Содержание


«Здесь было НТВ» 5

Куклиада 61

Ничего кроме правды 99

«Обстоятельства непреодолимой силы» 157

Еду на работу, опаздываю, ловлю машину:
— Останкино!
— Сколько?
— А сколько надо? — интересуюсь.
— Ну, вообще тут полтинник, — говорит водитель, — но вам... — Улыбка. Я понимаю, что поеду на халяву. — Давайте — восемьдесят? Вы же «звезда».

Программа «Итого», сделавшая меня «звездой» с правом проезда за восемьдесят вместо пятидесяти, начиналась с идеи вылезти из-за кукольных спин и заговорить своим голосом. Запросилось наружу мое театральное прошлое, а кроме того — давно хотелось приблизить комментарий к злобе дня.
В «Куклах», с их сложной технологией, сдавать очередной сценарий приходилось во вторник, в эфир же программа шла только в воскресенье. А за пять дней в России может произойти черт знает что, вплоть до полной перемены власти.
Несколько раз «Куклы» попадали в эту пятидневную ловушку, и с довольно печальными результатами. Текст, актуальный во вторник, к выходным оказывался абракадаброй, не имеющей отношения к реальности.
И на ушах по этому поводу мы стояли регулярно.
Самый выразительный случай такого рода произошел в дни правительственного кризиса в сентябре 1998-го. Депутаты дважды забодали кандидатуру Черномырдина — и все шло к тому, что Борис Николаевич насупится, упрется и выдвинет ЧВСа в третий раз. В расчете на этот вариант развития событий сценаристом Белюшиной были написаны очередные «Куклы».
Но жизнь пошла враскосяк со сценарием. В среду, когда программа был написана, озвучена, и уже полным ходом шли съемки, мне позвонил гендиректор НТВ Олег Добродеев.
— Витя, — сказал он негромко. — Дед хочет Лужкова.
— О господи, — сказал я. — Точно? — спросил я чуть погодя.
Олег Борисович несколько секунд помолчал, давая мне возможность самому осознать идиотизм своего вопроса. Что может быть точного в России, в конце ХХ века, под руководством Деда?
— Пиши Лужкова, — напутствовал меня гендиректор и дал отбой.
Я позвонил Белюшиной — она ахнула — и мы приступили к операции. Скальпель, зажим... Диалог, реприза... Через пару часов ЧВС был вырезан из сценарного тела, а на его место вживлен Лужков. Когда я накладывал швы, позвонил Добродеев.
— Витя, — негромко сказал он. — Только одно слово.
У меня оборвалось сердце.
— Да, — сказал я.
— Маслюков, — сказал Олег Борисович.
— Это п....ц, — сказал я, имея в виду не только судьбу программы.
— П....ц, — подтвердил гендиректор НТВ.
— А это точно? — опять спросил я. — Кто тебе сказал?
— Да я как раз тут... — уклончиво ответил Добродеев, и я понял, что Олег Борисович находится там. Мне даже показалось, что я услышал в трубке голос Деда.
Галлюцинация, понимаешь.
Я позвонил Белюшиной, послушал, как умеет материться она — и мы приступили к новой имплантации. Лужков с ЧВСом были вырезаны с мясом. Окровавленные куски текста летели из-под моих рук. Время от времени в операционную звонил Добродеев с прямым репортажем о ситуации в Поднебесной.
— Лужков, — говорил он. — Лужков, точно. Или Маслюков. В крайнем случае, Черномырдин.
К вечеру среды были написаны все три варианта.
В четверг утром Ельцин выдвинул Примакова.
Сценарист Белюшина уже не материлась, но и переписывать сценарий больше не могла. Ее нежная психическая структура оказалась неприспособленной к грубым реалиям Родины. Примакова в располосованный сценарий я вшивал самостоятельно — и до пятницы (дня голосования в Думе) молился за Евгения Максимовича всеми доступными мне способами.
Не то чтобы я мечтал о его премьерстве — просто очень хотелось передохнуть.
Сильно передохнуть не получилось: телевидение втянуло меня с потрохами. Не могу сказать, что это был мой личный выбор. Как по другому поводу сказано у Довлатова: это не любовь, это судьба.

Первая программа «Итого» вышла в эфир 19 апреля 97-го года, и это изменило мою жизнь довольно кардинально. Через какое-то время со мною начали здороваться прохожие. Некоторые кивали совершенно автоматически, как шапочному знакомому. Интеллигентные сограждане улыбались одними глазами. Сограждане попроще брали за рукав и начинали общаться, преимущественно на «ты». Совсем простые требовали, чтобы я с ними немедленно выпил — и обсудил жизнь. Мысль о том, что мы незнакомы, не приходила им в голову, и в каком-то смысле они были правы.
Не буду кокетничать: это неудобство — вполне посильная плата за приязнь своего народа.
Пришлось привыкать и ко встречам с собственным именем в самых неожиданных контекстах. Поначалу я обижался и даже звонил в редакции, но потом плюнул — и виртуальный «Шендерович», окончательно отделившись от меня, зажил своей собственной жизнью. Он эмигрировал в Америку и разводился с женой, владел престижным московским клубом, говорил какие-то немыслимые пошлости в интервью, которых я не давал, а однажды был госпитализирован с сердечным приступом. Добрые люди сообщили об этом по телефону моей маме — по счастью, как раз в тот момент, когда у мамы был я сам.
Наконец, в одно прекрасное утро, заглянув в интернет, я обнаружил там висящий на пол-экрана анонс: «Шендерович обвиняется в убийстве испанки». Покрывшись холодным потом, я щелкнул «мышью» — и через несколько секунд выяснил, что речь идет об испанском хирурге Херардо Шендеровиче, зарезавшем пациентку. Ну и однофамильцы у меня...

Как в анекдоте про Пушкина и Муму: женщину зарезал Херардо — а к следователю позвали... В общем, я в очередной раз дописался. В одно прекрасное апрельское утро 99-го года мне позвонили из московской прокуратуры и попросили зайти.
Эту хохму я уже знал. Из-за «Кукол» меня допрашивали еще в девяносто пятом, и признаться, я думал, что уже хватит. Но, как выяснилось, история действительно движется по спирали.
На сей раз в дальнюю дорогу меня позвал депутат Государственной Думы коммунист Никифоренко. Этот государственный муж обратился к Генпрокурору Скуратову с просьбой «рассмотреть коллективное письмо из г.Оренбурга о телепередачах г-на Шендеровича, который частенько любит подменять сатиру хамскими высокомерными оценками известных политиков страны, избегая оскорблений в адрес Президента» (курсив мой — В.Ш.).
Коммунист Никифоренко знал, кому жаловаться — прокурору Скуратову, после показа по РТР его досугов с проститутками, только и оставалось, что стать борцом с антинародным режимом. Но это — подробности, а спираль исторического развития состояла в том, что весной 99-го отсутствие оскорблений в адрес Президента России уже являлось обстоятельством, отягчающим вину.
И опять — мою.
Тут следует вспомнить, что следующим хозяином Кремля в то время, по всем раскладам, выходил Примаков. Евгений Максимович еще не был близко знаком с творчеством Сергея Доренко и думал, что рейтинг — это то, что растет. Коммунисты и особисты по такому случаю смелели день ото дня. В похожей ситуации Хлестаков замечал чиновнику Землянике: помнится, вчера вы были меньше ростом... В сентябре 1991-го эти господа были счастливы уж тем, что их не поднимают за шею вслед за их железным Феликсом, но к концу десятилетия помаленьку начали снова входить во вкус, восстанавливая навыки руководства страной.
Навыки восстанавливались быстро. Мерзости делались теперь не от шальной коржаковской удали, а как положено — по многочисленным просьбам трудящихся. Тут самое время перейти собственно к коллективному письму из Оренбурга, которое сопроводил в прокуратуру бдительный слуга народа.
По части патриотизма это сочинение было исполнено на пять с плюсом, чего не скажешь о правописании. Оно и понятно: озабоченному патриотизмом не до подробностей родной грамматики.
«В одной из передач, — писали обиженные мною и Богом граждане, — одна из кукол изображала женщину с русой косой, в русской национальной одежде, с голубыми глазами (т.е. русская) где на вопрос «Что делать?», присловутый «Мозговед» Шендеровича предписал русским «трудотерапию»...
Продравшись сквозь патриотический синтаксис, я сел писать покаянное объяснение, первую фразу которого мне продиктовал добрый следователь.

«...По существу заданных мне вопросов могу показать следующее. Я действительно являюсь постоянным автором сценариев программы «Куклы». Однако ни в одном из выпусков этой программы не было куклы с русой косой, в русской национальной одежде, с голубыми глазами, как утверждается в письме из Оренбурга.
Нечто похожее было в программе «Итого». А именно: в выпуске за 26 декабря 1998 г. психиатр Андрей Бильжо, говоря о пациентке Р. с аналогичными приметами (коса, одежда, цвет глаз), действительно прописал ей «трудотерапию».
В ответ на запрос депутата Ю.Никифоренко поясняю, что под пациенткой Р. авторы программы имели в виду Россию. Поясняю также, что это не оскорбление, а метафора.
В ее основе лежит глубокое убеждение авторов программы «Итого», что русский народ в целом — народ мечтательный, стоящий в стороне от европейской цивилизации и не склонный к труду. Каковое мнение с авторами программы разделяют, в числе многих других, философ П.Чаадаев, историк В.Ключевский, а также писатель А.Пушкин, бывавший, в частности, и в Оренбурге.
Косвенно его вывод о том, что «мы ленивы и нелюбопытны», подтверждает такой интересный факт: авторы письма (46 человек) не потрудились даже точно вспомнить, в какой из программ В.Шендеровича — «Итого» или «Куклы»? — они видели возмутивший их фрагмент...»

Был в оренбургской кляузе и второй пункт обвинения — насчет кукольного персонажа, похожего на Зюганова и одетого при этом в нацистскую форму.
Тут им не померещилось.
Я пояснил проверяющему прокурору, что резиновый Зюган в форме члена НСДАП в программе «Их борьба» — это тоже метафора, основанная на глубоком идеологическом сходстве лидеров КПРФ с лидерами германского национал-социализма. Я указал на текстуальные совпадения высказываний гг. Зюганова и Гитлера — чем, кажется, удивил проверяющего прокурора довольно сильно. Настолько сильно, что больше из прокуратуры меня не тревожили.
Правда, и Зюганова туда почему-то не пригласили. А жаль. Очень хотелось бы прочесть его объяснения по данному поводу.
Что же до авторов коллективного письма из Оренбурга, то не могу утаить одну пикантную деталь: первым в списке сорока шести граждан, вступившихся за честь русского народа, стояло имя некоего Гусейнова, а координатором всей акции была гражданка Дусказиева Галина Задгиреевна.
Чудны дела твои, Господи!

За пару лет до того, как я начал объясняться с оренбуржскими национал-патриотами, из Питера, по хозяйственным нуждам, был переведен в администрацию Кремля Владимир Владимирович Путин. Когда я давал объяснения проверяющему прокурору, Владимир Владимирович уже работал директором ФСБ, но о его существовании по-прежнему знали только родные, близкие и товарищи по работе.
Меньше чем через год он стал президентом Российской Федерации.
Этот год войдет во все учебники политологии. Делай раз — делай два — делай три! Не знаю, прохиляет ли такой дешевый фокус еще где-нибудь, но в России, как выяснилось, он проходит на ура. Впрочем, я не политолог, а мемуарист. Будем же хранить чистоту жанра — и ограничимся воспоминаниями. Благо есть что вспомнить.
И хотя на сей раз обошлось без прокуратуры, но, как показали дальнейшие события, — возможно, именно этот эпизод стал началом большой уголовщины...

Бывают источники звука, а бывают — источники стука.
8 февраля 2000 года в газете «Санкт-петербургские ведомости» появилось Заявление членов инициативной группы Санкт-петербургского Государственного Университета.
Незадолго до того сия инициативная группа, наперегонки с другими инициативными, выдвинула Путина кандидатом в президенты России — и теперь демонстрировала бывшему питомцу свой энтузиазм. С грамотностью тут было получше, чем в оренбуржском случае, но жанр тот же: донос.
Писавшие сигнализировали хозяину Кремля, что авторы двух последних выпусков «Кукол» пытались «ошельмовать его с особым озлоблением и остервенением, не считаясь с его честью и достоинством». Сообщалось, что наши действия «подлежат квалификации по ст.319 УК РФ».
Я забыл сказать: письмо писали юристы! По крайней мере, подписывали — насчет авторства есть некоторые сомнения (злые языки утверждают, что факс с текстом письма пришел из Москвы). Как бы то ни было, ректор Вербицкая, декан Кропачев и профессор Толстой свои имена под доносом поставили, напомнив стране прошлое название возглавляемого ими учебного заведения — Ленинградский Университет имени Жданова.
Та злосчастная кукольная стилизация называлась так же, как первоисточник — «Крошка Цахес». Новелла Гофмана о внезапной слепоте, заставившей жителей некоего города считать злобного карлика прекрасным юношей, зимой 2000 года смотрелась, действительно, довольно антигосударственно — и нервную кремлевскую реакцию можно понять.
По большому счету, с Владимиром Владимировичем случилось несчастье: человека вынули из рукава, положили поверх колоды и объявили джокером. Он, небось, еще полгода, просыпаясь возле ядерного че¬моданчика, щипал себя, проверяя, не снится ли ему всё это. В таком положении у любого обострятся комплексы...
А тут мы со своим Гофманом.
Впрочем, всё это психологические фантазии, а я (мы же договорились) мемуарист. Поэтому просто свидетельствую: вскоре после появления в печати письма-доноса Владимир Путин сделал одного из его авторов, ректора Вербицкую, своим доверенным лицом в президентской кампании. Видать, заслужила. (Сегодня г-жа Вербицкая вместе с г-жой Путиной уже борется за чистоту русского языка. Языка, конечно, жаль, но за женщин приятно.)
Вернемся, однако, в февраль 2000-го. Впридачу к обширным юридическим познаниям по части ст.319, «ждановская» профессура оказалась знатоком нравственности (без заботы о нравственности в России не делается ни одной мерзости). Профессура писала, что «Куклы» вызывают «чувство глубокого возмущения и негодования и могут служить красноречивым примером злоупотребления свободой слова, с чем в преддверии президентских выборов граждане РФ, как это ни прискорбно, все чаще сталкиваются».
Насчет злоупотреблений накануне выборов — это, надо признать, была сущая правда: соперников будущего президента РФ уже полгода напролет «мочили» по ОРТ в круглосуточном режиме. «Мочили» безо всякого Гофмана, с подкупающей простотой переходя на личности. Хорошим тоном в эти месяцы стали магазинное хамство (г-н Леонтьев) и демонстрация в эфире медицинских карт и интимных свидетельств (г-н Доренко). Скобки, впрочем, можно расставить и в обратном порядке.
Всё это питерские юристы вынесли с огромным мужеством и молча, и как раз на «Куклах» не выдержали: прорезалось гражданское негодование насчет злоупотребления свободой слова.
Вообще, судя по реакции власти на ту гофманиану, мы попали со своей метафорой сильнее, чем сами предполагали. «Попали» — в обоих нынешних смыслах слова. Я-то искренне полагал, что переписываю притчу, а нанес, кажется, обиду физиологического свойства. Говорят (по крайней мере, мне так передавали), что там (взгляд наверх) особенно обиделись на то, что герой программы оказался существом весьма небольшого роста.
Я в очередной раз был поражен уровнем полемики.
Да разве в росте дело? Что за детский сад? Обидься по сути! Опровергни метафору! Докажи, что ты не карлик в политике, не продукт пиара! Да и не мне шутить насчет роста — ростом я не выше президента.
Между прочим, жену тоже зовут Людмила Александровна. И ничего, живу.

А насчет продукта пиара — самую смешную шутку по этому поводу, как всегда, пошутила жизнь.
Был у нас в программе «Итого» такой персонаж — Виктор Семенович Ельцов... Кстати, он на самом де¬ле — Виктор Семенович Ельцов, по паспорту. Обнаружен нами в картотеке «Мосфильма». Выразительное имя плюс типаж главы партхозактива решили его судьбу, и Виктор Семенович временно стал главой администрации выдуманного нами города Федотово и основателем движения «Держава-мать». Лазил в шахты, ездил к ткачихам, говорил патриотические пошлости... Короче, делал все, что делают они, и делал вполне убедительно. Однажды мы снимали его в Совете Федерации — он громко молол какую-то написанную мною чепуху... Так на него там даже внимания никто не обратил — настолько лег в масть наш Виктор Семенович!
Надо заметить, что актер так вжился в роль, что по окончании карьеры в программе «Итого» изготовил визитную карточку, на которой был изображен флаг России и, без лишних подробностей, красовались фамилия, имя и отчество. Его до сих пор узнают на улицах. Некоторые справляются о политических перспективах.
...Так вот, в феврале 1999 года мы снимали приезд Виктора Семеновича на ферму. Это была пародия на типовой выезд областного руководителя в народ: Ельцов вышел из машины, дежурный холуй накинул ему на плечи белый халат — и «федотовский глава» пошел в коровник. По дороге с деловым видом пощупал комбикорм. При встрече с народом пообещал поддерживать отечественного производителя. Всё по сценарию.
Сюжет вышел в эфир — и мы о нем забыли. Ровно на год.
А через год, в феврале 2000-го, на другую ферму приехал будущий президент России. Он вышел из машины, кто-то набросил ему на плечи белый халат — и Путин в окружении местного начальства двинулся навстречу селянам...
Мы смотрели это в новостях, сидя в Останкине.
— О, — сказала Лена Карцева, режиссер «Итого». — Смотрите. Прямо как наш Ельцов.
Тут будущий президент Путин свернул с дороги, подошел к тележке с комбикормом и начал с задумчивым видом мацать эту дрянь руками. Мы рухнули на пол со стульев. Когда будущий президент России заговорил о поддержке отечественного производителя, мы, икая от смеха, уже рылись в кассетах.
Параллельная склейка дала обратный эффект: стало уже не до смеха.
Смешно, когда пародия похожа на оригинал. Но каким надо быть оригиналом, чтобы дословно соответствовать пародии, сделанной за год до этого?

Когда в феврале 97-го мне представили будущего режиссера «Итого» Елену Карцеву, я, признаться, немного скис — жизненный опыт заставлял меня скептически относиться к профессиональным способностям интересных блондинок. Лена оказалась исключением. Впрочем, в политике, за пять лет работы со мной, Карцева лучше разбираться не стала. Разбирается она в ней по-прежнему — совершенно по-женски. Посмотрит, бывало, на какого-нибудь судьбоносного дядьку в мониторе, спросит: это кто? Только начнешь объяснять, а Лена сморщит носик и голосом Аси Бякиной скажет: ну да, я же вижу, такая гадость.
А к красоте рядом с собой, в рабочее время, я не то чтобы привык, но — смирился. Впрочем, всему есть пределы, и редактору Морозовой, например, было категорически запрещено приходить на работу в короткой юбке.
Я не талиб, но и не слепой же. А мне программу писать надо.
Натерпелся я и от профессионализма редактора Морозовой: с ударениями у меня не сложилось с детства, и падежи употребляю по интуиции, а редактор Морозова в засаде посидит, дождется, пока я свой уровень культуры обнаружу, да прилюдно и опозорит. Зато потом улыбнется так, что всё простишь.
А главный среди моих бойцов невидимого фронта — Сергей Феоктистов. Похожий на большого, умного и ученого кота, он — шеф-редактор программы. Сия должность означает безотлучную жизнь в информационном потоке, но это как раз могут многие. А Феоктистов умеет вот что: взять два несмешных по отдельности факта — и соединить их, как щелочь с водой. Чтобы зашипело и дало бурную смеховую реакцию.
Сергей был соавтором моих текстов, зачастую — их автором в большей степени, чем я сам. Он создавал голевые моменты — мне оставалось только подставить голову...
По образованию Феоктистов — синолог, то бишь специалист по Китаю, где и проработал пять лет корреспондентом «Маяка». Из тех краев Феоктистов вывез собаку по имени Пыр-Пыр и философское отношение к жизни. Наконец, он знает китайскую грамоту! Это всякий раз наполняет мое сердце священным трепетом: до встречи с Феоктистовым я был убежден, что китайцы нас разыгрывают, и прочесть это в принципе невозможно. А наш ученый шеф читал в подлиннике Конфуция, хотя для общения с нами, убогими, ограничивается цитатником Мао — тоже в подлиннике, разумеется... За пять лет совместной работы один афоризм Великого Кормчего я выучил наизусть: ибу ибуди дадао муди. «Шаг за шагом дойдем до цели».
Чем, собственно, и занимаемся.

Рассказывать про «поэта-правдоруба» большого смысла не имеет — кто ж не знает старика Иртеньева? Игорь Моисеевич — живой классик, чьи строки с середины восьмидесятых уходят в народ безымянно, что есть высшая форма признания.
Не с первого раза удалось мне подсадить моего старшего друга на телевизионную иглу: поначалу от политической поденщины Иртеньев отказывался. Гордый питомец муз, он не то чтобы брезговал заказа — но полагал, что не сможет писать «на скорость», сохраняя уровень, к которому уже успел приучить своих читателей.
А условия иртеньевской работы были, действительно, довольно жесткими: в среду получи тему, а к утру в четверг — вынь да положь стихотворение. Что Игорь и делал четыре года напролет. Перед тем как по телефону, мрачным голосом, прочесть мне «программный продукт», Иртеньев обычно предупреждал, что стих получился смешной, и чаще всего, не ошибался.
Если у иртеньевской музы был выходной, он справлялся без нее — выходили стихи элегантные, математически точные; демонстрация профессии. Но когда муза посещала поэта... а по средам она делала это регулярно... Тогда, потревоженный по какому-либо невзрачному поводу вроде принятия бюджета, иртеньевский талант поднимался во весь свой немаленький рост. Легко оттолкнувшись от повода, стих взлетал к головокружительным обобщениям и оттуда обрушивался финальной репризой. Пальчики оближешь.
Многое из написанного для «Итого» Иртеньев, человек строгий, впоследствии включил в свои сборники. Наличие в природе этих стихов я считаю своим вкладом в русскую поэзию. Хотел написать: скромным вкладом, но к черту скромность — стихи-то отменные!

Примерно через год после старта программы Иртеньев привел в эфир своего друга Андрея Бильжо. Блестящий карикатурист дебютировал у нас в качестве «мозговеда».
Впрочем, Бильжо — психиатр самый натуральный, с дипломом, и по Москве в некотором количестве еще ходят граждане, починенные Андреем Георгиевичем в его маленькой психиатрической больнице. Соответственно, и диагнозы политикам он ставил нешуточные. То есть — настоящие.
Нехитрое дело назвать Думу «дурдомом», но для Бильжо это не было метафорой: политическую элиту страны он ощущал как свою клиентуру. А когда «врач-мозговед» выходил на уровень обобщений, как в случае с «пациенткой Р.», случался успех такой силы, что меня начинали вызывать в правоохранительные органы (см.выше).
Многие до сих пор спрашивают: что это он вертел в пальцах? Отвечаю: это ключик-гранка, какими запирают снаружи буйные психиатрические палаты. К сожалению, изолировать от россиян обителей верхней и нижней палаты Андрей Бильжо не cумел.
Но всех нас предупредил.

Смею думать, что в «Итого», за пять лет еженедельного эфира, случилось некоторое количество удачных шуток. Но это, конечно, гарнир. А собственно блюдом были они, наши всенародно избранные всех рангов. Перешутить их было невозможно. Что они говорили, как себя вели! Какой Салтыков-Щедрин? Какой Свифт? Только не выключай камеру, только запасись пленкой — и фиксируй.
В этом хоре были солисты, а были и звезды первой величины. Черномырдин, например — предмет моей острой ревности. Я относился к нему, как Сальери к Моцарту, потому что сам беру трудом, а он — талантом. Ужас! — ночей не спишь, пальцы стерты о клавиши по локоть, восемь редакций одной шутки... — а этот просто открывает рот и говорит... Ельцин доводил нас иногда до икоты; некоторые его синхроны (так на телевизионном сленге называется прямая речь в эфире) мы в процессе подготовки программы пересматривали много раз — и каждый раз уползали от монитора на карачках. Вести программу в прямом эфире я бы, клянусь, не смог — «плыл» бы от смеха постоянно.
Но главное — пятилетняя работа в «Итого» существенно поправила мое мировоззрение. Километры пленок, отсмотренные с подачи Татьяны и Сергея, не прошли даром. Время от времени на рабочем месте я узнавал о Родине что-то такое, отчего хотелось скорее плакать, чем смеяться.
И дело вовсе не в политиках, почти в полном составе расположившихся в диапазоне от клоунов до дебилов. Претензий к обитателям Кремля и других вместилищ власти у меня, с течением времени, становилось, как ни странно, всё меньше. И всё больше я понимал, что они — это мы. Например, жители Брянска выбрали себе депутата Шандыбина. Они, кого смогли, выбрали — он, как может, работает, и никаких претензий к ателье.
Удивительно другое: поставив на руководство своей жизнью этих василь-иванычей (а Шандыбин там еще не из худших), россияне с поразительным терпением продолжают надеяться на то, что в одно чудесное утро у них под окнами обнаружатся голландские коровы и английский газон. И время от времени обижаются, что этого еще нет.
Помнится (дело было вскоре после президентских выборов 1996 года), за соседним столиком в кафе тяжело напивались люди, будто вышедшие живьем из анекдота про новых русских: бычьи шеи, золотые цепи... И вот они меня опознали и призвали к ответу за всё, и велели сказать, когда закончится бардак и прекратится коррупция.
Тут меня одолело любопытство.
— Простите, — спросил я, — а вы за кого голосовали?
И выяснилось, что двое из пяти «быков» голосовали за Ельцина, двое за Жириновского, а один — вообще за Зюганова. И, проголосовавши таким образом, они регулярно напиваются — в ожидании, когда прекратятся бардак и коррупция.

Народ — вот что было главным открытием программы «Итого», по крайней мере, для меня. Через две программы на третью информационный поток выплескивал на нас что-нибудь совершенно поразительное. Не забуду, как мать родную, ночные съемки из питерского пригорода Келломяги. У водилы уборочной машины кончилась в машине вода, а рабочее время — не кончилось, и он ездил по улицам родного города и гонял валиком пыль. Всю ночь. Я смотрел этот сюжет и думал... Нет, я ничего не думал, просто смотрел, как зачарованный.
Но это — частный случай идиотизма. А вот картинка из цикла «всё, что вы хотели знать о своем народе, но боялись спросить».
...Голландский фермер взял в аренду в Липецкой области шестьсот гектаров земли — и приехал на черноземные просторы, привезя с собою жену, компаньона, кучу техники и массу технологий. Он посадил картошку — и картошка выросла хоть куда. А на соседних совхозных плантациях (где, пока он работал, расслаблялись великим отечественным способом) корнеплод уродился фигово.
Тут бы и мораль произнести — типа «ты все пела...»
Но в новых социально-исторических условиях басня дедушки Крылова про стрекозу и муравья не сработала. Потому что, прослышав о голландском урожае, со всей области (и даже из соседних областей), к полям потянулись люди. Они обступили те шестьсот гектаров буквально по периметру — и начали картошку выкапывать.
Причем не ночью, воровато озираясь, с одиноким ведром наперевес... — граждане новой России брали чужое ясным днем; они приезжали на «жигулях» с прицепами, прибывали целыми семьями, с детьми... Педагогика на марше.
Приезд на место события местного телевидения только увеличил энтузиазм собравшихся. Люди начали давать интервью. Общее ощущение было вполне лотерейным: повезло! Мягкими наводящими вопросами молодая корреспондентка попыталась привести сограждан к мысли, что они — воры, но у нее не получилось. Один местный стрекозел даже обиделся и, имея в виду голландского муравья, сказал: вон у него сколько выросло! — на нашей земле...
Этот сюжет, будь моя воля, я бы крутил по всем федеральным каналам ежедневно — до тех пор, пока какой-нибудь высокоточный прибор не зафиксирует, что телезрители начали краснеть от стыда.
А по ночам, когда дети спят, я крутил бы стране другой сюжет.
История его такова. Корреспондент НТВ в Чечне предложил некоему полковнику десантных войск воспользоваться своим спутниковым телефоном — и позвонить домой, под Благовещенск, маме: у мамы был день рождения. Заодно корреспондент решил этот разговор снять — подпустить лирики в репортаж.
В Чечне была глубокая ночь — под Благовещен¬ском, разумеется, утро. Полковник сидел в вагончике с мобильным телефоном в руке — и пытался объяснить кому-то на том конце страны, что надо позвать маму. Собеседник полковника находился в какой-то конторе, в которой — одной на округу — был телефон. Собеседник был безнадежно пьян и, хотя мама полковника находилась, по всей видимости, совсем недалеко, коммуникации не получалось.
Оператор НТВ продолжал снимать, хотя для выпуска новостей происходящее в вагончике уже явно не годилось — скорее, для программы «Вы — очевидец».
Фамилия полковника была, допустим, Тютькин. (Это не потому, что я не уважаю полковников. Не уважал бы, сказал настоящую — поверьте, она была еще анекдотичнее).
— Это полковник Тютькин из Чехии, б...! — кричал в трубку герой войны («чехами» наши военные называют чеченцев; наверное, в память об интернациональной помощи 1968 года). — Маму позови!
Человек на том конце страны, будучи с утра на рогах после вчерашнего, упорно не понимал, почему и какую маму он должен звать неизвестному полковнику из Чехии.
— Передай: звонил полковник Тютькин! — в тоске кричал военный. — Запиши, б...! Нечем записать — запомни на х... Полковник Тютькин из Чехии! Пол-ков-ник... Да вы там что все, пьяные, б...? Уборочная, а вы пьяные с утра? Приеду, всех вые...
Обрисовав перспективы, ждущие неизвестное село под Благовещенском в связи с его возвращением, полковник Тютькин из Чехии снова стал звать маму. Когда стало ясно, что человек на том конце провода маму не позовет, ничего не запишет и тем более не запомнит, полковник стал искать другого собеседника.
— Витю позови! — кричал он, перемежая имена страшным матом. — Нету, б...? Петю позови! Колю позови!
И, наконец, в последнем отчаянии:
— Трезвого позови! Кто не пил, позови!
Такого под Благовещенском не нашлось — и, бросив трубку, полковник обхватил голову руками и завыл, упав лицом на столик купе.
Разумеется, НТВ не дало это в эфир. Жалко было живого человека... Но если бы не эта жалость, я бы, ей-богу, крутил и крутил этот сюжет для непомнящей себя страны, на одном конце которой — пьяные влежку во время уборочной Витя, Петя и Коля; один телефон на село и одинокая мама полковника Тютькина, не дождавшаяся звонка от сына в свой день рождения, а на другом конце — сам этот полковник, в тельняшке и тоже под градусом — пятый год мочит «чехов»...

Я узнавал свой народ — смеялся и плакал, и понимал, что вот он, ответ на вечный вопрос, задаваемый довольно часто и не мне одному; задаваемый иногда с удивлением, чаще

Трагикомедия

02.02.2004

Автор: О. Африки
Источник: Акция, № 1

«Владимир Владимирович умело и даже как-то весело валял ваньку, и только, по одному поводу его постоянно пробивало на искренность: при слове «Гусинский» президентские глаза начинали светиться белым светом ненависти, и я, как Станиславский, шептал: верю!»   Как говорится, это было бы очень смешно, если б не было так грустно. История о том, как развалили сперва НТВ, затем ТВ-6, а после и ТВС, глазами непосредственного участника. В антракте — пара жизненных историй и закулисы «кукол», чтобы не было так грустно. Любителям политического сарказма и жизненной сатиры от Шендеровича в этот раз ловить нечего. Тут сарказм иного рода — с привкусом горечи. Это когда должно быть смешно, но смеяться уже не хочется, ибо фарс не всегда (и не для всех) бывает смешным.   Шендерович — не Трегубова и даже не кремлевский диггер. Написанное никоим образом не претендует на скандальность и многотысячные тиражи, хотя могло бы. Двести с небольшим страниц, десять тысяч тиража, издание второе, дополненное и исправленное. Наглядное пособие для тех, кто думает, что «свобода слова», «демократия» и «право на достоверную информацию» — это про Россию.   «...а тихий, не замеченный на митингах Александр Шашков бумагу в отделе кадров переписал, как просили — строго по форме: «Генеральному директору НТВ Йордану Б.А. от корреспондента службы информации Шашкова А.З.» Чуть ниже — «Заявление». И еще ниже — одно слово: «Увольте». 

Виктор Шендерович: «Мне уже поздно бояться...»

20.05.2003

Автор: Андрей Щербак-Жуков
Источник: Книжное обозрение

Вот уже более полугода – с самого своего выхода – в наших рейтингах держится книга Виктора Шендеровича «Здесь было НТВ и другие истории», выпущенная издательством «Захаров». Это книга смешная и грустная одновременно: в ней – и озорная ухмылка шутника, и боль тонко чувствующего человека... – Когда вы писали книгу о разгроме НТВ, вы рассчитывали на читательский успех или просто изливали на бумагу то, что наболело? – Я предполагал, что какому-то количеству читателей это будет интересно. Я придерживаюсь такого принципа – довольно простенького – если это мне интересно, то будет интересно и кому-то еще. Надо ориентироваться на себя. Мне интересно читать разные истории, мне интересно читать правду. Честно говоря, в последнее время я довольно редко читаю художественную литературу, потому что у меня в мозгу уже давно образовался перенасыщенный раствор хорошей литературы. Я ее в молодости очень много прочел – в первую очередь, классики... И теперь там все просто кристаллизовалось внутри – я просто не способен воспринимать вымысел. По крайней мере, если и способен, то очень редко. Последний из людей, которые пишут вымысел, кого я оказался способен воспринять, был Фаулз. А читать правду, узнавать новые реальные истории невероятно интересно. Я сам поглощаю невероятное количество всяких баек, мемуаров и прочего... И я понял, что все, что связано с «энтэвэшной» историей, обязательно нужно записывать, потому что в этом есть очень много того, что мало кто знает, а это все жутко интересно. Мне самому прочитать все это было бы очень интересно. Вот я и написал эту книжку. Я предполагал, что какому-то количеству людей это будет интересно, но никак не думал, что буду конкурировать в книжных рейтингах с Солженицыным. – Солженицын держится несколько повыше, а вот книга, которая вышла примерно одновременно с вашей и держится на том же уровне – это «Тень победы» Виктора Суворова... – Приятно, что жанр мемуаристики может на равных тягаться с жанром фэнтези... – Как вам удалось написать книгу, при этом продолжая работать на телевидении? – Это же небольшая по объему книжка. К тому же она отчасти складывалась из дневниковых записей. Я многое записывал, когда все это еще происходило – не ленился... Так, например, я сразу записал свои впечатления от встречи с президентом. Окончательный текст я писал довольно долго – месяца четыре, а там всего пятьдесят машинописных страниц. Я имею в виду собственно «Здесь было НТВ». Плюс остальные истории, которые тоже копились довольно долгое время. Они только редактировались. – Там у вас еще есть «Куклиада» и «Ничего кроме правды»... Это все старые вещи? – «Куклиада» раньше уже публиковалась – это уже была вторая редакция, в которой многое изменилось, но все-таки... А «Ничего кроме правды» – это просто записные книжки, которые так же велись довольно долгое время. Сейчас готовится новое издание, в нем будут поправлены некоторые вещи в самом НТВ. Причем это будут довольно приятные вещи: вышел на свободу финансовый директор «Медиа-моста» Антон Титов. Он, отсидев два года, был выпущен без приговора. И второе, что изменится в тексте, это кусок, где я писал о «корпоративной поддержке» в кавычках, о том, что все наши коллеги поддерживали нас только частным образом, а в эфирах своих программ молчали. Потом – уже после выхода книжки – я узнал историю Станислава Кучера, у которого на телевидении была программа «Большая страна», и утром 14 числа – в день захвата НТВ – он от имени своей передачи выразил несогласие с методами, которыми государство борется с независимыми СМИ, и был уволен, и сорок человек осталось без работы... Так что не все молчали, и я, конечно, об этом должен был написать. Плюс добавится множество смешных историй в раздел «Ничего кроме правды». – Вы сами выстраивали композицию книги? Ведь, следуя исторической последовательности излагаемых историй, их нужно было выстроить наоборот: в начало поставить «Ничего кроме правды», потом – «Куклиада» и в самом конце, как апофеоз, – «Здесь было НТВ»... – Нет, я с вами не согласен. В начало было поставлено НТВ, потому что эта вещь дала название всей книжке, и многие покупали ее именно из-за этого. Так поступить посоветовал Захаров, и я считаю, что он оказался прав. «Куклиада» – это мемуаристика, обращенная в прошлое, просто милые воспоминания. А что касается баек, так это на десерт, на сладенькое... Это все – в разной степени забавности и поучительности – но все-таки анекдоты, и они должны быть в конце, чтобы человек заканчивал чтение книжки легко, а не на той драматической ноте, которой кончается НТВ. – Когда я читал вашу книгу, я действительно переживал эту драму. Но потом подумал: а не слишком ли люди сами драматизировали сложившуюся ситуацию?.. Ну, ушел с канала один, другой... Не лучше было бы всем мирно разойтись? – Как мне кажется, я на этот вопрос ответил в книге словами Светланы Сорокиной: «Речь идет о спасении души». Здесь не применимы такие спортивные категории, как победа или поражение... – Ваша новая передача на канале ТВС называется «Бесплатный сыр»... Почему вы не оставили прежнее название «Итого»? Чем одна передача отличается от другой? – Формально программа «Итого» принадлежит НТВ – само название. Хотя нужно отдать должное каналу за то, что он повел себя очень цивилизованно и не стал пользоваться им. Кроме того, мы придумали новую идею – она продолжает тему «Итого». Но мне кажется, что «Бесплатный сыр» лучше продуман как телевизионный продукт – он интересней эстетически и более цельный. – Кем вы себя ощущаете: писателем, журналистом, телеведущим?.. Я помню ваши рассказы, которые печатались в сборниках фантастики издательства «Текст»... Из книги ясно, что вы попали на телевидение достаточно случайно... – На телевидение вообще все попадают случайно. Этому не учат. То есть, наверное, учат, но лучшие люди из тех, кто работает на телевидении, пришли туда из газетной журналистики, из других профессий... Телевидение ценит личность, оно интересно крупным планом, интересно тем, что человека углубляет, раскрывает, если хотите, раздевает. Я числю себя журналистом – писательству на телевидении нет места. Писательство – это интимный, тихий, медленный процесс, при котором нужно сидеть и только слушать голоса. На телевидении нет особой возможности прислушиваться к голосам – здесь есть определенный объем, который необходимо выдать, есть свои правила... То, чем я занимаюсь, – это публицистика... – Вам не хочется бросить всю эту суету и засесть за прозу?.. – Хочется. И я иногда пишу... Одна моя пьеса сейчас уже идет в театре «Табакерка», вторая – там же репетируется. Так получилось, когда закрыли НТВ, я написал первую, когда расформировали ТВ-6 – вторую. Если произойдет что-нибудь с ТВС – может быть, я еще чего-нибудь напишу... – То есть, если все будет хорошо, ваших новых произведений ждать не стоит? – Какие-то короткие вещи появляются все время: рассказики, стишки, маленькие пьески из цикла диалогов. Но, конечно, для создания более или менее крупной вещи требуется тишина – тишина в голове, тишина вокруг. Нужно проснуться выспавшимся, нужно забыть о том, какой сегодня день недели – потому что я уже семь лет живу не по числам, а по дням недели, этого требует технологический цикл, – нужно спокойно сесть, и тогда от этой тишины, может быть, медленно начнут приходить какие-то мысли и идеи. А в том ритме, в котором живешь на телевидении, писательство исключено. – Что-то новое, кроме передачи «Бесплатный сыр», вы будете делать на телевидении? – Я надеюсь, что буду. У меня есть еще несколько телевизионных проектов, о которых я не буду говорить, чтобы не сглазить... Но такие проекты есть – в том числе и не связанные с политикой и публицистикой. Это и развлекательные программы, и кино. Всем этим мы сейчас занимаемся. – А новые книги? – Сейчас в издательстве «Захаров» лежит рукопись новой книги. Это моя попытка рассмотреть сквозь призму собственных текстов последние двадцать лет нашей жизни – со времен позднего застоя до наших дней. Я выстраиваю их в хронологическом порядке и вспоминаю время... – То, что называется «Избранное»... – Да, «Избранное». Но, с одной стороны, оно вполне политизированное, а с другой – я пытаюсь смешать вместе выдумку и реальность, то есть чередовать документальные истории и художественное тексты... Кроме того, я надеюсь, что в издательстве «ВАГРИУС» выйдет книжка со странным названием «Шендевры». Это короткие юмористические – именно юмористические – тексты. Еще я начал собирать книгу под условным названием «Другой Шендерович» – это сборник несмешных текстов. Я ведь в разные годы писал серьезные рассказы, стихи, повесть – в основном в 80-е годы. Я недавно их перечитал и понял, что многое нестыдно и опубликовать. Но поскольку сейчас моя фамилия напрочь большими гвоздями приколочена к жанру, то, чтобы правильно ориентировать читателя, я и называю эту книгу «Другой Шендерович», «Несмешной Шендерович». – Ваши пьесы написаны на злобу дня или с какой-то долей отстраненности? – Пьеса, которая сейчас репетируется в «Табакерке», называется «Тезка Швейцера». Это притча. Действие в ней происходит в наши дни. Молодой миссионер, которого так же, как великого миссионера Швейцера, зовут Альберт, приезжает в людоедское племя в тропической Африке, чтобы объяснить, что нельзя есть людей, что есть другие формы существования... Эта история одновременно и веселая, и драматичная. – А в кино в качестве актера вас не звали? – Звали, но мне хватило ума отказаться. Потому что каждый должен заниматься своим делом, а актер я плохой – моего небольшого театрального образования хватает, чтобы это понять... – Как вы выбирали издательство для выпуска своей книги? – Это забавная история... Сначала я попытался договориться с другим издательством, они с интересом отнеслись к этой идее и попросили почитать рукопись, однако, прочитав ее, они стремительно ушли в кусты и честно сказали, что боятся и просят извинить. Я их, конечно, извинил и отнес текст в издательство «Захаров» – там его мгновенно взяли и мгновенно напечатали... – Не боитесь говорить людям во власти такие резкие и обидные вещи? – Я этим занимаюсь довольно давно – мне уже поздно бояться... Когда-то я очень сильно боялся, но, видимо, у каждого человека есть какая-то норма страха, и я уже свое отбоялся... Кроме того, у меня есть своя собственная формула: бояться опасно.