Содержание


Без публики    3
Какой портрет, какой пейзаж    8
Песнь о «нанайском унитазе»    19
Охотник за «гран при»    24
Белая ворона советской эстрады    35
Шоу-бой, шоу-мен    52
Похороны Маугли    71
Поющий клоун с сердцем дьявола     88
Супер-шнупер-пупер-шоу    97
По следу Чарли Чаплина    111
«Черный ящик» души    128
Мой, моя, мои...    135

Труды и дни Валерия Леонтьева    153

Автор считает своим долгом предупредить тех, кто собирается прочесть эту книгу:
1. Она содержит реальную биографию героя.
2. Она включает ряд предположений о творческой природе и личной жизни героя, остающихся на совести автора.

Вам не следует читать эту книгу в двух случаях:
1. Если вы слишком любите Валерия Леонтьева.
2. Если вы его совсем не любите.

Без публики


Четырехтысячный концертный зал «Октябрь¬ский» в Санкт-Петербурге совершенно пуст. Публику еще не пускают, а постановочная группа зала и участники шоу «По дороге в Голливуд» только что закончили репетицию и покинули сцену. В полном одиночестве выхожу из-за кулис, пытаюсь почувствовать, как должен ощущать себя артист в громоздких декорациях шоу.
Они подавляют. Без сценического света все выглядит мрачно и даже враждебно. Элементы оформления словно выдавливают вперед, на авансцену, — вдохнуть воздуха, распрямить плечи, почувствовать себя свободным от того груза, который вдруг навалился. Но это ощущение может возникнуть сейчас, когда партер и балкон свободны. А ведь вечером артисты, выходящие на сцену, будут ощущать и другое давление — публики. Припомнилось давнее выражение из нашего коммунистического прошлого: между молотом и наковальней. Именно в этом уютном пространстве окажется вечером народный артист России, любимец публики Валерий Леонтьев, в последний раз показывающий в концертном зале «Октябрьский» знакомое всей стране шоу.
Вечером все будет иначе. Зал заполнят не испугавшиеся октябрьского ветреного вечера зрители. Загремит музыка, старенькое, но надежное световое оборудование зала заработает на полную мощность, задышат декорации, задвигается повидавший немало разных площадок созданный фантазией сценографа Бориса Краснова лифт. И на этом лифте приедет к зрителям Казанова, Человек дождя, обладатель сокровищ Черного моря, просто певец — Валерий Леонтьев.
А пока любимец публики, обладатель всевозможных званий и премий сидит в служебном буфете зала и ест суп. И на предложение своего директора Николая Кары пропустить рюмочку коньяка отвечает отказом. А вот на мое предложение — несколько другого рода — отвечает согласием. И забирает надежный, проверенный диктофон «Панасоник» со свежезаправленной кассетой. Это значит, что к нашим прошлым долгим разговорам добавится еще одна запись. И мы узнаем, о чем сегодня думает, чем живет, от чего грустит и чему радуется замечательный артист.

Мы знакомы с середины восьмидесятых. Я работал в газете со смачным названием «Советская культура» (какая еще культура могла существовать у нас в те годы?), Леонтьев стремительно набирал популярность. И мне поручили на один из редакционных вечеров пригласить модного тогда композитора Паулса и заодно Валерия Леонтьева, ставшего главной звездой творческих вечеров прибалтийского маэстро в зале «Россия».
Гости прибыли без опоздания. Главному редактору тут же доложили: приехал Леонтьев, в кожаных штанах... Главный откликнулся шуткой: хорошо хоть вообще в штанах!
В контексте того времени эта шутка означала: он, боец идеологического фронта, много лет проработавший в соответствующем отделе Центрального комитета КПСС, понимает опасность тлетворного и разлагающего влияния таких личностей, как Леонтьев. Но, будучи человеком широко и прогрессивно мыслящим, не возражает против его участия в редакционном вечере. Однако в рамках установленных приличий!
К тому времени мало кто в Москве видел Леонтьева на концертной площадке. Почти не было у него и телевизионных эфиров. Однако мимолетного взгляда на этого исполнителя было достаточно, чтобы уловить его непохожесть на весь строй тогдашних корифеев «советской эстрадной песни». Одних эта непохожесть радовала. Других — раздражала. Причем многих раздражала заочно.
Раздражало и то, что тридцатипятилетний певец шагал по жизни в одиночку, нигде и никогда не пропагандируя идеалов здоровой советской семьи. Уже тогда потянулся длинный шлейф слухов и сплетен, к которым мы обязательно вернемся в этой книге.
Наше знакомство с Леонтьевым переросло в творческое сотрудничество артиста и журналиста. Я подготовил большое интервью для своей газеты, последовало еще несколько публикаций. Встречался с людьми, в разной степени близкими певцу, старался не пропускать его премьер.
Готовить эту книгу было и легко — и трудно. Легко с самим Леонтьевым, человеком ярким, интересным, умным. Разговоры с ним — всегда проникновение в сложный и многобразный творческий мир, в котором иногда можно заблудиться, но зато есть возможность сделать неожиданные открытия.
Трудно с его окружением. Оно относится к артисту как к большому ребенку, стараясь оградить от лишних контактов и возможных отрицательных эмоций. Порой эта забота переходит разумные границы, и возникает барьер между артистом и теми, кому он по-настоящему интересен и кто, может быть, мог бы быть полезен самому персонажу. Если бы не этот «буферный» слой, может быть, о Леонтьеве писали бы больше и интересней, и профессиональные его дела складывались бы удачнее.
Сам Валерий Леонтьев не бросается людьми. На протяжении долгих лет рядом с ним одни и те же, чьи имена будут упоминаться в книге. А если появляются новые — тоже закрепляются надолго, становясь частью жизни и работы певца.
Назову несколько имен, чтобы не возвращаться потом к их характеристикам. Те, без кого трудно представить себе Валерия Леонтьева — вчерашнего, сегодняшнего и, может быть, завтрашнего.
Людмила Исакович. Начинала с Леонтьевым еще в Сыктывкаре. Долгое время была музыкальным руководителем группы «Эхо», аккомпанирующей певцу, сама играла на клавишных инструментах, во многом определяла репертуар коллектива. Дважды регистрировала брак с Леонтьевым. После первой регистрации, как уверяют доброжелатели, у певца появилась московская прописка. После второй он оформил на законную супругу, ныне гражданку США, купленный в Майами дом. Композитор Крутой называет Исакович «гениальным человеком».
Николай Кара. Уроженец Бердянска, выпускник Киевского института культуры. Начинал в коллективе Леонтьева, играя на ударных инструментах, впоследствии стал директором. Опекает певца как ребенка. Леонтьев оценивает это по достоинству: например, подарил директору автомобиль «Волга». Как сказал один из деятелей шоу-бизнеса, «для Кары Леонтьев — это религия».
Эмма Лавринович. Заместитель директора, затем директор крупнейшего в Ленинграде концертного зала «Октябрьский». Преодолевая сопротивление тупых и трусливых начальников, фактически вывела певца на сцену концертного зала во втором по величине городе страны, сделала его выступления там регулярными. Человек с амбициями. Зал практически приватизировала (в творческом смысле). На недавнем праздновании 30-летия зала участникам банкета вынесли торт с ее инициалами.
Лора Квинт. Композитор. Человек бурлящего таланта и потрясающей уверенности в себе. Смело утверждает, что лучшим в творчестве Леонтьева был период, когда он сотрудничал с Квинт. Очень не любит окружение артиста, включая двух из трех вышеназванных персонажей, считает, что оно только портит артисту жизнь.
Борис Краснов. Художник. Оформляет все, что поет, играет, танцует и декламирует. О себе говорит просто: «Что касается эстрады, я не модный.
Я — лучший».
О других героях книги — по ходу их появления. А сейчас — слово герою главному.

Какой портрет, какой пейзаж

 
ЛЕОНТЬЕВ. Начну с того, чем я хотел бы закончить свой рассказ. Однажды я обратился к знакомому художнику с просьбой нарисовать для меня картину. Я почувствовал необходимость, чтобы у меня дома висела картина, на которой была бы изображена долина необыкновенной красоты — райская долина. Все, что ни есть в этой долине, находится в совершеннейшей гармонии друг с другом. По этой долине течет река неописуемой красоты и привлекательности. Синяя, местами фиолетовая, обрамленная золотыми берегами. На берегах этой реки растут удивительной красоты деревья, кусты, травы... И одни цветы утопают в других цветах. А над этой долиной раскинулось фантастического, необычайно насыщенного цвета небо! И все в этой долине создано друг для друга. И все, что ни есть, все, что способно чувствовать — все счастливо.
Я бесконечно долго мог бы рассказывать, какая это должна быть долина, какая это могла быть бесконечная река, какие животные, птицы ее населяют. Там никто никого не ест поедом, не душит, не давит. Там всем всего хватает. Там каждый живет для себя и все живут друг для друга.
Художник послушал меня и сказал: а зачем тебе моя картина? Ты и так живешь в такой долине. Ты создал ее для себя сам, ты установил те правила, по которым все в ней существует, в том числе и ты... И теперь живешь в ней. Нет нужды создавать изображение несовершенными красками, на будничном холсте, обрамлять это деревянной рамой, вешать на стену. Все это у тебя есть.
Я затрудняюсь сказать, прав он или не прав. В чем-то сильно не прав, потому что я живу отнюдь не в райской долине, отнюдь не в тех условиях, когда каждый цветок и стебелек хочет меня погладить. Но в чем-то, наверное, художник и прав. По крайней мере, в моем воображении эта долина существует. И в реальной жизни я сам пытаюсь действовать по законам этой долины.
Пусть долины этой не существует в реальности, но я еще не потерял надежды создать ее вокруг себя.
Почему именно с этого я начал свою «исповедь»? Недавно мне позвонил художник, с которым я не был знаком — Константин Соколов. И сказал, что у него в работе картина, где я — главное действующее лицо. И пока она еще далека от завершения, он просит приехать и посмотреть, туда ли он идет, правильно ли почувствовал мой характер. Я поехал к нему домой, увидел огромный холст в человеческий рост. И что бы вы думали на нем было изображено? Нет, не долина, но залив. Или бухта какого-то прекрасного острова. Схвачен или создан в воображении момент, когда я вбегаю в воду. Вокруг изумительная растительность, чистейшее голубое небо, зеленое бирюзовое море... На берегу леопард, который пытается пощекотать мою пятку лапой. Художник уловил мое вечное стремление находиться в гармонии со всем окружающим. Картина была еще не насыщена цветом, но от нее уже исходило ощущение простора, счастья и необъятного солнечного света. Может быть, мое желание видеть картину, рожденную в собственном воображении, обретет реальную форму.
АВТОР. Путь к золотой долине начался для Леонтьева на Крайнем Севере. Города, который он мог бы назвать родным, просто нет. Даже в селении Усть-Уса, где он родился, семья провела всего 20 дней. Отец Валерия — ветеринарный врач, специалист по оленям. Семейство моталось по Северу вместе с кочевыми оленьими стадами.
19 марта 1949 года, как пишут в старинных романах, в семье потомственного помора из Холмогор Архангелогородской губернии Якова Степановича Леонтьева и его жены Екатерины Ивановны, украинки из запорожской деревни Софиевка, родился мальчик, которому дали имя Валерий.
В старинных романах все идет неспешно и по порядку. Ничего подобного нет в биографии Леонтьева. А потому для рассказа о ней придется избрать другой стиль — лаконично-телеграфный.
Тундра. Начинается она прямо у порога дома. Карликовые деревья, мох, морошка. Любимое блюдо — строганина из мороженого оленьего мяса. Надо только мелко-мелко настрогать его, посолить и чуть-чуть приправить уксусом... Весь уклад жизни семьи нацелен на то, чтобы мальчик в будущем связал свою профессию с оленями.
Резкий поворот в жизни семьи. Отцу рекомендуют сменить климат на более умеренный. Совсем умеренный климат оказался в волжском городе Юрьевце Ивановской области. Здесь Валерий пошел в шестой класс, здесь окончил среднюю школу. Здесь встал перед юношей вопрос «кем быть?», при решении которого в наших условиях молодой человек обычно бросается в крайности. Или выбирает то, что рядом лежит, что подвернулось, или уж стремится к чему-то почти недостижимому.
Леонтьев выбрал второй путь. Впрочем, тогда ему артистическая карьера казалась вполне доступной, даже естественной: в школе занимался во всех кружках художественной самодеятельности, какие там только были, и потому считал себя вполне подготовленным с точки зрения вокала, актерского мастерства, акробатики... Его музыкальные пристрастия формировались «телеком», радио и отделом грампластинок городского универмага, а потому ограничивались Магомаевым, Пьехой, Хилем и певцом из дружественной Югославии Марьяновичем. Климат городка был настолько умеренным, что даже слухи о блистательных «Битлз» до него не дошли.
Впрочем, может быть, и хорошо, что не дошли. Советская пресса рассказывала о лидерах мировой музыки в определенном ключе. Например, о тех же «Битлз» большую статью в годы взросления Леонтьева опубликовал маститый композитор, автор многочисленных оперетт Никита Богословский. Статья называлась простенько — «Навозные «Жуки» («Литературная газета», 3 марта 1964 г.). Вот несколько фраз из этого крика души: «...трудно даже представить, какие звуки издают эти молодые люди, какой смысл вкладывают в свои опусы... Бедные наивные «Жуки». Вы, наверное, думаете, что все это: бешеные деньги, слава, визиты к королям — все это навсегда и по заслугам. Но готов биться об заклад, что протянете вы еще год-полтора, и все кончится. Придут более молодые люди с еще более идиотскими голосами и прическами».
Надо сказать, что в одном композитор был искренен: ему действительно трудно было представить, какие звуки издает группа «Битлз». По его собственному признанию, готовя свой разоблачительный материал, он не слышал ни одной ноты из спетого «Битлз»!
С неиспорченным вкусом и провинциальным культурным багажом Валерий оказался в знаменитом скверике перед ГИТИСом — Государственным институтом театрального искусства в Москве.

ЛЕОНТЬЕВ. Получив аттестат зрелости, мы на пару с моим одноклассником Сережей Трухиным отправились в Москву поступать в ГИТИС. Хотя я и был уверен в своем призвании, все равно, как говорится, ноги от страха дрожали. А когда во дворе института, в Собиновском переулке, увидел других абитуриентов актерского факультета — и вовсе пал духом...
Представьте себе красивых парней и девушек. Прекрасно одеты. Великолепно держатся. Все модные, уверенные в себе. На вид — готовые звезды, впору сниматься хоть на «Мосфильме», хоть в Голливуде. И самое убийственное для меня — все правильно говорят!
А меня за пять школьных лет, проведенных в Юрьевце, заразили «оканьем». Что поделаешь, характерный волжский выговор. «Окают» на улице, в школе, дома. «Окают» ученики, учителя, соседи, знакомые. Моя правильная манера говорить подвергалась осмеянию. И все это так давило на меня, что в конце концов я и сам заокал, как прирожденный волжанин.
И вот когда во дворе ГИТИСа я увидел и услышал своих будущих соперников по вступительным экзаменам, то понял: мне тягаться с ними бессмысленно. Типичный комплекс неполноценности семнадцатилетнего провинциала, волей случая оказавшегося в столице. В общем, я, не дожидаясь экзаменов и стараясь произнести как можно меньше слов, забрал документы и двинулся домой. А дома поступил рабочим на кирпичный завод: в мои обязанности входило откатывать вагонетки с сырым кирпичом от пресса к сушильным стеллажам.

АВТОР. Первая попытка войти в мир искусства не то что не удалась — она не состоялась. Дальнейшие перемещения Леонтьева — географические и профессиональные — стремительны и запутанны. Любого работника отдела кадров они бы заставили не раз почесать затылок и впоследствии, подозреваю, сильно осложняли Валерию процедуру оформления в зарубежные поездки. Из Юрьевца вместе с семьей он переместился в Анапу к родственникам, там работал на стройке. Все с тем же кирпичом, поднося его каменщикам. Потом вернулся в Юрьевец, ближе к друзьям и знакомым, и поступил на льнопрядильную фабрику тесемщиком-смазчиком. Если бы я создавал биографическую книгу о передовом рабочем, я бы подробнее раскрыл читателям секреты этой профессии. Здесь же ограничусь тем, что назову срок, в течение которого Леонтьев «кувыркался» под станками: два года. А свободное от ремонта соединительных ремней время Леонтьев вновь отдавал самодеятельности: пел и танцевал.
Потом — снова Север. В Воркуту Валерия «выписала» старшая сестра Майя. Она хотела, чтобы брат учился, устроила его лаборантом в НИИ оснований и подземных сооружений, следила, чтобы готовился в институт. И вскоре на вечернем отделении воркутинского филиала Ленинградского горного института появился студент Леонтьев. Изучать он стал технологию подземных разработок. Перешел чертежником в проектный институт. С профессией не было проблем, поскольку к тому времени Валерий уже довольно прилично рисовал. Но больше всего времени тратил по-прежнему в самодеятельности. Был записан в три кружка: в проектном институте, где работал, в филиале института, где учился, и во Дворце культуры шахтеров и строителей.
Те, кто жил и работал в то время в Воркуте, до сих пор помнят Валерия на сцене здешнего народного театра, в роли Малыша в спектакле «Затюканный апостол» Андрея Макаенка, в опереттах «Черный дракон», «Цирк зажигает огни», «Дон Ренальдо идет в бой»... Помнят его огромную самоотдачу, бьющую через край энергию, стремление строить роли на физическом действии. Здесь же, в Воркуте, во Дворце культуры состоялся первый сольный концерт Леонтьева. Огромный успех, визг поклонниц, аплодисменты. Основу репертуара составили песни из нашумевшего тогда фильма «Пусть говорят», где главную роль исполнил испанский певец Рафаэль. «Воркутинский Рафаэль» стал часто появляться в программах местной студии телевидения, звучать в программах радио.

ЛЕОНТЬЕВ. Вспоминая теперь годы, прожитые в Воркуте, не могу понять, как у меня на все хватало сил и времени. С восьми до шести — работа. Вечером — занятия в институте. А еще выкраивал время на репетиции, спектакли, концерты. Я страшно уставал, но это была прекрасная пора. Тебе еще нет двадцати или двадцать с небольшим, вся жизнь впереди. А ты уже вроде бы достиг какого-то признания, и есть надежда, что это еще не предел.
Однако рано или поздно жизнь, которую я вел днем, должна была вступить в противоречие с тем увлекательным миром, где я оказывался по вечерам. Их сосуществование начинало мешать друг другу, не могло продолжаться бесконечно. Я не был выдающимся студентом, но учился в принципе неплохо. Чем «гуманитарнее» был предмет, тем лучше оценки, и чем точнее наука, тем они были ниже. Работа чертежника, честно говоря, довольно-таки мне опротивела. А вечером в институте опять начинались все эти шахтные вентиляции, штреки, квершлаги, проходки — все, что должно было стать моей будущей профессией. Но мои интересы находились совсем в другой области.
Нужно было на что-то решиться, определиться наконец. Не хватало толчка, конкретного повода. И вот в этот сложный момент моей жизни в городе Сыктывкаре, столице Коми АССР, был объявлен республиканский конкурс среди самодеятельной творческой молодежи с тем, чтобы определить наиболее способных, отправить их учиться, а выучив, организовать при филармонии эстрадный коллектив.
Понятно, я не мог упускать такой великолепный шанс. Правда, по глупой случайности все чуть было не сорвалось. Играя в последнем спектакле «Затюканный апостол», я, как обычно, много двигался, прыгал и каким-то образом ухитрился сломать пяточную кость. Мне наложили гипс. Но я все равно быстренько собрался, купил билет и в загипсованной ноге, с клюкой в руках отправился в Сыктывкар.
С клюкой я вышел там и на сцену. С нею же в руках я плясал и пел, и, возможно, она сыграла определяющую роль в моей дальнейшей судьбе: в числе пятнадцати лучших исполнителей, отобранных для учебы, был и я. Не знаю, что больше привлекло жюри: мои способности или мое упорство.
И вот опять Москва, Всероссийская творческая мастерская эстрадного искусства. Положили нам шестидесятирублевые стипендии, поселили в гостиницы ВДНХ, в четырехместные номера, чтоб подешевле. Правда, был в этом свой плюс: мастерская располагалась в помещениях Зеленого театра ВДНХ, так что от гостиницы можно было ходить на занятия пешком. На жилье нам полагался всего рубль в сутки, дополнительно к стипендии. Месяц мы жили в «Заре», месяц в «Алтае», месяц в «Востоке», переезжая поочередно из одной гостиницы в другую, чтобы из-за превышения месячного срока не платить двойную цену за койко-место. Часто нашими соседями оказывались южане, торговцы фруктами. Все время они что-то увозили, привозили. Комнаты превращались в склады: из-за ящиков, коробок, чемоданов было не повернуться.
Поначалу я на это не обращал внимания, посещал все занятия, ждал встречи с каждым новым преподавателем, как откровения. Но скоро понял, что Мастерская — такое место, где ничему не научишься, если сам очень не захочешь. Теоретически Мастерская, получая за наше обучение деньги от филармонии, должна была выпустить нас с профессиональным репертуаром, подобрать нам костюмы, научить пантомиме, хореографии, сценическому движению. Певцам, естественно, дать настоящие уроки вокала. Но фактически никаких профессиональных навыков мне, например, Мастерская не дала.
Преподавали нам известные в прошлом артисты, ушедшие на пенсию. Исполнителями они были замечательными, учителями же... Они работали на эстраде, можно сказать, в иную эпоху, когда и музыкальная мода была другой, и манера исполнения, не говоря уже об ожиданиях зрителей. Практически все педагоги были уже глубоко пенсионного возраста.
Моим педагогом по вокалу был Георгий Павлович Виноградов — эстрадный тенор, завоевавший популярность еще в довоенное время. В годы моей учебы Георгию Павловичу было уже за семьдесят. Он приходил в класс с кулечком семечек, садился в углу и не торопясь принимался их щелкать. Концертмейстер барабанил на пианино какой-то оговоренный со мной мотив, я стоял рядом, пел. Иногда уважаемый преподаватель отвлекался от семечек и бросал сердито: «Что ты орешь, как...»
Но он все-таки был хорошим, добрым человеком, искренне переживал нашу бытовую неустроенность, постоянно ругался с руководством, требуя, чтобы нас селили в гостиницах только со своими и не по четыре, а хотя бы по два человека в номере. Любили и, как могли, помогали нам замечательные женщины — концертмейстеры Мастерской. Но с иллюзией, что сумею здесь вырасти профессионально, пришлось расстаться довольно быстро. Поэтому я спешил выполнить программу-минимум: набрать репертуар, то есть разучить, довести до кондиции какое-то количество ходовых песен, с которыми можно был бы выйти на профессиональные площадки. И, конечно, старался взять все, что можно, от столицы: не вылезал из музеев, концертных залов...
А эпопея с нашим обучением завершилась грандиозным скандалом. Сыктывкарское культурное начальство периодически наезжало в Москву посмотреть, как идут дела. И вот однажды прибыл сам директор филармонии Анатолий Иванович Стрельченко, послушал нас, посмотрел и понял, что за год, истекший после его прошлого посещения, мы не продвинулись ни на шаг, топчемся на месте. Он страшно возмутился и увез всю группу домой. Позже, говорили, он обратился в арбитраж и сумел взыскать с «Росконцерта», которому принадлежала Мастерская, перечисленные на наше обучение деньги.
Так в 1973 году мы, недоученные, вернулись в Сыктывкар, где нас уже ждали музыканты — основа нашего будущего оркестра. Так организовалась эстрадная группа «Эхо».

АВТОР. Мне приходилось бывать в Сыктывкаре, где начиналась профессиональная карьера певца Леонтьева. Скажем прямо: запеть от души в этом городе трудно. Вот завыть — так и подмывает. Возникает впечатление, что архитекторы и строители, создавая этот населенный пункт, хотели вызвать ощущение безысходности и отчаяния. И своего добились. Впрочем, после Воркуты, где морозы доходят до 60 градусов и женщины даже не используют из-за этого косметику, он может показаться вполне сносным местом для житья. Однако в самом Сыктывкаре подолгу бывать артисту не приходилось. Со своими товарищами он колесил по Коми, заработав через несколько лет первый почетный знак — «Отличник культурной работы на селе».

Песнь о «нанайском унитазе»

 
ЛЕОНТЬЕВ. Первый концерт в «профессиональном» качестве мы дали в декабре 1973 года в деревне Лойма недалеко от Сыктывкара. Стоял страшенный мороз, и в клубе, располагавшемся в здании бывшей церкви, было так же холодно, как и снаружи. Первое, что мы сделали — обкололи лед с дров, решили протопить церковь, дабы не замерзнуть, пока соберется публика. Разожгли изразцовые печи, и к началу концерта в клубе было тепло и уютно. А потом еще и зрители добавили тепла: пришла вся деревня. А собственно, куда ей деться, чем время убить в холодный зимний вечер? А тут молодые ребята, девчата играют, поют, пляшут — веселье. Азарта у нас было не отнять.
Вот так для нас начался первый период концертной жизни, затянувшийся на долгие шесть лет. Мы выступали в колхозах, совхозах, перед лесниками, геологами, добытчиками нефти и газа. Изъездив вдоль и поперек Коми, потихоньку стали выбираться и за пределы республики по обмену с филармониями других краев и областей. Съездили, помню, на БАМ, Саяно-Шушенскую ГЭС, в Братск, Ангарск, Усть-Илимск... По Колыме накрутили пятнадцать тысяч километров.
В Сыктывкаре мы отсутствовали подолгу, по восемь-десять месяцев, маршруты были огромными, чудовищными. Уезжали мы, например, в летней одежде, а осенью родственники, друзья присылали нам в определенную точку теплую экипировку. И мы заранее знали, что к такому-то числу в Хабаровск, например, должна придти посылкой «до востребования» теплая одежда. А летнее барахло можно будет отослать на базу.
Моим домом надолго стали гостиницы. Вернее, те места, где мы поначалу останавливались, назвать гостиницами язык бы не повернулся. Это мог быть Дом колхозника, Дом крестьянина... Или «комната для ночлега» на железнодорожном вокзале. Для гастрольного маршрута обычными были условия: две комнаты, в одной мальчики, в другой девочки. А бывало, что всего одна комната на всех, занавеску только вешали на забитых гвоздях. Удобства, естественно, во дворе. Воду носили от ближайшей колонки или колодца. А если лень было идти за водой, далеко, нагребали тазиком снег и втыкали туда кипятильник. Но быстро отказались от этого способа. Потому что кипятильник регулярно перегорал. Кипятильники, тазы, плитки — все это возили с собой, это был обычный джентльменский набор гастролирующего коллектива. Я только недавно перестал возить с собой кипятильник, потому что появилось новое поколение бытовой техники: очень удобные кофейники, чайники, которые сами выключаются, когда вода закипит.
Даже в самом паршивом Доме колхозника обслуживающий персонал соблюдал традиционные строгие правила: дежурная следила, не ходит ли кто ночью из комнаты мальчиков в комнату девочек и наоборот... В самой глухой дыре находилось кому «стукнуть» — и ведь стучали! У нас в группе была певица Инна Лебедева (она впоследствии вышла замуж и уехала в Болгарию), так вот ее однажды дежурная увидела в комнате «мальчиков» в шортах и майке. Мы принесли дрова, растопили печку, и Инна так свободно сидела в тепле и чистила над ведром картошку. Мы решили картошечки вареной в очередной раз натрескаться, это была у нас основная еда. Дежурная ничего не сказала. Но написала куда следует. И когда мы вернулись с гастролей, с очередного неимоверно длинного маршрута, забыв и этот Дом колхозника, и его дежурную, нас ожидало общее собрание коллектива Сыктывкарской филармонии, где директор клеймил позором безнравственную певицу. Как она могла в шортах и майке находиться в комнате, отведенной мужчинам! Надо было спасать ситуацию, и я выступил от имени нашего гастрольного коллектива и просил Инну не выгонять. «Мы берем ее на поруки, мы отвечаем за ее нравственность» — вот такую нес ахинею.
Так довольно долго мы скитались, накапливая профессиональный и житейский опыт. Например, я узнал, что такое «нанайский унитаз». Это вот что такое: выходишь на мороз с определенной гигиенической целью, и нужно иметь при себе две палки деревянные. Ну, садишься... За одну палку держишься, другой медведя отгоняешь. Это к вопросу об удобствах в нашей гастрольной жизни. Для молодых артистов это — анекдот, а для нас — факт биографии.
В первый свой номер «люкс» я попал в конце семидесятых, под Новый год в Иванове. Ой!.. Это был трехкомнатный номер: кабинет, гостиная, спальня, большая ванна, в которой можно лежать! Я позвал всю группу, мы просто бесились, бегали по этому номеру, смотрели как на диво. В номере, ко всему прочему, была и холодная, и горячая вода.
Гостиницы советского времени — это сказка! Я запомнил одну особенность тех лет, сохранившуюся, по-моему, до сих пор: тот, кто монтировал сантехническое оборудование, любил на трубу с горячей водой поставить кран с синей пометкой, а на трубу с холодной — с красной. И до сих пор, попадая в гостиницы, построенные в советское время, я смело открываю синий кран, если мне нужна горячая вода, и красный — если холодная. И почти никогда не ошибаюсь.
Разумеется, сейчас меня размещают в других условиях, весьма комфортных. Но я не забываю о «нанайском унитазе» и о своих приключениях в «домах колхозника». И благодаря этому легко адаптируюсь в любой обстановке. Иногда на маршруте заходим в гримерную: холодно, неудобно, в кране нет воды... Моментально всплывают прежние навыки, и мы налаживаем нормальный быт на время концерта.
Что же касается собственной квартиры, то во время работы в Сыктывкарской филармонии это оставалось несбыточной мечтой. Я уже имел статус профессионального артиста, а жили мы целый сезон на надувных матрасах за кулисами, за сценой. Потом уже нас каким-то чудом устроили в общежитие Сыктывкарского университета, мы там жили по четыре человека в комнате. Затем перевели в другую «общагу», получше, покомфортнее. Там уже наш коллектив жил по двое, по трое. В Сыктывкаре мне обещали квартиру, но вопрос этот никак не решался. И я вспоминаю, как однажды, покрываясь красными пятнами, всучил деревянными руками взятку одному ответственному чиновнику, от которого могло зависеть решение моего вопроса. Но даже это не сработало. Квартиру в Сыктывкаре я так и не получил.
АВТОР. Получить квартиру Леонтьеву удалось только в Горьком, куда он вместе со своим коллективом перебрался в 1979 году. В этом городе «Эхо» не раз бывало с гастрольными программами, артистов знали и охотно приняли в штат филармонии. Валерий поселился в старой части города, на улице росли старые липы, а индустриальные многоэтажки были перемешаны с деревянными домами. Неподалеку стояла старинная церквушка. Улица заканчивалась небольшим оврагом, на краю которого одинокой башней стоял дом певца.
Тогда местный художник Сергей Малиновский написал первый портрет Леонтьева. Волосы на портрете были копной и повязаны тряпочкой, как у индейского вождя. Но это — внешние детали. Те, кто видел портрет, утверждают, что художник рассмотрел в Леонтьеве пронзительный трагический дар, скрытый до времени то бравадой, то робостью. Малиновский словно предугадал путь певца.

Охотник за «гран-при»


Именно как солист Горьковской областной филармонии Валерий Леонтьев отправился в Ялту на Первый Всесоюзный конкурс песен стран социалистического содружества.

ЛЕОНТЬЕВ. Я очень любил творчество Давида Тухманова. И в Ялту повез его композицию «Памяти гитариста» на стихи Роберта Рождественского. Это было довольно сложное произведение, 12-15-минутное музыкальное полотно, сочиненное не по типу песни: куплет, припев, а с элементами симфонизма... Повез я еще польские и болгарские шлягеры, которые всегда был