Здесь было НТВ

Год издания: 2002

Кол-во страниц: 144

Переплёт: твердый

ISBN: 5-8159-0274-8

Серия : Публицистика

Жанр: Воспоминания

Тираж закончен

Записные книжки — сундуки с дублонами. Время от времени спускаешься в эти погреба и смотришь, перебираешь, вспоминаешь... Иногда смеешься, иногда плачешь.

История войны на НТВ закончена, но не осмыслена, по-моему.

В дворовом футболе это называется — заиграно. Знаете, когда нарушение правил было, кого-нибудь сбили или рукой подыграли, но мячик катится, скоро стемнеет, играем дальше, побежали, побежали... Мне кажется, общество так и не поняло, что это было. Поэтому, как сказано у Слуцкого: давайте после драки помашем кулаками.

Это — субъективная камера. Я прекрасно отдаю себе отчет, что многое, и очень важное, осталось не увиденным мною, что есть другие точки зрения — и абсолютно не претендую на истину. Но то, что здесь написано, было. Я это слышал, я это видел, я это знаю.

 

Второе издание, значительно дополненное, вышло под названием «Здесь было НТВ, ТВ6, ТВС и другие истории» .

Почитать Развернуть Свернуть

Еду на работу, опаздываю, ловлю машину:
— Останкино!
— Сколько?
— А сколько надо? — интересуюсь.
— Ну, вообще тут полтинник, — говорит водитель, — но вам... — Улыбка. Я понимаю, что поеду на халяву. — Давайте — восемьдесят? Вы же «звезда».

Программа «Итого», сделавшая меня «звездой» с правом проезда за восемьдесят вместо пятидесяти, начиналась с идеи вылезти из-за кукольных спин и заговорить своим голосом. Запросилось наружу мое театральное прошлое, а кроме того — давно хотелось приблизить комментарий к злобе дня.
В «Куклах», с их сложной технологией, сдавать очередной сценарий приходилось во вторник, в эфир же программа шла только в воскресенье. А за пять дней в России может произойти черт знает что, вплоть до полной перемены власти.
Несколько раз «Куклы» попадали в эту пятидневную ловушку, и с довольно печальными результатами. Текст, актуальный во вторник, к выходным оказывался абракадаброй, не имеющей отношения к реальности.
И на ушах по этому поводу мы стояли регулярно.
Самый выразительный случай такого рода произошел в дни правительственного кризиса в сентябре 1998-го. Депутаты дважды забодали кандидатуру Черномырдина — и все шло к тому, что Борис Николаевич насупится, упрется и выдвинет ЧВСа в третий раз. В расчете на этот вариант развития событий сценаристом Белюшиной были написаны очередные «Куклы».
Но жизнь пошла враскосяк со сценарием. В среду, когда программа был написана, озвучена, и уже полным ходом шли съемки, мне позвонил гендиректор НТВ Олег Добродеев.
— Витя, — сказал он негромко. — Дед хочет Лужкова.
— О господи, — сказал я. — Точно? — спросил я чуть погодя.
Олег Борисович несколько секунд помолчал, давая мне возможность самому осознать идиотизм своего вопроса. Что может быть точного в России, в конце ХХ века, под руководством Деда?
— Пиши Лужкова, — напутствовал меня гендиректор и дал отбой.
Я позвонил Белюшиной — она ахнула — и мы приступили к операции. Скальпель, зажим... Диалог, реприза... Через пару часов ЧВС был вырезан из сценарного тела, а на его место вживлен Лужков. Когда я накладывал швы, позвонил Добродеев.
— Витя, — негромко сказал он. — Только одно слово.
У меня оборвалось сердце.
— Да, — сказал я.
— Маслюков, — сказал Олег Борисович.
— Это п....ц, — сказал я, имея в виду не только судьбу программы.
— П....ц, — подтвердил гендиректор НТВ.
— А это точно? — опять спросил я. — Кто тебе сказал?
— Да я как раз тут... — уклончиво ответил Добродеев, и я понял, что Олег Борисович находится там. Мне даже показалось, что я услышал в трубке голос Деда.
Галлюцинация, понимаешь.
Я позвонил Белюшиной, послушал, как умеет материться она — и мы приступили к новой имплантации. Лужков с ЧВСом были вырезаны с мясом. Окровавленные куски текста летели из-под моих рук. Время от времени в операционную звонил Добродеев с прямым репортажем о ситуации в Поднебесной.
— Лужков, — говорил он. — Лужков, точно. Или Маслюков. В крайнем случае, Черномырдин.
К вечеру среды были написаны все три варианта.
В четверг утром Ельцин выдвинул Примакова.
Сценарист Белюшина уже не материлась, но и переписывать сценарий больше не могла. Ее нежная психическая структура оказалась неприспособленной к грубым реалиям Родины. Примакова в располосованный сценарий я вшивал самостоятельно — и до пятницы (дня голосования в Думе) молился за Евгения Максимовича всеми доступными мне способами.
Не то чтобы я мечтал о его премьерстве — просто очень хотелось передохнуть.
Сильно передохнуть не получилось: телевидение втянуло меня с потрохами. Не могу сказать, что это был мой личный выбор. Как по другому поводу сказано у Довлатова: это не любовь, это судьба.

Первая программа «Итого» вышла в эфир 19 апреля 97-го года, и это изменило мою жизнь довольно кардинально. Через какое-то время со мною начали здороваться прохожие. Некоторые кивали совершенно автоматически, как шапочному знакомому. Интеллигентные сограждане улыбались одними глазами. Сограждане попроще брали за рукав и начинали общаться, преимущественно на «ты». Совсем простые требовали, чтобы я с ними немедленно выпил — и обсудил жизнь. Мысль о том, что мы незнакомы, не приходила им в голову, и в каком-то смысле они были правы.
Не буду кокетничать: это неудобство — вполне посильная плата за приязнь своего народа.
Пришлось привыкать и ко встречам с собственным именем в самых неожиданных контекстах. Поначалу я обижался и даже звонил в редакции, но потом плюнул — и виртуальный «Шендерович», окончательно отделившись от меня, зажил своей собственной жизнью. Он эмигрировал в Америку и разводился с женой, владел престижным московским клубом, говорил какие-то немыслимые пошлости в интервью, которых я не давал, а однажды был госпитализирован с сердечным приступом. Добрые люди сообщили об этом по телефону моей маме — по счастью, как раз в тот момент, когда у мамы был я сам.
Наконец, в одно прекрасное утро, заглянув в интернет, я обнаружил там висящий на пол-экрана анонс: «Шендерович обвиняется в убийстве испанки». Покрывшись холодным потом, я щелкнул «мышью» — и через несколько секунд выяснил, что речь идет об испанском хирурге Херардо Шендеровиче, зарезавшем пациентку. Ну и однофамильцы у меня...

Как в анекдоте про Пушкина и Муму: женщину зарезал Херардо — а к следователю позвали... В общем, я в очередной раз дописался. В одно прекрасное апрельское утро 99-го года мне позвонили из московской прокуратуры и попросили зайти.
Эту хохму я уже знал. Из-за «Кукол» меня допрашивали еще в девяносто пятом, и признаться, я думал, что уже хватит. Но, как выяснилось, история действительно движется по спирали.
На сей раз в дальнюю дорогу меня позвал депутат Государственной Думы коммунист Никифоренко. Этот государственный муж обратился к Генпрокурору Скуратову с просьбой «рассмотреть коллективное письмо из г.Оренбурга о телепередачах г-на Шендеровича, который частенько любит подменять сатиру хамскими высокомерными оценками известных политиков страны, избегая оскорблений в адрес Президента» (курсив мой — В.Ш.).
Коммунист Никифоренко знал, кому жаловаться — прокурору Скуратову, после показа по РТР его досугов с проститутками, только и оставалось, что стать борцом с антинародным режимом. Но это — подробности, а спираль исторического развития состояла в том, что весной 99-го отсутствие оскорблений в адрес Президента России уже являлось обстоятельством, отягчающим вину.
И опять — мою.
Тут следует вспомнить, что следующим хозяином Кремля в то время, по всем раскладам, выходил Примаков. Евгений Максимович еще не был близко знаком с творчеством Сергея Доренко и думал, что рейтинг — это то, что растет. Коммунисты и особисты по такому случаю смелели день ото дня. В похожей ситуации Хлестаков замечал чиновнику Землянике: помнится, вчера вы были меньше ростом... В сентябре 1991-го эти господа были счастливы уж тем, что их не поднимают за шею вслед за их железным Феликсом, но к концу десятилетия помаленьку начали снова входить во вкус, восстанавливая навыки руководства страной.
Навыки восстанавливались быстро. Мерзости делались теперь не от шальной коржаковской удали, а как положено — по многочисленным просьбам трудящихся. Тут самое время перейти собственно к коллективному письму из Оренбурга, которое сопроводил в прокуратуру бдительный слуга народа.
По части патриотизма это сочинение было исполнено на пять с плюсом, чего не скажешь о правописании. Оно и понятно: озабоченному патриотизмом не до подробностей родной грамматики.
«В одной из передач, — писали обиженные мною и Богом граждане, — одна из кукол изображала женщину с русой косой, в русской национальной одежде, с голубыми глазами (т.е. русская) где на вопрос «Что делать?», присловутый «Мозговед» Шендеровича предписал русским «трудотерапию»...
Продравшись сквозь патриотический синтаксис, я сел писать покаянное объяснение, первую фразу которого мне продиктовал добрый следователь.

«...По существу заданных мне вопросов могу показать следующее. Я действительно являюсь постоянным автором сценариев программы «Куклы». Однако ни в одном из выпусков этой программы не было куклы с русой косой, в русской национальной одежде, с голубыми глазами, как утверждается в письме из Оренбурга.
Нечто похожее было в программе «Итого». А именно: в выпуске за 26 декабря 1998 г. психиатр Андрей Бильжо, говоря о пациентке Р. с аналогичными приметами (коса, одежда, цвет глаз), действительно прописал ей «трудотерапию».
В ответ на запрос депутата Ю.Никифоренко поясняю, что под пациенткой Р. авторы программы имели в виду Россию. Поясняю также, что это не оскорбление, а метафора.
В ее основе лежит глубокое убеждение авторов программы «Итого», что русский народ в целом — народ мечтательный, стоящий в стороне от европейской цивилизации и не склонный к труду. Каковое мнение с авторами программы разделяют, в числе многих других, философ П.Чаадаев, историк В.Ключевский, а также писатель А.Пушкин, бывавший, в частности, и в Оренбурге.
Косвенно его вывод о том, что «мы ленивы и нелюбопытны», подтверждает такой интересный факт: авторы письма (46 человек) не потрудились даже точно вспомнить, в какой из программ В.Шендеровича — «Итого» или «Куклы»? — они видели возмутивший их фрагмент...»

Был в оренбургской кляузе и второй пункт обвинения — насчет кукольного персонажа, похожего на Зюганова и одетого при этом в нацистскую форму.
Тут им не померещилось.
Я пояснил проверяющему прокурору, что резиновый Зюган в форме члена НСДАП в программе «Их борьба» — это тоже метафора, основанная на глубоком идеологическом сходстве лидеров КПРФ с лидерами германского национал-социализма. Я указал на текстуальные совпадения высказываний гг. Зюганова и Гитлера — чем, кажется, удивил проверяющего прокурора довольно сильно. Настолько сильно, что больше из прокуратуры меня не тревожили.
Правда, и Зюганова туда почему-то не пригласили. А жаль. Очень хотелось бы прочесть его объяснения по данному поводу.
Что же до авторов коллективного письма из Оренбурга, то не могу утаить одну пикантную деталь: первым в списке сорока шести граждан, вступившихся за честь русского народа, стояло имя некоего Гусейнова, а координатором всей акции была гражданка Дусказиева Галина Задгиреевна.
Чудны дела твои, Господи!

За пару лет до того, как я начал объясняться с оренбуржскими национал-патриотами, из Питера, по хозяйственным нуждам, был переведен в администрацию Кремля Владимир Владимирович Путин. Когда я давал объяснения проверяющему прокурору, Владимир Владимирович уже работал директором ФСБ, но о его существовании по-прежнему знали только родные, близкие и товарищи по работе.
Меньше чем через год он стал президентом Российской Федерации.
Этот год войдет во все учебники политологии. Делай раз — делай два — делай три! Не знаю, прохиляет ли такой дешевый фокус еще где-нибудь, но в России, как выяснилось, он проходит на ура. Впрочем, я не политолог, а мемуарист. Будем же хранить чистоту жанра — и ограничимся воспоминаниями. Благо есть что вспомнить.
И хотя на сей раз обошлось без прокуратуры, но, как показали дальнейшие события, — возможно, именно этот эпизод стал началом большой уголовщины...

Бывают источники звука, а бывают — источники стука.
8 февраля 2000 года в газете «Санкт-петербургские ведомости» появилось Заявление членов инициативной группы Санкт-петербургского Государственного Университета.
Незадолго до того сия инициативная группа, наперегонки с другими инициативными, выдвинула Путина кандидатом в президенты России — и теперь демонстрировала бывшему питомцу свой энтузиазм. С грамотностью тут было получше, чем в оренбуржском случае, но жанр тот же: донос.
Писавшие сигнализировали хозяину Кремля, что авторы двух последних выпусков «Кукол» пытались «ошельмовать его с особым озлоблением и остервенением, не считаясь с его честью и достоинством». Сообщалось, что наши действия «подлежат квалификации по ст.319 УК РФ».
Я забыл сказать: письмо писали юристы! По крайней мере, подписывали — насчет авторства есть некоторые сомнения (злые языки утверждают, что факс с текстом письма пришел из Москвы). Как бы то ни было, ректор Вербицкая, декан Кропачев и профессор Толстой свои имена под доносом поставили, напомнив стране прошлое название возглавляемого ими учебного заведения — Ленинградский Университет имени Жданова.
Та злосчастная кукольная стилизация называлась так же, как первоисточник — «Крошка Цахес». Новелла Гофмана о внезапной слепоте, заставившей жителей некоего города считать злобного карлика прекрасным юношей, зимой 2000 года смотрелась, действительно, довольно антигосударственно — и нервную кремлевскую реакцию можно понять.
По большому счету, с Владимиром Владимировичем случилось несчастье: человека вынули из рукава, положили поверх колоды и объявили джокером. Он, небось, еще полгода, просыпаясь возле ядерного че¬моданчика, щипал себя, проверяя, не снится ли ему всё это. В таком положении у любого обострятся комплексы...
А тут мы со своим Гофманом.
Впрочем, всё это психологические фантазии, а я (мы же договорились) мемуарист. Поэтому просто свидетельствую: вскоре после появления в печати письма-доноса Владимир Путин сделал одного из его авторов, ректора Вербицкую, своим доверенным лицом в президентской кампании. Видать, заслужила. (Сегодня г-жа Вербицкая вместе с г-жой Путиной уже борется за чистоту русского языка. Языка, конечно, жаль, но за женщин приятно.)
Вернемся, однако, в февраль 2000-го. Впридачу к обширным юридическим познаниям по части ст.319, «ждановская» профессура оказалась знатоком нравственности (без заботы о нравственности в России не делается ни одной мерзости). Профессура писала, что «Куклы» вызывают «чувство глубокого возмущения и негодования и могут служить красноречивым примером злоупотребления свободой слова, с чем в преддверии президентских выборов граждане РФ, как это ни прискорбно, все чаще сталкиваются».
Насчет злоупотреблений накануне выборов — это, надо признать, была сущая правда: соперников будущего президента РФ уже полгода напролет «мочили» по ОРТ в круглосуточном режиме. «Мочили» безо всякого Гофмана, с подкупающей простотой переходя на личности. Хорошим тоном в эти месяцы стали магазинное хамство (г-н Леонтьев) и демонстрация в эфире медицинских карт и интимных свидетельств (г-н Доренко). Скобки, впрочем, можно расставить и в обратном порядке.
Всё это питерские юристы вынесли с огромным мужеством и молча, и как раз на «Куклах» не выдержали: прорезалось гражданское негодование насчет злоупотребления свободой слова.
Вообще, судя по реакции власти на ту гофманиану, мы попали со своей метафорой сильнее, чем сами предполагали. «Попали» — в обоих нынешних смыслах слова. Я-то искренне полагал, что переписываю притчу, а нанес, кажется, обиду физиологического свойства. Говорят (по крайней мере, мне так передавали), что там (взгляд наверх) особенно обиделись на то, что герой программы оказался существом весьма небольшого роста.
Я в очередной раз был поражен уровнем полемики.
Да разве в росте дело? Что за детский сад? Обидься по сути! Опровергни метафору! Докажи, что ты не карлик в политике, не продукт пиара! Да и не мне шутить насчет роста — ростом я не выше президента.
Между прочим, жену тоже зовут Людмила Александровна. И ничего, живу.

А насчет продукта пиара — самую смешную шутку по этому поводу, как всегда, пошутила жизнь.
Был у нас в программе «Итого» такой персонаж — Виктор Семенович Ельцов... Кстати, он на самом де¬ле — Виктор Семенович Ельцов, по паспорту. Обнаружен нами в картотеке «Мосфильма». Выразительное имя плюс типаж главы партхозактива решили его судьбу, и Виктор Семенович временно стал главой администрации выдуманного нами города Федотово и основателем движения «Держава-мать». Лазил в шахты, ездил к ткачихам, говорил патриотические пошлости... Короче, делал все, что делают они, и делал вполне убедительно. Однажды мы снимали его в Совете Федерации — он громко молол какую-то написанную мною чепуху... Так на него там даже внимания никто не обратил — настолько лег в масть наш Виктор Семенович!
Надо заметить, что актер так вжился в роль, что по окончании карьеры в программе «Итого» изготовил визитную карточку, на которой был изображен флаг России и, без лишних подробностей, красовались фамилия, имя и отчество. Его до сих пор узнают на улицах. Некоторые справляются о политических перспективах.
...Так вот, в феврале 1999 года мы снимали приезд Виктора Семеновича на ферму. Это была пародия на типовой выезд областного руководителя в народ: Ельцов вышел из машины, дежурный холуй накинул ему на плечи белый халат — и «федотовский глава» пошел в коровник. По дороге с деловым видом пощупал комбикорм. При встрече с народом пообещал поддерживать отечественного производителя. Всё по сценарию.
Сюжет вышел в эфир — и мы о нем забыли. Ровно на год.
А через год, в феврале 2000-го, на другую ферму приехал будущий президент России. Он вышел из машины, кто-то набросил ему на плечи белый халат — и Путин в окружении местного начальства двинулся навстречу селянам...
Мы смотрели это в новостях, сидя в Останкине.
— О, — сказала Лена Карцева, режиссер «Итого». — Смотрите. Прямо как наш Ельцов.
Тут будущий президент Путин свернул с дороги, подошел к тележке с комбикормом и начал с задумчивым видом мацать эту дрянь руками. Мы рухнули на пол со стульев. Когда будущий президент России заговорил о поддержке отечественного производителя, мы, икая от смеха, уже рылись в кассетах.
Параллельная склейка дала обратный эффект: стало уже не до смеха.
Смешно, когда пародия похожа на оригинал. Но каким надо быть оригиналом, чтобы дословно соответствовать пародии, сделанной за год до этого?

Когда в феврале 97-го мне представили будущего режиссера «Итого» Елену Карцеву, я, признаться, немного скис — жизненный опыт заставлял меня скептически относиться к профессиональным способностям интересных блондинок. Лена оказалась исключением. Впрочем, в политике, за пять лет работы со мной, Карцева лучше разбираться не стала. Разбирается она в ней по-прежнему — совершенно по-женски. Посмотрит, бывало, на какого-нибудь судьбоносного дядьку в мониторе, спросит: это кто? Только начнешь объяснять, а Лена сморщит носик и голосом Аси Бякиной скажет: ну да, я же вижу, такая гадость.
А к красоте рядом с собой, в рабочее время, я не то чтобы привык, но — смирился. Впрочем, всему есть пределы, и редактору Морозовой, например, было категорически запрещено приходить на работу в короткой юбке.
Я не талиб, но и не слепой же. А мне программу писать надо.
Натерпелся я и от профессионализма редактора Морозовой: с ударениями у меня не сложилось с детства, и падежи употребляю по интуиции, а редактор Морозова в засаде посидит, дождется, пока я свой уровень культуры обнаружу, да прилюдно и опозорит. Зато потом улыбнется так, что всё простишь.
А главный среди моих бойцов невидимого фронта — Сергей Феоктистов. Похожий на большого, умного и ученого кота, он — шеф-редактор программы. Сия должность означает безотлучную жизнь в информационном потоке, но это как раз могут многие. А Феоктистов умеет вот что: взять два несмешных по отдельности факта — и соединить их, как щелочь с водой. Чтобы зашипело и дало бурную смеховую реакцию.
Сергей был соавтором моих текстов, зачастую — их автором в большей степени, чем я сам. Он создавал голевые моменты — мне оставалось только подставить голову...
По образованию Феоктистов — синолог, то бишь специалист по Китаю, где и проработал пять лет корреспондентом «Маяка». Из тех краев Феоктистов вывез собаку по имени Пыр-Пыр и философское отношение к жизни. Наконец, он знает китайскую грамоту! Это всякий раз наполняет мое сердце священным трепетом: до встречи с Феоктистовым я был убежден, что китайцы нас разыгрывают, и прочесть это в принципе невозможно. А наш ученый шеф читал в подлиннике Конфуция, хотя для общения с нами, убогими, ограничивается цитатником Мао — тоже в подлиннике, разумеется... За пять лет совместной работы один афоризм Великого Кормчего я выучил наизусть: ибу ибуди дадао муди. «Шаг за шагом дойдем до цели».
Чем, собственно, и занимаемся.

Рассказывать про «поэта-правдоруба» большого смысла не имеет — кто ж не знает старика Иртеньева? Игорь Моисеевич — живой классик, чьи строки с середины восьмидесятых уходят в народ безымянно, что есть высшая форма признания.
Не с первого раза удалось мне подсадить моего старшего друга на телевизионную иглу: поначалу от политической поденщины Иртеньев отказывался. Гордый питомец муз, он не то чтобы брезговал заказа — но полагал, что не сможет писать «на скорость», сохраняя уровень, к которому уже успел приучить своих читателей.
А условия иртеньевской работы были, действительно, довольно жесткими: в среду получи тему, а к утру в четверг — вынь да положь стихотворение. Что Игорь и делал четыре года напролет. Перед тем как по телефону, мрачным голосом, прочесть мне «программный продукт», Иртеньев обычно предупреждал, что стих получился смешной, и чаще всего, не ошибался.
Если у иртеньевской музы был выходной, он справлялся без нее — выходили стихи элегантные, математически точные; демонстрация профессии. Но когда муза посещала поэта... а по средам она делала это регулярно... Тогда, потревоженный по какому-либо невзрачному поводу вроде принятия бюджета, иртеньевский талант поднимался во весь свой немаленький рост. Легко оттолкнувшись от повода, стих взлетал к головокружительным обобщениям и оттуда обрушивался финальной репризой. Пальчики оближешь.
Многое из написанного для «Итого» Иртеньев, человек строгий, впоследствии включил в свои сборники. Наличие в природе этих стихов я считаю своим вкладом в русскую поэзию. Хотел написать: скромным вкладом, но к черту скромность — стихи-то отменные!

Примерно через год после старта программы Иртеньев привел в эфир своего друга Андрея Бильжо. Блестящий карикатурист дебютировал у нас в качестве «мозговеда».
Впрочем, Бильжо — психиатр самый натуральный, с дипломом, и по Москве в некотором количестве еще ходят граждане, починенные Андреем Георгиевичем в его маленькой психиатрической больнице. Соответственно, и диагнозы политикам он ставил нешуточные. То есть — настоящие.
Нехитрое дело назвать Думу «дурдомом», но для Бильжо это не было метафорой: политическую элиту страны он ощущал как свою клиентуру. А когда «врач-мозговед» выходил на уровень обобщений, как в случае с «пациенткой Р.», случался успех такой силы, что меня начинали вызывать в правоохранительные органы (см.выше).
Многие до сих пор спрашивают: что это он вертел в пальцах? Отвечаю: это ключик-гранка, какими запирают снаружи буйные психиатрические палаты. К сожалению, изолировать от россиян обителей верхней и нижней палаты Андрей Бильжо не cумел.
Но всех нас предупредил.

Смею думать, что в «Итого», за пять лет еженедельного эфира, случилось некоторое количество удачных шуток. Но это, конечно, гарнир. А собственно блюдом были они, наши всенародно избранные всех рангов. Перешутить их было невозможно. Что они говорили, как себя вели! Какой Салтыков-Щедрин? Какой Свифт? Только не выключай камеру, только запасись пленкой — и фиксируй.
В этом хоре были солисты, а были и звезды первой величины. Черномырдин, например — предмет моей острой ревности. Я относился к нему, как Сальери к Моцарту, потому что сам беру трудом, а он — талантом. Ужас! — ночей не спишь, пальцы стерты о клавиши по локоть, восемь редакций одной шутки... — а этот просто открывает рот и говорит... Ельцин доводил нас иногда до икоты; некоторые его синхроны (так на телевизионном сленге называется прямая речь в эфире) мы в процессе подготовки программы пересматривали много раз — и каждый раз уползали от монитора на карачках. Вести программу в прямом эфире я бы, клянусь, не смог — «плыл» бы от смеха постоянно.
Но главное — пятилетняя работа в «Итого» существенно поправила мое мировоззрение. Километры пленок, отсмотренные с подачи Татьяны и Сергея, не прошли даром. Время от времени на рабочем месте я узнавал о Родине что-то такое, отчего хотелось скорее плакать, чем смеяться.
И дело вовсе не в политиках, почти в полном составе расположившихся в диапазоне от клоунов до дебилов. Претензий к обитателям Кремля и других вместилищ власти у меня, с течением времени, становилось, как ни странно, всё меньше. И всё больше я понимал, что они — это мы. Например, жители Брянска выбрали себе депутата Шандыбина. Они, кого смогли, выбрали — он, как может, работает, и никаких претензий к ателье.
Удивительно другое: поставив на руководство своей жизнью этих василь-иванычей (а Шандыбин там еще не из худших), россияне с поразительным терпением продолжают надеяться на то, что в одно чудесное утро у них под окнами обнаружатся голландские коровы и английский газон. И время от времени обижаются, что этого еще нет.
Помнится (дело было вскоре после президентских выборов 1996 года), за соседним столиком в кафе тяжело напивались люди, будто вышедшие живьем из анекдота про новых русских: бычьи шеи, золотые цепи... И вот они меня опознали и призвали к ответу за всё, и велели сказать, когда закончится бардак и прекратится коррупция.
Тут меня одолело любопытство.
— Простите, — спросил я, — а вы за кого голосовали?
И выяснилось, что двое из пяти «быков» голосовали за Ельцина, двое за Жириновского, а один — вообще за Зюганова. И, проголосовавши таким образом, они регулярно напиваются — в ожидании, когда прекратятся бардак и коррупция.

Народ — вот что было главным открытием программы «Итого», по крайней мере, для меня. Через две программы на третью информационный поток выплескивал на нас что-нибудь совершенно поразительное. Не забуду, как мать родную, ночные съемки из питерского пригорода Келломяги. У водилы уборочной машины кончилась в машине вода, а рабочее время — не кончилось, и он ездил по улицам родного города и гонял валиком пыль. Всю ночь. Я смотрел этот сюжет и думал... Нет, я ничего не думал, просто смотрел, как зачарованный.
Но это — частный случай идиотизма. А вот картинка из цикла «всё, что вы хотели знать о своем народе, но боялись спросить».
...Голландский фермер взял в аренду в Липецкой области шестьсот гектаров земли — и приехал на черноземные просторы, привезя с собою жену, компаньона, кучу техники и массу технологий. Он посадил картошку — и картошка выросла хоть куда. А на соседних совхозных плантациях (где, пока он работал, расслаблялись великим отечественным способом) корнеплод уродился фигово.
Тут бы и мораль произнести — типа «ты все пела...»
Но в новых социально-исторических условиях басня дедушки Крылова про стрекозу и муравья не сработала. Потому что, прослышав о голландском урожае, со всей области (и даже из соседних областей), к полям потянулись люди. Они обступили те шестьсот гектаров буквально по периметру — и начали картошку выкапывать.
Причем не ночью, воровато озираясь, с одиноким ведром наперевес... — граждане новой России брали чужое ясным днем; они приезжали на «жигулях» с прицепами, прибывали целыми семьями, с детьми... Педагогика на марше.
Приезд на место события местного телевидения только увеличил энтузиазм собравшихся. Люди начали давать интервью. Общее ощущение было вполне лотерейным: повезло! Мягкими наводящими вопросами молодая корреспондентка попыталась привести сограждан к мысли, что они — воры, но у нее не получилось. Один местный стрекозел даже обиделся и, имея в виду голландского муравья, сказал: вон у него сколько выросло! — на нашей земле...
Этот сюжет, будь моя воля, я бы крутил по всем федеральным каналам ежедневно — до тех пор, пока какой-нибудь высокоточный прибор не зафиксирует, что телезрители начали краснеть от стыда.
А по ночам, когда дети спят, я крутил бы стране другой сюжет.
История его такова. Корреспондент НТВ в Чечне предложил некоему полковнику десантных войск воспользоваться своим спутниковым телефоном — и позвонить домой, под Благовещенск, маме: у мамы был день рождения. Заодно корреспондент решил этот разговор снять — подпустить лирики в репортаж.
В Чечне была глубокая ночь — под Благовещен¬ском, разумеется, утро. Полковник сидел в вагончике с мобильным телефоном в руке — и пытался объяснить кому-то на том конце страны, что надо позвать маму. Собеседник полковника находился в какой-то конторе, в которой — одной на округу — был телефон. Собеседник был безнадежно пьян и, хотя мама полковника находилась, по всей видимости, совсем недалеко, коммуникации не получалось.
Оператор НТВ продолжал снимать, хотя для выпуска новостей происходящее в вагончике уже явно не годилось — скорее, для программы «Вы — очевидец».
Фамилия полковника была, допустим, Тютькин. (Это не потому, что я не уважаю полковников. Не уважал бы, сказал настоящую — поверьте, она была еще анекдотичнее).
— Это полковник Тютькин из Чехии, б...! — кричал в трубку герой войны («чехами» наши военные называют чеченцев; наверное, в память об интернациональной помощи 1968 года). — Маму позови!
Человек на том конце страны, будучи с утра на рогах после вчерашнего, упорно не понимал, почему и какую маму он должен звать неизвестному полковнику из Чехии.
— Передай: звонил полковник Тютькин! — в тоске кричал военный. — Запиши, б...! Нечем записать — запомни на х... Полковник Тютькин из Чехии! Пол-ков-ник... Да вы там что все, пьяные, б...? Уборочная, а вы пьяные с утра? Приеду, всех вые...
Обрисовав перспективы, ждущие неизвестное село под Благовещенском в связи с его возвращением, полковник Тютькин из Чехии снова стал звать маму. Когда стало ясно, что человек на том конце провода маму не позовет, ничего не запишет и тем более не запомнит, полковник стал искать другого собеседника.
— Витю позови! — кричал он, перемежая имена страшным матом. — Нету, б...? Петю позови! Колю позови!
И, наконец, в последнем отчаянии:
— Трезвого позови! Кто не пил, позови!
Такого под Благовещенском не нашлось — и, бросив трубку, полковник обхватил голову руками и завыл, упав лицом на столик купе.
Разумеется, НТВ не дало это в эфир. Жалко было живого человека... Но если бы не эта жалость, я бы, ей-богу, крутил и крутил этот сюжет для непомнящей себя страны, на одном конце которой — пьяные влежку во время уборочной Витя, Петя и Коля; один телефон на село и одинокая мама полковника Тютькина, не дождавшаяся звонка от сына в свой день рождения, а на другом конце — сам этот полковник, в тельняшке и тоже под градусом — пятый год мочит «чехов»...

Я узнавал свой народ — смеялся и плакал, и понимал, что вот он, ответ на вечный вопрос, задаваемый довольно часто и не мне одному; задаваемый иногда с удивлением, чаще &md

Отзывы

Заголовок отзыва:
Ваше имя:
E-mail:
Текст отзыва:
Введите код с картинки: