Содержание

Глава первая. 1777—1791 5
Детство — Подмосковное имение — Дядя И.И.Шувалов — Вступление в свет — Граф Головин — Назначение ко двору — Брак — Неудачные роды — Путешествие Екатерины Великой в Крым — Военная карьера графа Головина — В Бессарабии с армией — Начало французской эмиграции — Граф Ланжерон — Зорич — Князь Потемкин и княгиня Долгорукая — «Прекрасная гречанка» — Возвращение в Петербург — Таврический дворец — Двор великого князя Александра Павловича — Поступление графа Головина на придворную службу
Глава вторая. 1792—1794 29
Помолвка великого князя Александра — Принцесса Луиза Баденская, впоследствии императрица Елизавета Алексеевна — В Царском Селе — «Толстая Маршальша» — Екатерина Великая — О смерти Петра III — Окружение императрицы — Жених и невеста — Великий князь Константин — Бракосочетание Александра — Его родители — Праздники и приемы
Глава третья. 1794—1795 46
Второе лето в Царском Селе — Новые лица — «Амур и Психея» — Августейшая дружба — Графиня Толстая — Сельские радости и покушения любви — Елизавета и Платон Зубов — Обольстительный концерт и «боль сердца» — Раздел Польши — В Таврическом дворце — Музыкальное объяснение в любви — Болезнь Александра — Принц Саксонский — Происки и интриги — Черты характера Екатерины II — Первые признаки немилости — Великая княгиня Мария Федоровна — Петергоф — Война с революционной Францией — Кронштадт — Польские дела — Граф Шуазель-Гуфье — Ростопчин — Дневник Елизаветы Алексеевны
Глава четвертая. 1795—1796 78
Возвращение в Петербург — Рождение дочери — Новая дружба — Графиня Шенбург — Приезд принцесс Кобургских — Помолвка великого князя Константина — Виже-Лебрен — Свадьба Константина — Великая княгиня Анна Федоровна — Князья Чарторыйские — Александровский дворец — Новая любовь — «Новая Элоиза» — Княгиня Радзивилл — Рождение великого князя Николая — Шведский король и великая княжна Александра Павловна — Нездоровье императрицы — Последний бал при дворе Екатерины II
Глава пятая. 1796—1797 102
Смерть императрицы — Новые лица при дворе — Характер Павла I — Двойные похороны — Страх — Мужа назначают обер-гофмейстером — Нелидова — Польский король — Путешествие в Москву — Петровский дворец — Дипломатический брак
Глава шестая. 1797 123
Торжественный въезд в Москву — Дворец Безбородко — Кремль — Коронация — Акт о престолонаследии — Кутайсов — Целование руки — Балы — Соперницы Нелидовой — Суворов — Никита Панин — Возвращение в Петербург — Павловск и Царское Село — Тревожные настроения и мрачные предсказания
Глава седьмая. 1797—1799 135
Вдали от двора — Семейные радости — Принцесса де Тарант — Фрегат императора — Свекровь и невестка — Мистицизм Павла — Михайловский замок — Лопухина — Лорд Уитворт и графиня Толстая — Французская комедия — Мадам Шевалье — Императрица вмешивается в политику — Мальтийский орден — Увольнения и немилости — Война с Францией — Суворов — Константин — Безбородко — Ростопчин — Муж оставляет должность при дворе Александра Павловича
Глава восьмая. 1799—1800 161
Недовольство Александра Павловича — Фавор князя Чарторыйского — Победы Суворова — Брак Лопухиной — Перемена в отношениях великой княгини Елизаветы — Удаление Чарторыйского — Графиня Толстая в подозрении — Александра и Елена Павловны — Праздники в Гатчине — Фавор Палена — Измена Австрии — Опала и смерть Суворова — Роман графини Толстой — Странности императора
Глава девятая. 1800—1801 183
Новый приезд шведского короля — Тройственный союз против Англии — Балы и праздники — Александр и Нарышкина — Зубов — Михайловский замок — Фавор Кутайсова — Пален и Ростопчин — Последний заговор — Зловещий ужин — Смерть императора — Отчаяние Александра Павловича — Скорбь Марии Федоровны — Восшествие на престол нового государя — Смерть Александры Павловны — Похороны Павла
Глава десятая. 1801—1802 197
Новое царствование — Излишки свободы — Перемены
в политике — Триумвират — Торжество Толстого — Отставка Головина — Проект путешествия во Францию — Прощальная аудиенция — Рига — Кенигсберг — Берлин — Болезни — Госпожа Крюденер, принцесса Прусская и княгиня Радзивилл — Лейпциг — Франкфурт — Париж — Принцесса де Тарант
Глава одиннадцатая. 1802 215
Сен-Жерменское предместье — Дамы старого режима — Наполеон — Полина де Беарн — Де Муши — Тальен — Монтессон — Кладбище Пикпюс — «Новая Франция» — Висконти — Легран — Сегюр — Люинь — Талейран — Бал в Австрийском посольстве
Глава двенадцатая. 1802—1803 234
Болезнь — Последствия революции — Новые нравы — Прелести весны — Печальные воспоминания — Первый консул и король Людовик — На даче — Пасси — Шантильи — Версаль — Сельская жизнь Франции
Глава тринадцатая. 1803—1804 252
Возвращение в Париж — Бонапарт ищет ссоры с Россией — Новости из Петербурга — Соперник Боссюэ — Аббат де Булонь — Графиня Протасова — Кладбище Мадлен — Герцог Энгиенский — Пишегрю — Кадудаль — Полиньяки — Бонапарт становится императором — Новые «принцы крови» — Лист эмигрантов — Моро и граф де Шуазель-Гуфье — Как достают паспорт — Последние дни в Париже
Глава четырнадцатая. 1804—1805 272
Мец — Гейдельберг — Марбург — Дрезден — Болезнь матери — Кончина княгини Голицыной — Богемия — Прага — Католические монастыри — Митава — Герцогиня Ангулемская — Людовик XVIII и его двор — Аббат Эджвортс
Глава пятнадцатая. 1805—1811 284
Возвращение в Петербург — Встреча с императрицей Елизаветой — Перемены в обществе — Наполеон и война с ним — От Аустерлица до Тильзита — Сельские радости в Нижегородской губернии — Макарьевская ярмарка — Рождение дочери у Александра I — Эрфурт — Одиночество Елизаветы — Вступление в свет дочери (графини) Головиной — Ростопчин и Чарторыйский — Болезнь графини Толстой — Императрица Елизавета побуждает Головину написать свои мемуары
Глава шестнадцатая. 1812—1814 298
Возвращение графа Головина на службу — 1812 год — Отъезд императора в армию — Мужество императрицы — Союзники двигаются к Парижу — Людовик XVIII — Грустная радость мадам де Тарант — Ее болезнь и смерть
Глава семнадцатая. 1814—1817 308
Печальное лето — Дом на Каменном Острове — Возвращение императора — Письмо Елизаветы — Перемены и грусть — Венский конгресс — Празднества в Петербурге — Неожиданная холодность императора и императрицы к графине Головиной — Французские друзья — Высылка иезуитов — Жертвы революции — Болезнь и отставка графа Толстого — Проблеск сближения с Елизаветой — Муж становится членом Государственного Совета — Новые встречи с императрицей — Упорная загадка

Приложение 320

Именной указатель 343

ГЛАВА ПЕРВАЯ
1777—1791


Детство — Подмосковное имение — Дядя И.И.Шувалов — Вступление в свет — Граф Головин — Назначение
ко двору — Брак — Неудачные роды — Путешествие Екатерины Великой в Крым — Военная карьера графа Головина — В Бессарабии с армией — Начало французской эмиграции — Граф Ланжерон — Зорич — Князь Потемкин и княгиня Долгорукая — «Прекрасная гречанка» — Возвращение в Петербург — Таврический дворец —
Двор великого князя Александра Павловича —
Поступление графа Головина на придворную службу


Есть в нашей жизни пора, о которой вспоминаешь с грустью, пора, когда все хорошо: здоровье, свежесть впечатлений, присущая нам естественная живость. Ничто в это время не кажется невозможным, и мы наслаждаемся жизнью всеми способами. Предметы проходят перед нашими глазами, мы рассматриваем их с большим или меньшим интересом. Иные из них привлекают наше внимание, но мы чересчур увлечены разнообразием и не задумываемся над ними. Никогда мы не можем сосредоточиться на чем-нибудь одном. Воображение, чувства, наполняющие наше сердце, движения души, смущающие нас и как бы предупреждающие о том, что именно они должны господствовать над нами, — все это волнует, тревожит нас, и разобраться во всем этом непросто... Вот что я испытывала, вступая в свет в ранней своей юности.
Мое детство почти все прошло в деревне. Мой отец, князь Николай Федорович Голицын, любил жить в Петровском под Москвой — старинном имении, пожалованном его предкам. Мы оставляли город в апреле и возвращались туда только в ноябре.
Матушка — Прасковья Ивановна, урожденная Шувалова, — была небогата и не могла дать мне блестящего образования. Я почти не разлучалась с нею. Своей добротой и ласками она добилась моего полного доверия. Не ошибусь, если скажу, что с тех пор, как я начала говорить, я от нее ничего не скрывала. Она позволяла мне свободно бегать повсюду одной, стрелять из лука, спускаться с холма, перебегать через равнину до речки, гулять по опушке леса, куда выходили окна комнат отца, влезать на старый дуб возле самого дома и срывать с него желуди, но зато мне строго запрещалось лгать, клеветать на кого бы то ни было, невнимательно относиться к несчастным, презирать наших соседей — людей бедных, грубоватых, но добрых.
Едва мне минуло восемь лет, матушка стала нарочно оставлять меня с ними одну, чтобы я приучилась их занимать. Она уходила в соседнюю комнату, шила там в пяльцах и могла оттуда, не мешая нам, слышать весь разговор. Уходя, она говорила мне на ухо:
— Поверь, мое дорогое дитя, что нельзя проявить более любезности, чем заставляя себя быть любезной, и нельзя выказать более ума, чем в тот момент, когда применяешься к пониманию других, — слова, священные для меня, которые принесли мне большую пользу и научили никогда ни с кем не скучать.
Я хотела бы иметь литературный талант, чтобы описать наше поместье, одно из красивейших в окрестностях Москвы. Дом имел четыре башенки; во всю длину фасада тянулась галерея, боковые двери которой соединяли ее с флигелями; в одном из них жили мы с матерью, а в другом — отец и приезжавшие к нам гости. Вокруг дома рос громадный красивый лес, окаймлявший равнину и спускавшийся, постепенно редея, к слиянию Истры и Москвы. В месте слияния этих двух рек отражались золотые лучи заходящего солнца; вид был чудесный. Я усаживалась на ступеньки галереи и с восторгом любовалась этим прекрасным пейзажем. Взволнованная, растроганная, я приходила в особое молитвенное настроение, убегала в нашу старинную готическую церковь и становилась на колени в одной из небольших ниш, где когда-то молились царицы. Священник тихим голосом служил вечерню, один певчий отвечал ему... Я стояла с наклоненной головой, и слезы текли по моим щекам. Это может показаться преувеличенным, но является истинной правдой. Я убеждена по собственному опыту, что в нас существуют предрасположения, которые проявляются еще в ранней юности и которые бесхитростное воспитание развивает тем легче, что вся его сила заключается в естественном развитии природных задатков.
Вскоре я имела несчастье потерять восемнадцатилетнего брата. Он был красив и добр, как ангел. Матушка была удручена этим горем. Старший брат, находившийся в это время с дядей Шуваловым во Франции, приехал ее утешать. Я пришла в восторг от его приезда: я жаждала знаний, умственных занятий, засыпала его вопросами, которые очень его забавляли. Я не имела никакого понятия об искусстве, но питала к нему настоящую страсть.
Мы отправились в Петербург для свидания с дядей, возвратившимся на родину после пятнадцатилетнего отсутствия. Мне тогда было десять лет, и знакомство со мной было для него тем более интересным, что я представляла собой полную противоположность всем виденным им прежде детям. У меня не было тех изящных манер, которыми обыкновенно обладают молоденькие барышни: я любила прыгать, скакать, болтать что придет в голову. Дядя меня очень полюбил. Нежные чувства, которые он питал к моей матери, усиливали его привязанность ко мне. Он был на редкость добрый человек. В царствование императрицы Елисаветы Петровны дядя пользовался большим влиянием и с той поры покровительствовал искусствам. Екатерина II также отнеслась к нему с особенным уважением, доверила его управлению Московский университет, пожаловала звание обер-камергера и ордена Св. Андрея Первозванного и Св. Владимира, приказала обставить мебелью его дом и оказала ему честь отужинать у него. Он был прекрасным братом и отечески относился к детям своей сестры. Матушка любила его, кажется, больше жизни. Он привез из-за границы множество самых изящных античных произведений искусства. При виде их у меня глаза разгорелись от восхищения: мне хотелось срисовать все, а дядя любовался моим восторгом и поощрял художественные наклонности.
Хотя наше пребывание в столице было недолгим, но я успела многое увидеть и многому научиться. То был как раз год рождения великого князя Александра. У всех вельмож происходили по этому случаю пышные празднества, на которых присутствовал и двор. У княгини Репниной был устроен бал-маскарад, на котором затевалась кадриль из сорока пар, одетых в испанские костюмы. Ее составляли наиболее видные и красивые дамы, девицы и молодые люди. Для большего разнообразия фигур прибавили еще четыре пары детей лет одиннадцати-двенадцати. Одна из этих маленьких танцорок заболела за четыре дня до праздника, и княгиня Репнина пришла вместе со своими дочерьми, чтобы упросить матушку позволить мне заменить эту девочку.
Матушка уверяла, что я едва умею танцевать, что я маленькая дикарка, но все ее уверения были безуспешны. Пришлось согласиться, и меня повезли на репетицию. Самолюбие заставляло меня быть внимательной. Другие танцорки, уже умевшие танцевать, или, по крайней мере, думавшие, что это так, репетировали довольно небрежно, а я старалась не терять ни одной минуты. Оставалось всего две репетиции, и своим детским умом я старалась предусмотреть все, чтобы не уронить себя при первом выходе в свет. Я решила нарисовать фигуру кадрили на полу у себя дома и танцевать, напевая мотив танца, который запомнила. Это прекрасно удалось, а когда наступил день торжества, я снискала всеобщее одобрение. Императрица была ко мне очень милостива, а великий князь Павел изъявил особое благоволение, которое и продолжалось потом шестнадцать лет, но, как и все на свете, прекратилось, о чем я впоследствии скажу подробнее.
Императрица велела дяде привезти меня в собрание малого Эрмитажа. Мы отправились туда с дядей и матушкой. Собиравшееся там общество состояло из фельдмаршалов и генерал-адъютантов, которые почти все были старики, статс-дамы графини Брюс, подруги императрицы, из фрейлин, дежурных камергеров и камер-юнкеров. Мы ужинали за механическим столом: тарелки спускались по особому шнурку, прикрепленному к столу, а под тарелками лежала грифельная доска, на которой писали название того кушанья, которое желали получить. Затем дергали за шнурок, и через некоторое время тарелка возвращалась с требуемым блюдом. Я была в восхищении от этой маленькой забавы и не переставала тянуть за шнурок.
Два раза мы ездили в Москву. После смерти отца матушка перебралась в Петербург и поселилась в доме дяди. Мне тогда было четырнадцать лет. Именно в это время я встретила и обратила внимание на графа Головина. Я увидела его впервые в доме его тетки, фельдмаршальши™ Голицыной. Репутация почтительного сына и верного подданного и благородство характера, которое он выказывал, произвели на меня сильное впечатление, а его красивая наружность, высокое происхождение и богатство заставляли смотреть на него как на завидного жениха. Он тоже выделял меня среди всех других молодых особ, которых встречал в обществе, и хотя не решался сказать мне этого, я его понимала. Прежде всего я поспешила сообщить об этом матушке. Та сделала вид, что не придает делу серьезного значения. Ей не хотелось смущать моего первого чувства, тем более что мой чересчур юный возраст и то, что граф Головин должен был вскоре отправиться в путешествие по Европе, создавали возможность испытать его чувства ко мне.
Во время его отсутствия матушка выказывала мне трогательную нежность. Его сестра, госпожа Нелединская, отнеслась ко мне с участием и дружбой, и я была чрезвычайно этим тронута, ибо мое сердце начинало наполняться серьезным чувством.
Несколько раз меня сватали, но каждую партию, предложенную матушкой, я тотчас отвергала, ибо образ графа Головина немедленно представлялся моему воображению. В то время молодые люди были гораздо благороднее и придавали большую цену браку. Тогда еще не узаконивали побочных детей: во все царствование Екатерины II был только один такой случай — с Чесменским, сыном графа Орлова. Император же Павел более чем злоупотреблял своей властью в этом отношении и поощрял таким образом распущенность нравов, которая совершенно подрывала основные принципы священных семейных уз.
Я продолжала бывать на малых эрмитажных собраниях. Там часто появлялся великий князь Александр Павлович, которому было всего четыре года, и его трехлетний брат, великий князь Константин. Приводили скрипачей, и начинались танцы. Я по преимуществу была дамой Александра. Однажды, когда наш маленький бал был оживлен более обыкновенного, великий князь, шедший со мной в полонезе, объявил вдруг со всей серьезностью ребенка его возраста, что хочет показать мне в дальних комнатах дворца нечто ужасное. Меня это очень озадачило и смутило. Дойдя до самой последней комнаты, он завел меня в нишу, где стояла статуя Аполлона, которая своим античным резцом могла ласкать взор артиста, но вид которой мог легко смутить девочку, к счастью, слишком наивную, чтобы любоваться выдающимся произведением искусства в ущерб стыдливости.
Я позволила себе упомянуть об этом маленьком эпизоде лишь для того, чтобы легче восстановить в памяти все виденное мною при дворе. По справедливости я не признаю в себе никакого особого таланта и не умею писать мемуаров: они были бы недостаточно интересны. Мои записки лучше назвать просто воспоминаниями, дорогими для меня и часто занимающими мои мысли. Полезно иногда сравнить настоящее с прошедшим. Прошлое — своего рода записная книжка, с которой нужно часто сверяться для того, чтобы иметь правильное понятие о настоящем и уверенность в будущем. На своем жизненном пути мне чаще приходилось встречать цветы в их полном блеске и разнообразии, нежели тернии. Я была счастлива, а подлинное счастье устраняет равнодушие и располагает нас принимать живое участие в счастии других, в то время как несчастья покрывают окружающие нас предметы облаком печали и напоминают нам о наших собственных страданиях до тех пор, пока Господь, в своем бесконечном милосердии, не даст нового направления нашим чувствам и тем не уничтожит прежнюю горечь.
В шестнадцать лет я получила фрейлинский шифр, который имели всего двенадцать девиц, и стала каждый день бывать при дворе. По воскресеньям в Эрмитаже устраивалось большое собрание, на которое допускался весь дипломатический корпус и особы первых двух классов. Государыня входила в зал, где было собрано все общество, и вела беседу с окружающими. Затем все следовали за нею в театр. Ужин после этого никогда не подавался.
По понедельникам бывали ужин и бал у великого князя Павла Петровича. По вторникам я дежурила вместе с другой фрейлиной; мы почти весь вечер проводили в так называемой Бриллиантовой комнате, именовавшейся так по множеству находившихся в ней драгоценных вещей. Здесь, между прочим, хранились и корона, скипетр и держава. Императрица играла здесь в карты со своими старыми придворными, а две дежурные фрейлины сидели у стола, и дежурные кавалеры занимали их разговорами.
В четверг бывало малое собрание в Эрмитаже, бал, спектакль и ужин. Иностранные послы в этот день не приглашались, но их допускали в воскресенье вечером, так же как и некоторых дам, пользовавшихся благоволением государыни. В пятницу я опять дежурила, а в субботу у наследника устраивался прелестный праздник, который начинался прямо со спектакля. Бал, всегда очень оживленный, продолжался до ужина, подававшегося в той же зале, где играли спектакль. Большой стол ставился посреди залы, а маленькие столы в ложах. Великий князь и его супруга ужинали на ходу, принимая своих гостей в высшей степени любезно. После ужина бал возобновлялся и заканчивался очень поздно. Гости разъезжались при свете факелов, что производило очаровательный и своеобразный эффект на ледяной поверхности красавицы Невы.
Это время было самым блестящим в жизни двора и столицы. Во всем была гармония. Великий князь Павел виделся с императрицей-матерью каждый день — и утром, и вечером — и был допущен в совет императрицы. В столице жили знатнейшие фамилии. Ежедневно общество в тридцать-сорок человек собиралось у фельдмаршалов Голицына и Разумовского, у первого министра графа Панина, у которого часто бывал великий князь с великой княгиней, у вице-канцлера Остермана. Можно было встретить множество иностранцев, являвшихся лицезреть Екатерину Великую. Дипломатический корпус состоял из людей очень любезных, и вообще общество производило самое благоприятное впечатление.

В 1786 году, на Пасху, в Россию после четырехлетнего отсутствия возвратился граф Головин. Я поехала во дворец, чтобы поздравить государыню со Светлым праздником. Двор и вся городская знать собирались в этот день в дворцовой церкви, переполненной народом. Дворцовая площадь была сплошь покрыта самыми изящными экипажами, а дворец поражал великолепием, — недаром народ в то время думал, что рай находится во дворце. После церемонии целования руки государыни мы все отправились в залу, где уже находилась великокняжеская семья, пришедшая, чтобы принести императрице поздравления. Едва я вошла туда, как заметила у окна своего будущего мужа. Боязнь выдать себя лишь увеличила мое смущение. Настоящая и чистая любовь всегда соединяется со скромностью; подлинная нежность — как сладкий сон без волнений, пробуждение от него спокойно. Сожаления и укоры совести не знакомы истинной любви: она соединяется с уважением и дружбой. Счастлива та, которая испытала это чувство; достойная и добрая мать дает ему должное направление. Пустота сердца грозит величайшими опасностями. Чувства — вот истинный источник жизни; это ручей, который течет меж бурными потоками и плодоносными приветливыми равнинами в океан, исчезая в его безбрежном пространстве.
В июне я стала невестой. Великая княгиня Мария, которая осыпала меня в то время знаками дружбы и благосклонности, написала мне следующую записку:
«Поздравляю вас, дорогое дитя, со счастливым событием, которое укрепит ваше чувство и, надеюсь, сделает вас благополучной, согласно моим желаниям. Пользуйтесь полным счастьем и будьте такой же хорошей и доброй женой, каким вы были добрым ребенком. Пусть чувство к вашему жениху не помешает вам любить вашего доброго друга Марию.
P.S. Целую вашу матушку и искренно поздравляю ее, так же как и вашего дядю. Муж принимает живое участие в вашем счастии».
Девятнадцати лет я вышла замуж, а моему мужу было двадцать девять лет. Свадьба была отпразднована в Зимнем дворце 4 октября. Ее величество лично надевала на меня бриллианты. Когда надзирательница за фрейлинами баронесса Мальтиц подала их ей на подносе, государыня добавила к обычным украшениям еще и рог изобилия. Этот знак внимания с ее стороны не ускользнул от внимания баронессы, которая меня любила.
— Ее величество очень добра, — сказала она мне. — Она сама носила это украшение и надевает его только тем невестам, которые ей больше всех нравятся.
Это замечание заставило меня покраснеть от удовольствия и благодарности. Государыня заметила мое смущение, взяла меня слегка за подбородок и изволила сказать:
— Ну-ка, посмотрите на меня... Да вы, право же, недурны.
Когда я встала, ее величество повела меня в свою спальню, поставила перед божницей, взяла икону, велела мне перекреститься и поцеловать образ. Я бросилась на колени, чтобы получить благословение от государыни, но ее величество лишь обняла меня и взволнованно сказала:
— Будьте счастливы. Я вам желаю этого от всего сердца, как мать и как государыня, на которую вы можете всегда рассчитывать.
И императрица сдержала свое слово: ее милость ко мне беспрестанно возрастала и продолжалась до самой ее кончины.
В двадцать лет я перенесла ужасные роды. На восьмом месяце беременности тяжелая корь едва не свела меня в могилу. Это случилось во время путешествия ее величества в Крым: часть докторов находилась в ее свите, остальные жили в Гатчине, во дворце, где проводил часть лета великий князь Павел. Так как дети великого князя еще совсем не болели этой болезнью, то доктора, жившие там, не могли лечить меня. Оставалось обратиться только к полковому хирургу, который и вогнал болезнь внутрь. Мое нездоровье отозвалось и на ребенке. Я смертельно страдала. Очень привязанный ко мне граф Строганов отправился к великой княгине, чтобы возбудить в ней участие к моему положению, и она тотчас прислала доктора и акушера. Страдания были так велики, что мне дали опиуму, чтобы усыпить. Проснувшись через двенадцать часов после этой летаргии, я чувствовала себя слабой. Пришлось прибегнуть к инструментам. Я терпеливо вынесла эту жестокую операцию. Муж стоял возле меня, я видела, что силы его покидают, и боялась, что от первого же моего крика он лишится чувств. Ребенок умер через сутки, но я узнала об этом лишь спустя три недели. Я сама была при смерти, но беспрестанно спрашивала о нем; мне отвечали, что волнение, которое могу испытать при виде его, вредно отзовется на моем здоровье...
Когда стало легче, великая княгиня прислала ко мне свою подругу госпожу Бенкендорф с очень любезной запиской, которую я привожу здесь:
«Поздравляю вас, дорогая графиня, с разрешением от бремени. Я молю Бога о скорейшем вашем выздоровлении. Не теряйте надежды, дитя мое, и если Богу будет угодно, вы скоро будете только наслаждаться счастьем материнства и забудете о тех страданиях, которые перенесли. Госпожа Бенкендорф передаст вам, как я вас люблю.
Ваш добрый друг Мария».
Во время моей болезни я видела очень лестные и трогательные выражения сочувствия: даже незнакомые лю-
ди беспрестанно заходили в подъезд нашего дома, чтобы узнать о моем здоровье. Через улицу от нас жила госпожа Княжнина, которой я никогда не видела и не знала. Однажды вечером у моего окна заиграл шарманщик, так она послала всю дворню и наконец сама побежала, чтобы уговорить его замолчать, и повторяла ему несколько раз, что нельзя играть так близко от молодой больной. Молодость и семейное счастье — вот что было причиной общего ко мне благоволения. Моя свадьба, кажется, вызвала общий интерес; все любуются браком по любви: старики сочувствуют ему по воспоминаниям, а молодые люди — по сравнению.
Я быстро поправилась, но тяжелое душевное настроение оставалось у меня долгое время: я не могла равнодушно слышать детского крика. Лишь постепенно заботы друзей успокоили меня.
В это время ее величество возвратилась из своего путешествия в Крым. Мой дядя, который сопровождал государыню, встретился со мной с чрезвычайной нежностью: он был так счастлив видеть меня воскресшей!..

Путешествие императрицы в Крым было весьма замечательно, но, как мне кажется, недостаточно прославлено. Ее величество сопровождали, между прочим, следующие лица: английский посол Фитц-Герберт — впоследствии лорд Сент-Элен, французский посол граф де Сегюр, австрийский посол граф Людвиг фон Кобенцель, мой дядя граф Шувалов, графиня Протасова и графиня Браницкая. Князь Потемкин, выехавший вперед, приготовил для ее встречи многочисленный конвой, но государыня отказалась от него. Император Иосиф, который скоро присоединился к государыне, казалось, был очень удивлен, что принято так мало мер для безопасности императрицы. Государыня ничего не возразила на его замечание, а последующие события показали, что она была права. Недавно присоединенные татары встретили ее с восторгом. Когда экипаж ее величества поднимался на крутую гору, лошади закусили удила и понесли. Государыне угрожала опасность быть выброшенной из экипажа, но местные жители, сбежавшиеся встретить свою повелительницу, бросились к лошадям и сумели остановить их. Несколько человек при этом погибло, другие были ранены, но воздух продолжал оглашаться радостными криками.
— Теперь я вижу, — сказал император государыне, — что вы не нуждаетесь в охране.
Иностранные послы были в восторге от этого путешествия. Вспоминаю забавный анекдот, рассказанный мне графом Кобенцелем. Государыня путешествовала в шестиместном экипаже. С ней вместе ехали император, его посол и мой дядя. Другие послы и две дамы садились попеременно. У государыни была прекрасная бархатная шуба; австрийский посол восторгался ею.
— Моим гардеробом заведует один из моих лакеев, — сказала ему государыня. — Он слишком глуп для другого занятия.
Граф Сегюр по своей рассеянности услышал только похвалу шубе и поспешил сказать:
— Каков господин, таков и слуга.
Это вызвало общий смех.
В тот же день за обедом государыня заметила шутя находившемуся постоянно при ней графу Кобенцелю, что ему, должно быть, утомительно ее всегдашнее общество.
— Соседей не выбирают, — отвечал тот.
Эта новая рассеянность была принята с такою же веселостью, как и первая.
После ужина ее величество рассказывала этот анекдот. Лорд Сент-Элен, выходивший на короткое время, вернулся, когда она уже закончила свой рассказ. Присутствовавшие сожалели, что он был лишен удовольствия его слышать. Государыня вызвалась повторить анекдот, но не успела она дойти и до половины рассказа, как лорд Сент-Элен заснул глубоким сном.
— Только этого и недоставало для завершения ваших любезностей, господа, — сказала государыня. — Я совершенно удовлетворена.
В 1790 году мой муж был пожалован в полковники. Императрица дала ему полк, и он принужден был отправиться в действующую армию. Разлука была для меня очень тяжела: я едва оправилась после родов и была еще очень слаба.
Отсутствие мужа продолжалось несколько месяцев, а возвратившись, он должен был вновь покинуть меня. Он надеялся скоро вернуться, но обстоятельства войны изменились. Не имея возможности приехать в Петербург и рассчитывая расположиться с полком на зимние квартиры, он просил приехать к нему и прислал двух унтер-офицеров, чтобы меня сопровождать. Это приказание было мне очень приятно, но радость омрачалась мыслию, что мой отъезд причинит много горя матушке.
Матушка занялась приготовлениями. Нашла врача, окружила меня всевозможными предосторожностями, прибавила еще третьего спутника, офицера, и заставила меня взять с собой компаньонку, жившую у нее в доме, прекрасную женщину, но большую трусиху.
Матушка проводила меня до Царского Села. Здесь я получила записку от брата, служившего в Гатчине у великого князя. Он писал, что великая княгиня непременно требует, чтобы я заехала проститься с ней. Это было по дороге, но я была в дорожном платье, вся закутанная: погода стояла холодная, а предстояло мне путешествие продолжительное и тяжелое. Но так как ее императорское высочество желала непременно видеть меня, я должна была отбросить этикет в сторону. Я приехала, меня повели в комнату госпожи Бенкендорф и через несколько минут позвали к великой княгине. Я вошла в кабинет ее высочества. Та ждала меня, обняла и сказала множество теплых слов по поводу моей супружеской привязанности, затем усадила за свой письменный стол и приказала написать письмо моей матушке, долго еще беседовала, потом послала за великим князем, заставила его поцеловаться со мной и наконец очень нежно распростилась.
И вот, двадцати двух лет от роду, полная здоровья и отваги, я мчалась в Бессарабию.
Неподалеку от Витебска, пока перепрягали лошадей, я вышла из экипажа и вошла в какой-то барак. Все стулья в нем были поломаны, и я уселась на стол и приказала распустить несколько плиток бульона, чтобы подкрепиться. Вдруг в комнату входит с шумом какой-то военный и передает мне письмо и толстый пакет. Я пришла в восторг, узнав на письме почерк матушки, и в радости не обратила внимания на того, кто его принес, но, оправившись от охватившего меня волнения, узнала графа Ланжерона, французского эмигранта, который в качестве волонтера отправлялся в действующую армию. В Петербурге я встречалась с ним у графа Кобенцеля и у принцессы Нассауской. Поблагодарив его, я опять села на стол, чтобы продолжить свой завтрак. Он внимательно следил за мной. Я старалась доесть поскорее, чтобы показать ему, что вовсе не намерена делиться с ним, что совсем не желала его видеть и что он может уходить. Он так и сделал. Дверь в соседнюю комнату была приоткрыта, и я слышала, как он потребовал себе, как можно скорее, молока. Какой-то еврей тотчас притащил ему большой кувшин молока и огромный ломоть хлеба, но так как он ел не садясь и все смотрел в мою сторону, то это мне наскучило, и я возвратилась в свой экипаж, который скоро был готов.
Когда мы приехали в Шклов, я заторопилась продолжать путешествие. Мне было известно, что местный помещик Зорич, человек очень любезный и склонный к пышности, любил оказывать прием всем мало-мальски знатным путешественникам. Едва мы въехали во двор почтовой станции, как я стала требовать лошадей. Неожиданно перед дверцами моего экипажа появился граф Ланжерон, успевший меня обогнать, и с ним граф Цукато, оба в папильотках и пудермантелях. Они рассыпались в извинениях, что явились в таком смешном наряде. Глядя на них, я не могла удержаться от смеха, однако постаралась сократить их визит и отправилась ожидать лошадей в дом, стоявший в глубине двора, где, кроме меня, никого не было.
Только что я села к окну, как услышала хлопанье кнута, и на двор въехала золоченая двухместная карета в роскошной упряжи. Я содрогнулась, увидев в ней Зорича, которого в детстве встречала при дворе. Он на коленях принялся умолять меня приехать к нему на обед. Я употребила все свое красноречие, чтобы отказаться от этого приглашения, но он остался непоколебим, и в конце концов пришлось сесть к нему в карету и позволить везти себя к его племянницам, чтобы остаться у них до тех пор, пока он не заедет за мной. Этого требовало приличие: Зорич не был женат и потому не позволил себе быть со мной наедине в продолжение двух часов, остававшихся до обеда. Его племянницы были для меня совершенно новым знакомством: я никогда с ними прежде не встречалась и не знала даже, как их зовут. Они приготовляли себе костюмы к балу, который предполагался на следующий день, и оказали честь спросить моего совета. Чтобы им угодить, я нарисовала им модели шляп, токов, платьев и наколок. Они были в восхищении; я показалась им прелестной.
В назначенный для обеда час Зорич приехал за мной и предложил поместиться в его элегантном экипаже, усевшись напротив меня. Мой наряд был совершенной противоположностью его: на мне была маленькая черная касторовая шляпа с одним пером и редингот цветов мундира моего мужа — синий с красным воротником; у Зорича же были напудренные волосы с локонами, закрученными над ушами, и расшитый кафтан; в руках он держал шляпу и надушен был, как султан. Я кусала губы, чтобы не рассмеяться. Мы приехали, и он тотчас повел меня в залу, где уже собралось по меньшей мере шестьдесят человек, из которых я узнала только троих: графа Ланжерона, графа Цукато и госпожу Энгельгардт, племянницу князя Потемкина, очень красивую особу. Я завела с ней беседу.
Обед был долгий и утомительный по обилию блюд. Я с удовольствием мечтала о времени, когда можно будет вырваться, но пришлось провести там целый день и даже ужинать. Наконец я уехала в сопровождении десятка курьеров Зорича, которые должны были провожать меня с наивозможной скоростью до Могилева.
Там я оказалась очень скоро, утомленная оказанными почестями. Когда мы подъехали к почтовой станции — красивому каменному двухэтажному дому, я вбежала наверх, перескакивая через две ступеньки, пробежала через все комнаты, в последней бросилась на диван и тотчас заснула крепким сном. В семь часов утра меня разбудили, так как приехал наместник с предложением своих услуг и с расспросами о политических делах и о дворе. Я несвязно ему отвечала. Едва прекратился его визит и я успела закончить свой туалет, как доложили об адъютанте могилевского губернатора Пассека, приходившегося нам дальним родственником. Пассек просил меня к себе на обед, в деревню, находившуюся в пяти-шести верстах от города, и предлагал свой экипаж. Я согласилась, и за мной была прислана двухместная золоченая карета с пятью зеркальными стеклами и двумя кучерами, на английский манер. Я проехала через весь город, возбуждая всеобщее внимание. Евреи, узнававшие экипаж губернатора, становились на колени. Я кланялась на обе стороны и забавлялась этой шутовской сценой. Приехав в имение Пассека, я встретила прекрасный прием. Мне показали роскошный сад, прекрасные виды и угостили очень вкусным обедом, после которого я сыграла партию в шахматы с каким-то неизвестным мне господином, а затем простилась с гостеприимным хозяином, чтобы вернуться к своим экипажам и продолжить путь.
На третий день по выезде из Могилева я получила на одной из станций громадный пакет и подумала было, что он от матушки, но радость сменилась удивлением, когда внутри обнаружилось послание в стихах и при нем почтительная записка от графа Ланжерона. Обманувшись в ожиданиях, я была крайне недовольна и решила во что бы то ни стало отомстить за себя.
Накануне приезда в Кременчуг я наскоро закусывала в маленьком городке. Когда запрягали лошадей, появился граф Ланжерон.
— Никогда еще хорошие стихи не имели худшего приема, чем ваши, — сказала я ему. — Ваш пакет меня жестоко обманул — я приняла его за письмо от моей матери и из-за этой печальной ошибки лишилась способности почувствовать всякую прелесть вашей поэзии.
Он принял сокрушенный вид и сказал со вздохом, что недавно получил из Парижа известие, что жена его при смерти. Он надеялся прибыть на место двумя днями раньше меня и просил написать ему рекомендательное письмо к моему мужу и княгине Долгорукой.
Я тотчас села писать, рекомендуя его как поэта, рыцаря, ищущего приключений, но не находящего их, и как сентиментального супруга, оплакивающего предсмертные страдания жены. Затем я сложила оба письма и передала их ему незапечатанными, и он простился со мной. Когда я садилась в экипаж, принесли огромный арбуз и новые стихи от графа Ланжерона; по счастью, они были последние.
В Кременчуг приехали в холодную и ненастную погоду. Часть моих экипажей нуждалась в починке, и я отправилась в деревянный дворец, построенный по случаю путешествия государыни в Крым, и заказала себе небольшой обед. В то время как я поправляла там свой туалет, мне доложили о приезде градоначальника, родом шведа. Наговорив мне множество изысканных фраз, он предложил приехать к нему обедать, говоря, что был предуведомлен о моем приезде и все приготовил для приема, но заранее извиняется, что жена его не сможет принять меня с подобающими почестями, так как серьезно больна. Пришлось ехать с ним. Мы уселись в двухместную неопрятную карету с дурной упряжью, запряженную скверными лошадьми. Подъехали к одноэтажному деревянному дому. Он предложил мне руку, ввел в маленькую гостиную и пригласил войти в соседнюю комнату, где лежала его больная жена. Каково же было мое удивление, когда я увидела лежащее на диване тело, покрытое чем-то белым. В комнате было совсем темно, все занавеси спущены, и ее лицо сливалось с тенью в комнате. Она тонким и слабым голосом извинилась, что остается лежать. Я уселась рядом, прося не беспокоиться, и поддерживала с ней беседу до самого обеда. Обед был более чем легкий. Нестройный оркестр резал ухо, ему вторил хор с фальшивыми голосами. Хозяин восхищался музыкой и то и дело повторял, что это любимая мелодия князя Потемкина.
Когда экипажи были готовы, а обед окончен, господин швед проводил меня до лодки, в которой предстояло переехать Днепр. Эта река широка, величественна и довольно опасна для переправы. Моя компаньонка дрожала от страха, а я любовалась разнообразием волн. День был туманный, дул довольно сильный ветер, тучи сталкивались и видоизменялись с замечательной быстротой, вместо серой массы вдруг появлялся просвет, и глаз едва успевал следить за этими движениями. Я была в восторге от этой картины. В природе все неожиданно. Ее богатство безмерно, как бесконечен ее Создатель.
Вид новороссийских степей был для меня в новинку. Направо — беспредельная равнина: вокруг ни деревца, ни жилища — только казачьи посты и почтовые станции. На выжженной солнцем земле кое-где виднеются прекрасные полевые цветы. Налево — холмистая местность.
Казачьи посты были просто землянками, соломенные крыши которых выступали из земли подобно сахарным головам. Вокруг торчали воткнутые в землю пики, ярко блестевшие на солнце. Ночью я остановилась у одной из таких землянок, чтобы сменить лошадей. Восхитительно сияла луна, погода была отличная. Я вышла из экипажа и вдруг услышала звуки бандуры, лившиеся словно из-под земли. В этом было что-то волшебное: полная тишина — и эти мелодичные звуки. Я почти рассердилась, когда пришлось ехать дальше. Но все было готово к продолжению пути, и я волей-неволей должна была отправиться. Всепоглощающее ощущение заставляет нас забывать об окружающем. Все внешнее кажется ничтожным. Душа наша стремится вырваться из круга обычной жизни.
На другой день у меня кончилась провизия, и пришлось пообедать у казаков. Подойдя к одной из землянок, я услыхала чьи-то радостные крики:
— Да здравствует Екатерина Великая! Да здравствует мать наша, которая нас кормит и прославляет! Да здравствует Екатерина!
Эти слова приковали меня к месту: я не могла их слушать без умиления. Никогда еще я не испытывала более искреннего и сильного восторга. Поистине трогательно это выражение верноподданнических чувств в степи, в двух тысячах верст от столицы.
Я спустилась в землянку, где шел веселый свадебный пир. Мне предложили вина, но я попросила дать нам поесть. Тотчас же стали готовить особого рода пирожки: их делали из ржаной муки и воды, тесто гладко раскатывали, в середину клали творог, завертывали края, затем кидали в кипящую воду, и через десять минут они были готовы.
Я проглотила их штук шесть и нашла превосходными, мои спутники сделали то же самое, и мы отправились в путь.
Через два часа остановились у другого поста. Хотя я и съела несколько пирожков, но была

Именной указатель

Ададуров — 41, 159
д’Аваре — 283
д’Аламбер — 39
Александр I — 8—10, 27, 29, 31, 32, 38, 42, 47, 48, 50—53, 55, 60—62, 68, 69, 74, 75, 78, 83—88, 90, 100, 103—106, 111, 114, 115, 121, 124, 126, 128, 131, 132, 134, 139, 146, 147, 150, 152, 156—165, 167, 171, 174, 175, 184, 185, 188, 189, 192—199, 202, 203, 252, 274, 284, 285, 290, 292, 294, 298—300, 308—319
Александр Вюртембергский — 81
Александра Павловна — 90, 94—99, 131, 141, 149, 153, 169—171, 178, 195
Алексеева — 105
Амалия Баденская — 289
Амалия-Фредерика Гессен-Дармштадтская — 39, 76, 140, 198, 199, 212, 299
Анна Федоровна — 80—84, 86, 90, 104, 123, 124, 131, 155, 156, 169, 170, 173, 175, 185
Антуанетта Саксен-Кобург-Гот¬ская — 81
Аракчеев — 110

Балашов — 293
Барятинская А. — см. Толстая А.
Барятинская Е. — 135
Барятинский И. — 73, 171
Барятинский Ф. — 108
Беарн — 215, 216, 218, 258, 271
Безбородко — 27, 42, 120, 123, 124, 126, 157
Бейль — 34
Бек — 53
Беклешов — 198
Бенигсен — 189—192
Бенкендорф — 14, 115, 117, 121
Бертье — 226, 227
Блом — 171, 176
Богарне — 269
Бомон — 312, 313, 318
Браницкая — 15, 30, 37, 75
Браницкий — 32
Бранка — 262, 263, 267, 270
Брюс — 8
Бугсгевден — 149

Валуев — 127
Ваши — 215
Верак — 237, 238
Вильбад — 50, 51
Висконти — 226, 227
Витт — см. Потоцкая
Водрёйль-Караман — 215, 219, 221, 261
Волконская — 156, 195
Волконский — 191
Вольтер — 39, 180
Воронцова — 156

Гагарин — 163, 164
Геслер — 62, 71
Голицын А.Б. — 116, 117
Голицын А.Н. — 157, 158
Голицын М. — 73
Голицын Н.А. — 129
Голицын Н.Ф. — 5, 9
Голицына — 6—8, 16, 17, 26, 27, 88, 102, 200, 201, 205—207, 210, 218, 246, 272, 277, 278
Голицыны, сестры — 47, 53, 71
Головин — 9, 11—13, 16, 22, 23, 25, 27, 28, 41, 50, 51, 62, 74, 84, 85, 88, 102, 113, 114, 135, 136, 159—162, 165, 168, 169, 173, 176, 189, 190, 200—203, 207, 210, 268, 273, 275, 278, 279, 292, 293, 298, 299, 304, 305, 308, 317
Головина Е. — 206, 294, 301, 303, 308, 319
Головина П. — 207, 208, 210, 292, 293
Головкин — 46, 47, 53, 57
Григорий IX — 274
Густав-Адольф IV — 91—101
Гуфеланд — 207, 208

Давыдова — 311
Дама — 237, 238
Дивова — 218, 225—227
Дитрихштейн — 115, 116, 121, 122
Диц — 61
Долгорукова — 22—26, 114, 222
Донауров — 115
Дудовиль — 243, 244
Дюгазон — 263
Дюра — 216, 220

Екатерина II — 7, 9, 11, 27, 30—38, 40—42, 44, 46—48, 51, 52, 58—60, 64—66, 68, 69, 72—78, 81—108, 112, 113, 116, 120, 124, 127, 131, 132, 143, 189, 197, 228, 229, 285
Елена Павловна — 153, 155, 158, 159, 172
Елизавета Александровна — 288, 289
Елизавета Алексеевна — 29—33, 36, 39, 41—43, 47—63, 66—71, 74—88, 91, 103—106, 110, 114, 115, 118, 119, 121, 124—126, 129, 131, 132, 134, 136, 139—141, 147, 150, 151, 155—182, 185, 192—195, 198—204, 219, 224, 228, 284, 285, 288—291, 294—299, 309—314, 317—319
Елизавета Петровна — 7, 34, 37, 116
Елизавета Тюрингская — 273, 274

Жанлис — 247
Жевр — 216
Жирар — 247
Жонкур — 280

Замойская — 222
Зорич — 17
Зубовы — 30, 32, 36, 39, 46, 47, 52—57, 60, 61, 71, 85, 184, 190—192, 198

Измайлов — 115
Иоганна-Елизавета Ангальт-Цербстская — 33
Иосиф Австрийский — 153, 170

Кадудаль — 260, 263, 268, 271
Казаринов — 191
Караман — 215, 221, 246, 253, 254
Карл XIII — 92
Клермон — 216
Клингспор — 116
Княжнина — 14
Кобенцель — 14, 15, 231
Коленкур — 260
Колычев — 53, 56, 57
Константин Павлович — 9, 39, 51, 79—83, 90, 104, 106, 111, 124, 131, 139, 146, 155, 171—175, 185, 188, 189
Корреджио — 275
Корсаков — 154
Корте — 263, 268
Крейтон — 305
Криднер — 209
Круземарк — 209
Крюссоль — 177, 190
Куракины — 85,120, 138
Кутайсов — 126, 127, 146, 158, 166, 168, 185—187, 191
Кушелев — 115, 166, 213
Кушелева — 211, 212, 222, 226, 227

Лагарп — 62
Ланжерон — 17—20
Ланская — см. Пашкова
Ланской — 232
Лебрен — 81, 82, 103
Леви — 244, 245
Легран — 227
Леон — 216
Лефорт — 209
Ливен — 192, 289
Литта — 152
Лопухина А.П. — 146, 151—155, 163, 164, 174
Лопухина А.С. — 26, 27, 163
Луи-Антуан Энгиенский — 145, 146
Луиза Баденская — см. Елизавета Алексеевна
Любомирская — 315, 316
Людвиг Тюрингский — 273, 274
Людовик XIII — 255
Людовик XIV — 249
Людовик XVI — 231, 258
Людовик XVIII — 246, 300, 312
Люинь — 229
Люкезини — 232
Люксембург — 214, 216, 219, 220, 225, 249, 250, 253

Марджиолетти — 103
Мария-Антуанетта — 239—243
Мария Александровна — 158, 159, 175, 181, 182
Мария-Тереза Ангулемская — 239, 241, 242, 282, 283
Мария Федоровна — 8, 10—17, 31, 43, 66—68, 90, 106, 109, 114—121, 125—128, 131—141, 143—150, 153, 155, 159, 160, 165—169, 174, 178, 181, 191—196, 204, 290, 294, 308, 309, 313
Матиньон — 235
Матюшкин — 101
Мегэ — 245, 246, 260
Медави — 219
Меззонеф — 171, 289
Мервельт — 291
Миних — 34
Михаил Павлович — 144
Монморанси-Танкарвиль — 216
Монтагю — 223—225
Монтессон — 222, 223
Морков — 27, 87, 218, 225—227, 264, 271
Моро, семья — 231, 263, 265, 267, 271
Мусин-Пушкин — 70
Муши — 220
Мюрат — 232

Наполеон I — 216, 217, 220—222, 245, 246, 252, 259, 260—265, 269, 271, 285, 290, 312
Нарышкины — 67, 68, 184, 185, 290
Неаль — 209
Нелединская — 9
Нелидова — 114—118, 120, 128, 138—140, 146, 148, 149
Нельсон — 198
Нессельроде — 212
Николай Павлович — 90, 111
Новосильцев — 199, 293

Обольянинов — 198
д’Огар — 165, 171
Орлов-Чесменский — 9, 108, 109
Орловы — 34, 35
Остерман — 11, 87

Павел I — 8—10, 13, 17, 31, 34, 35, 38, 40, 42, 43, 45, 73, 100, 103—122, 125—134, 137—155, 158—196, 228, 229
Пален П. — 172, 185—189, 191—194, 198
Пален Ю. — 171, 172, 177—179
Панин Н.И. — 11, 35, 130
Панин Н.П. — 130
Панин П. — 65, 66, 130, 185, 186
Пассек — 19
Пашкова — 24
Перекусихина — 292
Петр I — 139
Петр III — 34, 35, 109, 112, 113
Пишегрю — 260
Плещеев — 115, 147
Полиньяк, семья — 260—263, 267—271
Понятовский — 120, 144
Потемкин — 15, 23, 24, 26, 27
Потемкина — 27
Потер — 274
Потоцкая — 22—25
Потоцкий — 32, 41, 133, 134
Прален — 235
Протасовы — 15, 36, 40, 41, 105, 115, 139, 256
Пюклер — 139
Путятина — 275

Радзивилл — 88, 89, 93
Разумовский К. — 11
Разумовский А. — 179, 180
Растиньяк — 243—245
Рафаэль — 275
Рахманов — 26
Режекур — 229, 230
Рембрандт — 274
Репнины — 8, 24, 130
Ривьер — 263, 268—271
Ржевусские — 32, 315—317
Рибас — 185, 186
Рибопьер — 22
Робеспьер — 228, 239, 243
Розенберг — 154
Рольвилье — 205, 206
Ростопчин — 28, 42, 73, 74, 120, 157, 160—162, 166—168, 170, 171, 186—188, 199, 286, 293, 294, 296
Румянцев М. — 130
Румянцев Н. — 149, 150, 196, 290
Руссо — 180

Савари — 260
Сакс — 63, 213
Салтыковы — 30, 38, 53, 64—66, 68, 104
Самойлов — 93
Санта-Кроче — 226, 227
Санти — 54
Свечины — 180, 287
Сегюр — 14, 15, 228, 229
Сен-Виктор — 263, 268, 271
Сен-Альдегонд — 215, 216, 221, 269
Скавронская — см. Литта
Скарятин — 191, 192, 198
Стединг — 91
Стрекалов — 29, 30
Строгановы — 13, 35, 40, 73, 84, 94, 174, 180, 181, 199, 204, 205, 296, 318
Суворов — 111, 130, 149, 154, 163, 170—173
Сурш — 215, 221, 223, 261

Талейран — 229, 230, 265
Талызин — 191
Тальен — 221
Тарант — 136—139, 142, 143, 146, 147, 156, 164, 165, 176, 177, 182, 190, 200, 201, 213—217, 221, 229, 236—243, 247—251, 258, 265—267, 272, 273, 276—288, 293, 295, 298—307, 311, 313, 314
Тенгрис — 216
Толстая А. (урожд. Барятинская) — 49, 50, 61, 69, 71, 79, 80, 86, 88, 101, 102, 112, 129, 135, 142, 147, 148, 156, 163—165, 175—177, 199—205, 224, 253, 291—297
Толстой — 41, 49, 50, 69, 102, 114, 135, 142, 159, 160, 164, 166, 167, 175—179, 182, 188, 199—203, 285, 294, 295, 315—317
Торсуков — 289, 292, 293
Трощинский — 58, 59
Турсель — 215, 216, 221, 234—236, 250, 251, 254, 256, 283
Турчанинов — 108
Тутолмины — 69, 156, 170, 273

Уваров — 191
Уитворт — 147, 148, 164, 171, 176, 177, 201

Фердинанд Вюртембергский — 154
Фитингоф — 65
Фитц-Герберт — 14—16
Фор — 215
Франк — 288
Фридрих Мекленбург-Шверин¬ский — 170, 172
Фредерика-София-Доротея Бранденбург-Шверинская — 145
Фредерика Баденская — 29—31, 41, 42
Фридрих I — 206
Фридрих II — 206
Фридрих-Вильгельм-Карл Вюртембергский — 24
Фридрих-Евгений Вюртемберг¬ский — 143

Ханыков — 70
Хованский — 41
Христиан-Август Ангальт-Цербстский — 33

Цезарь — 32
Цукато — 17, 18

Чарторыйский А. — 84—88, 126, 162—168, 199, 239, 294, 296
Чарторыйский К. — 86
Чертков — 35, 36, 40
Чичагов — 198

Шанкло — 208
Шарль — 240, 242
Шаро — 215, 216, 256, 260, 261
Шатильон — 215, 216, 219, 236, 265, 306
Шаховская — 140, 179
Шевалье — 148, 158, 177
Шенбург — 79, 80, 274, 275
Шиме — 216, 220, 238, 239
Штакельберг — 46, 53, 54, 76, 77
Шуазёль-Гуфье — 71, 72, 216, 265, 266
Шуваловы — 7, 8, 14, 15, 35, 36, 29—31, 36, 39—42, 47—49, 54, 56, 57, 60, 68, 73, 86, 87, 106, 122, 159, 171, 172, 177

Щербатов — 63, 213

Эстергази — 46
д’Эсклиньяк — 63, 213
Энгель — 185

д’Юзес — 215
Юсупова — см. Потемкина
Юлиана-Генриетта-Фредерика Саксен-Кобургская — см. Анна Федоровна