Содержание

Княгиня Ольга Палей.
Воспоминания о России (1916—1919) 5

Владимир Палей.
Письма, дневник, стихи 165

Эрих Голлербах.
«Собрание Палей в Детском Селе» 211

Именной указатель 228

ВОСПОМИНАНИЯ О РОССИИ
(1916—1919)


I

Начну рассказ не с темного царства 1918-го и 1919 годов, а со светлого воспоминания о несказанном счастье, о нашем житье в Крыму в октябре 1916-го. Война в те дни была в самом разгаре. Муж мой, великий князь Павел Александрович, с июня командовал Первым Гвардейским корпусом, а сын Владимир, ненаглядный мой мальчик, отсидев двадцать месяцев в окопах, поступил адъютантом к отцу. Все лето, каждый божий день, два самых любимых моих человека рисковали жизнью.
Немцы, всезнайки, знали прекрасно, где находился великий князь, и бомбили его укрытие с утра до вечера. Судите сами: только за два часа они бросили семьдесят бомб на деревню Сокуль и на землянку, где пришлось сидеть ему и его штабу несколько дней.
А мы с дочерьми жили сперва в Царском Селе, в новом дворце, где мы поселились в мае 1914 года, за два месяца до войны. Вскоре во дворце пришлось нам устроить швейную мастерскую. Императрица стала попечительницей, я — устроительницей и директрисой. Мастерская помещалась в бальной зале, предназначенной нами, увы, совсем для другого...
В сентябре 1916-го, после двух лет каторжных трудов и поисков материалов и средств, я совершенно обессилела, и верный наш Обнисский, врач великого князя, доктор на редкость преданный и самоотверженный, прописал мне отдых и мягкий климат. Ни о какой загранице не могло быть и речи. Выбрали Крым. В Крыму я никогда не была еще, но по рассказам знала, что это рай земной.
10 (23) октября с дочерьми и многочисленной челядью мы выехали в Симеиз, местечко километров в пятидесяти от Севастополя. Начиная с Байдарских ворот, пейзаж был прекрасен! Прекрасней не видела я нигде. Разве что в Таормине на развалинах амфитеатра... Дорога из Севастополя напоминает знаменитый Большой Карниз на Лазурном берегу, притом еще извилистей. С одной стороны — синее, как сапфир, море, с другой — скалы, нависшие так, словно вот-вот упадут. В Симеизе, в доме у друзей, мы сняли этаж, устроились с удобствами. Муж и сын обещали вот-вот приехать. Приехали Павел с Володей буквально накануне тех страшных кровавых дней. А день их приезда был, наверно, самым счастливым днем всей моей жизни.
В Крыму мы провели три недели, из них десять дней — с нашими дорогими воинами. Вместе с великим князем приехали верный его адъютант и друг, вот уже двадцать один год, генерал Ефимович, и князев доктор Обнисский. Всей компанией совершали мы долгие-долгие прогулки на авто, но дальше Ялты, как правило, не ездили. Дочь Наталья в разгаре лета слегла с инфлюэнцей, и я боялась слишком отдаляться от дома.
С теми днями связано у меня одно воспоминание. Подтверждает оно, что телепатия существует. В Париже, откуда мы в 1914 году уехали, остался у нас друг, из самых наших обожаемых, маркиз Анри де Бретей. В войну он мне писал. А в феврале 1916-го прислал письмо, на которое я не ответила. Сперва была занята, а потом, каюсь, забыла. И вот в Крыму, когда Таша совсем расхворалась и пришлось мне сидеть с ней всю ночь, я, чтоб не заснуть, взялась писать письма. И вдруг почувствовала, что должна обязательно написать своему Анри. И написала, написала обо всем на свете, в подробностях рассказала о войне, о том, как воюет великий князь, о том, как сама живу... Спустя три недели пришел конверт с черной каймой. Маркиза де Бретей сообщала, что муж ее умер и что письмо от меня получено. Написано оно было в день и час смерти маркиза.
Однажды утром прогуливалась я в симеизском парке. Ко мне подбежала женщина. Она упала на колени и обхватила мои ноги с безумными рыданиями. Я было опешила, но потом подняла ее и спросила, в чем дело. Ее рассказ меня ужаснул. Происходила женщина из еврей¬ской семьи и жила в Туркестане. У брата ее, ташкентского врача, была семья: красавица-жена и дочь четырнадцати лет, в которых он души не чаял. В дом к ним вломились курды, схватили, связали обеих и силой увели. Четыре месяца от пленниц не было ни слуху ни духу. Глава семества все это время искал их и выяснил, что жену и дочь его не убили, но хотят продать в гарем, в Турцию. Я утешала несчастную женщину, как умела. Сказала, что сделаю все, что могу. В тот же день я написала в Царское Село императрице и получила от нее депешу три дня спустя. То есть ответила мне государыня на письмо немедленно. Депешей она извещала, что дала приказ туркестанскому губернатору генералу Куропаткину: похищенных найти и похитителей наказать. Несколько дней спустя от генерала Куропаткина пришла длинная телеграмма. Все, говорилось в ней, возможное и невозможное для поисков, будет сделано. В декабре женщина написала мне, что ищут их действительно и напали на след. И приписала в конце, что их семья никогда меня не забудет. Потом начались все те события, и более о той еврейской женщине я не слышала. История ее ко мне отношения не имеет. А говорю о ней, чтобы лишний раз доказать, что эти якобы преследования правительством евреев — чистой воды враньё. Когда обижали слабого, государыня тут же вставала на защиту, не глядя, иудей он или еще кто.
За время нашего житья в Крыму не однажды побывали мы в Ливадийском дворце, который император с императрицей построили именно так, как мечтали. Вид на море и парк с вековыми деревьями был очень хорош, но само здание — безобразней некуда. Внутри убранство в псевдомавританском стиле, банальная старая английская мебель и необъятные кресла Луи-Каторз. На стенах в большой зале — столовой поддельный мрамор. Очень пышно и безвкусно. Только маленький итальянский дворик, мощеный в черно-белую шашечку, был мил, но и его погубила мешанина стилей, эпох и колеров.
А неподалеку от новомодного дворца стоял старинный дом. В юности великий князь Павел жил там с августейшими родителями, и теперь ему было что вспомнить. Именно там в октябре 1894 года скончался его старший брат и великий правитель император Александр III. Боже, с каким волнением вошли мы, великий князь, я и трое детей, в комнату, где наступила его смерть! Всё тут было обыкновенно. Кресло, в котором он умер, стояло, как ни в чем не бывало, на том же месте, и о смерти напоминал только черный крестик, врезанный в паркет. В остальном — покой, величие, простота: дух самого хозяина. Не умри он, не было бы ни революции, ни даже, может быть, войны. В России его любили и боялись. Во Франции любили. Он был лучший друг и союзник французов. Спасибо ему, они перестали наконец быть в Европе изгоями. А в других странах, даже в Англии, — Александра боялись, и это очень льстило и ему, и дипломатам его.
Володя и девочки с увлечением фотографировали. Путешественники-иностранцы не знают о Тавриде почти ничего, а ведь она прекрасна. И погода в тот октябрь удалась, дни стояли по-летнему жаркие, ночи теплые. И луны нигде не было ярче, чем здесь, серебристой, блещущей в темно-синей воде. Шорох прибоя нежил как ласка. Что ни вечер, мы выйдем из комнат, благоухающих цветами, залитых светом, уютных и полных счастья — и любуемся. Дивное зрелище — крымская ночь!
А время летело, и райский уголок скоро пришлось покинуть. Великий князь был назначен генерал-инспектором войск гвардии. Ему предстояло заехать в Ставку.
А мы положили тоже, едучи в Царское, остаться и погулять в Могилеве, на самом же деле — побыть с нашими дорогими еще два-три дня.
Накануне отъезда пришла телеграмма от императрицы-матери. Та звала заехать в Киев, отобедать в день ее рождения 14 ноября. Нам было как раз по пути. Ехали мы всей семьей, со всеми удобствами: великому князю дали в личное распоряжение вагон. Прибыв в Киев, в вагоне, вместо гостиницы, решили и ночевать. На празд¬ничный обед к императрице-матери я и Павел Александрович поехали на присланном ею автомобиле. Ее величество встретила нас, как всегда, приветливо. Эта приветливость вообще была ей свойственна и от нее передалась августейшему сыну, императору Николаю: обаятельней человека в мире не было. В тот день у императрицы обедало человек восемьдесят. Справа от ее величества сидел мой муж, слева — великий князь Александр Михайлович, я — слева от него. Назавтра он также пригласил нас обедать, сказав: «Надо поговорить». Тут же сидела и княгиня Радзивилл, жена князя Георгия, тетя Козочка. Поздравить ее величество она приехала из Белой Церкви с горой отборных фруктов и цветов.
На другой день мы с мужем и сыном поехали обедать к великому князю Александру. В Киеве находился он в качестве организатора авиации Русской армии. При нем была свита и штаб, князь Мюра в том числе. Обед прошел весело, но под конец великий князь сделал нам знак, что хочет поговорить с нами, со мной и мужем, с глазу на глаз. Говорил он долго и ярко, как человек убежденный. Описал опасность, нависшую над монархией и, стало быть, над всей Россией. Перечислил упреки в адрес императора и особенно императрицы. Все беды, по его мнению, коренились в Распутине. Старец в те дни, за месяц до гибели, был всемогущ. Великий князь Александр пересказал нам слухи о его непристойном поведении и сообщил об отставке генерала Джунковского. Шеф жандармов был изгнан за то, что пытался, зная факты, раскрыть их величествам глаза. Мало того, был заменен Сазонов на Штюрмера, распутинского протеже. Сама фамилия Штюрмер возмущала, как всё немецкое. Национальный шовинизм в те дни распирал Россию. Великий князь Александр не сказал великому князю Павлу ничего нового. Павел внимательно выслушал и спросил, к чему весь этот разговор. К тому, отвечал Александр, что семья рассчитывает на Павла. Императору он самый близкий из родни и самый любимый, притом единственный живой, из дядьев.
— И ты, — заключил он, — как только приедешь в Петербург, должен повидаться с ними и высказаться начистоту. Мой брат Николай Михайлович переговорит с тобой обо всем на месте. Соберите семейный совет с нами и с тремя Владимировичами (сыновья покойного великого князя Владимира). Время не ждет. Начнется заваруха, и всё полетит в тартарары.
Разговор с великим князем Александром длился на самом деле гораздо дольше и донельзя взволновал нас. Да, опасность близилась семимильными шагами. Мы и сами давно это знали, хоть и не смели в том признаться. Но признаки близкой катастрофы были налицо. Война множила горе и недовольство. Смерть разбивала сердца и рушила семьи. Цены росли не по дням, а по часам. Армия была обескровлена: лучшие воинские части, отборные и преданные царю, погибли в 1914-м в Восточной Пруссии, в 1915-м — в Карпатах и в 1916-м — в Волыни, а в новых войсках сеяли революционную заразу кадеты. Господа Милюков, Керенский и Гучков со товарищи только и делали, что расшатывали основы империи. Гучков сказал: «Черт с ней, с победой, лишь бы скинуть царя!» И то, что Распутин якобы верховодит при дворе, было господчикам этим как нельзя на руку. Какие только гадости не говорили, какие небылицы не плели про государыню! А она, бедная, ничему не хотела верить! Распутин так и остался в ее глазах святым, страстотерпцем, оклеветанным и гонимым, как первые христиане-мученики.
16 октября мы выехали из Киева в Могилев. Прежде, как командующий гвардейским корпусом, великий князь Павел нанимал в Могилеве дом. Теперь он вернулся туда вместе со свитой, а мы с девочками устроили себе квартиру в вагоне. Прожили мы в нем с неделю. В эти же дни к императору в Могилев приехала повидаться императрица с детьми. И было нам объявлено, что 22 ноября их величества, четверо великих княжон и наследник-цесаревич прибудут к нам на чай в четыре часа пополудни.
Господи, как всполошились мы! Наш маэстро-повар ударился готовить бутерброды, пирожки, пирожные, на которые был мастак, а мы с Володей побежали в город купить конфет и каких-нибудь особенных фруктов. Гостей насчитали много, накрыли огромный стол. В назначенный час собралось всё августейшее семейство. Государь был немного бледен и выглядел усталым. Государыня хороша как божий день, улыбчива и румяна. А цесаревич — чистый ангел, но хрупок поразительно. То и дело я смотрела на его тоненькую шейку, — двумя пальцами обхватишь. В конце стола сидели великие княжны и мой пасынок Дмитрий, сын великого князя Павла от первого брака с принцессой Александрой Греческой. Там же Володя, девочки и свита великого князя. Во главе стола я как хозяйка, с чайником и чашками, справа — государь, слева — государыня. Великий князь рядом с ней. Прием прошел весело.
Государыня спросила, как мне Ливадийский дворец. Хотелось сказать правду, но не хотелось обидеть. Государь мне помог. Он улыбнулся и сказал:
— В Царском, матушка, у княгини Ольги самый красивый на свете дом, не дом, а музей. Что после этого она тебе скажет про наш? У нас там всё вперемешку. Взяли с миру по нитке, а в результате никакого стиля.
Молодежь тем временем перешла в гостиную. Володя, вечный заводила, затеял игры. Обстановка совершенно не¬принужденная. Хохочут, кричат, ангелочек Алеша рад чуть ли не больше всех. В семь вечера родители еле увели его.
В тот день я видела возлюбленных государей моих в последний раз. Правда, потом увидела я их еще один раз, но уже мельком, в марте 1917-го, в решетку парка, когда оказались они пленниками подлой шайки — Временного правительства.
А тогда, в день счастья, могла ли я помыслить, какие несчастья мне предстоит пережить! И не только испытать страдания за священную особу императора и его семью, но узнать самую страшную на свете боль: боль любящей женщины и боль матери, у которой отняли, чтобы вести на смерть, возлюбленного мужа и любимого сына!

II

Пока мы были в Могилеве, великий князь Дмитрий, неся службу при императоре, чуть не всякий день обедал у нас и ужинал. Вечно в курсе всех военных и штабных дел, вообще большой умница, схватывал на лету, умел наблюдать, видеть суть и делать выводы. В свои двадцать пять не мальчик, но муж. Он тоже предвидел российскую катастрофу и не раз говорил о том и с государем, и с отцом. Помню, однажды в Могилеве, когда мы пили чай, он вздохнул:
— Ох, мамочка, если б вы знали, что будет!
Я не знала, что именно будет, и спросила, но ответа не получила. А спустя три недели узнала сама.
25 ноября (я тут все пишу по старому стилю) мы вернулись в Цар¬ское, в наш замечательный, в наш любимый дом, и не успели разложиться, как пришла весть, радостная, но, увы, последняя радостная: великому князю Павлу пожалован Георгиевский крест с подробным перечнем князевых заслуг. Это была величайшая честь. Диву даюсь, как государь, двумя сутками ранее говоря с великим князем, ни словом не обмолвился о награде. А ведь любой российский воин о «Георгии» мечтал!
Муж не забыл обещания, данного великому князю Александру. Семейный совет состоялся у великого князя Андрея Владимировича во дворце на Английской набережной. Всем собранием постановили, что великий князь Павел, как старший в семье и самый любимый государев родич, примет огонь на себя. Поговорит с государем от имени всех. Но я видела, как Павлу не по себе. Он прекрасно понимал, что дело это тяжкое и неблагодарное, а надежды убедить государя — ни малейшей. И все-таки
3 декабря, как только царская семья вернулась из Могилева, он попросил аудиенции и был принят в тот же день, за чаем.
Я ждала с замиранием сердца два долгих часа. Наконец к семи вечера муж появился, бледный, разбитый, потный.
— На мне сухого места нет, — признался он, — а после всего еще и голос пропал.
В самом деле, говорил Павел шепотом. Мне, конечно, не терпелось выспросить, как и что, но я умолила его отложить рассказ и пойти отдохнуть. Всем семейст¬вом, с девочками и гувернанткой, сели за стол, ужинали. И только потом великий князь дал отчет нам, мне и Володе, обо всем, что было говорено с государем.
Во дворце, сразу после чая, Павел стал описывать вен¬ценосному племяннику и его супруге-императрице весь ужас нынешней ситуации. Рассказал он о немецкой пропаганде: немцы наглеют день ото дня, их стараниями наша армия разлагается, и в войсках, что ни день, выявляют саботажников и бунтовщиков, порой из офицеров. Описал брожение умов в Петрограде и Москве: крики всё громче и ругань всё злей. Упомянул о недовольстве народа: уже многие месяцы за хлебом очереди, цены на него выросли втрое. Наконец великий князь заговорил о самом щекотливом и больном. Больном потому, что Павел, подлинный патриот, ради блага отчизны должен был в данном случае поступиться личными принципами и убеждениями. И сказал он, что от имени всей семьи имеет честь просить государя дать стране конституцию, «пока не поздно»! Вот, мол, случай доказать, что государь живет душа в душу с народом.
— Да, — повторил великий князь, загораясь, — именно случай. Через три дня — шестое декабря, твои именины. Объяви, что конституция дана и что Штюрмер с Протопоповым в отставке. Увидишь, как народ будет ликовать и благодарить тебя.
Государь задумался. Устало стряхнул пепел с папиросы. Но тут государыня недовольно покачала головой, и он сказал:
— То, о чем ты просишь, невозможно. В день коронации я присягал самодержавию. И присягу должен, не нарушив, передать сыну.
Вопрос закрыт. Продолжать уговоры бесполезно. Великий князь заговорил о другом.
— Хорошо. Не можешь дать конституцию, дай на худой конец министерство доверия, потому что, повторяю, Протопопова и Штюрмера ненавидят все.
Собравшись с духом, великий князь объяснил, что ненавистны всем эти деятели еще и как распутинские протеже. И тут же сказал, что, по общему мнению, все зло — от старца. Государь молча курил, не отвечая. Ответила императрица. Говорила она с волнением и то и дело хваталась за сердце как сердечница. Распутина, сказала она, оболгали. Распутину завидуют. Кое-кто очень хочет быть на его месте. А старец — наш лучший друг и молится за нас и детей. А Протопоповым и Штюрмером мы довольны. И жертвовать ими в угоду двум-трем недовольным даже и не подумаем. В общем, великий князь был разбит на всех фронтах. На всё, о чем просил, получил отказ. И я молила Бога, чтобы впредь подобных разговоров с государем не было. У великого князя не хватило бы на них ни здоровья, ни нервов.

III

Павел уехал, и я взялась за работу в мастерской с новым жаром. Со мной работали офицерские жены, соседки по Царскому и даже из Петербурга приезжали. А за чаем говорили о последних событиях и то и дело, конечно, обсуждали политику. Мыли кости Протопопову. Он, как выяснилось, психически болен и временами по-настоящему невменяем. Прежде он был лидером у левых, а потом стал правым, решив, что быть с правительством выгодней. Его ненавидели и презирали все. А теперь подозревали, что он ездил в Стокгольм и втихую затеял с Луциусом и немецкими банкирами переговоры о сепаратном мире. А ведь в те дни все как один, и государь с государыней в том числе, жаждали войны до победного конца. Протопопов, меж тем, был распутинским человеком. Выходило, старец, в самом деле, немецкий шпион и получает от немцев деньги. Именно это подозрение и привело к трагедии. А случилась она во дворце князя Юсупова в ночь на 16 декабря. Опишу ее так, как видела в те дни. На мой взгляд, она-то и стала началом революции.
Я уже говорила о тогдашнем брожении умов. Имена Распутина, председателя Совета министов Штюрмера, министра внутренних дел Протопопова, дворцового коменданта генерала Воейкова и императрицыной подруги Вырубовой произносили с лютой злобой. Кто-то жалел их величества, а кто-то говорил, что сами, мол, виноваты, раз окружили себя подонками. На самом деле, один Господь Бог знает, как искренне желали государь и государыня счастья своему народу! И какие средства тратили они на госпитали! И сколько всего делали, чтобы облегчить чужие страдания! То и дело видела я, как государыня в больнице выносила судно за ранеными. И то же самое ее дочери, великие княжны. Никого не было добрей и самоотверженней! Государыня помогала и хирургам в самых тяжелых операциях. Перевязывала самые смердящие раны. И ни один из тех, за кем государыня ходила и кого выходила, не заступился за нее. Никто не пролил за нее ни капли крови, той самой крови, которую она собственными руками останавливала.
17 декабря царскосельские власти устроили концерт. Муж 7 декабря уехал в Могилев, а Бодя*, сильно простыв, остался дома. В тот вечер ему стало лучше, и он попросился идти на концерт вместе со мной. В восемь вечера зазвонил телефон. Спустя несколько мгновений Бодя вбежал ко мне в спальню.
— Старец сгинул, — сказал он. — Только что позвонили. Господи, наконец-то можно вздохнуть свободно! Подробностей они покамест не знают. Во всяком случае, уже сутки, как он исчез. Может, на концерте узнаем еще что-нибудь.
Никогда не забуду я этот концерт. Публика не слушала ни певцов, ни оркестр. Новость распространилась молниеносно. В антракте я заметила, что смотрят все в основном на нас с Бодей, однако ничего еще не знала и потому удивилась. Наконец ко мне подошел Жак Ратков-Рожнов. Видимо, продолжая общий разговор, он сказал:
— По слухам, заговорщики — сливки общества. Называют Юсупова, Пуришкевича и... великого князя...
У меня екнуло сердце. Я знала, что великий князь Дмитрий и князь Феликс — давние друзья и что Феликс женат на двоюродной сестре Дмитрия, государевой племяннице, красавице княгине Ирине.
— Господи, только бы не Дмитрий! — прошептала я.
Вернулся Бодя и повторил то же самое, что и Жак. Когда концерт кончился, имя Дмитрия было у всех на устах.
Домой мы приехали в половине первого ночи. Дежуривший лакей сообщил нам, что из Петрограда телефонировала княгиня Кочубей и умоляла меня отзвонить ей немедленно. Я набрала ее номер. И тотчас она спросила:
— Где Бодя?
— Дома, с нами, — ответила я удивленно.
— Слава Богу! А то прошел слух, что он убил Распутина и арестован. И я чуть не умерла от страха за тебя. Спокойной ночи, ложись спать.
Единокровных братьев, видимо, перепутали.
На другой день нас навестил лечивший сына доктор Варавка. Он со смехом рассказал нам, что тоже был спрошен и на вопрос: «Правда ли, что Владимира арестовали?» — ответил:
— Правда. Я и арестовал. У него ангина, и он сидел дома всю неделю.
На следующий день, в воскресенье, Россия и весь мир знали, что Распутин исчез. Распутинские домочадцы, не дождавшись его и зная, что увез его Феликс Юсупов, сообщили в полицию. Подозрение на Юсупова пало еще и потому, что во дворце на Мойке стреляли. Выстрелы слышали прохожие и городовой. Государыня от тревоги сходила с ума. Она поставила на ноги всех и вся и велела живым или мертвым найти старца любой ценой. Распутинки в бешенстве рвали на себе волосы. Несколько раз я телефонировала Дмитрию. Держала его в курсе последних сплетен. Назавтра, в понедельник, должен был вернуться муж. В одиннадцать утра я заехала на царскосельский вокзал, чтобы встретить его и отвезти домой. В автомобиле, оставшись со мной с глазу на глаз, он сказал:
— Прошел слух об убийстве старца. Кто его убил? Вчера в Могилеве говорили, что граф Штенбок.
Я смутилась и растерялась. Он, заметив это, взял меня за руку:
— Господи, что с тобой? Скажи, в чем дело? Почему ты молчишь?
Я, замирая, пробормотала:
— Говорят, его убили Феликс Юсупов с Пуришкевичем и — Дмитрий.
Великий князь побледнел как мертвец.
— Этого не может быть! Сейчас же возвращаюсь на вокзал и еду к Дмитрию. Я сам с ним поговорю. Уж родному отцу он скажет все!
Насилу уговорила я его отдохнуть, привести себя в порядок, позвонить Дмитрию по телефону или же вы¬звать его в Царское. Не успев войти в дом, он телефонировал Дмитрию и велел ему тотчас приехать. Дмитрий отвечал, что по приказу императрицы посажен генералом Максимовичем под домашний арест, и просил, чтоб отец приехал сам.
В этот момент мне сообщили, что труп Распутина выловили в Неве у Елагина моста, на островах. Я передала новость Дмитрию, и, кажется, она его взволновала. По-моему, в тот день телефон у нас раскалился от звонков.
А ведь находились мы не в Париже. Здесь, как нигде в мире, телефонная связь была из рук вон!
На другой день решили мы с мужем ехать обедать к Дмитрию, однако Павел поехал раньше, чтобы поговорить с сыном с глазу на глаз.
Во дворце у дверей стояла охрана, но нас пропустили: и великого князя, и меня спустя час.
С порога великий князь сказал Дмитрию:
— Я знаю, что ты связан словом. Спрашивать ни о чем не стану. Только скажи: убил — не ты?
— Не я, папочка, — ответил Дмитрий, — клянусь могилой матери.
Великий князь вздохнул с облегчением, словно сбросил страшную тяжесть. Дмитрий был до слез растроган отцовым благородством. Ни единого вопроса великий князь не задал ему, уважая слово чести. В половине первого, как уговорились, пришла я. За обедом о трагедии ни разу не упоминали. Но лица наши были серьезны и сосредоточенны.
Думаю, подробности этой истории еще не забыты. Потому расскажу обо всем вкратце. Молодой князь Феликс приехал к Распутину и позвал его на ужин. Вместе с князем ужинали великий князь Дмитрий, Пуришкевич, пуришкевичев доктор и еще офицер, некто Сухотин. В мадеру и пирожные всыпали сильный яд. Но отрава не подействовала. Гости пошли наверх, а Юсупов остался один на один с Распутиным... Старец был убит выстрелом из револьвера, труп вывезли в автомобиле и сбросили в нев¬скую прорубь. Вообще-то, подобного зверства не объяснить, тем более что в России гость — священная корова. Но в данном случае есть объяснение: средства оправдывала высокая цель — спасти государя даже вопреки его воле.
Вернувшись в Царское, мы, понятно, ни о чем другом не говорили. По словам Павла, он не выпытывал у сына ни имена, ни подробности, а только спросил, почему тот участвовал в этом деле. Сын ответил: потому что хотел открыть царю глаза на положение вещей.
— Я надеялся, — продолжал Дмитрий, — что своим участием помогу государю, и ему не придется мучиться и самому гнать старца. Ведь государь не верил ни в какое особое его влияние, ни на здоровье царевича, ни на политику. Просто он знал, что, если прогонит его, поссорится с императрицей. Вот я и подумал, что, избавившись от его влияния, государь примкнет к тем, кто видит в старце корень многих бед — таких, как назначение министров кретинов, волшба и столоверчение при дворе, и прочее, и прочее.
Тут муж поделился со мной наблюдением, поразившим его. То же наблюдение, оказалось, было и у Дмитрия. Я уже говорила, что Павел уехал из Могилева в воскресенье в семь вечера. А перед тем, в пять, он пил чай с государем и был поражен странной умиротворенностью его лица. Государь шутил и смеялся — чего не было с ним давно уж. А ведь императрица ежечасно сообщала ему новости о распутинском деле. И был он в курсе абсолютно всего, знал даже, что в убийстве подозревают Юсупова и Дмитрия. Но ни словом не обмолвился он о том великому князю Павлу. И эта улыбчивость, как впо¬следствии считал великий князь, доказывала тайную радость царя избавиться от старца. Из любви к жене перечить ей он не смел, а теперь радовался, что и волки сыты, и овцы целы.
Распутинское тело выловили и по приказу государыни отвезли в Чесменскую богадельню, что на пятой версте меж Петербургом и Царским. Там его приготовили к погребению и перенесли в церковь. Г-жа Вырубова и прочие распутинки дежурили у гроба. Государыня приезжала с дочерьми молиться и много плакала. Положила она на грудь Распутину иконку, на обороте которой написали свои имена она, великие княжны и Вырубова: Александра, Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия, Анна. Впоследствии, после революции, останки выкопали, сожгли, пепел развеяли, а иконку купил богатый коллекционер-американец за бешеные деньги. Но вот что поразительно: грязный колдун прошел-таки сквозь четыре стихии — воду, землю, огонь и ветер.
Итак, три дня спустя в Царскосельском парке у арсенала близ станции Александровская Распутина погребли. Гроб несли царь, Протопопов, Воейков и некто Мальцев, офицер. Государыня рыдала от горя. Так кончилась эта история. Ждали через нее спасения России, а дождались гибели, самой страшной.

IV

Государыня заставила государя покарать убийц. Однако действительный убийца, Феликс Юсупов, отделался легким испугом, а именно — ссылкой в деревню, в собственное поместье, а вот Дмитрий получил приказ отбыть в Персию, куда и отбыл. Дмитрия сопровождали состоявший при нем генерал Лайминг, государев адъютант граф Кутайсов и лакей. А до отъезда Дмитрий просидел под домашним арестом в своем петербургском дворце, не имея права ни выйти, ни принять посетителей. Уехал он ночью 23 декабря, ни с кем, даже с отцом, не простившись.
А в императорском дворце и в столице все кипело. Государева родня решила подать государю петицию, где умоляла его не наказывать великого князя Дмитрия сверх меры и не ссылать в Персию ввиду слабого его здоровья.
Слезную бумагу писала я. Тогда казалось, эта ссылка угробит его, а вышло — милостью Божьей она спасла ему жизнь. Тех, кто остались в России, растерзали большевистские звери в 1918-м и 1919-м.
Петицию подписали королева Ольга Греческая, бабка Дмитрия, великий князь Павел и все прочие члены августейшего семейства. Государь, прочитав прошение, написал на полях: «Никому не позволено убивать. Удивлен, что семья обратилась к нам с подобным ходатайством». И подпись: «Николай». Петицию он отослал великому князю Павлу. Историческая бумага хранилась у нас в Царскосельском дворце. Досталась она красным мародерам. Что с нею стало, не знаю.
Меж тем близилось Рождество. У себя в Царском, во дворце, посреди бальной залы поставили мы огромную елку и увесили ее конфетами, фруктами, подарками. Мастерскую на несколько дней закрыли, столы и швейные машины убрали. Великая княгиня Мария, дочь великого князя Павла от первого брака, жившая после развода со шведским принцем Вильгельмом в России и державшая в Пскове госпиталь, где стойко выхаживала раненых, приехала 22 декабря в Царское проститься с любимым братом и провести праздники с нами.
Как сейчас, помню я эту дивную елку, счастливые лица детей, обрадованных подаркам, и грустные, со слезами на глазах, лица взрослых: великой княгини Марии, Боди и взрослых дочерей моих — графини Ольги Крейц и Марианны Дерфельден! Дмитрий уехал накануне, и мысли у всех были — о нем.
Поздно вечером, в половине двенадцатого, все мое семейство, включая мать, сестру, племянниц и сына Алек¬сандра, уехало обратным поездом в Петербург. И, ложась спать, я и понятия не имела, какая новость разбудит меня. Рождественским утром около восьми вошла горничная с запиской от моей дочери Марианны. На записке стояло: «Срочно». Дочь писала, что в день отъезда Дмитрия она не удержалась и пошла к нему проститься.
В час ночи, то есть за час до поезда, правдами и неправдами она проникла к Дмитрию в комнаты, побыла с ним и проводила до двери дома, который он покидал навсегда, а потом вернулась к себе. Сутки спустя, 24 декабря, вернувшись уже от нас из Царского, она застала у себя обыск. Беспардонно перерыли ее письма и заключили под домашний арест ее саму распоряжением Протопопова, министра внутренних дел. В записке, присланной с надежным человеком, она просила не беспокоиться: у нее-де все есть, она-де воспользуется вынужденным отдыхом, отдохнет, как следует, и восстановит силы.
Я побежала сказать о записке великому князю и его дочери, и мы с великой княгиней Марией тотчас подхватились и помчались на автомобиле в Петербург к Марианне — быть с ней. Подъехав к дому ?8 по Театральной площади, где она проживала, у дверей наткнулись на часовых. Они записали наши имена и пропустили. А в Марианнином доме, оказалось, народу полным-полно! Приходили выразить чувства дамы, которых она едва знала. Подходили один за другим и целовали ей руку офицеры в отпуску. И все дивились и ахали: при чем здесь обыск и арест, если в том только и виновата она, что попрощалась с близким, который ехал в ссылку? Человек, как минимум, шестьдесят в знак протеста пришло к дочери! Наверняка, и нас пропустили, чтобы записать и, стало быть, тоже взять на подозрение. Мой старший сын и другие стали хлопотать, и два дня спустя Протопопов выпустил ее — доказательство, что государь с государыней здесь ни при чем и что заварил всю кашу Протопопов лично.
Подумать только! То, что рассорило царя и общество, не стоило выеденного яйца!.. А сегодня любой

Именной указатель

Александр II — 63, 124
Александр III — 8
Александр Михайлович — 9, 10
Александра Греческая — 11
Александра Иосифовна — 163
Александра Федоровна — 5, 7, 9—11, 13—21, 23, 26—29, 33, 34, 39, 44, 57, 58, 90, 109
Алексеев — 35, 38
Алексеевский — 74, 75
Алексей Николаевич — 11, 36
Альбрехт — 198
Андреева — см. Шаховская
Андрей Владимирович — 12
Антоновский — 139
Арсеньев — 130

Байи-Конт — 92
Байрон — 188, 189
Барреа — 189
Баторская — 199
Безак — 131
Белосельский — 198
Бенкендорф — 41, 44, 56, 57, 61
Бенуа — 86, 189
Бергер — 68, 69, 72, 76—78, 81, 82, 85—87, 103, 197
Бирюков — 28
Бокий — 131
Бонч-Бруевич — 73, 198
Борис Владимирович — 83, 84, 198
Боткин Е. — 56
Боткин П. — 37, 38
Брасова — 33
Бретей — 6
Брешко-Брешковская — 49
Бриггер — 65, 66
Бруммер — 114
Брусилов — 35, 49, 50
Бубликов — 27
Буксгевден
Бутурлин — 131
Бьюкенен — 22, 46, 47

Валуа — 84, 85
Валуев П. — 187
Валуев, инженер — 42
Васильев — 150
Верховский — 188
Виландт — 141, 144, 161
Вильгельм II — 108
Вильгельм, принц шведский — 20
Вильсон — 151
Воейков — 14, 19
Волков — 44
Володарский — 131
Вырубова — 14, 19, 41, 46, 90

Габрилович — 163
Гавриил Константинович — 98
Гагарин — 192, 193
Гартунг — 152
Гендрикова — 41, 56
Георгий Михайлович — 114, 115
Герарди — 41, 131
Гершельман — 141, 143—145
Головина — 145
Горемыкин — 27
Горький — 127, 128, 135, 150, 151
Гоц — 59
Граббе — 131
Гранберг — 163
Гротен — 28, 41
Гучков — 10, 21, 22, 36, 38, 44, 45

Дан — 59
Деллингсгаузен — 106
Деревенко — 47
Дерфельден — 20, 21, 64—66, 100, 112, 113, 120, 155, 156
Джунковский — 9
Дмитрий Константинович — 114, 115
Дмитрий Павлович — 11—20
Добровольский — 131
Долгорукая — 100
Долгоруков — 45—47, 56
Дударенко — 93
Думбадзе — 182
Дурново — 141—144, 161
Дыбенко — 70

Евреинов — 188
Екатерина II — 72
Елена Петровна — 100—102, 109
Елизавета Федоровна — 108, 109, 164
Ермолинский — 178
Еселевич — 131
Ефимович — 6

Желтухина — 182, 183
Жданов — 178

Замойский — 44
Зверев — 103, 132
Зейн — 42
Зиновьев — 137, 145
Зубов — 171

Иванов — 24, 25, 28
Игнатьева — 93
Игорь Константинович — 109, 163
Иоанн Константинович — 100, 102, 109
Иоффе — 95

Каляев — 108
Канегисер — 131
Керенский — 10, 25, 35, 41, 45, 49, 51—62, 65, 66, 193
Киммель — 134
Кирилл Владимирович — 27, 28
Кирпичников — 53
Клейнмихель, граф — 42
Клейнмихель, графиня — 27, 28
Козлянников — 178
Коллонтай — 49
Кологривов — 183
Кони — 146, 188—192
Константин Константинович — 91—93
Константин Константинович, сын пред. — 100, 102, 109, 163
Корнилов — 41, 44, 45, 59, 61, 62
Коровин — 86, 103
Коровиченко — 41, 42
Коскуль — 130
Коцебу — 41, 44
Кочубей — 16
Круковский — 112
Кузьмин — 60, 61, 65
Куприн — 177
Курлов — 27
Куропаткин — 7
Кутайсов — 19

Лайминг — 19
Ленин — 34, 49, 54, 95, 109, 135
Леопольд Баварский — 95
Ллойд — 21, 22, 129
Локер-Лэмпсон — 43
Ломен — 131
Лукомский — 59, 86
Луначарская — 133, 136
Луначарский — 80, 81, 135
Львов — 21, 22, 35, 42, 52

Майков — 187
Маклаков — 21, 22, 49, 52, 53
Мальков — 19
Мальцев — 100, 156
Маннергейм — 95
Мария Павловна — 20, 48, 64, 106, 109—112
Мария Павловна, старшая — 23
Мария Федоровна — 8, 9
Машнев — 60
Мелер-Закомельский — 198
Менгден — 42
Мережковский — 177
Мещерский — 106
Милюков — 10, 21, 22, 25, 28, 29, 31, 35, 46
Мирбах — 108, 109
Михаил Александрович — 28, 31, 33—35, 37, 56, 61
Михайлов — 190, 191
Михайловы — 26, 27
Мор — 138, 139
Мусоргский — 127, 193
Мюра — 9

Нарбут — 183
Нарышкин — 131
Нарышкина — 27, 28, 60, 61
Неведомский — 141
Нестеровская — 98
Николай II — 7—14, 18—40, 45—47, 109, 110, 171
Николай Михайлович — 9, 10, 114, 130
Николай Николаевич — 35, 36
Нитте — 140—142
Нокс — 110
Нуленс — 53

Обнисский — 5, 6, 64, 74, 121, 128, 129, 139, 142, 155, 156
Ольга Греческая — 20, 64
Ольга Николаевна — 56
Оршанский — 145, 146
Осонвиль — 40, 41

Павел Александрович — 5—15, 18—21, 26—29, 32—34, 39, 40, 47—52, 60—68, 70—78, 82, 100, 101, 114—119, 125, 139—142, 147, 157, 187, 195—197
Павловы — 178
Палей В. — 5—8, 11, 15,1 6, 20, 48, 54, 60, 67, 68, 72, 75, 83, 84, 89—94, 98, 100—106, 109, 111, 125, 133, 146, 163
Палей И. — 63, 83, 144, 162
Палей Н. — 6, 63, 83, 162
Палеолог — 22, 23, 53, 91
Петрова — 143
Петроков — 67, 115
Пиленко — 177
Пистолькорс Ал. — 42, 43, 65—68, 83
Питирим — 27
Половцов — 81, 85, 86, 100, 199
Пономарева — 146, 191
Протопопов — 13, 14, 19—21, 27
Пуришкевич — 15—17
Путятин М. — 25, 28, 41
Путятин С. — 48, 64
Пушкин — 189

Радзивилл — 9
Распутин — 9, 10, 13—19
Ратков-Рожнов — 15
Риттих — 172
Родзянко — 21, 22, 25—28, 35
Родичев — 43
Рошаль — 70, 71, 80, 195, 196
Рощина-Инсарова — 93
Рузский — 35
Руманов — 48, 100, 115, 189, 193, 198

Сабуров — 131
Савинков — 23, 49, 54, 61, 66, 108, 189
Сазонов — 9
Свечин — 183
Северный — 137, 138
Семивский — 169
Семчевская — 105
Сен-Совер — 83, 100, 139, 146
Сергеев — 128
Сергей Александрович — 108
Сергей Михайлович — 100, 102, 109, 164
Сикорский — 66
Скавениус — 130
Скобелев — 24
Скородумов — 150
Смирнов — 127
Снесаренко — 133, 136
Спейер — 26, 27
Стахович — 52, 53
Сторожев — 29
Сухмин — 193
Сухомлинов — 27
Сухотин — 17

Татаринцев — 75
Татищев — 41, 56, 131
Татьяна Николаевна — 56
Телепнев — 81, 82, 86, 103, 104
Терещенко — 46, 54, 66, 67, 193
Теро — 68, 69
Толстой — 187
Тома — 53
Торнау — 178
Трахтенберг — 174
Трейлиб — 129, 130, 139, 153
Трепов — 131
Троцкий — 54, 94, 95

Уайт — 115, 136
Урицкий — 95, 98, 99, 121—124, 131
Устиновы — 191

Федоров — 36
Фока — 72
Фонвизин — 177
Фредерикс — 25, 36

Харина — 143, 144
Хорн — 22

Царнекау — 66, 131

Чекалин — 70, 195
Чернов — 49
Чхеидзе — 25

Шаляпин — 127, 128
Шаховская — 134, 135
Шебеко — 178
Шереметев — 94
Шильдкнехт — 42
Шингарев — 24
Шинклер — 125—129
Шнейдер — 56
Штакельберг — 42
Штюрмер — 9, 13, 14, 27, 46
Шувалов — 158, 159
Шульгин — 25, 36

Щегловитов — 26, 27

Эверт — 35

Юсуповы — 15—19

Яковлева — 131, 142, 150
Ярошинский — 88

Из князи в...

14.07.2005

Автор: Андрей Мартынов
Источник: НГ — Ex libris, № 25

Монархисты-заговорщики и генерал Алексеев В мемуарах жены великого князя Павла Александровича (сына Александра II) описаны события с 1916 по 1919 год. Княгиня Ольга вспоминает время командования ее мужа гвардией на восточном фронте и убийство ее пасынком Дмитрием Распутина, февральский и октябрьский перевороты, арест мужа, а затем его казнь большевиками и, наконец, бегство в Финляндию вместе с графом Шуваловым. Большая часть российского социума относилась к институту монархии в лучшем случае индифферентно, а в худшем — враждебно. Начальник Генерального штаба генерал от инфантерии Михаил Алексеев постоянно плел заговоры против Николая II. Если учитывать, что этот сын бедного чиновника именно государю был обязан своим возвышением, то вся риторика Алексеева о "спасении монархии", дискредитируемой Николаем, мягко скажем, двусмысленна. А ведь именно Алексеев настоял на отречении царя. Другой генерал — Лавр Корнилов, сын казака, поднятый монархией до полного генерала, лично арестовал Александру Федоровну. Ольга Палей вспоминает о неприкрытом хамстве конвойных Корнилова. Впрочем, к началу XX века стала проявляться и новая тенденция. Царское правительство в конце своего существования сумело вызвать у части граждан преданность и даже любовь. В определенной степени это было обусловлено сменой сословного представительства власти бюрократическим, то есть профессиональным. К 1917 году среднее руководящее звено военных и гражданских учреждений, кадеты, юнкера и гимназисты в большинстве своем выступали за реставрацию монархии. В то же время среди высшего генералитета практически не было монархических симпатий. Во время февральского переворота лишь командиры 3-го конного и Гвардейского конного корпусов генерал-лейтенант граф Федор Келлер и генерал-адъютант Али-Гусейн хан Нахичеванский предложили свою помощь для подавления беспорядков. Палей не были связаны ни с какими антимонархическими или антиниколаевскими заговорами, строго следуя корпоративной солидарности. Ольга Палей вспоминает, как ее муж, князь Павел, общался с юристами, разрабатывая новый проект конституционной монархии ради "спасения Никиного трона". Однако республиканские тенденции в Думе и двусмысленная позиция такого союзника, как Кирилл Владимирович, присягнувшего на верность Временному правительству (как затем, в эмиграции, нацистам), сделали возможность реализации конституционного проекта скорее абстракцией, нежели реальностью. Помимо воспоминаний книга содержит письма и стихи сына Ольги и Павла Владимира, а также описание собрания Палей в Детском селе, выполненное историком и искусствоведом Эриком Голлербахом.