюхо, преданно глядя вверх, в глаза хозяйке. – И ходить не может, – сказал ветеринар.
У вдовы задрожали все подбородки.
– Вы хотите его усыпить? Как же я буду без него? Мы вместе живём пятнадцать лет, у меня никого нету... Как я буду без Рэбби?
– Другого заведёте, – сказал Макдьюи. – Это нетрудно, их тут много.
– Ох, да что вы такое говорите! – воскликнула она. – Другой – не Рэбби. Вы лучше полечите его, он поправится. Он всегда был очень здоровый.
«С животными нетрудно, – думал Макдьюи, – а с хозяевами нет никаких сил».
– Да он умирает, – сказал он. – Он очень старый, на нём живого места нет. Ему трудно жить. Если я его полечу, вы придёте через две недели. Ну протянет месяц, от силы – полго-
да. – И добавил помягче: – Если вы его любите, не спорьте
со мной.
Теперь, кроме подбородков, дрожал и маленький ротик. Миссис Лагган представила себе времена, когда с ней не будет Рэбби – не с кем слова сказать, никто не дышит рядом, пока ты пьёшь чай или спишь. Она сказала то, что пришло ей в голову, но не то, что было в сердце:
– Покупатели хватятся его. Они через него переступают.
А думала она: «Я старая. Мне самой немного осталось. Я од-
на. Он утешал меня, он – моя семья. Мы столько друг про друга знаем».
– Конечно, конечно... – говорил врач. – Решайте скорее, меня пациенты ждут.
Вдова растерянно смотрела на рыжего ветеринара.
– Я думаю, это не очень плохо, если я оставлю его мучиться...
Макдьюи не отвечал.
«Жить без Рэбби, – думала она. – Холодный носик не ткнётся в руку, никто не вздохнёт от радости, никого не по-
трогаешь, не увидишь, не услышишь». Старые псы и старые люди должны умирать. Она хотела вымолить ещё один месяц, неделю, день с Рэбби, но слишком волновалась и пугалась.
– Будьте с ним подобрей... – сказала она.
Макдьюи вздохнул с облегчением и встал.
– Он ничего не почувствует. Вы правильно решили.
– Сколько я вам должна? – спросила миссис Лагган.
Врач заметил, как дрожат её губы, и ему почему-то стало не по себе.
– Ничего не надо, – сказал он.
Вдова овладела собой и сказала с достоинством, хотя слёзы мешали ей смотреть:
– Я оплачу ваши услуги.
– Что ж, два шиллинга.
Она вынула чёрный кошелек и положила монеты на стол. Рэбби, заслышав звон, поднял на секунду уши, а миссис Лагган, не оглянувшись на лучшего своего друга, пошла к двери. Шла она очень гордо и прямо, ей не хотелось при этом человеке быть глупой и старой толстухой. Ей удалось достойно выйти и закрыть за собой дверь.
Худенькие женщины горюют очень жалобно, но ничего нет жальче на свете толстой женщины в горе. Пухлому лицу не принять форм трагической маски, просто оно сереет, словно жизнь ушла из него.
Когда вдова Лагган появилась в приёмной, все глядели на неё, а Энгус Педди мгновенно всё понял и вскричал:
– О Господи! Неужели с ним плохо? Что ж мы будем без него делать? Через кого переступать?
Здесь, со своими, миссис Лагган могла плакать вволю. Казалось бы, что такого – но вся очередь застыла, а на сердце Энгуса Педди легла какая-то рука и сжимала до тех пор, пока боль его не уравнялась с болью вдовы. Пришла одна из тех страшных минут, когда священник не знал, чего же хочет от него Бог и что бы Сам Бог сделал на его месте.
Для Энгуса Педди Бог не был связан с мраком и скукой.
И Творец, и тварный мир* были для него радостью, и он считал своим делом передать пастве радость, и хвалу, и восхищение чудесами Божьими, к которым он относил и зверей. И всё же он был человеком и пугался, когда его Бог как бы не обращал внимания на беды вдовы Лагган.
Толстая женщина плакала перед ним и утирала слёзы, они текли по её щекам и подбородку. Сейчас она уйдёт, и для неё начнётся смерть.
Энгус Педди чуть не кинулся в операционную, чтобы крикнуть: «Стой, Эндрю! Не убий! Пусть сам отживёт своё. Тебе ли мешать его игре с Богом?» Но он удержался. Ему ли мешать? Макдьюи – хороший врач, а врачи нередко делают и говорят страшные вещи. С животными лучше, чем с людьми: их можно избавить от страданий.
Миссис Лагган сказала, не обращаясь ни к кому:
– Я не сумею жить без Рэбби.
И вышла. В дверь высунулась рыжая борода.
– Кто следующий? – спросил Макдьюи и поморщился, когда жена подрядчика нерешительно приподнялась, а терьер взвизгнул от страха.
– Простите, сэр, – раздался тонкий голосок, – можно вас на минутку?
– Это Джорди Макнэб, мануфактурщиков сын, – пояснил кто-то.
Восьмилетний Макнэб – круглолицый, чёрненький, серьёзный, как китаец, в рубашке защитного цвета и со скаутским галстуком на шее, держал в руках коробку, в которой, мелко дрожа, лежало его сегодняшнее доброе дело. Макдьюи взглянул на него сверху, пригнулся, касаясь рыжей бородой коробки, и прогремел:
– Что там у тебя?
Джорди смело встретил натиск. Он показал врачу лягушку и объяснил:
– У неё что-то с лапкой. Прыгать не может. Я её нашёл
у озера. Пожалуйста, вылечите её, чтобы она опять прыгала.
Старая горечь накатывала иногда на Макдьюи, и он говорил и делал совсем не то, что хотел. Так и сейчас, он как будто услышал, нагнувшись над коробкой: «Лягушачий доктор. Вот кто ты, лягушачий доктор».
И вся его злоба вернулась к нему. Будь на свете правда, эти люди и этот мальчик приходили бы к нему лечиться и он боролся бы за их жизнь, он бы их спасал. Но они тащат к нему этих сопящих, скулящих, мяукающих тварей, которых держат потому, что из лени или эгоизма не хотят завести ребёнка.
Больной терьер был совсем рядом, и Макдьюи с отвращением чувствовал запах духов, которыми его опрыскала хозяйка. Из чёрного облака злобы он ответил Джорди:
– У меня нет времени на глупости. Ты что, не видишь, какая тут очередь? Швырни свою жабу в пруд. Пошёл, пошёл!
В круглых чёрных глазах юного Макнэба появилось выражение, свойственное детям, когда они разговаривают со взрослыми.
– Она больна, – сказал он, – ей плохо. Она же умрёт!
Макдьюи повернул его лицом к двери и хлопнул по спине.
– Иди, иди, – сказал он немного приветливей. – Отнеси её, откуда взял. Природа за ней присмотрит. Заходите, миссис Сондерсон.
Глава вторая
Если вас интересуют родословные, вы будете приятно поражены, узнав, что я сродни Дженни Макмурр из Глазго, о которой написали и напечатали целую книгу.
По матери мы из Эдинбурга, где мои предки подвизались в университете, причём некоторые из них не только косвенно, но и прямо послужили науке. По отцу мы из Глазго. Дженни – моя двоюродная бабушка. Она была истинная красавица, в самом египетском стиле: головка маленькая, усы длинные, глаза раскосые, уши круглые, небольшие и крепенькие. Считают, что я на неё похожа, хотя цвет у нас разный. Говорю я об этом не из хвастовства: просто это показывает, что обе мы вправе возвести свой род к тем дням, когда у людей хватало ума нам поклоняться.
Сейчас поклоняются ложным богам, а тогда, в Египте, наших предков чтили в храмах, и людям вроде бы это приносило больше счастья. Однако время это ушло, и рассказать я хочу не о том. И всё же, когда знаешь, что тебе поклонялись, как-нибудь это да скажется.
Не буду вас томить: речь пойдёт об убийстве.
Такой истории вы ещё не читали и не слышали: ведь убили-то меня.
Зовут меня Томасиной из-за обычной и нелепой ошибки, которую часто совершают люди, пытаясь угадать наш пол, когда мы совсем юны. Меня назвали Томасом, а потом поняли, что ошиблись, и миссис Маккензи, наша служанка, переделала моё имя на женский лад. Было это ещё в Глазго, и Мэри Руа едва исполнилось два года.
Не пойму, как это люди так глупы и гадают, кто мы – кот или кошка. Чем гадать, посмотрели бы: у кошек эти штучки рядом, а у котов – подальше друг от друга. Исключений нет, и от возраста это не зависит.
Наш хозяин, Эндрю Макдьюи, мог бы сказать сразу; он врач, но он животных не любит, ему до них нет дела, и на меня он никогда не обращал внимания. И я на него не обращала, на что он мне?
Мы жили в большом мрачном доме, который мистер Макдьюи унаследовал от отца. На первых двух этажах там была больница, а мы жили на третьем и четвёртом с хозяином, хозяйкой и Мэри Руа. Они все рыжие, и я рыжая, точнее – тёмно-золотистая с белой грудкой. Особенно нравится людям, что и лапки у меня белые, и самый кончик хвоста. Меня всегда хвалят, я привыкла.
Хотя мне было только полгода, я помню нашу хозяйку. Её звали Энн, она была красивая и рыжая, как медная кастрюлька. Она всегда веселилась и пела, и дома было не так темно, даже в дождливые дни. Мэри Руа она очень баловала, и они вечно шептались. В общем, дом был счастливый, несмотря на хозяина. Но скоро всё изменилось. Миссис Макдьюи подцепила какую-то болезнь от попугая и умерла.
Не знаю, что бы я делала, если бы не миссис Маккензи. Хозяин сошёл с ума, он страшно кричал и буянил, а любовь его вся перешла на дочку и чуть не насмерть нас с ней перепугала. Он где-то бродил, животных забросил, всё у нас пошло вкривь и вкось. Тут приехал его старый друг, мистер Педди, сельский священник, и жизнь наша стала понемногу налаживаться. Мистер Педди и наш хозяин учились вместе в университете. Наверное, они там знали моих родных.
Ну вот. Мы продали практику и дом и переехали сюда, на берег залива Лох Файн, в графство Аргайл.
Когда со мной случилась беда, Мэри Руа шёл восьмой год и жили мы в предпоследнем доме от Аргайл-лейн. В последнем жил священник с отвратительной собакой Цесси. Ф-фуф!
Точнее, мы жили в двух домах – третьем от конца и втором. Они были белые, длинные, двухэтажные, крытые черепицей, каждый – с двумя трубами, на которых сидело по чайке. Ещё точнее, в одном мы жили, а в другом работал хозяин. Нас туда не пускали. После несчастья в Глазго хозяин поклялся, что в его доме больных животных не будет. В Инверанохе мне понравилось больше, чем в Глазго, потому что тут много чаек и пахнет морем и рыбой, а неподалёку лежит волшебная, тёмная страна лесов, лощин и скал, где можно поохотиться. Там, в Глазго, меня не выпускали на улицу, а тут я стала истинным горцем. Горцы же, как известно, смотрят на всех прочих сверху вниз.
Город этот поменьше Глазго, здесь и тысячи жителей нет, но сюда приезжает отдыхать масса народу.
Летом хозяин очень занят, потому что многие привозят собак, а иногда – кошек, птиц и даже обезьян. Одни животные плохо переносят наш климат, другие сцепятся с нами, горцами, а куда им, неженкам, до нас! И хозяева несут их к моему хозяину. Он сердится, он зверей не любит, особенно домашних, предпочитает лечить скот на фермах.
Но это всё меня не касается. Я жила как хотела, и всё шло неплохо, только Мэри Руа таскала меня на руках.
Если у вас есть дочь, вы меня поймёте. Если нету, вспомните, как маленькие девочки таскают куклу. Некоторые таскают кошку. Они держат её под брюхо так, что спинка прижимается к груди, передние лапы и голова свешиваются через руку,
а весь наш низ болтается на весу. Неудобно и унизительно.
Мэри Руа, правда, клала меня иногда на плечи, вроде горжетки. Люди мной любовались и говорили, что не разобрать, где её волосы, а где мой мех. Носила она меня и на руках, как младенца, но вниз головой. Это – самое неудобное.
Были и другие неудобства, о которых я не хотела говорить, но к слову скажу. Мне повязывали салфетку и сажали за стол, как даму. Правда, при этом мне давали молоко и вкусное печенье с тмином, но достоинство моё страдало.
Спать мне полагалось у кроватки Мэри Руа, и я не могла уйти на любимое кресло, потому что Мэри, если меня не было, страшно плакала. Иногда она плакала и при мне, причитая: «Мама, мама!» – слезала, брала меня к себе и утыкалась лицом мне в бок так, что я еле могла дышать. Мы очень не любим, когда нас прижимают.
Она плакала и говорила: «Томасина, Томасина, я тебя люблю, не уходи!..» А я лизала ей лицо, слизывала солёные слёзы, пока она не затихнет, не развеселится: «Ой, Томасина, щекотно!» – и не заснёт.
И я терпела. Будь это мальчик, я бы давно сбежала, благодарю покорно! Сбежала бы в лес или нашла других хозяев. Я о себе позаботиться могу – вид у меня изысканный, но я сильна, здорова и очень вынослива. Как-то на меня наехал юный велосипедист. Миссис Маккензи выскочила из дома, жутко голося. Мэри Руа плакала целый час, а на самом деле это мальчик упал и расшибся, я же отряхнулась и пошла, куда шла.
Ну а ещё у нас был сам хозяин, и я бы много о нём порассказала, одно другого хуже. Ветеринар не любит животных, вы только подумайте! Чуть что – усыпит, так о нём говорили. Да, не хотела бы я к нему попасть... Ко мне он ревновал; хуже того – он не замечал меня. Нос в потолок, баки распушит, весь пропах микстурами... Уф-фу! Когда он приходил вечером домой и целовал Мэри Руа, мне просто плохо становилось. (Как вы помните, я всё время была у неё на руках.)
Конечно, я вредила ему как могла: умывалась перед ним, ложилась в кресло, путалась под ногами, линяла на его лучший костюм, прыгала ему на колени, когда он садился почитать газету, и старалась пахнуть посильнее. При Мэри Руа он не смел мне грубить и делал вид, что меня не замечает, – просто вставал, словно хочет взять трубку, и стряхивал меня с колен.
Словом, причины сбежать у меня были, но я оставалась, потому что полюбила Мэри Руа.
Наверное, дело в том, что девочка и кошка похожи. В девочках тоже есть тайна, словно они что-то знают, да не скажут, и они склонны к созерцанию, и, наконец, они иногда смотрят на взрослых, как мы – пристально и непонятно.
Если вы жили вместе с девочкой, вы сами знаете, как они уходят куда-то в свой мир, как они упорны, как свободолюбивы, как не пронять их глупыми запретами. Те же черты раздражают взрослых и в нас. Ни девочку, ни кошку не заставишь что-то сделать против воли, тем более – себя полюбить. Да, мы с Мэри Руа во многом похожи...
И вот я ради неё делала странные вещи. Я терпела, что она таскала меня в школу и дети гладили меня и тискали, пока не прозвенит звонок, а потом я бежала домой по своим делам.
А когда она возвращалась, я ждала её у дверей, обернув хвост вокруг задних лап. Конечно, так мне было удобнее фыркать на гнусную собачонку нашего соседа, но сидела я ради Мэри Руа. Люди говорили, что по мне можно сверять часы.
Нет, вы подумайте! Я, Томасина, ждала у дверей какую-то рыжую девчонку, даже не особенно хорошенькую.
Иногда я думала, нет ли между нами какой-то ещё неведомой мне связи. Очень уж мы были нужны друг другу, когда садилось солнце и одиночество и страх являлись ему на смену.
Средство от одиночества такое: прижаться щекой к щеке, мехом к меху или мехом к щеке. Бывало, проснёшься ночью от кошмара, слушаешь мерное дыхание и чувствуешь, как шевелится чистый пододеяльник. Тогда не страшно, можно заснуть.
Я сказала сейчас, что Мэри Руа не особенно хорошенькая. Это не очень вежливо, она ведь считает меня самой красивой кошкой на свете, но я имела в виду, что личико у неё обыкновенное. А глаза – необыкновенные, что-то в них такое есть, когда на них, вернее, – в них смотришь. Я не всегда могла подолгу в них смотреть. Они ярко-синие, а когда она думает
о чём-то, чего и мне не угадать, – тёмные, как залив в бурю.
А так – нос у неё курносый, много веснушек, брови и ресницы очень светлые, почти их и не видно. Рыжие волосы она заплетает в косы, и ленты у неё – голубые или зелёные; ноги длинные, ходит животом вперёд.
Зато пахнет она замечательно. Миссис Маккензи обстирывает её, и обглаживает, и пересыпает бельё лавандой.
Миссис Маккензи вечно стирает, гладит, чинит и чистит её одежду, потому что ей только так дозволено проявлять свои чувства к ней. Сама она, дай ей волю, ласкала бы её и пестовала, как пестуем мы подброшенных котят, но мистер Макдьюи ревнив и боится, как бы Мэри Руа не слишком к ней привязалась.
Я люблю запах лаванды. Запахи ещё больше, чем звуки, вызывают хорошие или дурные воспоминания. Сама не помнишь, отчего когда-то обрадовалась или рассердилась, но, почуяв запах, снова радуешься или сердишься. Вот как запах лекарств, исходящий от него.
А лаванда – запах счастья. Учуяв его, я вытягивала коготки и громко мурлыкала.
Бывало, миссис Маккензи погладит бельё, сложит и не закроет по забывчивости шкаф. Тут я нырну туда и лягу, уткнувшись носом в пахучий мешочек. Вот это мир, вот это радость! Живи – не хочу!
00.00.2008
Автор: Ольга Щербакова
Источник: У книжной полки №4/2008
Запоздав всего на год к 100-летнему юбилею американского писателя Пола Гэллико (1897 – 1976), в Москве появилось новое переиздание одного из самых его известных, благодаря экранизации Уолта Диснея, произведений. Только это совсем не сказка, как заявлено в аннотации, а правдивая история о чудесах в жизни семейства Макдьюи. Глава семьи суровый ветеринар Эндрю, который не очень-то любит своих бессловесных пациентов, после смерти жены и вовсе замкнулся. Многие говорили о нем: Доктор он хороший. Мигом вылечит или убьет, только уж очень любит усыплять. Те, кто подобрее, считали, что это он от жалости – не может видеть, как страдает животное; а кто поехидней или пообиженней, предполагали, что просто ему наплевать и на зверей и на людей. Единственная отрада странного доктора, сердце которого окаменело, - семилетеняя дочь Мэри-Руа. Ее же никто и никогда не видел без рыжей кошки Томасины. Книга начинается с печальных событий – кошка заболевает. Пересказывать лихо закрученный сюжет не будем, чтобы не лишать читателя удовольствия.даже самому изобретательному фантасту такого не придумать! А все потому, что у жизни свой, никому не ведомый сценарий. Скажем только – история заканчивается счастливо. Но не одну слезу прольет читатель, прежде чем доберется до последней главы. Все, что выходило из-под пера Гэллико, мгновенно становилось бестселлером: «Снежный гусь», «Дженни», «Ослиное чудо», «Любовь к семи куклам»… Надеемся, что издатели порадуют нас и другими его книгами в таком же изысканном исполнении. («Томасина» представлена русскому читателю классиком английского перевода Натальей Трауберг, а проиллюстрирована Галиной Соколовой).
15.12.2008
Автор: Дарья Михеева
Источник: PSYCHOLOGIES №33
В повести о девочке, любившей кошку, и о мужчине, лечившем животных, но забывшем, что такое любовь, американский писатель Пол Гэллико поднимает вопросы, на которые не каждый взрослый сможет ответить: существует ли Бог и если да, то почему он допускает страдания и смерть невинных существ? Почему у нас отнимают тех, кого мы любим? И что это значит - любить? Каждый ребенок сталкивается с этими вопросами и остро переживает свой первый личный опыт потери веры в абсолютную доброту этого мира. Книга о Томасине поможет взрослым говорить со своими детьми о боли, радости, любви, утрате, не пугаясь возвышенных фраз и не боясь показаться сентиментальными.
06.05.2011
Автор: Тимур Татаринцев
Источник: http://vlavochke.ru/reviews/44649/
Не удивляйтесь, если со временем эта книга с детской полки переместится на полку повыше, и займёт место рядом с книгами Антона Чехова, Грэма Грина и Уильяма Фолкнера. Это вовсе не значит, что книга сложная. Она написана чистым, ясным языком, привлекающим такие же ясные образы. И перевела её на русский язык одна из лучших переводчиц XX века, Наталья Леонидовна Трауберг. Это произведение займёт важное место на «верхней полке», потому что его автор искренне рассказывает о любви, о вере, о «теневой стороне» человека, в которой много злобы и жестокости.
Книгу следует прочесть хотя бы из-за описаний чувств, которые переживает её главная героиня – кошка Томасина. Кошачий внутренний мир изображен здесь с такими живыми подробностями, что невозможно даже усомниться в том, что это действительно её рассказ. Конечно, это чувства женщины, мудрой, своенравной и любящей уют и ласку. С поразительной точностью, в нескольких эпизодах здесь описываются и чувства мальчика, увидевшего красивую девушку Лори, и отчаянье отца, теряющего дочь, и смущение священника Энгуса, не знающего ответа на все вопросы. Очень важно, что зло в этой книге объяснено и побеждено. Здесь есть нежные образы – Мэри Руа, Лори, самой Томасины, и одним из главных достоинств Гэллико, я считаю то, что он сумел наградить их любовью, жизнью, несмотря на то, что они кажутся слабыми и хрупкими по сравнению с миром жестокости, неверия и холода.
Фолкнера мы вспомнили, не только потому, что в книге много голосов, и их истории переплетаются. Чехова – не только потому, что Пол Гэллико сумел изобразить внутренний мир животного. Грина – не только потому, что эта одна из тех книг о вере, которая даёт повод к собственным размышлениям. Это лишь несколько из достоинств этой книги. Сложно описать всю глубину мыслей и эмоций, которые в неё вложены. Иногда она превращается в детективную историю, иногда от неё мурашки бегут по коже – когда, например, кошка вызывает страшную ночную грозу. Иногда над этой книгой хочется плакать. Согласитесь, что книга, которая затрагивает самые светлые чувства – очень большая редкость, и лучше познакомиться с ней как можно раньше.
06.05.2011
Автор: Тимур Татаринцев
Источник: http://vlavochke.ru/interviews/44647/
Какие чувства Вы испытывали, когда читали книгу Пола Гэллико?
Много лет назад писатель Пол Гэллико стал для меня удивительнейшим открытием именно с этой чудесной книги. Я действительно проливала «светлые слёзы» вместе с моими дочками – 5 и 11 лет.
Как Вы думаете, почему автор описывает жесткость мира такой, какая она есть?
Жесток ли мир? Нет, мир прекрасен! И от нас, от каждого из нас зависит то, каким он покажется кому-то… Глубоко верующий христианин Пол Гэллико талантливо ведет свое повествование (и нас) к конечной цели, финальному катарсису, очищению, обновлению души своих героев, пониманию действительных ценностей жизни. В понимании автора нет жестокосердечного – есть ожесточенный сердцем, нет маленького человека – есть уникальный мир. И – нет маленького горя. Миром правит Любовь. Жестокость мира – это отсутствие Любви. Собственно, об этом и книга, на мой взгляд. Очнуться от своего эгоизма, научится любить того, кто совсем рядом, научиться видеть и слышать… И понимать. Дети прекрасно умеют это.
Если в двух словах – это книга не о кошке, пусть и чудесной (потому что любимой), но о том, как, в общем-то, неплохой человек, уверенный, что любит свою дочь, оказался тем, кто «запустил» разрушающий маховик, даже не подозревая об этом. Есть о чем задуматься нам, родителям. Можно бесконечно говорить о чувствах, которые испытываешь при сопереживании этой истории.
Расскажите, пожалуйста, о технике, в которой выполнены иллюстрации. Это было Ваше сознательное решение – сделать рисунки такими тонкими, полупрозрачными, невесомыми? Ваша Томасина получилась такой живой, красивой, женственной – как будто прыгнула со страниц текста. Насколько образы Гэллико помогали Вам рисовать?
Каждый персонаж книги настолько реален, настолько становится «знакомцем», что я боялась только «испортить» образ. Хотелось сохранить в иллюстрациях и ту прозрачность, бережную нежность автора к своим героям. Это и определило легкую графику рисунка. О Томасине могу только сказать, что и её, и других животных в книге невозможно не воспринимать как индивидуальностей, и это индивидуальное отношение к ним мне очень помогло.
Книга кажется очень взрослой. Как Вы думаете, каким детям она предназначена?
К вопросу о возрасте читателя – «Томасина»– одна из лучших книг для семейного чтения, я думаю, она написана для всех детей и взрослых независимо от возраста.
До сих пор восхищаюсь, как прозрачно, деликатно, нежно прикасается автор к судьбе каждого своего героя.
В книге несколько раз сказано, что Мэри Руа – некрасивая девочка. У Вас она получилась очень симпатичной. Как Вы думаете, с чем это связано?
Разве Мэри Руа некрасивая девочка? Да, Гэллико несколько раз как бы подчеркивает её некрасивость, но так виновато, как будто извиняется за то, что должен быть беспристрастен к тому, кого любит. (И разве не в каждом «гадком утенке» скрывается лебедь?). Она прекрасна, как Принцесса! Как всё маленькое и нежное, нуждающееся в защите и бережной любви.
Разве не прекрасна умеющая «слышать ангелов» Лори? Не принятая людьми, но так умеющая любить. Внутренняя красота очень часто превышает внешнюю. Смотреть «глазами любви» – главное для Пола Гэллико.
Какой из женских персонажей ближе всего Вам?
Конечно, мне очень близка «безумная Лори». Необыкновенная внутренняя свобода, способность к любви и самопожертвованию, настоящая женственность.
Вопросы задавал Тимур Татаринцев
Добрый день.
Замечательное издательство прошу рассмотреть возможность дополнительного тиража замечательной книги. И вообще хотелось бы почитать новые книги любимых детских авторов.
Спасибо.
Фотогалерея 
Фотогалерея 
Фотогалерея 
Фотогалерея