Содержание

Часть первая

Более нежели введение, или Предисловие 5

 

Глава I 13
Первые воспоминания детства. — Разбойники и освободители. — Верный очерк тогдашних польских нравов. — Первое знакомство с русскими войнами.

 

Глава II 26
Старинный польский дорожный поезд. — Победитель
Костюшки Граф Ферзен. — Первое собственное оружие. — Жизнь русских офицеров в Польше. — Поляки. — Испуг.

 

Глава III 37
Характеристический очерк последней эпохи древней Польши. — Иезуиты. — Шляхетские анекдоты. — Попытки спартанского воспитания.

 

Глава IV 51
Внезапное и неожиданное бедствие. — Странное
сватовство. — Взгляд на тогдашнюю природу и состояние тогдашней Литвы. — Освобождение. — Заезд, или expulsia et violentia. — Изгнанники.

 

Глава V 64
Старина. — Рассказ современницы о Карле XII и Петре Великом. — Знаменитый гарнец жемчуга. — Переселение
в Белоруссию. — Дань благодарности первому учителю.
— Переселение в Петербург.

 

Глава VI 82
Петербург за полвека перед сим. — Наружный вид столицы. — Общество. — Вельмож и двора императрицы Екатерины II. — Быстрые перемены и преобразования в царствование императора Павла Петровича. — Поляки в петербургском высшем обществе. — Определение мое в сухопутный Шляхетный кадетский корпус.

 

Глава VII 101
Сухопутный Шляхетный кадетский корпус. — Малолетнее отделение. — Роты. — Крещение в русскую веру. — Мои страдания и освобождение. — Офицеры и учителя. — Воспоминания о графе Ангальте. — М.Л.Кутузов, Ф.И.Клингер, граф М.И.Ламсдорф, граф Платон Александрович Зубов. — Посещение корпуса императором Павлом Петровичем. — Бывший король польский Станислав Август Понятовский. — Смерть Суворова. — Кончина императора Павла Петровича. — Его похороны.

 

 

 

Часть вторая

Глава I 124
Порыв общего мнения. — Реакция. — Новая форма и новые моды. — Перемены в корпусе. — Якорь спасения, или Наставник, друг и благодетель. — Русская литература в корпусе. — Первый успех, щедро вознагражденный. —
Новая жизнь. — Литературные идеи. — Корпусные
знакомства. — Барон Иван Иванович Дибичь. — Три брата князя (Ducs) де Броглио. Саша Клингер. — Поэт
Крюковской. — Пробуждение страсти к авторству. —
Характеристические черты Барона И.И.Дибича. — Музыка необходима военному человеку. — Церковный певчий. — Отчаяние матери. — Празднование столетия Петербурга. — Перемены в корпусе. — Что всего более способствовало нашему умственному развитию.

 

Глава II 151
Петербургское общество при начале царствования
императора Александра. — Первенство любезности и барства в роде Нарышкиных. — Неподвижные звезды на горизонте общества. — Благодетельные государственные учреждения и высокое направление. — Страсть к увеселениям. — Театры. — Музыкальное собрание. — Маскарады Фельета. — Загородные праздники и шлюпки. — Дешевизна. — Граф Валицкий и слухи о его приключениях. — Волокитство за фортуной. — Парижские разбойники. — Оригиналы, или Эксцентрики. — Польский пан и венгерский магнат. — Va-banque! — Гордость против гордости, или Претендент короны польской. — Характеристика Мирабо и Лафайета. Образец светского человека. — Выпуск из корпуса. — Цены тогдашней обмундировки.

 

Глава III 172
Дух военной молодежи. — Молодечество и удальство. — Образчик тогдашней разгульной жизни. — Гвардейская
пехота и конница. — Флот. — Молодецкая жизнь и погибель лейтенантов Давыдова и Хвостова. — Геркулес-Лукин. — Примеры дружбы и самоотвержения. — Избавление Головнина из японского плена. — Уланский его императорского высочества цесаревича и великого князя Константина Павловича полк. — Начало полка. — Беглый взгляд на политическое состояние Европы, предшествовавшее войне 1805 г. — Дюрок в Петербурге. — Общее уважение к нему. — Начало военных действий. — Уничтожение австрийской армии. — Знаменитая ретирада Кутузова из-под Кремса до Вишау. — Русская армия при Ольмюц. — Приход гвардии. — Аустерлицкое сражение. — Уланский его высочества полк в сражении под Аустерлицем.
— Причина успеха французов. — Последствия Аустерлицкой победы. — Пресбургский мир. — Твердость императора Александра. — Новая война 1806 г. — Пруссия устремляется против Франции.

 

Глава IV 207
Характер и темперамент. — Немцы и французы. — Порывы высшего общества в Берлине к войне. — Положение Пруссии и Франции. — Характеристика прусского главнокомандующего герцога Фердинанда Брауншвейгского. — Пребывание его в Петербурге. — Военное искусство в Европе. — Заслуги Пруссии в этом отношении. — Тактика Фридриха Великого. — Прусское войско в 1806 году. — Тактика Наполеона. — Дух французского войска. — Достопамятные слова Наполеона на вызов Пруссии. — Начало военных действий. — Успехи французов. — Смерть принца прусского Людовика. — Искусство Наполеона и ошибки герцога Брауншвейгского. — Совершенное поражение и уничтожение прусской армии при Иене и Ауэрштадте. — Свидетельство очевидцев. — Речь Наполеона перед войском. — Уныние и расстройство прусской армии. — Сдача крепостей. — Вступление Наполеона в Берлин. — Впечатление, произведенное в России несчастьем Пруссии. — Император Александр объявляет войну Франции. — Рекрутский набор. — Милиция. — Воспламенение умов в России. — Патриотические чувства. — Две русские армии и две войны в одно время, с Францией и Турцией. — Формирование батальона императорской милиции. — Тогдашние Петергоф и Стрельна. — Русский театр и трагедии Озерова. — Патриотическая трагедия Дмитрий Донской. — Характеристика Озерова и трагического актера Яковлева.

 

Эпилог. Марш русской гвардии 1807 года 241

 

 

 

Часть третья

Глава I 245
Война 1806 года. — Характеристические черты и биографические очерки трех русских полководцев этой войны: генерал-фельдмаршала графа М.Ф.Каменского, генерала от кавалерии барона Л.Л.Беннигсена и генерала от инфантерии графа Ф.Ф.Буксгевдена. — Наступательные действия русских. — Знаменитые сражения под Пултуском и Голымином. — Обе армии расходятся на зимние квартиры. — Первое устройство герцогства варшавского и формирование новых польских войск. — Смелый и гениальный план Беннигсена. — Намерение Наполеона уничтожить всю русскую армию. — Беннигсен удачно избегает расставленных ему сетей. — Знаменитое сражение под Прейсишь-Эйлау. — Невыгодное впечатление для могущества Наполеона, произведенное этим сражением в Европе и в самой Франции. — Восстание немцев в тылу армии. — Опасное политическое положение Наполеона. — Обе армии снова расходятся на зимние квартиры, и приготовляются к весенней кампании, долженствующей решить участь войны и Европы. — Надежда всей Европы на русское могущество и величие души императора Александра. — Учреждение Прейсишь-Эйлауского знака отличия и солдатского Георгиевского креста. — Пенсион вдовам и детям воинов, падших на поле брани. — Выступление в поход Уланского его величества полка. — Образцовый поход. — Первые нужды походной жизни. — Уланы-людоеды. — Образ жизни крестьян в Петербургской, Лифляндской и Курляндской губерниях. — Тогдашнее Лифляндское и Курляндское дворянство. — Дерпт, Рига, Митава. — Несколько идей о евреях и несчастных женщинах. — Благородный поступок уланских офицеров и радость цесаревича. — Достопамятные его слова. — Добрый полковник Чаликов и фонтеры-понтеры. — Кратковременный отпуск.

 

Глава II 282
Четыре стихии древней Польши. — Две главные пружины общества в Польше за сорок лет перед сим женщины и евреи. — Еврейские известия о политических и военных событиях. — Дядя, приор Доминиканского монашеского ордена. — Состояние католического духовенства в то время. — Фундуши. — Тогдашнее состояние духовных католических школ. — Обманчивые прокламации Наполеона. — Здравия политика моего дяди. — Монастырская жизнь. — Переход за границу и прибытие в армию. — Взгляд на Восточную Пруссию и Самогитию, или Жмудз. — Фуражировка. — Насильственное знакомство, превратившееся в тесную женскую дружбу. — Французский бивак в нашей полковой штаб-квартире. — Нежное обращение с французами. — Бездействие Наполеона, удивлявшее всю Европу. — Роскошная жизнь его в Финкенштейне. — Полька-утешительница. — Неудачные переговоры о мире. — Начало военных действий. — Взгляд на театр войны. — Очерк главной квартиры. — Провиантские чиновники. — Карточная игра и дуэли. — Жизнь на карте. — Передняя главно¬командую¬щего. — Знакомство с генералом бароном Беннигсеном. — Дежурный Герал, А.Б.Фок. — Обманутые надежды. — Обед у главнокомандующего и занимательная военная беседа за столом. — Французские биваки под Гутштадтом. — Изувеченный. — Дело при Пассарге. — Геройский подвиг лейб-гвардии Егерского полка. — Отчаянное дело тайного советника графа П.А.Строгонова. — Характеристика этого вельможи. — Отступление от Пассарги к Гейльсбергу. — Блистательные подвиги подполковника Кульнева и майора атаманского казачьего полка Балабина. — Гейльсбергское сражение. — Первый убитый возле меня человек. — Атаман войска Донского, М.И.Платов. — Атаманский полк. — Искусный маневр Наполеона. — Отступление русской армии от Гейльсберга. — Беннигсен в Шипенбейл. — Превосходный план Беннигсена. — Кавалерийское дело под Фридландом 1 июня. — Геройский подвиг уланского поручика Старжинского. — Несчастный случай, имевший влияние на участь генерального сражения
2 июня. — Свалка с французскими драгунами. — Наша счастливая атака французских кирасиров и драгун. — Кавалерийское сражение на правом фланге — и победа. — Отчаянное положение нашего правого фланга и всей кавалерии. — Геройское намерение князя Горчакова. — Переход через реку Алле вплавь. — Ретирада. — Переход через реку Неман всей русской армии и окончание военных действий.

 

 

Глава III 335
Парламентеры. — Перемирие. — Состояние обеих армий
после Фридландского сражения. — Обоюдная потребность мира. — Свидание императора Александра и Наполеона на реке Неман. — Император Александр и его высочество цесаревич переезжают в Мемель. — Отряд русской гвардии занимает часть города. — Обоюдные вежливости и награды орденами. — Тильзитский мир. — Отпуск. — Грустные впечатления. — Еврей Иоссель. — Генеалогический очерк последних князей Радзивиллов, знаменитой несвижской линии. — Последние черты феодальности в Европе, или Несвеж при князе Карле Радзивилле. — Черты из жизни князя Карла Радзивилла и анекдоты о нем. — Потомство от брачного союза с Сиреной. — Прогулка на лососе. — Дикий кабан на шнурке. — Вызов на поединок покойника. — Последний пан польский князь Доминик Радзивилл. — Пребывание в Несвеж. — Жизнь в замке князя Доминика Радзивилла. — Неприятная история. — Состояние западных губерний. — Возвращение в полк. — Милость
и гнев. — Вступление полка в Петербурге. —Общее мнение о Тильзитском мире. — Мое мнение о Тильзитском мире. — Благие его последние вознаграждают временное оскорбление народного самолюбия. — Генерал Савари, чрезвычайный посол в Петербурге. — Прием его при дворе и в высшем обществе столицы. — Анекдоты о Вакселе. — Политические партии. — Русское посольство в Париже. — Современные лица. — Французское шпионство в России. — Похождение с демоном-соблазнителем. — Необыкновенное веселье в Петербурге. — Многолюдство в Стрельни. — Офицеры из всех полков русской кавалерии для изучения порядка службы. — Трагикомическое происшествие. — Мертвец в маскараде Фельета. — Несчастные жертвы судебного заблуждения. — Быстрые начала к улучениям в нравах и управлении.

 

Часть четвертая

Предисловие 393

 

Глава I 395
Первая награда. — Общая характеристика Финлянской войны 1808 и 1809 годов. — Необходимость завоевания Финляндии. — Первая идея принадлежит Петру Великому. — Опасность близости границ от столицы империи. — Выходка шведского короля Густава IV, в начале царствования императора Александра. — Мысль о распространении границы на севере существовала прежде Тильзитского мира. — Анекдот, доказывающий справедливость этого мнения. — Несогласия с Швецией после Тильзитского мира. — Войско собирается на границе. — Граф Буксгевден, назначенный главнокомандующим, вступает в шведскую Финляндию. — Физический очерк Финляндии в стратегическом отношении. — Шведское войско в Финляндии. — Первый падший воин на рубеже Финляндии. — Успехи русского войска. — Трудности похода. — Первая неудача. — Отражение Кульнева. — Истребление отрядов Булатова и Обухова. — Восстание жителей. — Затруднительное положение генерала Тучкова I. — Его отступление. — Бригадир Сандельс занимает Куопио. — Свеаборг и Свартгольм сдаются русским, капитулируют. — Шведы занимают снова Аландские острова. — Барклай-де-Толли получает приказание вступить со своей дивизией в Финляндию.

 

Глава II 419
Второму батальону Уланского его высочества полка внезапно повелено выступить из Петербурга и присоединиться к дивизии Баркалая-де-Толли. — Мы выступаем в поход. — Характеристика офицеров второго батальона Уланского его высочества полка. — Старинные донцы. — Мы соединяемся с дивизией Баркалая-де-Толли. — Первая встреча с Шведами под Иорас-Киркой. — Партизанская и народная война. — Взятие Варкгауза. — Разбитие шведского арьергарда, послужившее нам во вред. — Шведские партизаны отбивают у нас подвижной магазин и истребляют понтонную роту. — Занятие Куопио с боя и отступление шведов за озеро в крепкую позицию при Тайвола. — Тогдашнее состояние города Куопио. — Довольство среди общего недостатка. — Даровой трактир для друзей и добрых товарищей. — Веселая жизнь в Куопио.

 

Глава III 432
Генерала Тучкова 1-го сменяет генерал Раевский в командовании передовым действующим корпусом. — Распоряжения главнокомандующего к изгнанию шведской армии из Финляндии. —Невозможность исполнения этого плана. — Барклай-де-Толли выступает из Куопио на помощь Раевскому, оставляя в городе генерала Рахманова только с 3000 человек. — Раевский доведен до крайности, и отступает перед шведским генералом Клингспором. — Шведы делают безуспешные высадки близ Або и Вазы. — Беспорядки в Вазе. — Восстание в Финляндии усиливается. — Полковник Сандельс, пользуясь отсутствием Барклая-де-Толли, нападает два раза на Куопио — но отбит русскими. — Подробности сражений. — Опасное положение куопийского отряда. — Барклай-де-Толли возвращается в Куопио. — Сандельс в ту же ночь снова атакаует Куопио со всей своей силой. — Барклай-де-Толли разбивает шведов. — Блистательные подвиги Лейб-егерского батальона. — Канонирские лодки приходят в Куопио под начальством лейтенанта Колзакова. — Прибытие полковника маркиза Паулуччи в армию для освидетельствования ее и приезд его в Куопио. — Уважение и любовь войска к. Барклай-де-Толли. Характеристика его и жизнеописание до этой эпохи. — Барклай-де-Толли по болезни оставляет армию. Корпус его поручен генералу Тучкову 1. — Отряд полковника Сабанеева выслан из Куопио к корпусу графа Каменского. — Наш эскадрон поступает в этот отряд.

 

Глава IV 459
Тогдашнее состояние Финляндии. — Города. — Отношения Финляндии к Швеции. — Просвещение. — Образ жизни. — Дворянство и духовенство. — Нравственность народа.
— Анекдот, доказывающий религиозность и высокое уважение общего мнения в финляндском народе. — Мнение большинства в дворянстве и в простом народе о войне с Россией. — Откомандировка для поимки шведского полковника Фияндта. — Лазутчик. — Добродушие наших врагов. — Политические разговоры с помещиком и с поселянами. — Поход отряда Сабанеева через внутренность стран из Куопио к корпусу графа Каменского. — Дружба с молодым ученым—финляндским патриотом. — Надежда финского народа. — Чем кончится женский патриотизм. — Характеристика Ивана Васильевича Сабанеева. — Мы примыкаем к корпусу графа Каменского. — Вести с береговых отрядов. — Опасности, которым подвергались граф Буксгевден и граф Каменский.

 

Глава V 485
Состояние русских войск на 1 августа 1808 года. — Маркиз Паулуччи привозит из Петербурга проект перемирия с шведами до зимы. — Любопытная встреча маркиза Паулуччи с главнокомандующим, характеризующая обоих. — Верный очерк маркиза Паулуччи. — Главнокомандующий не соглашается на перемирие, и избрает графа Каменского для изгнания шведского войска из Финляндии. — Характеристика графа Николая Михайловича Каменского. — Геройский дух времени, припоминающий Древнюю Спарту и блистательную эпоху Рима. — Положение дел во время принятия начальства графом Каменским над корпусом генерала Раевского. — Число шведских войск. — Состав корпуса графа Каменского.— Начало наступательных действий графа Каменского. — Блистательное авангардное дело полковника Властова. — Местность и подробности сражения. — Властов разбивает наголову полковника Фиянда. — Неудача полковника Эриксона. — Геройский подвиг майора Гласкова. — Кровопролитное трехдневное сражение при Куратне. — Местность и подробности сражения. — Шведы после мужественного сопротивления уступают настойчивости русских. — Преследование шведов нашим авангардом. — Характеристика знаменитого Кульнева, командовавшего авангардом в чине полковника. — Участие двух эскадронов нашего полка в сражении при Куртане. — Новый стратегический план графа Кменского. — Обходы, опасность обходного отряда Козачковского под Ньюкарлеби и под Нидергерми. — Знаменитое сражение под Оровайси. — Чудеса храбрости русских воинов. — Граф Каменский исторгает победу у шведов своей решительностью и заставляет их отступить. — Местность и подробности сражения. — Адъютант графа Каменского капитан Арсений Андреевич Закревский. — Вступление графа Каменского в Гамле-Карлеби. — Перемирие. — Главная квартира переносится в Гамле-Карлеби.

 

VI. Солдатское сердце. Эпизод 524

 

Часть пятая

Глава I 535
Нужда во время войны. — Отдых в Гамле-Карлеби во время перемирия. — Шумная жизнь. — Неудача нового Париса. — Балы графа Н.М.Каменского. — Любимый его адъютант А.А.Закревский. — Полковник (впоследствии генерал) Эриксон; его характер и происхождение. — Страшная ночь. — Благородство простого народа в Финляндии. — Комитет министров в отсутствие государя императора не утверждает перемирия. — Причины. — Участие в военных распоряжениях графа Аракчеева. — Достопамятные его слова. — Государь император утверждает решение Комитета министров.

 

Глава II 550
Беглый взгляд на политическое состояние Европы в 1808 году. — Войны Наполеона. — Байоннская драма,
или Лишение престола Бурбонов испанской линии и плен их. — Характеристика испанского королевского семейства. Король Карл IV. Королева. Принц астурийский, впоследствии король Фердинанд VII. — Королева Этрурии и дон Антонио. — Эмануил Годои, князь Мира. — Несогласие в королевском семействе. — Взятие под стражу и отдание под суд принца Фердинанда. — Проект разделения Португалии. — Французы идут через Испанию в Португалию. — Португальская королева Мария-Франциска-Елисавета и регент Дон-Жуан. — Лишение престола Браганцской фамилии. — Французская армия занимает почти половину Испании. — Народное возмущение в Мадриде и Аранжусе. — Что значит народ в Испании. — Низвержение князя Мира. — Карл IV отказывается от престола в пользу Фердинанда и тайно протестует против отречения, прося защиту у Наполеона. — Мюрат с французским войском вступает в Мадрид. — Испанское королевское семейство приезжает в Байонну для свидания с Наполеоном. — Первое свидание Карла IV и королевы с их сыном. — Первое возмущение испанцев в Мадриде против французов. — Битва и казни. — Второе свидание королевской испанской фамилии. — Фердинанд принужден отречься от престола в пользу отца, а Карл IV передает права на престол Наполеону. — Единственный посторонний зритель байоннской драмы, князь Александр Иванович Чернышев. — Испанский король Иосиф, брат Наполеона. — Начало общего возмущения в Испании. — Англичане делают высадку в Португалии. — Неудачи французов. — Маршал Жюно сдает Португалию англичанам. — Англичане берут в Лиссабоне русский флот адмирала Сенявина. Огромная помощь Испании со стороны Англии. — Межевание Европы Наполеоном. — Общее негодование народов и государей. — Волнение умов в Германии. — Добродетельный союз (Tugendbund). — Надежда Европы на Россию. — Эрфуртский конгресс и его последствия. — Наполеон и Сперанский.

 

Глава III 582
Граф Буксгевден просит увольнения от звания главно¬командующего. — Положение обеих армий перед началом военных действий. — Граф Клингспор сдает начальство генералу Клеркеру. — Наступательные действия русских войск. — Неудача генерала Тучкова 1 при штурме Индесальмских дефилей. — Смерть князя Петра Петровича Долгорукова и его характеристика. — Граф Каменский идет вперед. — Знаменитый обход графа Каменского при Калаиоки. — Ночное нападение Сандельса на лагерь генерала Тучкова 1. — Барон Матвей Иванович фон-де-Пален (ныне генерал от инфантерии, а тогда ротмистр) спасает наш авангард от истребления. — Новый блистательный подвиг Лейб-егерского батальона. — Переход графа Каменского через реку Пигаиоки. — Новая конвенция со шведами при Олькиоки, по которой генерал Клеркер уступает русским всю Финляндию до Торнео. — Перечень трудов и подвигов корпуса графа Каменского. — Отъезд графа Каменского в Петербург и прощание его с подчиненными. Перечень моих воспоминаний о перенесенных трудах и нуждах в этом походе. — Отравление. — Соединение с корпусом генерала Тучкова 1 в Лиминго. — Известие о смерти Лопатинского. — Вступление в Улеаборг. — Приятная жизнь в этом городе после военных трудов. — Военные анекдоты. — Воспоминание о храбром Голешеве. — Смерть Вильбоа и Штакельберга. — Весь-гом. — Благородное обхождение с пленными в обеих армиях. — Две ужасные сцены, которых я был свидетелем. — Капитан Фукс и его саволакские драгуны. — Возвратный поход в Петербург. — Опасность, которой я подвергался в Нейшлоте. — Характеристика графа Ф.И.Т...го, прозванного Американцем. — Несчастная дуэль и смерть А...ра И...ча Н...на. — Наше торжественное вступление в Петербург. — Результаты кампании 1808 года.

 

Глава IV 610
Перемены в финляндской армии. — Заслуги графа Аракчеева. — Переход Барклая-де-Толли по льду через пролив Квапкент в Швецию. — (Эпизод.) — Какие чувства остались во мне к народом, с которыми мы воевали.

 

Глава V 622
Достопамятные преобразованиями и усовершенствованиями годы 1808, 1809 и 1810. — Народное просвещение. Основание его в главном правлении училищ. — Университеты, гимназии и школы. — Общий порыв к содействию правительству в деле просвещения народного. — Уничтожение преимуществ придворных званий. — Условия производства в гражданские чины. — Государственный совет. — Министерства. — Главные сановники и чиновники, деятели тогдашней эпохи. — Граф Н.П.Румянцев. — Комиссия о составлении законов с высшим училищем правоведения. — Комиссия прошений. — Почтовое управление. — Исполнительная часть в столице. — Важнейшие посольства. — Высочайший двор. — Военный двор его императорского высочества цесаревича великого князя Константина Павловича. — Особы при воспитании их императорских величеств, государей, великих князей. — Генерал-адьютанты. — Флигель-адъютанты. — Гвардия. — Словесность. — Театр. — Писатели. Ученые. Художники. — Педагогический институт. — Осип Петрович Козодавлев. — Михаил Леонтьевич Магницкий. — Окончательное устройство Государственного совета. — Перемены в министерствах и в других высших правительственных местах. — Перемены в гвардии. — Граф Василий Васильевич Орлов-Денисов. — Краткая характеристика тогдашней эпохи. — Биографический и характеристический очерк М.М.Сперанского.

 

 

 

Часть шестая

Глава I 657
Кронштадт за сорок лет пред сим. — Наружный вид. —
— Женское общество высшее и низшее, или Правая и левая сторона. — Вечеринки. — Дикий француз и свойская его жена. — Старый воин времен румянцевских, потемкинских и суворовских

 

Глава II 668
Нечто, вроде сцены из страшной мелодрамы. — Зверские инстинкты одичалого француза. — Приглашение на нукагивскую трапезу. — Примирение супругов. — Перемена квартиры. — Оригинальный хозяин. — Очерк старинных мещанских нравов. — Поездка морем в Петербург. — Буря. — Судокрушение

 

Глава III 681
Нежные чувства старого воина, моего начальника. —
Его особенная ко мне милость. — Польша в конце XVIII века. — Рассказы моего начальника о Суворове и о Пражском штурме.

 

Глава IV 695
Старинное русское военное хлебосольство. — Добрый
и любезный антипод моего начальника. — Я принужден быть стихотворцем. — Последняя перемена квартиры. — Польские шляхтянки и их характеристика. — Русская торговля и контрабанда вследствие континентальной системы. — Жизнь левой стороны кронштадтского женского общества. — Предтеча натуральной школы. — Кронштадтский каторжный двор. — Типы старинных разбойников. — Комическая сцена с диким французом. — Окончательная участь дикаря и его жены. — Лифляндия и Ревель за сорок лет пред сим. — Я оставляю военную службу.

 

Глава V 715
Похищение жидовки: трагикомедия. — Война с жидами. — Разбойничий вертеп. — Хладнокровие и мужество женщины побеждают разбойников. — Старинное своеволие. — Поездка к родным в Гродненскую губернию. — Старинные похвальные нравы и обычаи. — Приключение в Клецке, за которое дорого заплачено по прошествии сорока лет. — На чем было основано могущество жидов в Польше. — Знакомство с родственниками. — Старинная польская охота. — Старинный польский магнат. — Память о пройдохе Казанове. — Я отправляюсь в Варшаву. — Тогдашнее бедственное положение герцогства Варшавского. — Варшава в то время. — Театр и тогдашние артисты. — Характеристика князя Иосифа Понятовского. — Храбрый воин из жидов, полковник Берко. — Смерть его. — Я отправляюсь в Париж. — Тогдашняя Германия. — Дух народа. Нравы и обычаи. Немецкая ученость. — Влияние германских университетов на общее мнение.

БОЛЕЕ НЕЖЕЛИ ВВЕДЕНИЕ, ИЛИ ПРЕДИСЛОВИЕ


Что это значит, что вы вздумали при жизни печатать ваши ВОСПОМИНАНИЯ о современности?
Вы об этом спрашиваете меня? — Отвечаю.
С тех пор, как я начал мыслить и рассуждать, я мыслю вслух, и готов был бы всегда печатать, во всеуслышанье, все мои мысли и рассуждения. Душа моя покрыта прозрачною оболочкой, через которую каждый может легко заглянуть во внутренность, и всю жизнь я прожил в стеклянном доме, без занавесей... Понимаете ли вы, что это значит?
Оттого-то вы всегда имели так много врагов!..
И пламенных друзей, из которых один стоил более ста тысяч врагов!..
Почти двадцать пять лет кряду прожил я, так сказать, всенародно, говоря с публикой ежедневно о всем близком ей, десять лет, без малого, не сходил с коня, в битвах и бивачном дыму, пройдя, с оружием в руках, всю Европу, от Торнео до Лиссабона, проводя дни и ночи под открытым небом, в тридцать градусов стужи или зноя, и отдыхая в палатах вельмож, в домах граждан и в убогих хижинах. Жил я в чудную эпоху, видел вблизи вековых героев, знал много людей необыкновенных, присматривался к кипению различных страстей... и кажется... узнал людей! Много испытал я горя, и только под моим семейным кровом находил истинную радость и счастье, и, наконец, дожил до того, что могу сказать в глаза зависти и литературной вражде: что все грамотные люди в России знают о моем существовании! Много сказано — но это сущая правда! — Вот права мои говорить публично о виденном, слышанном и испытанном в жизни.
В целом мир, где только есть Литература, там есть литературные партии, литературные вражды, литературная борьба. Иначе быть не может, по натуре вещей. Союз, дружба, согласие литераторов — несбыточные мечты! Где в игре человеческое самолюбие, там не может быть ни дружбы, ни согласия. Страсти — пороховая камера, а самолюбие — искра. Невозможно, чтоб не было вражды между людьми, имеющими притязания на ум, на славу, или по крайней мере на известность и на все сопряженные с ними житейские выгоды, и разумеется, что, кто заграждает нам путь к избранной нами цели, издали столь блистательной и заманчивой, тот враг наш. А кто же может более заграждать этот путь, как не журналист, непреклонный, неумолимый, отстраняющийся от всех партий, на которого не действуют ни связи, ни светские отношения, ни даже собственные его выгоды, и который, так сказать, очертя голову говорит все то, что ему кажется справедливым, и что только можно высказать. Это настоящий Змей Горынич, которого не может тронуть даже и Душенька!*
Пересмотрите Северный Архив с 1822 года: там вы найдете начало той борьбы и следствий ее, литературной вражды, которая продолжается от сих пор и перейдет за пределы моей могилы. Критика на Историю Государства Российского, сочинения знаменитого нашего историографа Н.М.Карамзина, не возбудила ненависти в благородном сердце автора, который даже внес ссылки на Северный Архив в Примечание к своей истории; но на каждом великом муже, как на вековом кедре, гнездятся мелкие насекомые, питающиеся его славой, и они подняли писк и визг против смельчака, дерзнувшего очищать вековой кедр от сухих листьев и гнилых ветвей!
В Литературных Листках (приложение к Северному Архиву) защищен знаменитый Крылов от нападок приверженцев И.И.Дмитриева — и тут наступил всеми видимый и явный взрыв литературной вражды... Признавая всегда гениальность Пушкина и необыкновенный талант В.А.Жу¬ковского, в Литературных Листках и в родившейся в от них Северной Пчелы говорено было смело и откровенно о их произведениях, с указанием на слабое, для возвышения превосходного — и это был уже последний удар, coup de grace. Зашумели и загудели журналы, завопила золотая посредственность, и пошла потеха! Северная Пчела, однако же, все шла и идет своим путем, ни на что не оглядываясь, не стесняясь в своих суждениях ни какими посторонними видами, отдавая полную справедливость и дань хвалы жесточайшим противникам, когда они напишут что-нибудь хорошее, и порицая искреннейших друзей своих, когда они споткнутся. Замечательно и весьма, что вся вражда падала на меня одного, и каждое неблагоприятное суждение для автора приписывалось мне, а за похвалу никто не сказал мне спасибо! Напротив, похвалы породили более врагов, нежели порицания. Удивительно, а правда! Иные стали моими врагами после похвалы, чтоб доказать, что они не напрашивались на нее; другие вооружились за то, зачем я хвалил людей, в которых они не видят хорошего!..
Еще весьма замечательно, что все журналы, сколько их ни было в течение двадцати пяти лет (исключая Соревнователя просвещения и благотворения, который издавался Литературным Обществом, и нынешней Библиотеки для Чтения), начинали свое поприще, продолжали и кончали его — жестокой бранью против моих литературных произведений. Все мои сочинения и издания были всегда разруганы, и ни одно из них до сих пор не разобрано критически, по правилам науки. Нигде еще не представлено доказательств, почему такое-то из моих сочинений дурно, чего я должен избегать и остерегаться. О хорошей стороне — ни помина! Какая бы нелепость ни вышла из печати, господа журналисты всегда утверждают, что все же она лучше, нежели мои сочинения. Вот все существо их критики моих сочинений! Один из новых журналов простер до такой степени свою храбрость, что даже поставил меня ниже известного московского писаки Александра Орлова! Вы думаете, что я гневался или гневаюсь на журналы за эти поступки со мной? Уверяю честию — нет! Если б они были посмышленее, то действовали бы иначе. Думая унизить меня, они возвысили — и сочинения мои, благодаря Бога, разошлись по России в числе многих тысяч экземпляров, многие из них переведены на языки: французский, немецкий, английский, шведский, итальянский, польский и богемский — и Северная Пчела благоденствует!
Но литературная вражда, не пробив стрелами критики моего литературного панциря, принялась за средство, которое Дон Базилио советует доктору Бартоло употребить против графа Альмавивы, в опере Россини: «Севильский цирюльник». С величайшим наслаждением слушаю я всегда арию: La calumnia! У меня собран целый том сатир и эпиграмм...
Будь я в сотую долю такой литератор, каким стараются изобразить меня мои благоприятели, то достоин был бы... чего?.. самого ужасного: быть на них похожим. А как не послушать, когда рассказывают о сочинениях человека, который в течение двадцати пяти лет ежедневно припоминает печатно о своем существовании! Ведь не о каждом можно сказать, что взбредет на ум, а тут обширное поле для выдумок. А печатные намеки? Ведь без означения имени вы можете что угодно сказать и напечатать о журналисте, историке, романисте, статистике, сельском хозяине, проживающем в Париже или в Китае!!! Напечатав, вы можете сказать в обществе: это Булгарин! Неужели он таков? спросят вас. Во сто раз хуже! — и из двадцати человек десять поверят. Худому верится как-то легче, нежели хорошему; а кому какая нужда заглядывать в стеклянный дом, в котором я живу!
Все это меня нисколько не трогает, и стоит взглянуть на меня, чтобы увериться, что желчь во мне имеет самое правильное отправление, и что я не высох с горя. Вы думаете, что я питаю в сердце моем ненависть или злобу к моим врагам. Ей Богу, нет! Как можно в сердце хранить гнусные страсти, отравляющие всю существование! Посердишься и забудешь. Только на одно обстоятельство я должен обратить внимание моих читателей, потому что оно имеет неразрывную связь с теперешним моим сочинением.
По долгу журналиста, литератора и современника я подвержен горькой обязанности говорить о смерти людей, снискавших уважение или любовь и благодарность соотечественников своими заслугами или литературными трудами. По-моему положению в свете я знал и знаю лично большую часть замечательных лиц в России, и кого знал, о тех говорю от своего лица, приводя иногда речи или необыкновенные случаи из их жизни, мной от них слышанные. Из этого мои благоприятели, мои любезные Доны Базилии, умели выковать металл и вылить из него противу меня пули, которые однако ж не попадают в цель. Некоторые очень искусно дают знать, особенно по случаю моей биографической статьи об И.А.Крылове, что будто я хвастаю дружбою со знаменитостями, после их смерти, когда эти знаменитости меня и знать не хотели!!! Ловко, да не умно и не удачно! Мы живем посреди современных свидетелей, и к следующим томам моих Воспоминаний я приложу снимки с писем ко мне многих знаменитостей, для доказательства, в каких я находился с ними сношениях. Предварительно скажу, что я никогда не хвастал ничьей дружбой и никакими связями, никогда этим не гордился и не буду хвастать и гордиться. Никогда в жизни я ничего не искал, никому и никогда не навязывался, не обивал ничьих порогов, и не задыхался в атмосфере передних. Почитаю себя счастливым, и радуюсь в глубине души, что многие значительные люди оказывали и оказывают ко мне благосклонное внимание, и за это питаю к ним искреннюю, сердечную благодарность; но чтоб я хвастал или гордился знакомством или связью с каким-нибудь, хотя самым даровитым русским писателем, этого не бывало и не будет! В столкновении и в связи я был со всеми ими, как литератор и журналист, но в дружбе был только с двумя, и то не как с литераторами, а как с людьми — именно с покойным А.С.Грибоедовым, бессмертным творцом Горя от ума, и Н.И.Гречем. Я столько же любил бы и уважал их, если б они вовсе не были писателями. Талант без сердца — машина! Дружбой с покойным И.А.Крыловым я не хвастал, потому что никогда даже не искал этой дружбы, а был с ним хорошо знаком, и прежде часто видывал его. Как журналисту, не принадлежащему ни к какой партии, мне даже невозможно было искать дружбы литераторов, а что многим из них я был нужен, это не подлежит ни малейшему сомнению, и ясно по ходу дела. Были литераторы, искренно мне преданные, но они уже в могиле... и я не трону их и не вспомню о их ко мне приверженности! Есть, может быть, и теперь литераторы, которые знают меня... и я больше не требую. Но, чтоб я хвастал дружбой Крылова, Пушкина, или кого бы то ни было!!! Ах, Боже мой, как вы мало знаете меня, любезные мои Доны Базилии, если в самом деле верите этому, а не выдумываете! Я горжусь только одним в свете, а именно: моими врагами. Если б они не были моими литературными врагами, я бы умер от чахотки или сошел с ума!
Итак, почтенные мои читатели, верьте мне, что все сказанное в моих Воспоминаниях сущая истина. Никто еще не уличил меня во лжи, и я ненавижу ложь, как чуму, а лжецов избегаю, как зачумленных. Всему, о чем я говорю в Воспоминаниях, есть живые свидетели, мои современники, совоспитанники и сослуживцы, или есть документы. Пусть современники уличать меня во лжи! Ошибиться я мог в числах, в именах, в порядке происшествий, потому что пишу не из книг, а из памяти — но в существе все правда. Где нельзя сказать правды, там я молчу, но не лгу. В том, близок ли я был к некоторым знаменитостям, представлю письменные доказательства, или сошлюсь на живых свидетелей.
Но я вам еще не отвечал, почему я издаю мои Воспоминания при жизни...
Ведь это только отрывки!..
При воспоминании прошлого, кажется мне, будто жизнь моя расширяется и увеличивается, и будто я молодею! Нынешнее единообразие жизни исчезает — и я смешиваюсь с оживленными событиями прошлого времени, вижу перед собой людей замечательных или для меня драгоценных, наслаждаюсь прежними радостями, и веселюсь минувшими опасностями, прежним горем и нуждой. Пишу с удовольствием, потому что это занимает меня и доставляет случай излить чувства моей благодарности к людям, сделавшим мне добро, отдать справедливость многим забытым людям, достойным памяти, высказать несколько полезных истин, представить подлинную характеристику моего времени. Найдется много кое-чего любопытного и даже поучительного!
Я прочел написанное нескольким искренним приятелям... «Печатайте!» сказали они в один голос.
«Печатай, печатай!» повторили в семье... Явился мой добрый М.Д.Ольхин, и решил: печатать...
Печатаю!
Пойдут многочисленные подражания, как после всего, что только я ни вздумал печатать, и журналам будет случай бранить меня, и т.п. Все это даст некоторое движение умам, разбудит их — а при общем умственном застое и это хорошо!
А сколько вы издадите томов ваших Воспоминаний?
Не знаю! Сколько напишется. Быть может, кончу на этих двух томах, быть может, буду продолжать. Не принимаю никакой обязанности перед публикой. Все зависит от досуга и от охоты.
Воспоминая о моих детских годах, я излагал события почти в хронологическом порядке, и часто должен был говорить о себе. Со второй части форма сочинения, по самому существу вещей, должна измениться. Детство и великих и малых людей принадлежит более природе человеческой, нежели истории, и наблюдение за развитием каждого человека любопытно для любознательного ума, особенно, если развитие совершилось среди необыкновенных событий и необычного хода дел. Так точно мы, с некоторым любопытством, смотрим даже на обломки корабля, разбитого бурей, потому что эти щепы возбуждают в нас идеи! Дитя может смело и откровенно говорить о себе, потому что оно, так сказать, не составляет индивидуума, или отдельного лица в гражданском обществе, но принадлежит к массе человечества.
Со времени, когда я вступил на поприще гражданской жизни, я буду рассказывать, как очевидец, малоизвестные обстоятельства и замечательные случаи в современных событиях, или вовсе не замеченные историей, или вскользь упомянутые, и частные происшествия и приключения, достойные внимания или любопытные своей необыкновенностью, а о себе буду упоминать тогда только, когда невозможно будет этого избегнуть, и когда надобно будет изложить мое собственное мнение. Рассказы мои будут или от третьего лица, или от имени товарищей, по большей части эпизодами, или отдельными статьями. Эти эпизоды будут исторические и частные. Первые будут иметь форму или обыкновенную историческую, или созданного мной рода в Русской Литературе, под названием военные рассказы; вторые будут в виде повестей, или повествований, основанных на истинных событиях. Вообще, в моих Воспоминаниях нет и не будет ничего выдуманного мной. Все здесь справедливо. Я должен иногда пропускать многое, повествуя о современности, но не обязан прибавлять или искажать истины. Это мое неотъемлемое право. Слово подлежит обстоятельствам; мысль и совесть моя собственность!

Фаддей Булгарин



ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГЛАВА I


Первые воспоминания детства. — Разбойники и освободители. — — Верный очерк тогдашних польских нравов. —
— Первое знакомство с русскими войнами.

Приятно вспоминать первые годы детства! Человеку в летах они кажутся заманчивым сновидением. Вообще, все связанное или важное, из детских лет, остающееся в памяти, почерпнуто из рассказов родителей или других свидетелей нашего младенчества, слышанных после. Но и детские воспоминания и слышанное наконец сливается в одно, и составляет общую картину, в которой, в последствии, трудно отделить свое от чужого. Редкий человек не припоминал своего детства, особенно в кругу своего семейства, помышляя о будущей участи своих детей! Мои детские лета протекали среди необыкновенных событий, входящих в состав истории, и мне суждено было, как малой капле воды, волноваться вместе с огромными валами, в разъяренном море, пока брызгами не выбросило меня не берег. Много необыкновенного видел я в жизни, много испытал и хорошего и дурного, знал много великих и гениальных мужей и много пустоцветов — и намерен, не трогая никого, рассказать кое-что из виденного, слышанного и испытанного.
Родился я в бывшем Минском Воеводстве бывшего Великого Княжества Литовского (в котором предки мои издревле были княжескими боярами, имевшими одно значение с древними боярами русскими), в именьи Перышеве, принадлежавшем матери моей, урожденной Бучинской (герба Стремя). Год моего рождения (1789) ознаменован началом переворота, ниспровергнувшего древнюю французскую Монархию, и, подобно землетрясению и вулканических взрывам, изменившего вид и внутреннее устройство не только Европы, но и Америки.
Искры французской революции попали в Польшу, как в пороховой магазин. Умы холодные, утомленные польским безначалием, и умы пламенные, жаждущие новостей, эгоизм и патриотизм равно воспламенились и вспыхнули, одни из собственных выгод, другие в надежде исцелить недужное отечество, не веря, в простоте души своей, чтобы оно было неисцелимо, и не догадываясь, что уже антонов огонь проник до его сердца!
Пишу я не историю падения Польши, следовательно не обязан рассказывать всех происшествий до разбития Костюшки под Мацейовицами и взятия штурмом Праги Суворовым. Припоминаю о тогдашних Польских событиях на столько, на сколько они входят в состав рассказа о моем детстве. В это время мать моя уже продала имение свое Перышево, и, намереваясь очистить от долгов имение отца моего, Грицевичи, в Минской губернии, в Слуцком уезде, и поселиться в нем, отдала предварительно капитал свой помещику Дашкевичу, под залог и в уплату процентов (по тогдашнему польскому обычаю) имения Маковищ, в нынешнем Бобруйском уезде, верстах в пяти от местечка Глуска.
Костюшко уже был взят в плен, большая часть войска Польского уже положила оружие, но восстание в Литве еще не прекратилось. Мы жили тогда в Маковищах. Однажды, утром, весной 1795 года, приказчик прибежал в комнаты с гумна и сказал матушке, что слышал пушечные выстрелы. Мать моя, две старшие сестры и я с нянькой побежали на гумно, по совету приказчика, прилегли на току, приложив ухо к земле. В дали точно раздавались удары и глухой подземный гул. После узнал я, что это были остатки отряда генерала Грабовского, разбитого прошлой осенью князем Цициановым, под Любаром. Некоторые отчаянные патриоты, собрав рассеянных солдат и присоединив к ним вооруженную шляхту, намеревались снова возмутить край, и объявили конфедерацию. Отряд русских войск при первой встрече разгромил их, картечью, и тем все кончилось. Это было, кажется, последнее сражение на землях бывшей Польши в эту войну, и происходило верстах в двадцати от нашего тогдашнего местопребывания. Отца моего не было дома; он, по обязанности своей, находился тогда или в Слуцке или в Несвиже, и матушка моя чрезвычайно испугалась близости войны.
Решено было: всему семейству, с драгоценнейшими вещами, спрятаться в лесу, угнать туда же домашний скот и лошадей, и послать немедленно нарочного к отцу, чтоб он приехал поскорее домой, и привез с собой, если возможно, залогу и охранительный лист от русского генерала, из Несвижа. Тотчас начали укладываться и суетиться; не обошлось при этом без слез, и я, видя общую суматоху и слезы, слыша беспрестанные повторения: «пропали мы, погибли», сам заплакал громче всех, воображая, что пропадут и погибнут все мои игрушки, сад, в котором я играл, и вообще все, что утешало и забавляло меня. Наконец нагрузили несколько телег лучшими вещами и съестными припасами, и матушка, две сестры мои, панна Клара, несколько служанок, лакеев и стрельцов с ружьями пошли пешком в лес, почти примыкающий ко двору. На одной телеге, нагруженной пуховиками и подушками, поехал я с моей нянькой, обложенный моими игрушками. Отец мой был большой охотник, и имел несколько отличнейших стрельцов, которые знали все тайники в обширных лесах, покрывавших в то время весь этот край от Глуска до границы Волынской губернии, отчего и страна называлась Полесьем. Пройдя лесом с час времени, наш обоз должен был остановиться, потому что телег нельзя было провезти в чаще. Мы оставили телеги, навьючили кое-как всю поклажу на людей и лошадей, и пошли далее. Меня несли на руках, попеременно, любимые стрельцы отца моего, Семен и Кондратий, а нянька должна была нести мои игрушки и постель. При этом должно заметить, что я был последнее, любимое и балованное дитя у моих родителей. Не знаю, долго ли мы шли и далеко ли ушли, потому что я заснул на руках у моих носильщиков, но когда проснулся, было уже утро, и я увидел, что мы находимся на поляне, среди леса, возле небольшого ручья. Люди наши рубили сучья и поправляли шалаши, сделанные, видно, с вечера, на скорую руку, и строили новые шалаши. В одном только месте горел огонь, в яме. На поляне паслись лошади и несколько коров. Повар разбирал кастрюли и ощипывал живность; служанка варила кофе, и мне все это показалось так хорошо и так весело, что я прыгал от радости. Это был настоящий бивак!
Матушка сказывала мне после, что она всю ночь не могла уснуть, хотя в шалаше разостланы были пуховики, и что она еще до зари послала домой человека узнать, что там делается.
После обеда, когда солнце начало уже прятаться за высокими деревьями, возвратился посланный с корчмарем нашим, евреем Иоселем который за свою исправность и услужливость был в большой милости у матушки. Иосель приехал верхом, и привез полный мешок припасов, сахару, зеленого чаю (без которого моя матушка не могла обойтись), булок, свежего мяса и, как всегда, для меня гостинца — на этот раз пряников. Иосель успел побывать в Глуске куда перевез всех женщин и детей своего семейства, и узнал от губернатора замка, что русских ждут к вечеру или на другое утро в Глуске, и надеются, что вследствие покорности губернатора и усиленной его просьбе, город не будет разграблен, и жители не подвергнутся обидам и притеснениям. Но, по словам Иоселя, предстояла всем большая беда, потому что, при общем недостатке в съестных припасах, трудно будет прокормить солдат, если весь русский отряд остановится в городе, и что непременно потребуют помощи в съестных припасах от помещиков, а денег, как водится, от евреев. Иосель, при сих словах покачав головой, завопил: «Ой вей мир, ой вей мир» — и стал утирать слезы рукавом. Матушка и сестры также заплакали, не о съестных припасах и не о деньгах, а о своем положении. Я опять заревел громче всех, смотря на плачущих. На вопрос матушки, не слышно ли чего об отце моем, Иосель отвечал, что губернатор замка послал за ним четырех гонцов, в четыре разные стороны, чтоб просить его прибыть как можно скорее, для необходимых распоряжений в этой крайности. Иосель пробыл у нас до ночи и поехал обратно, обещая дать знать, что делается у нас дома и в окрестностях, и уведомить немедленно отца моего о нашем положении.
Прошли двое суток, и мы не получали никакого известия. На третий день, в полдень, пришла в наш бивак крестьянка из чужого имения, у которой мать моя вылечила ребенка, и, бросясь в ноги, рассказала, что она слышала, что соседние мужики собираются убить всех нас в лесу, чтоб завладеть нашим добром, предполагая, что маменька имеет при себе много денег и всяких дорогих вещей. Можно себе представить положение моей матери, сестер и всей нашей прислуги! Я хотя не постигал всей опасности, но знал хорошо, что значит убить и умереть, слыша часто о битвах и о смерти наших знакомых, и, видя общее беспокойство, был в страхе, однакож просил, чтоб мне дали ружье, для защиты матушки. Она улыбалась сквозь слезы, прижимая меня к сердцу. Наконец, матушка собрала на совете всю нашу прислугу мужского пола и спросила, намерены ли они защищать господ своих. «До последней капли крови!», отвечали все единогласно, и бросились целовать руки и ноги маменьки и сестер. Стрелец Семен взял меня на руки, и сказал, что не выдаст меня, хотя бы его растерзали на части. С нами было всего девять человек сильных молодых людей, искусных стрелков. Нет сомнения, что и двойное число разбойников не одолело бы их. Некоторые из наших людей изъявляли даже желание встретиться с разбойниками, чтоб проучить их порядком.
Матушка наградила добрую женщину, известившую нас об угрожавшей опасности, обещая на всю жизнь призреть ее семейство, и поручила ей отдать нашему приказчику записку, написанную карандашом (помню, потому что моим), в которой матушка требовала, чтоб он немедленно поспешил на помощь с верными крестьянами, оставив дом на произвол судьбы.
В юности нашей начитавшись о римской и греческой республиках, о людях, иногда самых мелочных умом и душой, но наделавших шуму своей дерзостью и пылкими речами, и за то произведенных в великие мужи красноречивыми писателями, мы часто предаемся мечтам и желаем переворотов, потрясений, бредим о вольности и равенстве (которые, сказать мимоходом, никогда не существовали в мире и не будут никогда существовать для массы народа), и завидуем так называемым героям народным!.. Школьничество — и только! Эти народные герои вообще или простаки, увлеченные мечтами воображения, порожденными впечатлениями юности, или хитрецы и честолюбцы, т. е. или тетерева, или лисицы. Лучше спустить с цепи голодного тигра или гиену, чем снять с народа узду повиновения властям и законам. Нет зверя свирепее разъяренной черни! Все усилия образованного сословия должны клониться к просвещению народа на счет его обязанности к Богу, к законным властям и законам, к водворению в сердцах человеколюбия, к искоренению врожденного человеку звериного эгоизма, а не к возбуждению страстей, не к порождению несбыточных надежд. Кто действует иначе, тот преступник перед законами человечества. Видевший народное восстание знает, что это значит! Наполеон заслуживает вечную благодарность всех благородных сердец за то, что никогда не хотел действовать мятежом против своих неприятелей, когда имел полную власть в своих руках. В Италии он должен был повиноваться Директории.
В Польше искони веков толковали о вольности и равенстве, которыми на деле не пользовался никто, только богатые паны были совершенно независимы от всех властей, но это была не вольность, а своеволие. Даже порядочная и достаточная шляхта должна была придерживаться какой-нибудь партии, т.е. быть под властью какого-нибудь беспокойного магната, а мелкая шляхта, буйная и непросвещенная, находилась всегда в полной зависимости у каждого, кто кормил и поил ее, и даже поступала в самые низкие должности у панов и богатой шляхты, и терпеливо переносила побои, — с тем условием, чтоб быть битым не на голой земле, а на ковре, презирая, однако ж, из глупой гордости, занятие торговлей и ремеслами, как неприличное шляхетскому званию. Пселяне были вообще угнетены, а в Литве и Белоруссии положение их было гораздо хуже негров. Когда в последнее время (т. е. с 1791 года) Польшу возмутили мечтами о вольности, равенстве и политической независимости, были в ней люди истинно благородные, даже с большими дарованиями и геройским мужеством, которые пламенно желали перерождения своего несчастного отечества и утверждения в нем порядка, на основании прочных законов и наследственной монархической власти. Но эти желания и усилия благородных людей не могли увенчаться успехом, потому что в Польше не было для этого никаких стихий. Все было в расстройстве: правительство без всякой силы, народ без единодушия. Магнаты враждовали между собой и беспокоили соседние державы просьбами о покровительстве своей партии. Все партии ненавидели Короля и не имели к нему ни малейшей доверенности, испытав его малодушие и вероломство. Порядочное дворянство приставало к различным партиям, но вообще действовало более словами, нежели делом, а мелкая шляхта вооружалась на счет панов, бушевала, пьянствовала, грабила и обращалась в бегство при встрече с неприятелем. Над этим восстанием мелкой шляхты все благоразумные люди шутили и насмехались, утверждая, будто при встрече с неприятелем они говорят: «В лес, господа! Это не шутки — стреляют пулями!» Сами поляки подначивали русских мародеров к грабежу, разделяя с ними добычу, и, донося ложно на своих соотчичей русским начальникам, соблазняли некоторых пользоваться обстоятельствами. Иные из мелкой шляхты грабили даже или похищали общественную казну*.
Регулярного войска было чрезвычайно мало, едва ли
25 000 человек в целом королевстве, и это войско, сперва упавшее духом, потом воспламененное Костюшкой, могло только со славой умереть. Поселяне в коренной Польше, особенно Краковяки, приняли сильное участие в восстании, обнадеженные Костюшкой в улучшении своей участи; но крестьяне в Литве, в Волынии и Подолии, если не были принуждены силой к вооружению, оставались равнодушными зрителями происшествий, и большей частью даже желали успеха русским, из ненависти к своим панам, чуждым им по языку и по вере. Вообще, в так называемое костюшковское восстание, шуму, разглагольствований, похвальбы, приготовлений было слишком много, но дела было чрезвычайно мало: вся деятельность сосредоточена была в Варшаве и Вильне, а провинции были оставлены на произвол судьбы! Негодяи пользовались расстройством края, наезжали на дворы, грабили и даже убивали, хотя редко, безвинных, провозглашая их изменниками. Никто не слушал властей, не имеющих силы. Русские в насмешку говорили, что поляки проспали Польшу! Это несправедливо: не проспали, а проболтали! Ораторов было множество, а не было воинов, и бодрствовали не для дела, а для интриг и собственных выгод.
При самом начале переворота в Польше (с 1791 года), когда варшавские дельцы стали провозглашать правила французского конвента (la Convention), объявили Польшу вольным пристанищем для всех беглецов из соседних государств, стали порицать узаконения своих соседей и форму их правления, даже провозглашать личности против государей, и возбуждать соседние народы к восстанию, для шествования к одной цели с Польшей, — тогда соседние государства, по предложенному сперва плану Фридрихом Великим, решились на крайнее средство, как бывает при пожарах, т.е. вознамерились разобрать дом, угрожающий зажечь соседние дома. Последний порыв героизма, возбужденный Костюшкой, не спас Польши, которую уже оторвали велеречивые теоретики и гнусные эгоисты. Я застал, так сказать, последний вздох умирающей Польши...
Обращаюсь к повествованию.
За несколько месяцев перед сим, отец мой выгнал из службы помощника нашего приказчика, за дурное поведение и, кажется, за воровство. Он был шляхтич, и оставшись без места, оседлал своего коня и определился в так называемую рухавку (конную милицию из шляхты), формировавшуюся в Новогрудке. Был ли он на войне или нет, не знаю, но после пленения Костюшки он возвратился на родину с деньгами, начал мотать по корчмам, с подобными ему негодяями, и грозил заочно местью моему отцу, что было уже нам известно. Этот-то человек, узнав, что наше семейство прячется в лесу, вознамерился нас ограбить и вероятно всех перебить, чтоб прикрыть следы злодейства, и, таскаясь по корчмам, подговорил на этот подвиг несколько пьяных шляхтичей и десятка два самых развратных мужиков, уверяя, что русские, заняв край, не станут разыскивать тех, кто убил и ограбил панов, с которыми они воют. В тот же день, как злодей с шайкой своей отправился в лес нас отыскивать, — не со стороны нашей усадьбы, к которой он не смел приблизиться, но из далека, через болото, — крестьянка, благодарная моей матери, узнав об этом от соседки, которой муж принадлежал к шайке, побежала в Маковищи и, боясь сказать об этом приказчику, не доверяя ему, расспросила у коровницы, каким путем пошло наше семейство в лес, и по следам нашим нашла нас. Этой женщине матушка дала лошадь, чтоб она скорее поспела в наш дом, и наши люди стали приготовляться к защите от разбойников.
Семен, не любивший корчмаря Иоселя за то, что он, по приказанию отца моего, не давал ему в долг водки, и, пользуясь милостью господ, иногда грубо обходился с дворней, сказал, что он подозревает Иоселя в измене. Это мнение разделяла вся наша прислуга, по врожденной ненависти своей к жидам — и Семен клялся, что при первой встрече убьет его, как зайца. В нашем лагере раздались проклятия и угрозы против Иоселя, которого защищала одна моя матушка. Вскоре увидим, какое участие принимал он в этом деле.
Кондратий, бывший с моим отцом в походе, имел первенство в совете, он предлагал составить род укрепления из земли и сучьев, и засесть в нем, закрыв сверх того от пуль матушку, сестер и меня пуховиками. Другие советовали возвратиться домой, как можно скорее, что и матушке казалось лучше, но страх от встречи с русскими удерживал ее... Бог весть, что тогда рассказывали о русских, хотя в самом деле война ведена была в то время не так, как теперь. Победители почитали врагом каждого жителя неприятельской страны, не различая ни возраста, ни пола. Подвиги Древича и других были в свежей памяти: Прага еще дымилась, и от одного имени Суворова бросало в лихорадку! Я спал спокойно, но никто в нашем лагере не смыкал глаз всю ночь; огней не разводили, и два стрельца, с заряженными ружьями, расхаживали вокруг поляны. На рассвете матушка велела вьючить лошадей, и мы отправились в

Без названия 00.00.2002 Автор: С.Д. Источник: Литература, № 32 Хотя писатели все странны, наверное, это самый странный писатель. Во всяком случае, русский. Впрочем, во всяком ли? - ведь он был родом поляк, и к русскому языку обратился только… Однако это странность невеликая - ибо определять русских писателей по происхождению согласится только безумец. Абиссинец Пушкин, турок Жуковский, шотландец Лермонтов, генуэзец Тютчев, лицо малороссийской (украинской) национальности Гоголь… А татар-то, татар!.. Державин, Карамзин, Тургенев… Нет, глупо! Булгарин странен не этим. Он, кажется, единственный из известных русских писателей, кого многие-многие годы - почти полтора века! - не переиздавали. При жизни и собранием сочинений пожалован, а за гробовой доской - увы! Забвение, даже какое-то демонстративное забвение. Обругать - пожалуйста, переиздать… Да вы что?! Ни до, ни после 1917 года. Ну, после 17-го - понятно: реакционер, писал на Пушкина доносы (общее представление). Но почему и до 17-го - ничегошеньки?! Кстати, в советское время всё-таки к нему отнеслись милостивее: перепечатали воспоминания о Грибоедове (которому Булгарин был по-собачьи предан), две главы из "Ивана Выжигина" в хрестоматии для учителей (!) конца 1930-х годов… Может быть, потому, что писатели-доносчики в те же 1930-е далеко перекрыли по своему рвению скромного Фаддея Венедиктовича? Настоящее возвращение началось, как водится, в перестройку. Постепенно выяснилось, что Булгарин, при всех его неприглядных качествах натуры, был незаурядным прозаиком и бытописателем, выдающимся издателем, пусть на той ниве, к которой приладили всё же не очень точное определение "масс-культа". И вот добрались до "Воспоминаний" (где автор, правда, не касается перипитий своих литературных драк). Увесистый том напечатало издательство, известное многими своими успешными проектами на грани фола - от мемуаров вдовы академика Ландау до сериала Б.Акунина. Здесь фол полный - воспоминания Булгарина вышли без строчки комментариев (нет даже аннотации!). Не хочу гадать о пружинах столь дикого решения этих голых людей на голой земле - экономические ли они (съэкономить даже те гроши, которые ныне платят литературоведам за добросовестную их работу; почти столь же безобразно издали здесь интереснейшие "Записки" Филиппа Вигеля - "почти" потому, что в этом случае хотя бы перепечатали семидесятилетней давности сопроводительные материалы и дали указатель имён), социально-психологические (подсунуть неискушённому читателю авторскую исповедь с тем, чтобы они сами определили его репутацию) или постмодернистские (здесь наворочать можно что угодно). Но поскольку дело сделано (или, как сказал бы, возможно, Булгарин, обделано) - и тиражом 3000, хочу предложить форму утешения владельцам этого издания (правда, если они склонны к изыскательскому труду). У вас есть удивительная возможность (самим или, лучше, с учениками) сыграть в детектив особого рода - посчитать воспоминания Булгарина его свидетельскими показаниями в свою защиту (презумпция невиновности!) и попытаться проверить их правдивость. Увлекательное само по себе (Фаддей Венедиктович рассказывать умел!) чтение станет просто-таки захватывающим.