Содержание

Предисловие
Глава первая. Детство и юность
Глава вторая. Знакомство с Достоевским. Замужество
Глава третья. Первое время семейной жизни
Глава четвертая. Пребывание за границей
Глава пятая. Снова в России
Глава шестая. 1872—1873 годы
Глава седьмая. 1874—1875 годы
Глава восьмая. 1876—1877 годы
Глава девятая. 1878—1879 годы
Глава десятая. Последний год
Глава одиннадцатая. Смерть. Похороны
Глава двенадцатая. После смерти Федора Михайловича
К моим воспоминаниям

Предисловие

Я никогда прежде не задавалась мыслью написать свои воспоминания. Не говоря уже о том, что я сознавала в себе полное отсутствие литературного таланта, я всю мою жизнь была так усиленно занята изданиями сочинений моего незабвенного мужа, что у меня едва хватало времени на то, чтобы заботиться о других, связанных с его памятью, делах.
В 1910 году, когда мне, по недостатку здоровья и сил, пришлось передать в другие руки так сильно интересовавшее меня дело издания произведений моего мужа и когда, по настоянию докторов, я должна была жить вдали от столицы, я почувствовала громадный пробел в моей жизни, который необходимо было заполнить какою-либо интересующею меня работой, иначе, я чувствовала это, меня не надолго хватит.
Живя в полнейшем уединении, не принимая или принимая лишь отдаленное участие в текущих событиях, я мало-помалу погрузилась душою и мыслями в прошлое, столь для меня счастливое, и это помогало мне забывать пустоту и бесцельность моей теперешней жизни.
Перечитывая записные книжки мужа и свои собственные, я находила в них такие интересные подробности, что невольно хотелось записать их уже не стенографически, как они были у меня записаны, а общепонятным языком, тем более что я была уверена, что моими записями заинтересуются мои дети, внуки, а может быть, и некоторые поклонники таланта моего незабвенного мужа, желающие узнать, каким был Федор Михайлович в своей семейной обстановке.
Из этих разновременно записанных в последние пять зим (1911—1916) воспоминаний составилось несколько тетрадей, которые я постаралась привести в возможный порядок.
Не ручаясь за занимательность моих воспоминаний, могу поручиться за их достоверность и полное беспристрастие в обрисовке поступков некоторых лиц: воспоминания основывались главным образом на записях и подкреплялись указаниями на письма, газетные и журнальные статьи.
Признаю откровенно, что в моих воспоминаниях много литературных погрешностей: растянутость рассказа, несоразмерность глав, старомодный слог и пр. Но в семьдесят лет научиться новому трудно, а потому да простят мне эти погрешности ввиду моего искреннего и сердечного желания представить читателям Ф.М.Достоевского со всеми его достоинствами и недостатками — таким, каким он был в своей семейной и частной жизни.



ГЛАВА ПЕРВАЯ
ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ


Мое появление на свет Божий

С Александро-Невской лаврой в Петербурге соединены многие важные для меня воспоминания: так, в единственной приходской церкви (ныне монастырской) Лавры, находящейся над главными входными вратами, были обвенчаны мои родители. Сама я родилась 30 августа, в день чествования св. Александра Невского, в доме, принадлежащем Лавре, и давал мне молитву и меня крестил лаврский приходский священник. На Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры погребен мой незабвенный муж, и, если будет угодно судьбе, найду и я, рядом с ним, место своего вечного успокоения. Как будто все соединилось для того, чтобы сделать Александро-Невскую лавру самым дорогим для меня местом во всем мире.
Родилась я 30 августа 1846 года, в один из тех прекрасных осенних дней, которые слывут под названием дней «бабьего лета». И доныне праздник св. Александра Невского считается почти главенствующим праздником столицы, и в этот день совершается крестный ход из Казанского собора в Лавру и обратно, сопровождаемый массою свободного в этот день от работ народа. Но в прежние, далекие времена день 30 августа праздновался еще торжественнее: посредине Невского проспекта, на протяжении более трех верст, устраивался широкий деревянный помост, по которому, на возвышении, не смешиваясь с толпой, медленно двигался крестный ход, сверкая золочеными крестами и хоругвями. За длинной вереницей духовных особ, облаченных в золоченые и парчовые ризы, шли высокопоставленные лица, военные в лентах и орденах, а за ними ехало несколько парадных золоченых карет, в которых находились члены царствующего дома. Все шествие представляло такую редкую по красоте картину, что на крестный ход в этот день сбирался весь город.
Мои родители жили в доме, принадлежащем и поныне Лавре, во втором этаже. Квартира была громадная (комнат 11), и окна выходили на (ныне) Шлиссельбургский проспект и частью на площадь перед Лаврою. Семья была большая: старушка-мать и четыре сына, из которых двое были женаты и имели детей. Жили дружно и по-старинному гостеприимно, так что в дни рождения и именин членов семейства, на рождестве и святой все близкие и дальние родные сбирались у бабушки с утра и весело проводили время до поздней ночи. Но особенно много собиралось гостей 30 августа, так как при хорошей погоде окна были открыты и можно было с удобством посмотреть на шествие, а кстати и побыть в веселом знакомом обществе. Так было и 30 августа 1846 года. Моя матушка вместе с прочими членами семьи, вполне здоровая и веселая, радушно встречала и угощала гостей, а затем скрылась, и все были уверены, что молодая хозяйка хлопочет во внутренних комнатах насчет угощения. А между тем моя матушка, не ожидавшая так скоро предстоявшего ей «события», вероятно, вследствие усталости и волнения, вдруг почувствовала себя нехорошо и удалилась в свою спальню, послав за необходимою в таких случаях особою. Мать моя всегда пользовалась хорошим здоровьем, у ней уже прежде рождались дети, а потому наступившее событие не внесло никакой суматохи и волнения в доме.
Около двух часов дня торжественная обедня в соборе окончилась, загудели звучные лаврские колокола, и при выступлении крестного хода из главных ворот Лавры раздались торжественные звуки стоявшей на площади военной духовой музыки. Лица, сидевшие у окон, стали сзывать остальных гостей, и были слышны восклицания «Идет, идет, тронулся крестный ход». И вот при этих-то восклицаниях, звоне колоколов и звуках, музыки, слышанных моею матушкою, тронулась и я в мой столь долгий жизненный путь.
Торжественная процессия прошла, и гости стали собираться домой, но их удержало желание проститься с бабушкой, которая, как им сказали, прилегла отдохнуть. Около трех часов в залу, где были гости, вошел мой отец, ведя под руку старушку мать. Остановившись среди комнаты, мой отец, несколько взволнованный происшедшим событием, торжественно провозгласил: «Дорогие наши родные и гости, поздравьте меня с великою радостью: Бог даровал мне дочь Анну». Отец мой был чрезвычайно веселого характера, балагур, шутник, что называется, «душа общества». Думая, что это известие — праздничная шутка, никто ей не поверил, и раздались восклицания: «Не может быть! Григорий Иванович шутит! Как же это возможно? Ведь Анна Николаевна все время была тут», — и т.д. Тогда сама бабушка обратилась к гостям: «Нет, Гриша говорит правду: час тому назад появилась на свет моя внучка, Нюточка!»
Тут посыпались поздравления, а из дверей выступила девушка с налитыми бокалами шампанского. Все пили за здоровье новорожденной, ее родителей и бабушки. Дамы бросились поздравлять родильницу (в те времена не было докторских предосторожностей) и целовать «маленькую», а мужчины, пользуясь отсутствием дам, прикончили припасенные бутылки шампанского, провозглашая тосты в честь новорожденной. Таким-то торжественным образом было встречено мое появление на свет божий, и, как все говорили, это было хорошим предзнаменованием насчет моей будущей судьбы. Предзнаменование это впоследствии исполнилось: несмотря на то, что мне пришлось перенести много материальных невзгод и нравственных страданий, я считаю свою жизнь чрезвычайно счастливою, и я ничего не хотела бы изменить в моей жизни.

Скажу несколько слов о моих родителях. Род отца был из Малороссии, и прапрадед носил фамилию Снитко. Прадед, продав имение в Полтавской губернии, переселился в Петербург, уже именуясь Сниткиным. Мой отец воспитывался в петербургской школе иезуитов, но иезуитом не сделался, а всю жизнь оставался добрым и простодушным человеком. Служил мой отец в одном из магистратов, или департаментов. Мать моя была родом из Швеции, из почтенного рода Мильтопеус. Какой-то из ее прадедов был лютеранским епископом, а дяди — учеными. Это доказывает прибавление окончания eyс, что учеными делалось из какого-то кокетства, вроде прибавления частицы де или фон. Жили прадеды в Або и погребены в стенах тамошнего знаменитого собора. Посетив однажды Або, проездом в Швецию, я попыталась было найти в соборе могилы предков, но так как не знала ни финского, ни шведского языка, то не могла от сторожа добиться никаких сведений.
Отец моей матери, Николай Мильтопеус, был помещиком в Санкт-Михельской губернии, и вся семья жила в имении, кроме сына Романа Николаевича, который воспитывался в Московском землемерном институте. Когда он окончил курс и получил место в Петербурге, то продал имение отца (к тому времени умершего) и перевез всю семью в Петербург. Здесь моя бабушка Анна-Мария Мильтопеус вскоре скончалась, а моя мать с двумя сестрами осталась жить у брата.
Мать моя была женщина поразительной красоты — высокая, тонкая, стройная, с удивительно правильными чертами лица. Обладала она также чрезвычайно красивым сопрано, сохранившимся у ней почти до старости. Родилась она в 1812 году, и когда ей было девятнадцать лет, обручилась с одним офицером. Им не пришлось обвенчаться, так как он принял участие в Венгерской кампании и был там убит. Горе моей матушки было чрезвычайное, и она решила никогда не выхолить замуж. Но годы шли, и мало-помалу горечь утраты смягчилась. В том русском обществе, где вращалась моя мать, были любительницы сватать (это было в тогдашних обычаях), и вот на одно собрание, собственно для нее, пригласили двух молодых людей, искавших себе невесту. Мать моя им чрезвычайно понравилась, но когда ее спросили, понравились ли ей представленные молодые люди, то она ответила: «Нет, мне больше понравился тот старичок, который все время рассказывал и смеялся». Она говорила про моего отца.
В прежние времена люди за сорок лет считались уже стариками, а папе тогда было уже 42 года (родился в 1799 году). Папа весело и приятно провел свою молодость, но под влиянием строгой матери жил сдержанно, а потому в 
42 года представлял из себя человека здорового, крепкого, румяного, с прекрасными голубыми глазами и цельными зубами, но с порядочно поредевшей шевелюрой. До кончины своей матери папа не предполагал обзаводиться семьей, а потому бывал в обществе в качестве приятного собеседника, но отнюдь не жениха. Его тоже представили моей матери, и она ему очень понравилась, но так как она плохо говорила по-русски, а он плохо по-французски, то разговоры между ними не очень затянулись. Когда же ему передали слова моей мамы, то его очень заинтересовало внимание красивой барышни, и он стал усиленно посещать тот дом, где мог с нею встретиться. Кончилось тем, что они полюбили друг друга и решили пожениться.
Но пред ними стояло серьезное препятствие: мама была лютеранкой, а, по понятиям папиной православной семьи, жены должны были быть одной веры с мужьями. Дошло до того, что папа решился пойти против семьи и жениться, даже если б пришлось разойтись с некоторыми из ее членов. Мама об этом узнала и, боясь внести раздор в столь дружную семью, долго была в затруднении: перейти ли в православие или отказаться от любимого человека. На ее решение повлияло одно обстоятельство: поздно ночью, когда назавтра ей предстояло дать решительный ответ моему отцу, она долго молилась на коленях пред распятием и просила Господа Бога прийти к ней на помощь. Вдруг, подняв голову, она увидела над распятием яркое сияние, которое осветило всю комнату и затем исчезло. Это явление повторилось еще два раза. Моя мать приняла это за указание свыше решить тяготивший ее вопрос в благоприятном для моего отца смысле. В ту же ночь она увидела сон: будто она вошла в православную церковь и стала молиться у плащаницы. Этот сон был тоже принят ею как указание свыше. Можно представить себе ее изумление, когда две недели спустя, приехав на обряд миропомазания в Симеоновскую (на Моховой) церковь, она увидела, что ее поставили у плащаницы и что окружающая обстановка совершенно та же самая, какую она видела во сне. Это успокоило ее совесть. Сделавшись православной, моя мать стала ревностно исполнять обряды церкви, говела, причащалась, но молитвы на славянском языке ею трудно усваивались, и она молилась по шведскому молитвеннику. Она никогда не раскаивалась в том, что переменила религию, «иначе, — говорила она, — я бы чувствовала себя далеко от мужа и детей, а это было бы мне тяжело».
Прожили мои родители вместе около двадцати пяти лет и жили очень дружно, так как сошлись характерами. Главою дома была моя мать, обладавшая сильною волей; папа добровольно подчинился маме и отвоевал себе лишь одно: свободу разыскивать и покупать на Апраксином и других рынках (антиквариев тогда было масса) разные редкости и диковинки, а преимущественно ценный фарфор, в котором он понимал толк.
Первые годы своей брачной жизни мои родители прожили вместе с бабушкой и многочисленной семьей. Но когда, лет через пять, бабушка скончалась и семья распалась, моя мать уговорила отца купить дому Николаевского Сухопутного госпиталя, а вместе с домом громадный участок земли (около двух десятин), занимавший пространство, где теперь Ярославская и Костромская улица, и выходивший на Малую Болотную улицу до самой фабрики Штиглица.

Первое мое сознательное воспоминание относится к апрелю 1849 года, то есть когда мне было два года восемь месяцев. Во дворе нашего дома был ветхий сарай, мама решила его разрушить и построить новый. Рабочие собрались, сделали, что надо, и оставалось только свалить сарай на землю. Моя мать вышла на стеклянную галерею, чтобы посмотреть издали, как это будут делать, а за нею потянулась моя любопытствующая нянюшка со мною на руках. На беду, ломовые извозчики, жившие в глубине двора, замешкались; им кричали, чтобы они скорее проезжали, и они потянулись длинной вереницей. Казалось, что все выехали, но только что артель напрягла все силы, чтоб свалить сарай, как появился запоздавший извозчик. Все поняли, что если он не проскочит, то свалившимся сараем будет наверное убит вместе с своею лошадью. Раздался страшный треск падающего сарая и крики ужаса присутствовавших, пыль поднялась столбом, и в первую минуту нельзя было разобрать, не случилось ли беды? К счастью, все обошлось благополучно, но испуганные возгласы мамы и няньки так на меня подействовали, что я закричала благим матом. Когда я впоследствии расспрашивала о том времени, то отец мой, посмотрев хозяйственные книги, удостоверил, что постройка нового сарая была произведена весною 1849 года.
Второе сознательное воспоминание относится к моей болезни, случившейся, когда мне было три года. Не знаю, чем я была больна, но доктор приказал поставить мне на грудь несколько пиявок. Я живо помню, как отвратительны были для меня эти извивающиеся червяки, как я их боялась и как старалась оторвать их от груди. Ясно помню также, как возила меня моя мама причастить и помолиться перед чудотворной иконой о всех Скорбящей Божией матери (на Шпалерной). Видя, что мама и няня молятся и плачут, я крестилась и тоже заливалась слезами. На другой день после молебна последовал кризис, и я стала быстро поправляться. Вообще дети в нашей семье редко хворали. Случались, конечно, кашли, насморки, но все болезни лечились домашними средствами, и все благополучно проходило.
Я вспоминаю мое детство и юность с самым отрадным чувством: отец и мать нас всех очень любили и никогда не наказывали понапрасну. Жизнь в семье была тихая, размеренная, спокойная, без ссор, драм или катастроф. Кормили нас сытно, водили гулять каждый день, и летом мы с утра до вечера сидели в саду; зимой же катались с ледяной горки, там же устроенной. Игрушками нас не баловали, а потому мы их ценили и берегли. Детских книг совсем не было: нас никто не пытался «развивать». Рассказывали нам иногда сказки, преимущественно отец; вернувшись со службы и пообедав, он ложился на диван, звал к себе детвору и принимался рассказывать. Сказка у него была одна, об Иванушке-дурачке, но вариации были бесчисленны, и мы с братом всегда удивлялись: почему Иванушку называют дурачком, раз он так умно умеет выпутываться из всевозможных бед. Удовольствия доставлялись нам редко: елка на рождестве, зажигавшаяся каждый вечер, домашнее переряжение; на масляной нас возили на балаганы и катали на вейках. Два раза в год — перед рождеством и на святой ездили в театр, преимущественно в оперу или балет. Но эти редкие удовольствия нами чрезвычайно ценились, и мы целыми месяцами находились под очарованием виденного нами спектакля.

Скажу несколько слов о своем образовании. С девяти до двенадцати лет я ходила в Училище св. Анны (на Кирочной улице). Преподавание всех предметов (кроме Закона Божия) шло на немецком языке, и знание этого языка пригодилось мне впоследствии, когда пришлось провести с мужем несколько лет за границей. В 1858 году в столице открылась первая женская гимназия (Мариин¬ская), и осенью я поступила туда во второй класс. Учиться мне было легко, и при переходе в 3-й и 4-й классы я получала в награду книги, а при окончании курса в 1864 го¬ду — большую серебряную медаль. За год перед тем были открыты Н.А.Вышнеградским Педагогические курсы, в которые поступали желающие продолжать свое образование. Осенью 1864 года я тоже поступила на курсы.
В то время в обществе существовало увлечение естественными науками; я поддалась течению: физика, химия, зоология представлялись мне каким-то «откровением», и я поступила на физико-математическое отделение курсов. Вскоре, однако, я убедилась, что выбрала не то, что соответствовало моим наклонностям, и что мои занятия имеют лишь печальный результат: при опытах кристаллизации солей, например, я больше занималась чтением романов, чем наблюдением за колбами и ретортами, и они жестоко страдали; пока читались лекции по зоологии, я ими интересовалась, но когда перешли к практическим занятиям и при мне стали препарировать мертвую кошку, я, к большому моему конфузу, от отвращения упала в обморок. Из этого года занятий мне особенно запомнились лишь талантливые лекции по русской литературе профессора В.В.Никольского, на которых сходились слушательницы обоих отделений.
Летом 1865 года выяснилось прискорбное для меня обстоятельство, что болезнь моего отца не поддается лечению и что ему недолго осталось жить. Тогда я, жалея оставлять моего дорогого больного одного на целые дни, решила на время покинуть курсы. Так как папа страдал бессонницей, то я целыми часами читала ему романы Диккенса и была очень довольна, если он, под мое монотонное чтение, имел возможность немного заснуть.
В начале 1866 года появилось объявление о Курсах стенографии, которые будет читать П.М.Ольхин, в здании 6-й мужской гимназии. Узнав, что лекции предполагаются по вечерам (когда мой дорогой отец уже уходил на покой), я решила поступить на Курсы стенографии. Об этом особенно настаивал отец, очень жалевший, что я, из-за его болезни, оставила Педагогические курсы. Сначала стенография мне решительно не удалась, и после 
5-й или 6-й лекции я пришла к убеждению, что это для меня тарабарская грамота, которую мне ни за что не осилить. Когда я сказала об этом папе, он был очень возмущен: упрекал меня в недостатке терпения, настойчивости и взял с меня слово, что я буду продолжать занятия, выражал свою уверенность, что из меня выработается хороший стенограф. Мой добрый отец точно провидел, что благодаря стенографии я найду свое счастье.
Двадцать восьмого апреля 1866 года последовала кончина отца. Это было первое несчастие, которое я испытала в жизни. Горе мое выражалось бурно: я много плакала, целые дни проводила на Большой Охте, на могиле покойного, и не могла примириться с тяжелою утратой. Моя мама была встревожена моим тяжелым настроением и умоляла меня приняться за какой-нибудь труд. К сожалению, лекции стенографии уже прекратились, но добрый П.М.Ольхин, наш учитель, узнав о моем горе и пропуске мною многих уроков, предложил заменить их стенографическою с ним перепиской. Два раза в неделю я должна была посылать ему две или три страницы определенной книги, написанных мною стенографически. Ольхин возвращал мне стенограммы, исправив замеченные им ошибки. Благодаря этой переписке, длившейся в течение трех летних месяцев, я очень успела в стенографии, тем более, что мой брат, приехавший на каникулы, диктовал мне почти ежедневно по часу и более, так что я мало-помалу усвоила, кроме правильности стенографического письма, и скорость его. Вот почему, когда в сентябре 1866 года вновь открылись курсы, я оказалась единственною ученицею Ольхина, которую он с доверием мог рекомендовать для литературной работы.



ГЛАВА ВТОРАЯ
ЗНАКОМСТВО С ДОСТОЕВСКИМ. ЗАМУЖЕСТВО


I

Третьего октября 1866 года, около семи часов вечера, я, по обыкновению, пришла в 6-ю мужскую гимназию, где преподаватель стенографии П.М.Ольхин читал свою лекцию. Она еще не началась: поджидали опоздавших. Я села на свое обычное место, и только что принялась раскладывать тетради, как ко мне подошел Ольхин и, сев рядом на скамейку, сказал:
— Анна Григорьевна, не хотите ли получить стенографическую работу? Мне поручено найти стенографа, и я подумал, что, может быть, вы согласитесь взять эту работу на себя.
— Очень хочу, — ответила я, — давно мечтаю о возможности работать. Сомневаюсь только, достаточно ли знаю стенографию, чтобы принять на себя ответственное занятие.
Ольхин меня успокоил. По его мнению, предлагаемая работа не потребует большей скорости письма, чем та, какою я владею.
— У кого же предполагается стенографическая работа? — заинтересовалась я.
— У писателя Достоевского. Он теперь занят новым романом и намерен писать его при помощи стенографа. Достоевский думает, что в романе будет около семи печатных листов большого формата, и предлагает за весь труд пятьдесят рублей.
Я поспешила согласиться. Имя Достоевского было знакомо мне с детства: он был любимым писателем моего отца. Я сама восхищалась его произведениями и плакала над «Записками из Мертвого дома». Мысль не только познакомиться с талантливым писателем, но и помогать ему в его труде чрезвычайно меня взволновала и обрадовала.
Ольхин передал мне небольшую, вчетверо сложенную бумажку, на которой было написано: «Столярный переулок, угол М. Мещанской, дом Алонкина, кв. №13, спросить Достоевского» — и сказал:
— Я прошу вас прийти к Достоевскому завтра, в половине двенадцатого, «не раньше, не позже», как он мне сам сегодня назначил. — Тут же Ольхин высказал мне свое мнение о Достоевском, о чем упомяну при дальнейшем рассказе.
Ольхин посмотрел на часы и взошел на кафедру. Должна признаться, что лекция на этот раз совершенно для меня пропала: я была взволнована и полна радостных чувств. Моя заветная мечта осуществлялась: я получила работу! Если уж Ольхин, такой требовательный и строгий, нашел, что я достаточно знаю стенографию и достаточно скоро пишу, — значит, это правда, иначе он не предоставил бы мне работу. Это чрезвычайно меня обрадовало и возвысило в собственных глазах. Я чувствовала, что вышла на новую дорогу, могу зарабатывать своим трудом деньги, становлюсь независимой, а идея независимости для меня, девушки шестидесятых годов, была самою дорогою идеей. Но еще приятнее и важнее предложенного занятия представлялась мне возможность работать у Достоевского и познакомиться лично с этим писателем.
Вернувшись домой, я обо всем подробно рассказала моей матери. Она тоже была чрезвычайно довольна моей удачей. От радости и волнения я почти всю ночь не спала и все представляла себе Достоевского. Считая его современником моего отца, я полагала, что он уже очень пожилой человек. Он рисовался мне то толстым и лысым стариком, то высоким и худым, но непременно суровым и хмурым, каким нашел его Ольхин. Всего более волновалась я о том, как буду с ним говорить. Достоевский казался мне таким ученым, таким умным, что я заранее трепетала за каждое сказанное мною слово. Смущала меня также мысль, что я не твердо помню имена и отчества героев его романов, а я была уверена, что он непременно будет о них говорить. Никогда не встречаясь в своем кругу с выдающимися литераторами, я представляла их какими-то особенными существами, с которыми и говорить-то следовало особенным образом. Вспоминая те времена, вижу, каким малым ребенком была я тогда, несмотря на мои двадцать лет.


II

Четвертого октября, в знаменательный день первой встречи с будущим моим мужем, я проснулась бодрая, в радостном волнении от мысли, что сегодня осуществится давно лелеянная мною мечта: из школьницы или курсистки стать самостоятельным деятелем на выбранном мною поприще.
Я вышла пораньше из дому, чтобы зайти предварительно в Гостиный двор и запастись там добавочным количеством карандашей, а также купить себе маленький портфель, который, по моему мнению, мог придать большую деловитость моей юношеской фигуре. Закончила я свои покупки к одиннадцати часам и, чтобы не прийти к Достоевскому «не раньше, не позже»* назначенного времени, замедленными шагами пошла по Большой Мещанской и Столярному переулку, беспрестанно посматривая на свои часики. В двадцать пять минут двенадцатого я подошла к дому Алонкина и у стоявшего в воротах дворника спросила, где квартира №13. Он показал мне направо, где под воротами был вход на лестницу. Дом был большой, со множеством мелких квартир, населенных купцами и ремесленниками. Он мне сразу напомнил тот дом в романе «Преступление и наказание», в котором жил герой романа Раскольников.
Квартира №13 находилась во втором этаже. Я позвонила, и мне тотчас отворила дверь пожилая служанка в накинутом на плечи зеленом в клетку платке. Я так недавно читала «Преступление», что невольно подумала, не является ли этот платок прототипом того драдедамового платка, который играл такую большую роль в семье Мармеладовых. На вопрос служанки, кого мне угодно видеть, я ответила, что пришла от Ольхина и что ее барин предупрежден о моем посещении.
Не успела я снять свой башлык, как дверь в прихожую распахнулась, и на фоне ярко освещенной комнаты показался молодой человек, сильный брюнет, с взлохмаченными волосами, с раскрытой грудью и в туфлях. Увидав незнакомое лицо, он вскрикнул и мигом исчез в боковую дверь.
Служанка пригласила меня в комнату, которая оказалась столовою. Обставлена она была довольно скромно: по стенам стояли два больших сундука, прикрытые небольшими коврами. У окна находился комод, украшенный белой вязаной покрышкой. Вдоль другой стены стоял диван, а над ним висели стенные часы. Я с удовольствием заметила, что на них в ту минуту было ровно половина двенадцатого.
Служанка просила меня сесть, сказав, что барин сейчас придет. Действительно, минуты через две появился Федор Михайлович, пригласил меня пройти в кабинет, а сам ушел, как оказалось потом, чтобы приказать подать нам чаю.
Кабинет Федора Михайловича представлял собою большую комнату в два окна, в тот солнечный день очень светлую, но в другое время производившую тяжелое впечатление: в ней было сумрачно и безмолвно; чувствовалась какая-то подавленность от этого сумрака и тишины.
В глубине комнаты стоял мягкий диван, крытый коричневой, довольно подержанной материей; пред ним круглый стол с красной суконной салфеткой. На столе лампа и два-три альбома; кругом мягкие стулья и кресла. Над диваном в ореховой раме висел портрет чрезвычайно сухощавой дамы в черном платье и таком же чепчике. «Наверно, жена Достоевского», — подумала я, не зная его семейного положения.
Между окнами стояло большое зеркало в черной раме. Так как простенок был значительно шире зеркала, то, для удобства, оно было придвинуто ближе к правому окну, что было очень некрасиво. Окна украшались двумя большими китайскими вазами прекрасной формы. Вдоль стены стоял большой диван зеленого сафьяна и около него столик с графином воды. Напротив, поперек комнаты, был выдвинут письменный стол, за которым я потом всегда сидела, когда Федор Михайлович мне диктовал. Обстановка кабинета была самая заурядная, какую я видала в семьях небогатых людей.
Я сидела и прислушивалась. Мне все казалось, что вот сейчас я услышу крик детей или шум детского барабана, или отворится дверь и войдет в кабинет та сухощавая дама, портрет которой я только что рассматривала.
Но вот вошел Федор Михайлович и, извинившись, что его задержали, спросил меня:
— Давно ли вы занимаетесь стенографией?
— Всего полгода.
— А много ли учеников у вашего преподавателя?
— Сначала записалось более ста пятидесяти желающих, а теперь осталось около двадцати пяти.
— Почему же так мало?
— Да многие думали, что стенографии очень легко научиться, а как увидали, что в несколько дней ничего не сделаешь, то и бросили занятия.
— Это у нас в каждом новом деле так, — сказал Федор Михайлович, — с жаром примутся, потом быстро охладевают и бросают дело. Видят, что надо трудиться, а трудиться теперь кому же охота?
С первого взгляда Достоевский показался мне довольно старым. Но лишь только заговорил, сейчас же стал моложе, и я подумала, что ему навряд ли более тридцати пяти — семи лет. Он был среднего роста и держался очень прямо. Светло-каштановые, слегка даже рыжеватые волосы были сильно напомажены и тщательно приглажены. Но что меня поразило, так это его глаза; они были разные: один — карий, в другом зрачок расширен во весь глаз и радужины незаметно*. Эта двойственность глаз при¬давала взгляду Достоевского какое-то загадочное выражение. Лицо Достоевского, бледное и болезненное, показалось мне чрезвычайно знакомым, вероятно потому, что я раньше видела его портреты. Одет он был в суконный жакет синего цвета, довольно подержанный, но в белоснежном белье (воротничке и манжетах).
Через пять минут вошла служанка и принесла два стакана очень крепкого, почти, черного чаю. На подносе лежали две булочки. Я взяла стакан. Мне не хотелось чаю, к тому же в комнате было жарко, но чтобы не показаться церемонной, я принялась пить. Сидела я у стены перед небольшим столиком, а Достоевский то садился за свой письменный стол, то расхаживал по комнате и курил, часто гася папиросу и закуривая новую. Предложил он и мне курить. Я отказалась.
— Может быть, вы из вежливости отказываетесь? — сказал он.
Я поспешила его уверить, что не только не курю, по даже не люблю видеть, когда курят дамы.
Разговор шел отрывочный, причем Достоевский то и дело переходил на новую тему. Он имел разбитый и больной вид. Чуть ли не с первых фраз заявил он, что у него эпилепсия и на днях был припадок, и эта откровенность меня очень удивила. О предстоящей работе Достоевский говорил как-то неопределенно:
— Мы посмотрим, как это сделать, мы попробуем, мы увидим, возможно ли это?
Мне начало казаться, что навряд ли наша совместная работа состоится. Даже пришло в голову, что Достоевский сомневается в возможности и удобстве для него этого способа работы и, может быть, готов отказаться. Чтобы ему помочь в решении, я сказала:
— Хорошо, попробуем, но если вам при моей помощи работать будет неудобно, то прямо скажите мне об этом. Будьте уверены, что я не буду в претензии, если работа не состоится.
Достоевский захотел продиктовать мне из «Русского вестника» и просил перевести стенограмму на обыкновенное письмо. Начал он чрезвычайно быстро, но я его остановила и просила диктовать не скорее обыкновенной разговорной речи.
Затем я стала переводить стенографическую запись на обыкновенную и довольно скоро переписала, но Достоевский все торопил меня и ужасался, что я слишком медленно переписываю.
— Да ведь переписывать продиктованное я буду дома, а не здесь, — успокаивала я его, — не все ли вам равно, сколько времени возьмет у меня эта работа?
Просматривая переписанное, Достоевский нашел, что я пропустила точку и неясно поставила твердый знак, и резко мне об этом заметил. Он был видимо раздражен и не мог собраться с мыслями. То спрашивал, как меня зовут, и тотчас забывал, то принимался ходить по комнате, ходил долго, как бы забыв о моем присутствии. Я сидела не шевелясь, боясь нарушить его раздумье.
Наконец Достоевский сказал, что диктовать он сейчас решительно не в состоянии, а что не могу ли я прийти к нему сегодня же часов в восемь. Тогда он и начнет диктовать роман. Для меня было очень неудобно приходить во второй раз, но, не желая откладывать работы, я на это согласилась.
Прощаясь со мною, Достоевский сказал:
— Я был рад, когда Ольхин предложил мне девицу-стенографа, а не мужчину, и знаете почему?
— Почему же?
— Да потому, что мужчина, уж наверно бы, запил, а вы, я надеюсь, не запьете?
Мне стало ужасно смешно, но я сдержала улыбку.
— Уж я-то наверно не запью, в этом вы можете быть уверены, — серьезно ответила я.


III

Я вышла от Достоевского в очень печальном настроении. Он мне не понравился и оставил тяжелое впечатление. Я думала, что навряд ли сойдусь с ним в работе, и мечты мои о независимости грозили рассыпаться прахом... Мне это было тем больнее, что вчера моя добрая мама так радовалась началу моей новой деятельности.
Было около двух часов, когда я ушла от Достоевского. Ехать домой было слишком далеко: я жила под Смольным, на Костромской улице, в доме моей матери, Анны Николаевны Сниткиной. Я решила пойти к одним родственникам, жившим в Фонарном переулке, пообедать у них и вечером вернуться к Достоевскому.
Родственники мои очень заинтересовались моим новым знакомым и стали подробно расспрашивать о Достоевском. Время быстро прошло в разговорах, и к восьми часам я уже подходила к дому Алонкина. Отворившую мне дверь служанку я спросила, как зовут ее барина. Из подписи под его произведениями я знала, что его имя Федор, но не знала его отчества. Федосья (так звали служанку) опять попросила меня подождать в столовой и пошла доложить о моем приходе. Вернувшись, она пригласила меня в кабинет. Я поздоровалась с Федором Михайловичем и села на мое давешнее место около небольшого столика. Но Федору Михайловичу это не понравилось, и он предложил мне пересесть за его письменный стол, уверяя, что мне будет на нем удобнее писать. Признаюсь, что я почувствовала себя чрезвычайно польщенной его предложением заниматься за тем столом, где еще недавно было написано такое талантливое произведение, как роман «Преступление и наказание».
Я пересела, а Федор Михайлович занял мое место у столика. Он опять осведомился о моем имени и фамилии и спросил, не прихожусь ли я родственницей недавно скончавшемуся молодому и талантливому писателю Сниткину. Я ответила, что это однофамилец. Он стал расспрашивать, из кого состоит моя семья, где я училась, что заставило меня заняться стенографией и пр.
На все вопросы я отвечала просто, серьезно, почти сурово, как уверял меня потом Федор Михайлович. Я давно уже решила, в случае, если придется стенографировать в частных домах, с первого раза поставить свои отношения к малознакомым мне лицам на деловой тон, избегая фамильярности, чтобы никому не могло прийти желание сказать мне лишнее или вольное слово. Я, кажется, даже ни разу не улыбнулась, говоря с Федором Михайловичем, и моя серьезность ему очень понравилась. Он признавался мне потом, что был приятно поражен моим уменьем себя держать. Он привык встречать в обществе нигилисток и видеть их обращение, которое его возмущало. Тем более был он рад встретить во мне полную противоположность господствовавшему тогда типу молодых девушек.&

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ

Абаза Николай Саввич (1837—
1901) — 368, 371, 382
Абаза Юлия Федоровна
(1830—1915) — 353
Аверкиев Дмитрий Василье-
вич (1836—1905) — 388, 398
Аверкиева Софья Викторовна
(1840 — после 1917) — 350,
385
Александр II (1818—1881) —
138, 139, 243
Алонкин Иван Максимович
(?—1875) — 18, 19, 24, 82
Андреев Федор — 327
Анненков Павел Васильевич
(1812—1887) — 296, 297, 356,
372

Бабиков Константин Ивано-
вич (1841—1873) — 142
Базунов Александр Федорович
(1825—1899) — 236
Бальзак Оноре (1799—1850) —
148
Барч Иван Мартынович (1831—
1890) — 215—218
Башмаковы братья (Нико-
лай, Сергей, Яков Яковлеви-
чи) — 345
Бекетов Николай Николаевич
(1827—1911) — 326
Белинский Виссарион Алек-
сандрович (1811—1848) — 119,
140, 141, 240
Белов Евгений Александрович
(1826—1896) — 234
Берг Федор Николаевич
(1839—1909) — 339, 340
Бестужев-Рюмин Константин
Николаевич (1820—1897) — 389
Бретцель Яков Богданович
(1842—1918) — 252, 254, 369,
371
Буренин Виктор Петрович
(1841—1926) — 240

Вагнер Николай Петрович
(1829—1907) — 289, 290, 409
Валиханов Чокан Чингисович
(1835—1865) — 47
Вейнберг Петр Исаевич
(1831—1908) — 347
Веселитская Лидия Ивановна
(1857—1936) — 350, 406, 409
Висковатов Павел Алексан-
дрович (1842—1905) — 396,
403
Витя, см. Иванов Виктор
Александрович
Владиславлев Михаил Ивано-
вич (1840—1890) — 205, 208,
210
Владиславлева Мария Михай-
ловна (урожд. Достоевская;
1843—1888) — 208
Вольтер (Франсуа-Мари Аруэ;
1694—1778) — 168
Вольф Маврикий Осипович
(1826—1883) — 232, 236
Врангель Александр Егорович
(1833—1915) — 34

Вышнеградский Иван Алексе-
евич (1831—1895) — 399
Вышнеградский Николай
Алексеевич (1824—1872) — 14
Габельбергер Франц Ксаверий
(1769—1849) — 136, 137
Гаевский Виктор Павлович
(1826—1888) — 348, 364
Гайдебуров Павел Алексан-
дрович (1841—1893) — 337,
389
Гейден Елизавета Никола-
евна (урожд. Зубова; 1834—
1894) — 353
Гейден Николай Федорович
(1856—1919) — 383
Герцен Александр Иванович
(1812—1870) — 133, 149
Гинтерштейн, см. Гинтерлах
Гюнтер Карл
Гинтерштейн г-жа, см. Гин-
терлах Елена-Генриетта
Гинтерлах Гюнтер Карл
(1815—1903) — 193—196, 203
Гинтерлах Елена-Генриет-
та — 193
Глазунов Иван Ильич (1826—
1889) — 238, 347
Глазунова Анна Васильевна
(урожд. Лесникова; 1836 —
после 1916) — 347
Глама Александр Леонтьевич
(1831—1874) — 217, 218
Глинка Михаил Иванович
(1804—1857) — 29
Гоголь Николай Васильевич
(1809—1852) — 65, 348
Голеновская Александра Ми-
хайловна (урожд. Достоевская;
1835—1889) — 92
Голеновский Николай Ивано-
вич (?—1872) — 92
Гончаров Иван Александро-
вич (1812—1891) — 78, 146,
199, 401
Горбунов Иван Федорович
(1831—1895) — 335
Градовский Александр Дми-
триевич (1841—1889) — 364
Градовский Григорий Констан-
тинович (1842—1915) — 234
Гриббе Александр Карлович
(1806—1876) — 244, 259, 269,
306, 307
Григорович Дмитрий Василье-
вич (1822—1899) — 338, 388
Григорьев Василий Василье-
вич (1816—1881) — 205, 409
Гюго Виктор Мари (1802—
1885) — 149, 249

Давыдов Денис Васильевич
(1784—1838) — 246, 353, 388
Данилевский Николай Яков-
левич (1822—1885) — 405, 206,
226, 227
Де-Воллан Григорий Алексан-
дрович (1847—1916) — 409
Диккенс Чарльз (1812—
1870) — 15, 169
Дмитрий Константинович,
вел. кн. (1860—1919) — 381
Добролюбов Иван Григорье-
вич (1836—1861) — 240
Долгомостьев Иван Григорье-
вич (1836—1867) — 30, 93
Достоевская Варвара Михай-
ловна, Варенька (Карепина;
1822—1893) — 62
Достоевская Екатерина Ми-
хайловна, Катя (1853—1932) —
92, 98
Достоевская Любовь Федо-
ровна, Люба (1869—1932) —
168, 171, 175, 177, 183, 190,
213, 287
Достоевская Мария Дмитри-
евна (Исаева; 1824—1864) —
33, 49, 63, 144
Достоевская Мария Федоров-
на (урожд. Нечаева; 1800—
1837) — 115
Достоевская Эмилия Федо-
ровна (урожд. Дитмар; 1822—
1879) — 39, 40, 59, 72, 77,
82, 92, 94, 98, 100, 117—120,
122, 189, 330
Достоевский Михаил Михай-
лович, Миша (1810—1864) —
47, 62 152, 189, 192, 193,
196—198, 201, 399
Достоевский Михаил Ми-
хайлович — младший, Миша
(1846—1896) — 92
Достоевский Николай Михай-
лович (1831—1883) — 72, 77,
92, 118, 119, 204, 399
Достоевский Федор Михай-
лович — младший (1841—
1906) — 84
Достоевский Федор Федоро-
вич, Федя (1871—1921) — 210,
213, 219, 231—233, 266, 360,
375

Елецкий Василий Максимо-
вич (1834—1899) — 344
Елисеев Григорий Захарович
(1821—1891) — 250, 2557

Жаклар Шарль-Виктор (1840—
1903) — 64
Жаклар-Корвин Анна Васильевна,
см. Корвин-Круковская
Жоли (Joly) Жан—Пьер
(1718—1802) — 397
Жорж Санд (Аврора Дюпен;
1804—1876) — 148
Жуковский Василий Андре-
евич (1783—1852) — 65, 314,
382

Засецкая Юлий Денисовна
(урожд. Давыдова; 1835—
1882) — 246, 353, 388
Зезерин Григорий Павлович
(1820—1880) — 299
Зуппе Франц (1819—1895) —
132, 133

Иванов Александр Алексан-
дрович, Саша (1850—1902) —
107, 110
Иванов Александр Павлович
(1813—1868) — 107
Иванов Виктор Александро-
вич, Витя (1854—1919) — 106,
107
Иванов Иван Иванович (?—
1869) — 174
Иванова Вера Михайловна
(урожд. Достоевская; 1829—
1896) — 80, 106—109, 116, 309
Иванова Елена Павловна
(1823—1883) — 107
Иванова Мария Алексан-
дровна, Машенька (1848—
1929) — 107
Иванова Софья Александров-
на, Сонечка (Хмырова; 1846—
1907) — 49, 104, 107, 109, 116,
150, 169
Иванова Юлия Александровна
(1852—1924) — 107
Иванчина-Писарева Мария
Сергеевна (1846 — после
1881) — 108, 172
Исаев Александр Иванович
(1822—1855) — 33
Исаев Павел Александрович
(1846—1900) — 58, 59, 80—82,

92, 94—105, 118, 122, 123, 125,
126, 189—192, 204, 205, 374
Исаева Надежда Михайлов-
на — 189
Исаков Яков Алексеевич
(1811—1881) — 236

Каракозов Дмитрий Владими-
рович (1840—1866) — 138
Карамзин Николай Михайло-
вич (1766—1826) — 382
Каррачи Аннибале (1560—
1609) — 131, 246
Катков Михаил Никифорович
(1818—1887) — 76, 80, 81, 104,
105, 109, 112, 204, 251, 252,
255, 295, 319, 396, 402
Кашпирев Василий Владими-
рович (1836—1875) — 166, 247
Кашпирева Софья Сергеевна
(?—1891) — 247
Ковалевская Софья Васильев-
на (урожд. Корвин-Круков-
ская; 1850—1891) — 64
Кожанчиков Дмитрий Ефимо-
вич (1820—1877) — 240, 241
Комаров Виссарион Виссари-
онович (1838—1907) — 381,
382
Комаровская [Камаровская]
Анна Егоровна, графиня
(1832—1906) — 353
Кони Анатолий Федорович
(1844—1927) — 244, 248, 409
Корвин-Круковская Анна
Васильевна (Жаклар; 1843—
1887) — 34, 50, 51, 63, 64, 329
Корвин-Круковский Василий
Васильевич (1800—1875) — 64
Корнилов Иван Петрович
(1811—1901) — 350
Кошлаков Дмитрий Иванович
(1835—1891) — 248, 252, 269,
271, 328, 370—372, 375, 378
Краевский Андрей Алексан-
дрович (1810—1889) — 313,
323
Крамской Иван Николаевич
(1837—1887) — 385, 386
Крестовский Всеволод Вла-
димирович (1840—1895) — 29
Крылов Иван Андреевич
(1768/1769—1844) — 264
Кублицкий Михаил Евстафье-
вич (1821—1875) — 255
Кузминская Татьяна Андре-
евна (урожд. Берс; 1846—
1925) — 390
Кузнецов Петр Григорьевич
(1863—1943) — 344, 369
Куманина Александра Федо-
ровна (урожд. Нечаева; 1796—
1871) — 332, 333

Лавровская (Цертелева) Ели-
завета Андреевна, княгиня
(1845—1919) — 353
Ламанский Владимир Ивано-
вич (1833—1914) — 206, 409
Ламанский Евгений Иванович
(1825—1902) — 95
Леонтьев Ефтихий Юрьевич
(1810—1892) — 260, 269
Лермонтов Михаил Юрьевич
(1814—1841) — 315, 401
Лерхе Эдуард Васильевич
(1827—1889) — 280
Лорис-Меликов Михаил Та-
риелович (1825—1888) — 379,
380
Ляля, см. Сватковский Все-
волод Павлович

Майков Аполлон Николаевич
(1821—1897) — 30, 31, 35, 36,
39, 40, 93, 96 103, 141, 142,
150, 159, 160, 164, 166, 171,
172, 178, 179, 190, 206, 217,
218, 244, 245, 249, 356, 375,
376, 402, 403
Майкова Анна Ивановна
(1830—1911) — 376
Маркевич Болеслав Михайло-
вич (1822—1884) — 377
Машенька, см. Иванова
Мария Александровна
Мевес [Мёбес] Отто Карлович
(1835—1877) — 226
Мегорский Евграф Иванович
(1838—1904) — 370
Менгден Зинаида Николаевна
(1835—1910) — 365
Менделеев Дмитрий Ивано-
вич (1834—1907) — 324
Мещерский Владимир Пе-
трович (1839—1914) — 206,
234, 243, 245, 252
Микулич В., см. Веселитская
Лидия Ивановна
Миллер Орест Федорович
(1833—1889) — 313, 314, 363,
368, 389, 398
Мильтопеус Анна-Мария, см.
Сниткина Анна Николаевна
Мильтопеус Николай (Нильс
Адольф; 1778—1830) — 10
Мильтопеус Роман Николае-
вич (1814 — после 1873) — 10
Милюков Александр Петро-
вич (1817—1897) — 30, 89, 93
Михайловский Николай Кон-
стантинович (1842—1904) —
250, 257
Муравьева-Апостол Мария
Константиновна (1810—
1883) — 372

Н. Александра Павловна, см.
Неупокоева А.П.
Нарышкина Елизавета Алек-
сеевна (урожд. Куракина;
1838—1928) — 353
Некрасов Николай Алексее-
вич (1821—1877) — 31, 248,
251—253, 255, 257, 271—273,
276, 312—315, 381, 386, 401
Нестор (Николай Павлович
Засс; 1825—1882) — 389
Неупокоева Александра Пав-
ловна (1830—?) — 340
Нечаев Сергей Геннадиевич
(1847—1882) — 174
Николай I (1796—1855) — 165
Никольский Владимир Васи-
льевич (1836—1883) — 15

Огарев Николай Платонович
(1813—1877) — 149
Ольхин Павел Матвеевич
(1830—1915) — 15—18, 20,
23, 30, 37, 42—45, 61 62, 67,
84, 136, 227
Оля, см. Сватковская Ольга
Павловна
Орт Иоганн (1847—1923) —
253, 254, 329
Отто Александр Федорович
(Онегин; 1844—1925) — 296,
297

Пальм Александр Иванович
(1822—1885) — 389
Панафидин Андрей Яковле-
вич (1857—1902) — 345
Панов Михаил Михайлович
(1836—1894) — 362, 363
Пантелеев Григорий Фомич
(1847—?) — 237, 241
Пантелеев Петр Фомич
(1853—1905) — 237, 296
Пантелеевы братья — 237, 241

Парфений (Петр Саввич
Агеев; 1807—1878) — 264
Перов Василий Григорьевич
(1833—1882) — 206
Петр, см. Кузнецов Петр
Григорьевич
Писемский Алексей Феофи-
лактович (1821—1881) — 29,
246, 247
Плещеев Алексей Николаевич
(1825—1893) — 257, 411
Победоносцев Константин
Петрович (1827—1907) — 64,
206, 234, 351, 399, 402
Полонская Жозефина Анто-
новна (1844—1920) — 407, 408
Полонский Яков Петрович
(1819—1898) — 407, 408
Порецкий Александр Устино-
вич (1819—1879) — 407, 408
Потехин Алексей Антипович
(1829—1908) — 327
Прохоровна, см. Шахова
Прасковья Прохоровна
Пуцыкович Виктор Феофило-
вич (1843—1909) — 243
Пушкин Александр Сергеевич
(1799—1837) — 65, 254, 315,
354—356, 360, 362, 364, 369,
400, 401, 410
Пфейфер Август Алексеевич
(1842—1893) — 370

Розанов Александр Федорович
(?—1883) —176
Розанов Василий Васильевич
(1856—1919) — 412
Румянцев Иоанн (Иван Ива-
нович; 1835—1904) — 210,
212, 214, 244, 255, 267, 273
Румянцева Екатерина Петров-
на (урожд. Новоуспенская;
1836—?) — 210, 214, 273

Салтыков-Щедрин Михаил
Евграфович (1826—1889) — 327
Саша, см. Иванов Александр
Александрович
Сватковская Мария Григорьев-
на (урожд. Сниткина; 1841—
1872) — 44, 45, 65, 66, 79, 83,
84, 89—91, 174, 176, 191, 201,
202, 221—223, 225, 382
Сватковская Ольга Павловна,
Оля (1866—1913) — 223
Сватковский Всеволод Пав-
лович, Ляля (1862 — после
1918) — 223
Сватковский Павел Григорье-
вич (около 1829 — 1893) —
44, 221, 223, 381, 382
Семенов Николай Петрович
(1823—1904) — 226
Симонов Леонид Николае-
вич — 248
Скабичевский Александр Ми-
хайлович (1838—1910) — 250,
257
Случевский Константин Кон-
стантинович (1837—1904) —
350, 398
Смирнова Софья Ивановна
(1852—1920) — 284, 285
Сниткин Григорий Иванович
(1799—1866) — 9, 11, 12, 15
Сниткин Иван Григорьевич
(1849—1887) — 14, 16, 26, 83,
112—115, 174, 177, 202, 214,
220, 221—225, 227—231, 235,
307, 308, 377—379, 386, 388
Сниткин Михаил Николаевич
(1837—1901) — 53, 340, 357
Сниткина Анна Николаевна
(урожд. Мильтопеус; 1812—
1893) — 8—12, 16, 24, 28, 38,
41, 42, 46, 53—55, 65, 83—86,
121—123, 125, 153, 172, 215,
219—224, 383, 384
Сниткина Ольга Кирилловна
(урожд. Марьина; 1853—?) — 175
Соловьев Владимир Сергеевич
(1853—1900) — 245, 246, 316,
317, 319, 320, 346, 347, 351,
352, 389, 392
Соловьев Всеволод Сергеевич
(1849—1903) — 249, 310, 409
Соловьев Иван Григорьевич
(1819—1881) — 142
Сонечка, см. Иванова Софья
Александровна
Сперанский Филипп Василье-
вич (1806—1868) — 83
Стелловский Федор Тимофее-
вич (1826—1875) — 29, 30, 32,
38, 39, 42, 68, 178, 179
Страхов Николай Николае-
вич (1828—1896) — 93, 166,
168, 172, 173, 185, 206, 234,
316, 317, 326, 350, 392, 394,
397—400, 402—405, 412
Суворин Алексей Сергеевич
(1834—1912) — 356, 379

Толстая Александра Андреев-
на (1817—1904) — 353
Толстая Софья Андреевна
(урожд. Бахметьева; 1844—
1892) — 351—353, 368, 377,
408, 353
Толстая Софья Андреевна
(урожд. Берс; 1844—1919) —
390, 391
Толстой Алексей Констан-
тинович (1817—1875) — 59,
351, 368
Толстой Лев Николаевич
(1828—1910) — 168, 199, 200,
272, 317, 353, 390, 392, 394,
397, 400, 405
Трофимов Александр Ивано-
вич (1818—1884) — 327
Тургенев Иван Сергеевич
(1818—1883) — 31, 76, 78, 146,
199, 200, 296—298, 327, 397, 401

Успенский Петр Иванович
(1848—1893) — 318

Фет Афанасий Афанасьевич
(Шеншин; 1810—1892) — 405
Филиппов Терентий Ивано-
вич (1825—1899) — 206, 234
Философова Анна Павлов-
на (урожд. Дягилева; 1837—
1912) — 353
Фон-Визина [Фонвизина]
Наталья Дмитриевна (урожд.
Апраксина; 1805—1869) — 372
Фурье Франсуа-Мари-Шарль
(1772—1837) — 166, 206

Хитрово Софья Петровна
(урожд. Бахметева; 1848—
1910) — 353
Хмырова Софья Александров-
на, см. Иванова (Хмырова)
Цейбиг Юлиус Вольдемар
(1819—1905) — 136—138
Черепнин Николай Петрович
(1877 — не ранее 1927) — 376
Черкесов Александр Алексан-
дрович (1839—1913) — 65
Чошин Григорий Александро-
вич (1837—?) — 318

Шаликова Наталья Петровна
(1815—1878) — 255
Шафранов Николай Семено-
вич (1844—1903) — 227

Шахова Прасковья Прохоров-
на (?—после 1878) — 232, 264,
317
Шенк Константин Алексан-
дрович (1829—1912) — 224
Шидловский Иван Николае-
вич (1816—1872) — 245
Штакеншнейдер Адриан Ан-
дреевич (1841—?) — 255, 351
Штакеншнейдер Андрей Ива-
нович (1802—1865) — 247, 350
Штакеншнейдер Елена Андре-
евна (1836—1897) — 247, 350,
351, 408

Юленька, см. Иванова Юлия
Александровна
Юнге Эдуард Андреевич
(1833—1898) — 22
Юрьев Сергей Андреевич
(1821—1888) — 354

Яновский Степан Дмитриевич
(1817—1897) — 322
Янышев Иоанн Леонтьевич
(1826—1910) — 389

Joly, см. Жоли Жан-Пьер