Предисловие автора

Издавая свои воспоминания, я хочу предупредить читающих, что делаю это без всякой политической цели. Мне очень часто случалось встречать людей, у которых на основании сплетен сложилось совершенно ложное представление о царской семье. Узнавая от меня некоторые подробности, они говорили:
— У нас распространяют только дурное, и никто не знает то хорошее, что действительно было. Вы должны записать, что знаете, и напечатать.
С тех пор я стала записывать все пережитое мною лично и рассказанное моим отцом, так как хочется, чтобы побольше истинной правды распространялось об этой оклеветанной, невинной семье мучеников.

Татьяна Мельник-Боткина



Еще мой дед был лейб-медиком императора Александра II и императора Александра III. Преемником его был назначен доктор Гирш, и когда последний умер и императрицу Александру Федоровну спросили, кого она желает пригласить, она сразу сказала: «Боткина». В то время в Петрограде одинаково известны были два Боткина: старший сын моего деда — Сергей Сергеевич и мой отец — Евгений Сергеевич. «Того, который был на войне», — добавила ее величество.
Это было вскоре после Русско-японской войны, которую мой отец всю провел в действующей армии. О его храбрости и неутомимой работе много говорили в Петербурге, и знала и ее величество.
Вначале мой отец ездил в Царское Село из Петербурга, но в апреле 1908 года он был назначен лейб-медиком его величества, и осенью мы все переехали в Царское Село, где жила царская семья с 1905 года.
Царская семья жила в Александровском дворце, построенном еще Екатериной Великой для наследника Александра Павловича. Красивое желтоватое здание в стиле empire [ампир] украшалось белыми колоннами и орнаментами. Дворец был построен покоем [т.е. буквой П]. Фасадом своим, центр которого занимало полукруглое окно кабинета его величества, он выходил на газонную площадку парка. Флигеля выходили на большой двор, с чугунными воротами на улицу. За двором шел пруд с белыми лебедями, и расстилался парк. В левом флигеле и нижнем этаже центра находились парадные комнаты; в правом флигеле помещалась часть свиты и коронованные гости; в верхнем этаже центра была спальня их величеств и комнаты их высочеств. Дворец уже становился мал для царской семьи, и жили они очень тесно. Алексей Николаевич имел две комнаты: спальню и классную. Великие княжны имели две спальные, в которых они жили по двое и где стояли их кровати, туалетные и письменные столы. Однажды мой отец застал великую княжну Анастасию Николаевну, лежащую ничком на полу и переписывающую заданный урок: в классной занимался Алексей Николаевич, а все столы были заняты ее сестрами или завалены вещами.
Ее величество принимала моего отца в начале 10-го часа в спальне, и он всегда заставал ее уже за работой: за вышиванием или рисованием какой-нибудь вещи, которая потом дарилась или продавалась на благотворительных базарах.
Его величество уже тоже давно был на ногах и уходил в свой кабинет для принятия докладов. Кроме чисто медицинского разговора, ее величество почти всегда задерживала моего отца или расспросами о нашей семье, так что в конце концов они знали весь наш образ жизни и привычки, или какими-нибудь поручениями благотворительности и разговорами об их высочествах. Ее величество, как редкая мать, входила во все мелочи жизни своих детей, выбирая им книги и занятия, распределяя их день, сама читая и работая с ними. Когда кончались уроки, великие княжны шли за рояль или за рукоделия, в которых они были большие мастерицы.
Кроме вышивания, они должны были шить на бедных, так же, как и свитские дамы, каждой из которых ее величество поручала набирать, в свою очередь, 12 дам для изготовления определенного количества теплых и необходимых вещей. Все это отсылалось ее величеству, разбиралось и сортировалось фрейлинами и великими княжнами и рассылалось по приютам или лично им известным бедным семьям.
Мы жили в Царском Селе на Садовой улице, против большого Екатерининского дворца, и каждый день около 3 часов внимательно глядели в окно: в эти часы великие княжны и наследник, а иногда и императрица, ездили кататься.
Мы знали это уже по тем приготовлениям, которые происходили в находящейся в нашем дворе конюшне. В этой конюшне были лошади их величеств, а лошади великих княжон и наследника стояли отдельно, но тем не менее всегда заезжали сюда за конюшенным офицером, присутствовавшим при всяком выезде их величеств и их высочеств. Кроме того, шли всегда два конюха, расстилавшие коврики, а на запятках карет государя и императрицы стояли гайдуки в высоких шапках и синих кафтанах; за великими княжнами и наследником скакали конвойцы.
Его величеству и ее величеству подавали русский выезд. Долго запрягали лошадей, в последний раз все чистили и приводили в порядок, и наконец появлялся толстый кучер в медалях, которого несколько конюхов начинали подсаживать, запахивать на нем кафтан и подавать вожжи. Усевшись, кучер неизменно крестился, конюшенный офицер становился на подножку, и пара медленно двигалась с нашего двора под арку на Дворцовую улицу, а оттуда в ворота Александровского парка.
Великим княжнам подавали английский выезд, а наследнику — низенькие саночки с ямщиком в круглой шапке.
Государь почти никогда не ездил кататься. Ее величество ездила с кем-нибудь из фрейлин или с Анной Александровной Вырубовой. Раз я помню Вырубову, когда она была с визитом у моей матери. Полная и розовая, вся в пушистых мехах, она как будто преувеличенно ласково смотрела на нас — детей и не очень нам понравилась.
Благодаря нашим наблюдениям великие княжны скоро заметили нас и знали в лицо, и всегда, увидав кого-нибудь из нас на улице, на следующий день говорили моему отцу:
— А мы вашу дочь видели или вашего сына.
Вскоре они все знали нас по именам, постоянно посылали поклоны, иногда персик или яблоко, иногда цветок или просто конфетку, если же кто-нибудь из нас захварывал, — а со мной это случалось часто, — то непременно каждый день даже ее величество справлялась о здоровье, присылала святую воду или просфоры, а когда меня остригли после брюшного тифа, Татьяна Николаевна собственноручно связала голубую шапочку.
И вовсе не мы одни пользовались каким-либо исключительным расположением царской семьи: свои заботы и внимание они распространяли на всех, кого знали, и часто в свободные минуты великие княжны шли в комнату какой-нибудь судомойки или сторожихи, чтобы понянчить там детей, которых они все очень любили.
До осени 1911 года мы, дети, не видали царскую семью иначе, как на улице, и только слышали о них от наших родителей. Мой отец всегда говорил нам, что любит их высочества не меньше нас, своих детей. Рассказывал, как они трогательно дружны между собой, как, в особенности, Анастасия Николаевна любит Ольгу Николаевну, всюду ходит за ней и с уважением и нежностью целует у нее руки; как они просты в своей одежде и в образе жизни, так что Алексей Николаевич донашивал старые ночные рубашки своих сестер.
Вскоре после нашего переезда в Царское Село моя мать ездила представляться императрице Александре Федоровне.
— Во-первых, оденьтесь как можно проще, — сказала моей матери одна из фрейлин — наша родственница Ольга Евгеньевна Бюцова.
И моя мать поехала в черном суконном платье. Ее величество принимала ее одну в своей маленькой гостиной с сиреневой мебелью и все время расспрашивала о моем отце и о нас — детях, так что моя мать вернулась в восторге от простого и внимательного отношения ее величества.
Осенью 1909 года их величества были в Крыму, и его величество захотел испытать на себе тяжесть солдатского снаряжения. Поэтому он приказал принести себе таковое из 16-го стрелкового императора Александра III полка, стоявшего в Ореанде. Снаряжение было послано со стрелком, которому государь сказал:
— Одевай меня, а то я не знаю, что надевать сначала.
Одевшись, государь вышел из дворца, прошел по Ливадийскому парку, вышел в Ореанду и, пройдя по шоссе, нарочно остановился спросить у дворцового городового дорогу в Ливадию. Городовой, не узнав царя, ответил довольно резко, что туда нельзя идти и чтобы он повернул обратно. Вряд ли городовой узнал когда-нибудь свою ошибку, так как государь молча повернулся и пошел, куда ему показали. Он ходил около двух часов по горам и, вернувшись, стал раздеваться при помощи все того же стрелка. Впоследствии ротный командир той роты, из которой посылали снаряжение, попросил его величество занести, как полагается всем стрелкам, собственноручно имя и фамилию в книжку и заполнить некоторые графы. У меня хранится фотография с первой страницы этой книжки, написанной государем императором.
Этой же осенью ее величество пошла с Вырубовой в Ялту за покупками. Вскоре пошел сильный дождь, так что, когда ее величество вошла в магазин, с ее зонтика натекли большие лужи на пол, и приказчик строго сказал ей, указав на подставку для палок и зонтиков:
— Мадам, для этого есть вещь в углу.
Императрица покорно поставила зонтик, но велико же было смущение приказчика, когда Вырубова сказала: «Александра Федоровна...», — и он догадался, с кем разговаривал.
В 1911 году их величества были опять в Крыму, и мой отец захотел, чтобы и мы с младшим братом провели там осень. Приехав в Севастополь, мы узнали, что отец лежит больной на «Штандарте» и что нам сегодня разрешено приехать его навестить. Только что мы успели закусить в гостинице, как приехал за нами мичман Бутаков (впоследствии убитый на войне) и усадил нас на Графской пристани на катер, ходивший к «Штандарту».
С трепетом подъезжали мы к величественному и красивому «Штандарту», сверкавшему на южном солнце своей чистотой. Проведя нас по нескольким узеньким коридорам, Бутаков ввел нас в маленькую, но уютную и светлую каютку, в которой на диване лежал мой отец.
Только что мы успели поздороваться и сказать пару слов, как за дверьми послышались шаги, голоса, смех, затем стук в дверь, и появились все четыре великие княжны. Как сейчас помню, что старшие были в белых юбках и бледно-голубых вышитых блузках, а младшие — в красных с серыми горошинками юбках и белых блузках...
Великие княжны страшно мило с нами поздоровались, и старшие задали нам несколько вопросов о нашем путешествии, на которые мы еле-еле от смущения отвечали, а затем собрались уходить, когда мой отец попросил Татьяну Николаевну спросить у ее величества, разрешит ли она нам приехать и завтра.
Через несколько минут Татьяна Николаевна вернулась и сказала своей милой манерой, быстро, быстро, скрадывая слова:
— Мама сказала, что Таня и Глеб, пока вы больны, могут приезжать каждый день.
Можно себе представить нашу радость и то нетерпение, с которым мы каждый день ждали двух часов, т.е. отхода катера с Графской пристани на «Штандарт».
Почти сразу после нашего приезда приходили младшие великие княжны, изредка старшие. Больше всего мы видели Анастасию Николаевну. Она приходила и садилась в ногах дивана, на котором лежал отец, а вечером, когда при закате солнца должна была стрелять пушка, она всегда делала вид, что страшно боится, и забивалась в самый дальний уголок, затыкая уши и смотря оттуда большими деланно-испуганными глазками.
Иногда, чинно разговаривая, она, если мы вставали за чем-либо, незаметно подставляла нам ножку.
Мария Николаевна и Анастасия Николаевна страшно любили играть в нулики и крестики и знали какой-то секрет, при помощи которого всегда выигрывали, но сообразительный Глеб проник в их секрет, и Анастасия Николаевна, проиграв ему несколько раз, предупреждала Марию Николаевну:
— Берегись, Мари, он хорошо играет.
Глеб уже тогда очень хорошо рисовал людей с звериными головами, и они приносили кусочки бумаги и карандаши, чтобы срисовывать.
Однажды Анастасия Николаевна пришла, вся утопая в своих распущенных длинных волосах, в которых где-то витал маленький белый бантик, и, усевшись в ногах дивана, вытащила из кармана целую гору смятых листков папиросной бумаги, которую она стала разглаживать на коленях и аккуратно складывать стопочкой.
— На что вам эти бумажки? — спросил отец.
— А я с ними играть буду, — сказала Анастасия Николаевна и, сложив их горкой, запихнула обратно в карман.
Затем, просидев еще немножко, она рассказала нам, что Мария Николаевна все туфли портит, потому что надевает их, придавливая пятку; поговорив еще о чем-то, она встала, попрощалась и вышла, но не в коридор, а только за портьеру, так что мы видели кончики ее белых туфелек.
— А мы вас видим, Анастасия Николаевна, — смеясь, сказал мой отец.
Она выглянула из-за портьеры, засмеялась и убежала.
На следующий день то же самое: Анастасия Николаевна сделала вид, что ушла, но из-за портьеры выглядывал ее белый башмачок.
— А мы вас видим, — сказал мой отец.
За портьерой — молчание.
— Выходите, Анастасия Николаевна, мы вас видим.
Опять молчание.
Мы отодвинули портьеру, и там одиноко стояла белая туфля, а Анастасия Николаевна, поставив ногу в чулке на носок другой туфли, выглядывала из-за приотворенной в коридор двери.
Около пяти часов к моему отцу приходила ее величество, которой он ежедневно выслушивал сердце. К этому времени мой отец всегда просил нас подать ему вымыть руки, что мы и делали, наливая воду в стеклянную чашку, которую великие княжны назвали «простоквашницей».
Однажды, уже после нашего отъезда, мой отец попросил сидевшую у него великую княжну Анастасию Николаевну выйти в коридор и позвать лакея.
— Вам зачем?
— Я хочу вымыть руки.
— Так я вам подам.
На протесты моего отца она сказала:
— Если это ваши дети могут делать, то отчего я не могу?
Моментально завладев «простоквашницей», она начала усердно помогать моему отцу мыть руки. Вообще простота и скромность были отличительными чертами царской семьи. Великие княжны говорили:
— Если вам не трудно, то мама просит вас прийти.
Никогда никто из окружающих не слышал от их величеств или от их высочеств слово «приказываю».
Ее величество приходила всегда в очень нарядных белых капотах с длинной жемчужной нитью на шее, опускавшейся почти до самых колен. Она всегда удивительно ласково заговаривала с нами, и когда я целовала ей руку, целовала меня в висок.
Один раз пришел государь, и от одного взгляда его чудных синих глаз я чуть не расплакалась и ничего не могла ответить на его вопросы о нашем путешествии. Неудивительно, что я, девочка, смутилась, но я знаю светских дам и мужчин, не один раз видевших государя и говоривших, что от одного взгляда этих глубоких и ласковых глаз они еле удерживали слезы умиления и готовы были на коленях целовать у него руки и ноги.
Я помню, как мой отец рассказывал о жизни в Могилеве во время войны, когда в отсутствии ее величества государь, сам разливая вечерний чай, спрашивал, указывая на сахар:
— Можно пальцами?
А для моего отца это было действительно счастьем — получить кусочек сахара, тронутый его величеством.
Раза два приходил Алексей Николаевич. Ему было тогда 7 лет. Его очень интересовал костыль, приготовленный для моего отца, и, прислонившись лбом к плечу костыля, он выглянул между палками и спросил:
— Вы меня видите? — а потом добавил: — Чей это костыль?
Мы всегда называли отца «папуля», и поэтому брат ответил:
— Папулин.
Это слово, по-видимому, очень понравилось Алексею Николаевичу, так как он улыбнулся и в следующий раз повторил свой вопрос и был удовлетворен тем же ответом. Когда же после нашего отъезда Алексей Николаевич спросил моего отца:
— Чей это костыль? — и тот ответил: «Мой», — он сделал разочарованное лицо.
При Алексее Николаевиче состояли тогда няня Мария Ивановна Вишнякова и дядька боцман Деревенько, но няня была скоро сменена, и на ее месте появился гувернер-швейцарец мсье Жильяр — образованный и удивительно милый человек, которого сразу все полюбили, а Алексей Николаевич завязал с ним тесную дружбу и вскоре заговорил по-французски лучше своих сестер.
Уже гораздо позже появился англичанин м-р Гиббс, не бывший в таких близких отношениях с царской семьей, как Жильяр, а боцману Деревеньке в качестве помощников-лакеев были назначены два матроса — Нагорный и Седнев.
Помню, как обрадовал моего отца Алексей Николаевич первой обращенной к нему французской фразой:
— Je vous aime de tout mon petit coeur, — сказал он ему как-то вечером на прощание. — Я вас люблю всем своим маленьким сердцем.
Большим было горем для всех, когда осенью
1912 года в Спале Алексей Николаевич захворал — и настолько серьезно, что из Петербурга вызвали хирурга Сергея Петровича Федорова. Как мне потом объяснял отец, у Алексея Николаевича появилось внутреннее кровоизлияние на почве ушиба. Образовавшаяся опухоль давила на нервы, и этим вызывались страшные боли и неподвижность ноги. С трепетом следили мы за печатавшимися в газетах бюллетенями.
К сожалению, я, боясь обыска красноармейцев, сожгла все письма моего отца, а подробный дневник, который он вел во время болезни, остался в Царском Селе.
К декабрю Алексей Николаевич настолько поправился, что царская семья переехала в Царское Село.
С этой зимы при Алексее Николаевиче появилось новое лицо, остававшееся при нем неотлучно, — доктор Деревенко, ассистент профессора Федорова, к которому Алексей Николаевич очень привязался и сын которого постоянно играл с ним.
При великих княжнах состояла гоф-лектриса и учительница русского языка ее величества, в бытность ее невестой государя, — Екатерина Адольфовна Шнейдер.
Из фрейлин в то время ближе других была Ольга Евгеньевна Бюцова — очень милый, но несколько несдержанный человек; из флигель-адъютантов — Александр Александрович Дрентельн, бывший преображенец, высокого роста, с большой лысиной и красивыми чертами лица, очень образованный и начитанный, большой любитель музыки, умевший на всякого произвести приятное впечатление, и великий князь Дмитрий Павлович.
Начальником военно-походной канцелярии был князь Орлов, непомерно толстый человек, которого мой отец очень любил за его сердечность, остроумие и широкую русскую душу.
Дворцовым комендантом был тогда генерал Дедюлин, скончавшийся осенью 1913 года от грудной жабы, и на его место был назначен командир лейб-гвардии гусарского его величества полка Воейков, человек дельный, но не очень симпатичный, большой карьерист и делец. Он нашел какой-то удивительный целебный источник в своем Пензенском имении, стал посылать воду на исследование, и через несколько месяцев уже всюду появились круглые бутылочки с этикеткой и надписью «Кувака». Воейков доходил до смешного в рекламе своей чудодейственной воды. Помню, как мой отец рассказывал, что на одном большом выходе подошел к моему отцу великий князь Николай Николаевич и начал у него спрашивать средство для лечения ревматизма.
— Лучшее средство — «кувака», ваше высочество, — заявил вдруг бесцеремонно, прерывая их разговор, Воейков.
Великий князь обернулся, замолчал и отошел.
В обществе над Воейковым смеялись и находили совершенно неприличным для генерала и дворцового коменданта такую торговлю, но это его нисколько не смущало, и он с гордостью продолжал рассказывать о том, как продал компании спальных вагонов «Wagons Lits» на три года вперед большое количество бутылок «куваки» и выручил за это 100 тысяч.
Осенью 1913 года мы опять были в Крыму и были однажды приглашены в Ливадийский театр, где приютские дети должны были играть для великих княжон пьесу об избрании царя Михаила Федоровича. Из великих княжон приехали только Мария Николаевна и Анастасия Николаевна, затем были две дочери великого князя Георгия Михайловича, наследник и сын доктора Деревенко. Не знаю, кто из нас больше стеснялся: великие княжны или мы; во всяком случае, в антрактах мы не могли связать и двух слов. Один Алексей Николаевич чувствовал себя непринужденно и весело и, играя в антрактах с Колей Деревенкой, возился неимоверно, ни минуты не сидя на месте и кувыркаясь то под столом, то на столе. Когда в дверях показывался боцман Деревенько или мой отец, Алексей Николаевич бежал к ним с криком:
— Взрослые должны уйти, — и захлопывал перед ними дверь.
Мы уехали очарованные и счастливые видеть их высочества, но не думаю, чтобы они вынесли о нас благоприятное впечатление.
С тех пор как в Ливадии был выстроен новый дворец, их величества и их высочества очень любили ездить туда и делали это два раза в год — весной и осенью.
Ливадийский дворец был единственный, выстроенный государем и императрицей за их царствование по собственному вкусу и соответственно требованиям их семьи. Это было здание белого мрамора в итальянском стиле, с красивыми внутренними двориками, все окруженное цветами. Громадные клумбы, треугольниками расходившиеся от дворца, еще до Пасхи начинали пестреть коврами желтых и красных тюльпанов, которые сменялись голубыми и розовыми гиацинтами или белыми нарциссами. Позже появлялись глицинии и розы, и весь дворец, точно в сказке «Спящая красавица», утопал в душистых ярко-розовых и желтых гирляндах.
Внизу помещалась белая столовая, она же зала, где для танцев после парадных обедов освобождали место, убирая столы, затем гостиная с старинной итальянской мебелью черного дерева, обитой розоватым шелком, по которому были вытканы темно-лиловые бархатные цветы. Из гостиной шла галерея с мебелью того же стиля, обитой ярко-желтым штофом. Галерея приводила в официальный кабинет его величества, большую светлую комнату с мебелью красного дерева, обитой зеленовато-серым шелком. Кроме того, внизу была бильярдная, комната вeликого князя Дмитрия Павловича, одной из фрейлин и Жильяра.
Наверху была маленькая столовая, классная великих княжон, маленький кабинет государя, будуар ее величества, их спальня, спальня их высочеств, классная Алексея Николаевича и гостиная великих княжон, где стояли четыре их письменных столика.
Спальни великих княжон и наследника были как раз против окон старого свитского дома, в котором жил мой отец, так что в теплые летние ночи, когда открыты были все окна, мой отец слышал голос Алексея Николаевича, звавший «Дина» (так называл он боцмана Деревенько).
Во время пребывания их величеств в Крыму ее величество всегда устраивала базары с благотворительной целью. Впоследствии на деньги, собранные таким образом, а отчасти и на личные средства ее величества была построена в Массандре на берегу моря чудная санатория, куда во время войны посылались на климатическое лечение раненые офицеры.
Главный доход на этих базарах доставляли собственноручные работы ее величества и великих княжон, состоявшие в очень красивых рукоделиях или рисунках. Ее величество замечательно искусно делала акварелью различные виньетки на каких-нибудь пресс-папье, рамочках или коробочках, сразу делавших скромную вещь заметной своим изяществом и красотой. За столом с этими вещами всегда ее величество, а также и великие княжны присутствовали сами, и понятно поэтому, что толпа была невероятная и продажа шла с исключительной быстротой. За другими столами торговали светские дамы, проводившие сезон в Ялте, которых ее величество привлекала таким образом к благотворительности.
Изредка в Ливадии давались балы, отличавшиеся своей простотой и непринужденностью. К сожалению, я была еще очень мала и не видала ни одного бала. Зимой 1913-14 года один маленький бал для подростков был дан у великой княгини Марии Павловны старшей, куда был приглашен мой старший брат, бывший в то время камер-пажом великой княгини Виктории Федоровны. Ему очень хотелось танцевать с великими княжнами, но он считал невозможным приглашать их сам, думая, что, если им угодно будет, они его пригласят. Раз его пригласила княжна Надежда Петровна, дочь великого князя Петра Николаевича, великие же княжны — ни разу. Он был очень огорчен этим, а на следующий день великие княжны выразили неудовольствие моему отцу, так как они считали, что брат нарочно обходил их, их, великих княжон. По их необычайной скромности им не могло прийти в голову, что мой брат считал невозможным и неприличным первым подходить к ним, и они приняли это как знак пренебрежения.
В конце 1913 или в начале 1914 года Петербург взволновался приездом иностранных гостей — наследного принца Румынского и его молодого сына Кароля. В городе сразу заговорили о сватовстве, и «Новое Время» без всяких пояснений поместило в своем субботнем иллюстрированном прибавлении на одной странице портрет великой княжны Ольги Николаевны, а на другой — принца Кароля.
Рассказам и сплетням не было конца, и мой отец ужасно сердился, когда к нему бежали любопытные с вопросами:
— Ну что, как, кого из княжон выдают?
— Неужели вы думаете, — отвечал он, — что государь император ходит спрашивать у свиты совета, за кого выдавать дочерей, да и вообще еще о сватовстве никто не говорит: приехали в гости.
Мой отец считал всегда совершенно недопустимым какие-либо пересуды и сплетни о царской семье и даже нам, детям, не передавал ничего, кроме уже заведомо свершившихся фактов.
Впоследствии я слышала от других, что действительно принц Кароль приезжал свататься к Ольге Николаевне, что ему больше понравилась Татьяна Николаевна, а на великих княжон он вообще не произвел особенного впечатления, и поэтому все мирно разъехались, так как государь и императрица настолько любили своих дочерей, что никогда бы не принесли счастья одной из них в жертву политическим интересам, хотя, в свою очередь, дочери готовы были на какую угодно жертву.
Вскоре в Петербург прибыл еще один иностранный гость — король Саксонский. Я запомнила его приезд, потому что ради него был дан парад всему царскосельскому гарнизону, а также потому, что о нем самом много тогда говорили. Говорили, что он, может быть, очень добр и мил как человек, но что очень мало образован, груб и нетактичен до крайности, так что совершенно невольно разобидел незаслуженно целую массу лиц свиты.
В день парада, который, как нарочно, выдался яркий и солнечный, все Царское Село было разукрашено бело-зелеными саксонскими флагами. Ярко блестели в весеннем солнце золотые купола церкви Большого дворца, перед которым на плацу уже пестрой лентой стройно вытянулись войска, а на них с любопытством смотрела толпа публики, льнувшая к подъездам и стенам дворца и с нетерпением ожидавшая появления царской семьи.
Вдруг воздух прорезал первый звучный аккорд величественного гимна, и под стройные звуки «Боже, царя храни» показалась из левых ворот группа блестящих всадников. Впереди, в форме конвоя его величества, ехал государь. Едва замерли последние звуки «Боже, царя храни», как воздух дрогнул от дружного «ура», катившегося широкой волной все дальше и дальше по всем полкам и оттуда перешедшего на публику.
Вслед за свитой, сопровождавшей государя, показалась коляска, в которой ехала государыня с наследником, а затем — открытое ландо, где приветливо улыбались из-под больших белых шляп красивые личики великих княжон. Государыня ехала в экипаже, запряженном a la Daumont, т.е. тремя парами снежно-белых лошадей, причем на первой и последней паре сидели жокеи в черных, с золотой бахромой, шапочках, красных куртках, обтянутых рейтузах цвета крем-брюле и низких лакированных сапогах с отворотами. За ландо великих княжон следовали два конвойца.
Объехав войска, вся эта красивая группа двинулась мимо публики, налегавшей друг на друга, чтобы поближе увидеть красивую, добрую улыбку проезжающего государя. Государь и свита стали верхами около центрального подъезда Большого дворца, на ступенях которого были приготовлены места для государыни, наследника и великих княжон.
Начался молебен. По окончании его публика, все время молча крестившаяся, вдруг зашевелилась. Из правых ворот показались первые ряды пехоты. Тут были сводно-пехотный полк и стрелковая дивизия, затем следовала кавалерия, т.е. конвойцы, гусары, кирасиры, казачья конная артиллерия и сводно-казачий полк. Каждый был хорош по-своему.
Из пехоты больше всего привлекали внимание барашковые шапочки, малиновые рубашки и русский кафтан с золотым галуном стрелков императорской фамилии, а кавалерия была так пестра и красива, что в публике все время вырывались крики восторга. Нельзя было решить, кто лучше: стройные конвойцы в черкесках, с тонкими талиями, красавцы гусары в снежно-белых ментиках, обшитых бобром, чуть колебавшихся на их спинах, блестевшие на солнце своими кирасами и грандиозными касками величественные кирасиры или казаки в высоких шапках, лихо заломленных на затылок.
Давно не видели такого парада. И кто думал тогда, что это последний в этом царствовании?

* * *
Лето 1914 года стояло жаркое и душное. Ни одного дождя. Вокруг Петербурга постоянные торфяные пожары, так что и дни и ночи нельзя было отдохнуть от запаха гари. Где-то грохотал гром, и сухие грозы каждый день кружили над Петербургом, не принося облегчения.
Собиралась большая гроза, но другого рода. Все были встревожены убийством в Австрии сербом наследного принца. Все симпатии были на стороне сербов. Уже с начала Балканских войн говорили сочувственно о южных славянах, считая необходимой войну с Германией и Австрией.
Теперь эти разговоры усиливались; говорили, что Россия должна выступить на защиту своих меньших братьев и освободить и себя, и их от германского засилья. Но были люди, яростно спорившие против подобных планов. Это были крайние правые, которые говорили, что Россия ни в каком случае не должна ссориться с Германией, так как Германия — оплот монархизма, и по этой, а также и экономическим причинам мы должны быть с ней в союзе.
Во время всех этих споров и разговоров в Петербурге шли беспорядки. Рабочие бастовали, ходили толпами по улицам, ломали трамваи и фонарные столбы, убивали городовых. Причины этих беспорядков никому не были ясны; пойманных забастовщиков усердно допрашивали, почему они начали всю эту переделку.
— А мы сами не знаем, — были ответы, — нам надавали трешниц и говорят: бей трамваи и городовых, ну мы и били.
И в этот самый момент вдруг появился долгожданный манифест об объявлении войны и мобилизации, а австрийские и германские войска показались на нашей территории.
Как только была объявлена война,

Именной указатель

А
Аксюта Федор Алексеевич (1888—?) — 54, 55, 60, 69
Александр I, российский император (1777—1825) —
6, 26
Александр II, российский император (1818—1881) —
6, 73
Александр III, российский император (1845—1894) —
6, 10, 106
Александра Федоровна, российская императрица
(1872—1918) — почти везде
Алексей Николаевич, цесаревич (1904—1918) — 7—10,
15—20, 24, 30, 32—36, 48, 49, 52, 58, 62, 63, 68, 80,
85, 89, 96, 99, 105, 106, 108, 109, 111, 117, 118, 121—
123, 125—127, 133, 134, 136—138, 140, 141
Анастасия Николаевна, вел. княжна (1901—1918) — 7,
10, 12—14, 18, 62, 79, 99, 111, 126, 132, 135
Аничков Милий Милиевич (1848—1918) — 40
Анфиса, см. Иванова
Апраксин Петр Николаевич (1876—1962) — 40
Апухтин Владимир Александрович (1896—1975) — 60

Б
Бенкендорф Павел Константинович (1853—1921) —
39, 40, 106
Битнер Клавдия Михайловна (1878—1937) — 80, 110
Боткин Александр Сергеевич (1866—1936) — 142
Боткин Глеб Евгеньевич (1900—1969) — 12, 13, 15,
32, 52, 53, 58, 79, 84, 90, 97, 107, 109, 117, 120, 133,
134, 146
Боткин Евгений Сергеевич (1865—1918) — почти везде
Боткин Сергей Петрович (1832—1889) — 6
Боткин Сергей Сергеевич (1859—1910) — 6, 142
Боткин Юрий (Георгий) Евгеньевич (1896—1941 — 21,
51—53, 66, 68, 143
Боткина Елена Алексеевна (1894—1966) — 52, 66, 68
Буксгевден Софья (Иза) Карловна (1883—1956) — 66,
69, 94, 95, 117, 120—123
Бутаков Александр Григорьевич (1861—1917) — 11, 12
Бюцова Ольга Евгеньевна (1877—1925) — 10, 17, 106

В
Васильев Александр Петрович (о. Александр; 1867—
1918) — 138
Васильев Алексей Павлович (о. Алексей; 1865—
1929/1930) — 80, 86, 87, 90, 92
Вейдеманн Эльза Христиановна — 134
Виктория Федоровна, вел. княгиня (1876—1936) — 21
Вильгельм II, германский император (1859—1941) —
42, 43, 71
Вишнякова Мария Ивановна (1872—1917) — 16
Воейков Владимир Николаевич (1868—1947) — 18,
39, 41, 49, 59, 70
Волков Алексей Андреевич (1859—1929) — 74, 121,
122, 124
Вырубова Анна Александровна (1884—1964) — 9, 11,
28, 34—36, 49, 62, 64

Г
Гедройц Вера Игнатьевна (1870—1932) — 36, 37
Гендрикова Анастасия Васильевна (1887—1918) — 39,
62, 66, 69, 76—78, 83, 95, 96, 111, 122, 124, 125, 150
Георгий Михайлович, вел. кн. (1863—1919) — 18
Гермоген, епископ (Георгий Ефремович Долганов;
1858—1918) — 80, 81, 101
Гиббс Чарльз Сидней (1876—1963) — 16, 78, 83, 93,
94, 98, 99, 104, 105, 141
Гирш Густав Иванович (1828—1907) — 6
Голицына Мария Михайловна, св. княгиня (1836—
1910) — 132
Грюнвальд (Гринвальд) Артур Александрович (1847—
1922) — 39, 40
Гучков Александр Иванович (1862—1936) — 56, 58

Д
Дедюлин Владимир Александрович (1858—1913) — 17,
39, 128
Демидова Анна Степановна (1878—1918) — 114, 116
Демьянов Авраамий Федорович (1893—1952) — 100, 107
Деревенко Владимир Николаевич (1879—1936) — 17,
18, 28, 62, 69, 70, 84, 85, 98, 108, 110, 117, 121—123,
125, 147
Деревенко Николай Владимирович (1906—2003) —
17—19, 85, 108, 121
Деревенько Андрей Еремеевич (1878—1921) — 16, 19,
20, 105, 106, 132, 136
Джулиани Александр Иванович (1870—1941) — 55, 56
Дитерихс Михаил Константинович (1874—1937) — 126
Дмитрий Павлович, вел. кн. (1891—1942) — 17, 20, 46
Долгоруков Василий Александрович (1868—1918) — 39,
69, 78, 82, 83, 88, 96, 102, 104, 111, 112, 114, 116, 124
Дрентельн Александр Александрович (1868—1925) —
17, 39, 40, 130, 131, 135
Дуцман Владимир (Вольдемар) Алексеевич (1895—
1971) — 101, 108, 109, 113, 115, 117

Е
Евдокимов Александр Георгиевич (1890—1937) — 85, 86
Екатерина II, российская императрица (1729—1796) — 6
Елена Петровна, принцесса Сербская, княгиня (1884—
1962) — 124
Елизавета Федоровна, вел. княгиня (1864—1918) — 136

Ж
Жильяр Пьер (1879—1962) — 16, 20, 38, 48, 62, 69, 80, 83,
84, 92, 96, 98, 99, 103, 104, 119, 121—123, 136, 141, 142

З
Зима Иван Тимофеевич — 69, 78, 107

И
Иванова Анфиса (Физа) — 105
Игорь Константинович, князь имп. крови (Романов;
1894—1918) — 49
Иоанн Константинович, князь имп. крови (Романов;
1886—1918) — 124

К
Кароль II, король Румынии (1893—1953) — 21, 22
Каршин Анатолий Флегонтович (1891—1946) — 61
Керенский Александр Федорович (1881—1970) — 56,
63, 68—73, 78, 81, 83, 84, 92, 94, 102
Кирпичников Александр Петрович (1879—1934) — 93,
94, 122
Киреев Иван — 101, 102
Кобылинский Евгений Степанович (1879—1927) —
67—70, 74, 76—78, 80, 82—84, 88, 91, 98, 102, 107,
109—111, 113, 115, 117, 119—121
Комаров Владимир Александрович (1861—1918) — 39
Корнилов Иван Николаевич (? — до 1898) — 74
Корнилов Лавр Георгиевич (1870—1918) — 67
Коровиченко Павел Александрович (1874—1917) — 63,
67, 105
Кострицкий Сергей Сергеевич (1875—1944) — 46, 47
Коцебу Павел Павлович (1884—1966) — 60, 61, 63
Ксения Георгиевна, княжна имп. крови (Романова;
1903—1965) — 18

Л
Ленин Владимир Ильич (1870—1924) — 102, 103,
109, 112
Львов Георгий Евгеньевич (1861—1925) — 56

М
Макаров Павел Михайлович (1872—1922) — 70, 71,
74—76, 83, 84
Малышев Александр Васильевич (1860—?) — 69, 91
Мария Александровна, российская императрица
(1824—1880) — 73
Мария Николаевна, вел. княжна (1899—1918) — 13,
18, 62, 79, 99, 111, 114, 116, 132, 135
Мария Павловна, вел. княгиня (1854—1923) — 21
Матвеев Павел Матвеевич — 102, 114, 115
Михаил Александрович, вел. кн. (1878—1918) — 58
Михаил Федорович, русский царь (1596—1645) — 18
Мосолов Александр Александрович (1854—1939) — 39,
41, 42, 49
Мундель Николай Александрович (1869—?) — 69
Мяснянкин (Меснянкин) Александр Владимирович — 69
Мячин Константин Алексеевич (партийная кличка
Яковлев; 1886—1938) — 109—111, 113, 115, 125

Н
Нагорный Климентий Григорьевич (1887—1918) — 16,
121—124, 141
Надежда Петровна, княжна имп. крови (Романова;
1898—1988) — 21
Нарышкин Кирилл Анатольевич (1868—1924) — 39, 70
Нарышкина Елизавета Алексеевна (1838—1928) — 66
Николай II, российский император (1868—1918) —
почти везде
Никольский Александр Владимирович — 75, 78, 79,
82, 98, 101, 102
Нилов Константин Дмитриевич (1856—1919) — 39,
49, 59, 70
Нина Георгиевна, княжна имп. крови (1901—1974) — 18

О
о. Александр, см. Васильев Александр Петрович
Ольга Николаевна, вел. княжна (1895—1918) — 10, 22,
27, 28, 32, 48, 49, 62, 79, 81, 99, 111, 132, 135, 150
Орлов Владимир Николаевич (1868—1927) — 13, 39,
41, 42
Отец Алексей, см. Васильев Алексей Павлович

П
Павел Александрович, вел. кн. (1860—1919) — 53
Панкратов Василий Семенович (1864—1925) — 75, 78,
81, 82, 85, 98, 101
Петр Николаевич, вел. кн. (1864—1931) — 21
Протопопов Александр Дмитриевич (1866—1918) —
44, 45
Пуришкевич Владимир Митрофанович (1870—1920) — 46
Путятин Михаил Сергеевич (1861—1938) — 40

Р
Распутин (Новых) Григорий Ефимович (1864/1865—
1915) — 34—38, 43—47, 87
Родионов, см. Свикке Я.М.
Ростовцев Яков Николаевич (1865—1931) — 39, 88
Рузский Николай Владимирович (1854—1918) — 56, 58

С
Сазонов Сергей Дмитриевич (1860—1927) — 44
Саксонский король, см. Фридрих Август III
Свикке Ян Мартынович (партийная кличка Родионов;
1883—1976) — 118—121, 123
Седнев Иван Дмитриевич (1881—1918) — 16, 122—124
Сергей Михайлович, вел. кн. (1869—1918) — 106
Соловьев Борис Николаевич (1893—1924) — 87, 88

Т
Татищев Илья Леонидович (1859—1918) — 39, 69—71,
78, 83, 91, 102, 104, 111, 112, 117, 119, 122, 124
Татьяна Николаевна, вел. княжна (1897—1918) —
9, 12, 22, 27, 28, 31, 49, 62, 79, 80, 99, 111, 118,
122, 135
Тевяшева (Тевяшова) Устинья Александровна (1843—
1918) — 52
Трубецкой Георгий (Юрий) Иванович (1866—1926) — 39
Тутельберг Мария Густавовна (1862 — после 1918) — 74

Ф
Федоров Сергей Петрович (1869—1936) — 16, 17, 49
Фердинанд I, король Румынии (1865—1927) — 21
Франц Фердинанд, эрцгерцог Австрийский (1863—
1914) — 24
Фредерикс Владимир Борисович (1838—1927) — 39—42
Фридрих Август III, саксонский король (1865—1932) — 22

Х
Харитонов Иван Михайлович (1870—1918) — 119
Хитрово Маргарита Сергеевна (1893—1952) — 73, 75,
76, 78, 120
Хлынов Владимир Александрович (1875—1932) — 86
Хохряков Павел Данилович (1893—1918) — 117, 118, 120

Ч
Чемодуров (Чемадуров) Терентий Иванович (1849—
1919) — 112, 114, 116

Ш
Шнейдер Екатерина Адольфовна (1856—1918) — 17,
62, 69, 78, 80, 104, 122, 124, 125
Штейнгель Борис Леонгардович (1892—?) — 72, 73
Штюрмер Борис Владимирович (1848—1917) — 44
Шульгин Василий Витальевич (1878—1976) — 56, 58

Ю
Юровский Яков Михайлович (1878—1938) — 123, 125, 126
Юсупов Феликс Феликсович (1887—1967) — 46, 47

Я
Яковлев Василий Васильевич, см. Мячин К.А.
Ястребов Николай Васильевич (1856—1916) — 55, 56

Мельник-Боткина Воспоминания о царской семье, Вырубова А. Воспоминания

08.04.2010

Автор: Вера Бокова
Источник: У Книжной полки №1(25)/2010

Воспоминания Анны Вырубовой и Татьяны Боткиной посвящены одной и той же теме, написаны примерно в одно и тоже время и замечательно дополняют друг друга сюжетно. Записки Татьяны Евгеньевны Боткиной, в замужестве Мельник, дочери того самого доктора Боткина, который разделили с царской семьей её трагический конец, увидели свет в Белграде в 1921 году. Воспоминания Анны Александровны Вырубовой, урожденной Танеевой, близкой подруги императрицы Александры Федоровны, вышли в Париже в 1922 году. Русская эмиграция тогда длишь начинала подводить итоги революционных происшествий, «разбирать перебитые горшки» и отходить от перенесенных страданий. Еще не настало время глубокого анализа минувшего. Хорошо известно, что одной из причин революции 1917 года было стремительное падение авторитета и престижа императорской семьи. Возникшие из мутного источника протестных настроений (и едва не инспирированные Германией) слухи сплетни о Распутине и его чрезмерной близости к царскому семейству, об «оргиях» в императорском дворце, плюс министерская чехарда и прямые обвинения в шпионаже, — всё это уничтожило священный трепет по отношению к личности государя, а вместе с ним и державу. Раз некому держать — то всё позволено, известное дело. Широкому распространению клеветы способствовали военные события, опрокинувшие привычный уклад жизни, и то, что царская семья вела довольно уединенный и закрытый образ жизни (обусловленный во многом тяжелой болезнью маленького наследника).  Чрезмерная, почти гипертрофированная скромность («Нельзя царствовать инкогнито», — сказал когда-то один умный человек), желание скрыться, спрятаться, сделаться незаметными, похвальные для частных лиц, оказались поистине роковыми для властителей: рано или поздно возникало сомнение — а есть ли вообще кто-нибудь там, наверху? Сплетни и ложь по адресу последних Романовых не исчезли ни после революции, ни даже после трагической гибели царственных мучеников. Эта ситуация и заставила обеих мемуаристок вынести на свет те детали и подробности жизни императорской семьи, которые были им известны. Мне очень часто случалось встречать людей, — писала Боткина, — у которых на основании сплетен сложилось совершенно ложное представление о царской семье. Узнавая от меня некоторые подробности, они говорили:  — У нас распространяю только дурное, и никто не знает то хорошее, что действительно было. Вы должны записать то, что знаете, и напечатать.  С тех пор я стала записывать все пережитое мною лично и рассказанное моим отцом, так как хочется, чтобы побольше истинной правды распространялось об этой оклеветанной, невинной семье мучеников. Соответственно, в воспоминаниях Боткиной находится место и мирным годам (её отце был назначен лейб-медиком в 1908 году, и с этих пор его детям часто доводилось общаться с августейшим семейством) с подробностями домашнего быта, воспитания детей, царскосельского и ливадийского досуга, со всей нежно-любовной атмосферой большой и дружной семьи Николая и Александры. Есть здесь подробности военных лети беспрецедентной благотворительной деятельности императрицы и её дочерей в это время. И, конечно, обстоятельный рассказ об аресте и последующих злоключениях царской семьи.  Вне поля зрения мемуаристки остались лишь события, происшедшие после перевода узников в Екатеринбург. Об их последних днях она могла лишь сообщить то, что почерпнула из опубликованных материалов и рассказов П. Жильяра и других немногих уцелевших очевидцев.  Воспоминания Анны Вырубовой состоят из двух  почти равновеликих частей. Сперва документальный рассказ об императорской семье, которую мемуаристка любила, к которой была очень близка и из-за которой много выстрадала. Затем — теремные записки, подробное описание собственных  «хождений по мукам» — сначала в тюрьмах Временного правительства, затем в большевистских.  Вырубова сполна испытала на себе и побои, и унижения, и пытки голодом, холодом, жарой и страхом. Но были явлены ей и примеры сочувствия, сострадания и великодушия. Последние главы воспоминаний — описание долгих месяцев нищета, скитания по чужим углам и, наконец, короткий рассказ о бегстве  из Совдепии — как многие тогда, по льду через финскую границу. Если Боткина о себе почти не пишет и остается в тени, то Вырубова вырисовывается на страницах своих записок очень рельефно, и её авторитет — одно из главных достоинств написанной её книги. Она не обладала особыми способностями и блестящим умом, но была в высшей степени интересной личностью — глубоко верующей, искренней, любящей, преданной, одновременно мужественной и кроткой. В обе книги включены избранные письма: у Боткиной — её отца, доктора Евгения Сергеевича, у Вырубовой — членов императорской семьи. Любопытным приложением к книге Вырубовой является текст знаменитой литературной фальшивки — так называемого «Дневника Вырубовой», автором которого, как считается, были писатель А.Н. Толстой и историк П.Ш. Щеголев. Возможность сопоставить оба текста наглядно демонстрирует то, насколько «Дневник» не принадлежит перу Вырубовой. Не только слог и строй фраз здесь другие, явственно «сделанные», литературные; здесь совершенно иной автор: более жесткий, грубый, рациональный, политизированный, фамильярный по отношению к царской семье. В наши дни, когда о последних Романовых так много написано и напечатано, собственно полемический пафос обоих мемуаров уже не слишком востребован. Гораздо важнее содержащийся в них фактический материал, воссоздание атмосферы времени и образов героев, и тот нравственный урок, который содержит в себе история семьи Николая II, — поразительная внутренняя сила. Умение стойко держать удары судьбы и мужественно встречать саму смерть.